Итак, идея длящейся добросовестности - фантазия, оторванная от реальной жизни и не имеющая почвы в законе, который тоже ведь написан для жизни. 17 страница
К такому выводу, не имеющему, конечно, универсального характера, нас подталкивают также и нормы об основаниях возникновения права собственности, указывающие именно на сделку, а не на акт передачи.
Понятно, что действительность продажи чужой вещи сама собой дает покупателю иск о передаче вещи независимо от того, принадлежит ли вещь продавцу. Продавец лишен в этом случае каких-либо возражений и обязан передать чужую вещь покупателю, так как известная германскому праву конструкция, исключающая возможность вещного договора (в силу § 929 ГГУ для совершения вещного договора нужно непременно быть собственником), недоступна продавцу чужой вещи из-за отсутствия в нашем законе правила, аналогичного норме § 929 ГГУ, и вещного договора в целом. Между тем допущение иска о передаче чужой вещи очевидным образом вступает в противоречие с правопорядком, вплоть до признания этого действия если не преступлением (что вполне возможно в ряде случаев), то несомненным правонарушением в любом случае. Именно поэтому наше право и считает недопустимым продажу чужого.
Известно, что французская модель не придерживается принципа абстрактности передачи собственности, поскольку здесь собственность переходит в силу самой продажи <1> (я не буду специально обсуждать действия правила об индивидуализации, не имеющего принципиального значения для нашей проблемы <2>). Прямым следствием этого является недействительность (оспоримость) сделки по продаже чужого имущества. Обстоятельно и более подробно, чем в ФГК, этот подход изложен в общих положениях о продаже ГК Квебека. Согласно ст. 1713 ГК Квебека продажа чужого имущества может быть признана недействительной. Сделка, стало быть, оспорима.
|
|
|
--------------------------------
<1> Исторически французская консенсуальная система развилась из традиции посредством систематического употребления такого исключения из традиции, как constitutum possessorium. В XVI - XVII вв. нотариусы включали это условие в договор уже формально, независимо от желания сторон. В конечном счете передача собственности договором купли-продажи стала правилом и была закреплена в ФГК.
Обсуждая выше механизм возникновения права собственности, мы могли видеть, что передача права собственности в силу одного договора об отчуждении вещи не означает еще, что право собственности возникает в силу волеизъявления, а не факта: в этом случае роль факта, с которым увязывается переход собственности, играет договор. Поэтому и механизм, принятый ФГК, не содержит в себе ничего, что бы могло исключить принципиальный вывод о невозможности возникновения права собственности из одной только сделки собственника.
|
|
|
<2> Впрочем, И.Н. Трепицын связывает нужду в традиции как с индивидуализацией, так и с продажей чужой вещи (см.: Трепицын И.Н. Указ. соч. С. 419), полагая, видимо, то, что в обоих случаях в момент заключения договора предмет отсутствует. (Поскольку речь идет о чужой вещи, имеется в виду, конечно, ее приобретение к моменту передачи.) Тогда традиция нужна для завершения договора. В целом это замечание И. Трепицына не столько служит подтверждением значимости традиции, сколько отводит ей место дополнения договора, т.е. по существу лишает ее самостоятельного значения.
Собственник вправе оспорить сделку и виндицировать имущество, если только продажа не была совершена под контролем суда либо покупатель не приобрел вещь по приобретательной давности.
Может сделку оспорить и покупатель, кроме случая, когда собственник не имеет права на виндикацию вещи (ст. ст. 1714, 1715 ГК Квебека).
Сравнение германского механизма абстрактной традиции и избранного ГК РФ механизма каузальной передачи заставляет прийти к выводу, что каузальность делает невозможным сохранение действительности купли-продажи при недействительности передачи по причинам, связанным не с самой передачей, а с правами на вещь.
|
|
|
Что касается вытекающей из французской модели оспоримости сделки, то фактически в нашем обороте так и происходит, когда проданы родовые вещи <1>.
--------------------------------
<1> Здесь же включается и другой механизм, который как-то выпал из современного российского права: договор может быть оспорен лишь до тех пор, пока он не исполнен. Это правило, одновременно и справедливое, и отвечающее нуждам оборота, остается пока достоянием доктрины. Но нынешним цивилистам уже кажется неприемлемым и другое правило: если договор расторгнут, он не может быть признан недействительным. Не раз, излагая этот подход, мне приходилось слышать: "Но как же можно сохранить силу за сделкой, ничтожной в силу закона?" Этот вопрос, вполне уместный в праве публичном, едва ли имеет достаточные основания в частном праве.
Кроме того, мне представляется весьма уместным заимствовать из французского права запрет продавцу оспаривать продажу чужого имущества в любом случае. До тех пор такие иски могут отвергаться лишь на основании п. 1 ст. 10 ГК, а этого почти не случается.
Вообще говоря, сегодня именно заимствование французского варианта в части купли-продажи чужого имущества (хотя наша система в целом и примыкает к германской) потребовало бы наименьших изменений ГК РФ и наименьших потрясений сложившейся практики и правовых представлений юристов.
|
|
|
Итак, мы имеем три подхода. В римском праве по купле-продаже передавалось только спокойное владение, а собственность переходила посредством традиции; если на стороне продавца собственности не было, то при наличии известных условий собственность у покупателя возникала по приобретательной давности. Таким образом, поскольку передача собственности оказывалась факультативным следствием купли-продажи, сам договор имел эффект при передаче одного только спокойного владения. Такое решение и сегодня могло бы быть признано, пожалуй, наиболее гармоничным и вполне жизнеспособным <1>.
--------------------------------
<1> Римское условие о перенесении риска случайной гибели (порчи) вещи на покупателя с момента заключения договора, а не передачи вещи, кажется не вполне удобным, но никто и не ведет речь о буквальном переносе римской модели в современное право.
Эта модель наряду с понятным механизмом продажи, создающим устойчивую позицию покупателю, логично встроена в связь с виндикацией и эвикцией; более того, обнаруживаются (в виде идеологического обоснования по крайней мере) известные еще архаике связь и переход от виндикации к эвикции, которые сегодня существуют уже совершенно независимо (их разделение, впрочем, идет от классического права). А.К. Митюков, подробно исследовавший генезис эвикции (который он вел от usus auctoritas), показывает, что, например, в славянском праве иск собственника, обнаружившего свою вещь, покупатель мог перевести на продавца, сам заняв место поручителя (за явку ответчика в суд). И если продавец не смог успешно защититься от виндикационного иска, он становился ответственным перед покупателем. Аналогичные правила имелись и в германском праве <1>. Именно отсутствие в формуле продажи обязанности передать право собственности (заменяемой обязанностью продавца вступить в виндикационный процесс <2>) непротиворечиво описывает правоотношения собственника, продавца и покупателя <3>. Но дополнение купли-продажи условием передачи именно права собственности приводит к тому, что эвикция, совершенно оторвавшись от виндикации, утрачивает едва ли не полностью свое действие, а кроме того взамен исчезнувшей ответственности продавца по виндикации приходится вводить в куплю-продажу подразумеваемые и отвлеченные от собственно продажи (т.е. имеющие природу гарантии) обязательства продавца возместить убытки, вызванные неисполнением "основного" обязательства, в том числе невозможностью исполнения из-за отсутствия права собственности на товар.
--------------------------------
<1> Митюков А.К. Ответственность продавца за эвикцию в историко-сравнительном освещении. Киев, 1906. С. 57 - 60 и сл.
<2> В современном праве это невозможно, так как действует созданная уже классическим правом норма: виндикация следует за вещью. Соответственно невладелец (а продавец, конечно, не владеет) не может отвечать по этому иску. Ответственность невладельца становится уже принципиально невозможной с того момента, когда присуждение по виндикации становится исключительно натуральным, а не денежным.
<3> Понятно, что эта непротиворечивость на практике приводила к весьма сложным процедурам, таким, например, как известный Русской Правде (и другим законам из круга варварских правд) свод, когда продавец мог дальше переводить иск к предыдущему продавцу (этот вопрос также затрагивается в связи с генезисом доброй совести в другом месте книги). Отсюда можно видеть, как практические неудобства могут заставлять отказываться от строгой юридической последовательности. Параллельно происходит и смещение общей гипотезы виндикации от подразумеваемого обвинения ответчика в краже (деликте) к предположению о покупке чужой вещи на рынке, что, впрочем, не освобождает новый упрощенный механизм защиты собственности от обвинений в несправедливости.
Именно поэтому германские юристы предложили принципиально разделить куплю-продажу и переход собственности, придав второму акту независимость от первого. Тогда продавец в любом случае обязывается по сделке. Это, в частности, означает, что он несет ответственность и за то, что покупатель не получил права собственности. Французская конструкция купли-продажи, увязывающая переход собственности с заключением договора <1>, приходит к неизбежному выводу о том, что договор купли-продажи - это договор о передаче права, а не вещи. Вещь передается уже не покупателю, а собственнику, в том числе виндикационным иском. Таким образом, не право следует за вещью, а вещь следует за правом. Из этого вытекает юридическая невозможность передать покупателю собственность, если ее нет у продавца. Передача вещи здесь ничего изменить не может. Однако собственник, отказавшись преследовать вещь, может дать санкцию отчуждению.
--------------------------------
<1> Известное исключение о продаже родовых вещей не будем обсуждать ввиду его очевидности.
На мой взгляд, избранная ГК РФ модель, обнаруживая, как говорилось, преемство с прежними русскими гражданскими законами <1>, уступает всем изложенным с точки зрения соответствия практическим нуждам оборота. Именно этим, видимо, и вызваны попытки поместить в рамки действующего ГК РФ иные решения, в том числе заимствованные из римского или германского права.
--------------------------------
<1> Анализируя соответствующие положения русского гражданского права, И.Н. Трепицын пришел к выводу, что вытекающая из русского права недействительность продажи чужого имущества позволяет найти в нем консенсуальную систему передачи права собственности ("раз наш закон требует наличности права собственности у продавца, значит, он держится системы соглашения") (Трепицын И.Н. Указ. соч. С. 383), которую он полагал наиболее прогрессивной, следуя своей теории прогресса договоров от формальных через реальные к консенсуальным. Впрочем, другие цивилисты, не отрицая недействительности продажи чужого имущества, все же находили в русском праве систему традиции (см.: Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. С. 185, 319).
Однако прежде, чем обсуждать приемлемость тех или иных изменений, имеет смысл обсудить, насколько заложенное в ГК РФ решение соответствует механизму перехода прав, взятому "в чистом виде" (насколько вообще можно отвлечься от существующих систем).
Еще раз обратим внимание на различие между римской и германской куплей-продажей. По римскому праву продавец передавал только спокойное владение. Собственность переходила посредством традиции. По германскому праву продавец обязан передать владение товаром и собственность (§ 433 ГГУ) <1>. На это различие обращает внимание, например, Циммерман, именно его определяя как существенное и решающее отличие <2>.
--------------------------------
<1> Аналогично правило ст. 30 Венской конвенции о договорах международной купли-продажи товаров: "Продавец обязан поставить товар, передать относящиеся к нему документы и передать право собственности на товар в соответствии с требованиями договора и настоящей Конвенции".
<2> Zimmermann R. The Law of Obligations. Roman Foundations of the Civilian Tradition. Cape Town, 1992 (Reprint). P. 239. Циммерман комментирует далее фрагмент Гая, имея в виду классическое право: "Договор продажи и традиция: никаких других актов не требуется. Этот договор продажи имеет двойную функцию: это обязывающий акт и iusta causa traditionis - iusta causa traditionis в том смысле, что имплицитно содержит волю сторон на передачу собственности на базе договора продажи; и эта общая цель формирует базис традиции и оправдывает передачу собственности" (Ibid. P. 240).
Этот исходный материал остается все тем же. Средствами техники воля сторон на передачу собственности, уже имеющаяся в договоре, лишь перемещается или не перемещается из договора в традицию. Решающим аргументом для такого перемещения явился, как известно, случай фактического отсутствия договора с сохранением тем не менее iusta causa traditionis (т.е. законного основания передачи), когда стороны либо добросовестно предполагают наличие договора, либо договорились о передаче собственности, но разошлись в прочем (один имеет в виду дарение, а другой - заем). Но главной причиной создания системы абстрактной традиции стал все же не этот казус, а очевидные ее удобства.
Но ведь и в германском праве собственность переходит посредством традиции. Теория объясняет, что продавец лишь обязывается, а реальный эффект, т.е. переход собственности, возникает в процессе исполнения, которое может оказаться и тщетным, если собственности нет у традента.
Но тогда возникает вопрос: а что, кроме традиции, должен сделать продавец (собственник), чтобы исполнить свою обязанность "предоставить право собственности на вещь" (§ 433 ГГУ)? Ответа на этот вопрос решительно не видно <1>. Между тем именно это неуловимое действие и составляет, как кажется, суть вопроса. Пытаясь обнаружить его субстанцию, И.Н. Трепицын пишет, что до традиции этот вещный договор "юридически бессилен", "не успевши реализоваться, пропадает бесследно" и т.п. <2>. Однако договор как юридический факт, т.е. явление материальное, должен иметь все же больше натуральности, больше физического содержания, отличаясь от того фантома, который возникает из данного описания. А результирующий вывод И. Трепицына: "traditio и договор должны органически слиться в одно неразрывное целое, как душа и тело" <3>, оставляя договору, по-видимому, все же роль души (не считать же за таковую акт передачи вещи), приводит к заключению, что вещный договор полностью утрачивает материальную природу, превращаясь в феномен идеальный, в "душу". Вывод, пожалуй, правильный, хотя из него и следует, что мы имеем трудно согласуемый с основами права юридический факт (договор, сделку), существующий в сфере не фактического, материального, а идеального ("душевного").
--------------------------------
<1> Не будем же мы всерьез обсуждать передачу бумаг и выполнение иных формальностей! Во-первых, в большинстве случаев они вовсе не требуются, а собственность тем не менее у покупателя возникает. А во-вторых, даже когда они и требуются, то, как правило, доказывают возникшее право собственности, а не создают его.
<2> Трепицын И.Н. Указ. соч. С. 164.
<3> Там же. С. 165.
Во французском праве обязанность продавца перенести право собственности "считается исполненною в момент заключения договора" <1>, причем никакого иска о понуждении к исполнению не известно. В чем состоит исполнение, чем оно отличается от действий по заключению договора, также не известно. Уместно напомнить, что слова "считается, признается" свидетельствуют обычно о фиктивной конструкции. Впрочем, в тексте закона и нет речи о подобном обязательстве (поэтому его нельзя считать фикцией), и оно существует лишь в виде доктрины. Остается лишь предположить, что и здесь налицо совпадение с договором наподобие души и тела, о чем уже говорилось выше.
--------------------------------
<1> Планиоль М. Курс французского гражданского права. Петроков, 1911. С. 540 (репринт).
Л. ван Влит, отстаивая идею реального договора в рамках нидерландской системы каузальной традиции (что имеет для нас непосредственный интерес), оспаривает взгляды противников этого концепта, заявляющих, что, поскольку воля на передачу собственности уже выражена сторонами в договоре купли-продажи, "дополнительное соглашение", сопровождающее передачу вещи <1>, было бы излишним, в нем нет никакой необходимости. По мнению Л. ван Влита, считающего иначе, реальный договор составляет суть перехода собственности, а сама передача вещи выступает при этом как формальность. И в этом качестве формальности она играет ту же роль, как, например, составление нотариального акта, когда он требуется для передачи права собственности. Совершение некоторых формальностей, указывает автор, может быть следствием выдвижения законом особых условий, обязательных для достижения желаемого юридического результата (condiciones iuris) <2>.
--------------------------------
<1> Воспроизводится аргумент И. Трепицына о ненужном "повторении" сделки об отчуждении (см. далее).
<2> Van Vliet Lars Peter Wunibald. Transfer of Movables in German, French, English and Dutch Law. Ars Aequi Libri, 2000. P. 134 - 135.
Мне кажется такое лишение традиции собственного юридического значения, предпринимаемое, видимо, исключительно с теоретическими целями, неубедительным. Ведь стороны вовсе не воспринимают передачу вещи (в отличие от нотариального акта <1>) как формальность; напротив, для них она составляет именно суть их отношений. Как формальность они стали бы воспринимать предложение сопроводить традицию заявлением, что при этом они передают право. Конечно, нередко бывает, что участники оборота не вполне понимают значение тех формальностей, которые они совершают по настоянию юристов, но вот чтобы они совершали действие, составляющее для них реальную жизненную ценность, а на самом деле оно было лишь формальностью, - такого быть, конечно, никак не может.
--------------------------------
<1> Вот этот нотариальный акт (в известном смысле аналогично может быть квалифицировано и обращение к регистратору о совершении акта регистрации) и есть вещный договор и формальность одновременно. Но если оценивать его с точки зрения ст. 165 ГК РФ, то мы обнаружим, что его при известных условиях заменяют односторонние действия покупателя, который, получив поддержку суда, может получить собственность и без такого договора.
Дернбург верно пишет, что намерения на отчуждение "при передаче почти никогда особо не выражают. О нем можно заключить по содержанию сделки, лежащей в основе перехода права собственности" <1>. Буквально то же - при традиции "воля почти никогда не высказывается и не повторяется", но ссылаясь на Савиньи, - отмечает и И.Н. Трепицын <2>.
--------------------------------
<1> Дернбург Г. Пандекты. Т. 1. Ч. 2: Вещное право. СПб., 1905. С. 113.
<2> Трепицын И.Н. Указ. соч. С. 122.
Особенно поражает при этом то, что воля на отчуждение в традиции "почти никогда" <1> не высказывается. Конечно, это суждение соответствует реальной практике совершения традиции. Но при этом оно несет очевидные угрозы теории абстрактного вещного договора, сосуществующего с традицией как универсального (а значит, не знающего исключений) акта отчуждения. Универсальность сложно совместить с тем, что она никогда не случается. Именно эти угрозы и заставили германских юристов употребить уступительные обороты и предположить, что иногда при традиции стороны все же совершают договор об отчуждении (по крайней мере, это говорится в учебниках). Но нельзя ведь не видеть, что если договор об отчуждении при совершении традиции не совершается "почти никогда", то это может означать лишь одно - что в нем нет никакой практической юридической необходимости, что он придуман в теории. Следовательно, в том случае, когда он по причинам, которые остаются загадочными и, вероятно, представляют собой лишь дань теоретической лояльности, все же и совершается, он оказывается "повторным" (как пишет И.Н. Трепицын <2>) и тем самым излишним.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 37; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!