Итак, идея длящейся добросовестности - фантазия, оторванная от реальной жизни и не имеющая почвы в законе, который тоже ведь написан для жизни. 36 страница
Савиньи ограничивал защиту владения только ситуацией деликта, сводя тем самым посессорную защиту к защите личности. Об этом свидетельствуют и слова претора о запрете насилия как основании интердикта. Д.И. Мейер отмечал, что большинство цивилистов следуют за Савиньи <1>.
--------------------------------
<1> Суждения Шершеневича, Эннекцеруса и других авторов позволяют заметить, что к началу прошлого века авторитет этой позиции, подчеркивающей защиту личности, а не права, снизился в пользу защиты предполагаемого права, как полагал Иеринг, но в последние десятилетия, кажется, подход, обоснованный в свое время Савиньи, вновь становится более адекватным. Хотелось бы видеть в этой тенденции свидетельство общей гуманизации права, которой хорошо соответствует уже приводившееся определение владельческой защиты И.А. Покровского как "кульминационного пункта идеи личности".
"Применение силы против владельца - единственный способ, каким может быть нарушена непосредственная материальная связь лица с вещью" <1>, - полагает и Д. Дождев. Оспаривая это мнение, юристы указывали на то, что слова о насилии остались лишь формальностью при разрешении вопроса о владении. Из посессорных интердиктов лишь int. unde vi носит характер деликтного иска, а главный - int. uti possidetis - не имеет свойств деликтной защиты (т.е. не следует за насилием, а предупреждает его). Кроме того, теория Савиньи не может объяснить, почему защита не давалась при держании для другого лица или при владении вещами, изъятыми из оборота <2>. Г.Ф. Шершеневич также указывал, что нарушение владения может и не сопровождаться насилием, как, например, при краже <3>.
|
|
|
--------------------------------
<1> Дождев Д.В. Римское частное право: Учебник. М., 1996. С. 326.
<2> Это, однако, не означает, что в момент становления владельческой защиты насилие не было главным поводом для возникновения этого феномена, да и не осталось им впоследствии (см. ГГУ).
<3> Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. М., 1995. С. 153.
Иеринг считал, что владение защищается как фактическое проявление, как видимость собственности (Дернбург указывает на возникновение этого объяснения уже у глоссаторов), поскольку владелец предполагается обычно собственником, в этом смысле владение "является простейшим способом знаковой коммуникации в обществе" <1>. Владение, по словам Иеринга, - "форпост собственности" <2>.
--------------------------------
<1> Маттеи У., Суханов Е.А. Основные положения права собственности. М., 1999. С. 120.
<2> Подробнее см.: Иеринг Р. ф. Об основании защиты владения: Пересмотр учения о владении / Пер. с нем. М., 1883.
|
|
|
Это мнение поддерживается и Г.Ф. Шершеневичем, который в доказательство того, что при защите владения защищается вероятная собственность, ссылался и на суждение Сената, согласно которому "владение есть право, по содержанию своему близко подходящее к праву собственности и даже заменяющее его для владельца, доколь не будет доказано, что сильнейшее, лучшее право на ту же вещь, дающее то же право на владение, право собственности, принадлежит другому лицу" <1>.
--------------------------------
<1> Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. С. 153.
Против этой позиции существует тот довод, что владельческая защита дается и против собственника, причем его ссылки на собственность не принимаются во внимание. В то же время такой подход может быть обоснованием защиты одного владельца против другого (как это делается, скажем, в английском праве). К сожалению, в современном российском праве ни одна из позиций не признана законом.
Кроме того, такой подход весьма уязвим с исторической точки зрения, так как он априорно исходит из того, что эти институты развивались в согласованной связи, с опережением собственности (в скрытой форме этот подход содержится уже в понимании владения как стороны, части собственности, ее неполноценного подобия) либо, напротив, с опережением владения, если исходить из достаточно устойчивого представления, что "понятие права собственности обыкновенно развивается из владения. Первоначальное понятие о юридическом господстве над вещью связывается с господством фактическим: без фактического господства не признается господство юридическое" <1>.
|
|
|
--------------------------------
<1> Мейер Д.И. Русское гражданское право. М., 1997. Ч. 2. С. 5. Впрочем, историческая последовательность вполне может пониматься просто как логическая, поскольку речь все же идет о "понятиях" как указание приоритетов, не претендующее на изображение действительного генезиса.
Здесь, пожалуй, и обнаруживается труднейший вопрос теории владения - о характере, формах генетической связи владения и собственности, который достигает крайней степени остроты в тот момент, когда приходится исходить из того, что в момент происхождения этих институтов их связь была не большей, а, может быть, меньшей, чем любых других произвольно взятых правовых феноменов. У. Маттеи замечает, что "владение относится к категории сложных для уяснения правовых явлений отчасти в силу шизофренического характера своего сосуществования с правом собственности" <1>.
|
|
|
--------------------------------
<1> Маттеи У., Суханов Е.А. Указ. соч. С. 119.
Чаще всего в истории права противопоставление владения и собственности идет путем либо выявления их параллелизма, либо установления их эволюционной несовместимости, когда ограниченное во времени владение предшествует собственности как владению неограниченному. Оба подхода критикуются, особенно при их абсолютизации <1>. Понятно, что в любом случае трактовать владение только как обслуживание нужд собственности было бы неверно.
--------------------------------
<1> Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. С. 8 - 9. Д.И. Мейер отмечает, что "многие осуждают изложение учения о юридическом владении по поводу права собственности" (Мейер Д.И. Русское гражданское право. Ч. 2. С. 7). Это лишний раз подчеркивает неясность характера связи этих двух явлений права.
Согласно "абсолютной" теории (Брунс и др.) "выражающаяся во владении воля, хотя она имеет чисто фактический характер и может даже быть резко противопоставлена праву, должна быть тем не менее защищаемая согласно общей природе воли. Ибо воля сама по себе и по своему существу свободна; в признании и проведении этой свободы заключается вся правовая система". Соответственно появляется владение как безобъектное право.
Эта теория оспаривается с тех позиций, что она никак не объясняет, почему воле получившего владение дается преимущество перед волей того, кто добивается владения.
Дернбург, изложив основные концепции, предлагает "разрешение проблемы" следующим образом: "...владение есть фактический общественный строй, существующее распределение вещественных благ. Произвольное нарушение этого фактического отношения могло бы вызвать непоправимое расстройство. Поэтому неприкосновенность нашего фактического имущественного положения является одним из условий упорядоченного общежития" <1>.
--------------------------------
<1> Дернбург Г. Указ. соч. С. 5 - 7. Л. Мизес показывает, что практика неожиданных набегов, повторяемых викингами через несколько лет на поселения крестьян, каждый раз восстанавливающих свое производство после грабежа, становится несовместимой с капитализмом, предполагающим длительное планирование производства: оно в ожидании конфискаций просто не происходит, а капитал проедается (Мизес Л. ф. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории / Пер. с англ. Челябинск, 2005. С. 754).
Вытекающие отсюда параллели между отсутствием в российском праве владельческой защиты (да и неприкосновенность собственности не провозглашена прямо законодателем) и популярностью идей периодических конфискаций наталкивают на мысли о все еще живущем в России духе опричнины. Реальность этого явления подтверждает практика проедания капитала или его нарастающего экспорта в периоды ожидания набегов (а такие ожидания имеются почти всегда) в их российских формах, в обстановке прочно устоявшегося неупорядоченного общежития.
В. Хвостов, следуя мудрому правилу Ларошфуко - "все правы", считает, что "все эти теории содержат долю правды. В пользу защиты владения говорят все приведенные соображения". А то, что ни одно из них не в состоянии объяснить всех юридических проявлений владения, стало следствием того, что "некоторые нормы, регулирующие владение, сложились под преобладающим влиянием одной идеи, другие - под влиянием другой" <1>.
--------------------------------
<1> Хвостов В.М. Система римского права. М., 1996. С. 274 - 276.
Пытается примирить существующие концепции и У. Маттеи, избегающий высказывания в своей работе каких-либо взглядов, кроме общеизвестных. Он указывает, что, во-первых, право пытается исключить "возможность физического столкновения", "государство не может позволить себе такую роскошь, как разрешить индивидам осуществлять самозащиту своих прав", поэтому действует принцип "ne cives ad arma veniant (государство защищает недобросовестного владельца, дабы граждане не прибегали к оружию в отношениях друг с другом)". Во-вторых, владелец, как правило, является собственником вещи. В-третьих, "в отсутствие собственника владелец в конечном счете оберегает экономическую ценность недвижимого имущества в интересах первого". Защита владения, заключает автор, "гораздо более целесообразна, чем нескончаемый поиск фактов, подтверждающих правовой титул владельца, равно как и непрерывная борьба за установление физического контроля над недвижимостью" <1>.
--------------------------------
<1> Маттеи У., Суханов Е.А. Указ. соч. С. 161 - 162.
Упрощение нашего права, прежде всего утрата им владельческой защиты, казалось бы, сохраняет актуальность лишь за одним объяснением: защита владения - это защита собственности (или иного законного титула, включающего владение). Однако внутренние правовые связи не могут исчезнуть полностью даже при отмене ряда норм или институтов. Поэтому нам приходится углубляться и в суть владения, поскольку без этого оказываются утраченными существенные черты собственности и едва ли могут быть объяснены основы вещных прав в целом.
Возвращаясь к указанным теориям обоснования защиты владения, мы можем видеть, что они зависят от понимания права (на это обращал внимание В. Хвостов) и от представлений о степени нормированности, регулирования правом действительных отношений (что также тесно связано с пониманием сути права, особенно имея в виду присущий нашему правовому сознанию позитивизм, причем явно не классического свойства).
Очевидно, что мнение Дернбурга, признающего защиту неправовых фактических отношений по соображениям их общественной важности, основано на том, что право имеет определенное социальное, "служебное" или функциональное назначение, позволяющее ему выйти за собственные пределы. Вытекающее из такого понимания возможное превращение права из цели в средство не может не представляться с учетом отечественного печального опыта достаточно опасным, да и римское право не дает, кажется, оснований для таких подходов. Поэтому больше оснований считать, что владение защищается постольку, поскольку тем самым защищается личность владельца. То, что эта защита может носить превентивный характер, т.е. не следовать в ответ на насилие, а предупреждать его, конечно, едва ли может лишить этот взгляд обоснования.
Два общих вопроса, несомненно системного значения, должны быть поставлены в первую очередь: имеет владение юридический или фактический характер и предшествует ли становление владения собственности или следует за ней?
По мнению Г.Ф. Шершеневича (обоснованному только отечественным материалом), "в развитии вещных прав право собственности должно предшествовать владению", вопреки уже упомянутому мнению Мейера, а также К.А. Неволина и К.П. Победоносцева <1>, которые вслед за римскими юристами считали, что "в историческом развитии владение, как отношение фактическое, предшествует праву собственности, как отношению юридическому" <2>. Некоторым образом к этой позиции примыкают и взгляды Л. Кофанова, полагающего, что "римское право собственности проделало длительную эволюцию от законного неотчуждаемого и ненаследуемого владения к квиритскому праву собственности" <3>, хотя, как можно видеть, он считает при этом владение правом.
--------------------------------
<1> О взглядах русских цивилистов на природу владения см.: Казаков В.Б. Владение - факт или право? (Из истории русской дореволюционной цивилистики) // Правоведение. 1988. N 2. С. 73 - 76.
<2> Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. С. 154.
<3> Кофанов Л.Л. Указ. соч. С. 158.
Римское право, однако, не дает достаточного материала для столь однозначных противопоставлений. Древнейшей формой вещного спора принято считать legis actio sacramentum in rem. Но он имеет несомненные черты спора о праве принадлежности, а не о владении, во-первых, по своему содержанию, во-вторых, потому, что истцом может быть как невладеющее лицо, так и владелец вещи. Это может служить доводом в пользу мнения Шершеневича. Однако право, которое устанавливалось в этом процессе, еще мало походило на то абсолютное, высшее право, которым стала собственность. М. Казер применительно к legis actio sacramentum in rem говорил, как известно, об "относительном праве собственности" <1>.
--------------------------------
<1> Д. Дождев говорит, что в процессе legis actio sacramentum in rem "каждый из претендентов доказывал не абсолютное право на вещь, а лучшее, чем у противника, реальное полномочие" (Дождев Д.В. Римское частное право: Учебник. С. 208); см. также работу: Diosdi G. Ownership in Ancient and Preclassical Roman Law. Budapest, 1970, в которой большое внимание уделено концепции относительной собственности М. Казера.
Есть основания принять предположение, что владение имело, конечно, доправовое бытие, никак не связанное, в отличие от других юридических архетипов, с циркуляцией вещей, которое сводилось лишь к защите от внешних посягательств (оставим в стороне очень важный в архаике вопрос о разграничении внутреннего и внешнего вещного мира). Это владение не затрагивало право и, главное, оставаясь чисто материальным, не могло его затронуть. Вовлечение владения в сферу права могло произойти лишь с углублением тех идеальных связей, которые возникали вокруг вещей.
Ведущей архаичной формой вещно-личного единства была в римском праве, как известно, семья, familia. Однако в ее рамках владение вещами как отдельный объект защиты не выделялось, а устанавливаемые на почве перехода вещей связи приводили к правам личного, относительного характера. Заслуживал бы внимания, конечно, вопрос, могло ли так же установиться и владение по праву, которое всегда считалось "по природе" неспособным к существованию in solidum, а тем более - в форме относительной связи (невозможно представить относительность corpus'a владения), если бы попытки рассмотрения этого вопроса не приводили к рассуждениям, неизбежно включающим за посылки результаты последующего исторического развития, а оно дает такое понимание фактического владения, которое всегда подразумевает существование где-то собственника и тем самым прочно связывает владение с собственностью, пусть и в форме оппозиции <1>. Например, такие важнейшие свойства владения, как добросовестность и недобросовестность, характеризуют отношения владельца с собственником. О том же говорит и такая характеристика владения, как possessio ad usucapionem: приобрести собственность по давности значит лишить этого права другое лицо, собственника.
--------------------------------
<1> Есть определенные основания для высказывания: фактическое (незаконное) владение существует, поскольку существует собственность, хотя между ними и "нет ничего общего"; при установлении факта исчезновения собственника частное право стремится восстановить собственность на стороне владельца, если только не имеется публично-правовых препятствий. Тогда утрата владением большей части юридического содержания в условиях неразвитого или разрушенного права и прежде всего права собственности может объясняться именно отсутствием другого члена оппозиции: ведь явление, получающее свое бытие как сторона противоположности, деградирует, когда противная сторона исчезает.
Д. Дождев показал, что первоначально владение сформировалось в отличной от частной семейной, публичной сфере (проявленной, например, в статусе воина), где "существуют только отдельные личности", и это фиксируется позитивным правом, закрепляющим "непосредственную связь вещи с ее конкретным распорядителем". Юридическое признание исключительности этой связи приводит к возможности устранить любое другое лицо, включая прежнего распорядителя и семейную группу. Такая защита приводит к возникновению вещного права - владения - "первое нормативное признание индивидуальной принадлежности вещи в прямом смысле этого слова" <1>.
--------------------------------
<1> Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. С. 134.
Очень упрощая картину, можно предложить весьма условную схему, объясняющую расхождение собственности и владения тем, что первая развивалась на почве familia, усложняясь и углубляясь по мере признания правом автономии лица, а второе, будучи сразу признано публичным правом, и дальше существовало преимущественно в этой сфере, тем более что внешний характер владения вполне соответствовал "простым и надежным" инструментам публичного права.
В римском праве мы обнаруживаем защиту владения независимо от права посредством владельческих интердиктов. Сами по себе эти формы, в наибольшей степени отражающие "чистое бытие" владения (вспомним знаменитое высказывание: "...между владением и собственностью нет ничего общего"), не могли привести к устойчивому состоянию, поскольку принципиально исключали выяснение вопроса о праве и сосредоточивались на временной защите фактически существующего положения.
Нетрудно, конечно, заметить, что отрицание общего между владением и собственностью на самом деле знаменует тот этап, когда эти явления уже находятся в тесном взаимодействии и их общность дает о себе знать, заставляя юристов проводить указанные разграничения, решительно провозглашая их нетождество.
Речь идет о связи между владельческим интердиктом, который именно в контексте упомянутого высказывания Ульпиана рассматривается не в своем самостоятельном значении, а как предваряющий виндикацию этап: решение спора о владении предоставляло благоприятную позицию ответчику (им был владелец, установленный интердиктным производством) и соответственно затрудняло задачи истца, на которого в силу известного процессуального правила возлагалось бремя доказывания собственности уже не в посессорном, а в петиторном процессе <1>. На этой почве и появляются основания считать владение "предвестником собственности" <2>.
--------------------------------
<1> Кажется, именно в этом контексте приобретает смысл заявление: "Источник теории юридического владения следует искать в распределении роли сторон в rei vindicatio" (Сальковский К. Основы системы и истории римского гражданского права. Киев, 1910. С. 218).
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 59; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!