КАК ДЯДЕНЬКА ВОЛОВ ИСКАЛ ВОЛКОВ 10 страница
Стога надо мной не было.
Я поднялся, осмотрелся.
Не было и других стогов; на елани валялось только разбросанное клочьями сено, темнели еще какие‑то пятна. Тайга стояла спокойная.
Не было и коня.
Опять была тишина – и такая, что я подумал: уж не оглох ли я?
Я вскочил. Свистнул, боясь, что не услышу собственного свиста.
Сейчас же из тайги мне ответило знакомое ржанье.
Воронко примчался со сбитым набок, висевшим чуть не до земли тюком. Я так обрадовался коню, что схватил его голову обеими руками и крепко поцеловал в теплую пушистую губу.
Конь дрожал мелкой дрожью, косил глазами и пугливо жался ко мне.
Я уцелел. Но не один ли во всей вселенной – вот с этим верным другом – конем? А других всех людей «Она» могла уничтожить, сдуть с земного шара, как пушинки.
Я посмотрел на гору.
Там горел знакомый огонек – мой маяк. Но он как‑то странно горел, неровно.
Помигал и погас.
Совсем погас.
«Просто – спать легли, – утешал я себя. – Потушили огонь и легли спать».
Мысли мои приходили в порядок. Я вспомнил, зачем сюда приехал.
Скала с одиноким кедром, где мы вчера ночевали, была уже недалеко и как раз над этой еланью. Подняться туда – какой‑нибудь час.
Но я так ослабел от пережитого, что не мог продолжать путь. Решил: переночую где‑нибудь на опушке тайги.
Воронко пошел за мной, как собака, «у ноги».
Не прошел я и полсотни шагов, как увидел впереди на земле большое темное пятно лежащего дерева.
|
|
|
Подойдя к нему, я убедился, что это – огромный старый кедр. Он был вырван из земли с корнями. Часть его толстых ветвей – та часть, которой он ударился оземь, – была поломана. Часть торчала вверх, как поднятые к небу могучие руки. На одной из этих веток темнело что‑то круглое – вроде вороньего гнезда.
Я протянул руку и нащупал гладкую твердую кожу: сумка?
Расстегнув накрученный на сук ремень, я снял сумку и раскрыл ее.
Это была наша сумка. Все препаровочные инструменты были в ней целы.
Такой сюрприз плохо укладывался у меня в голове: уж не брежу ли я? Но это был очень приятный сюрприз: ведь мне не надо было больше никуда ехать, можно было отдохнуть и возвращаться к своим.
«…С доставкой на дом! – подумал я весело. – По отношению ко мне «Она», во всяком случае, изумительно любезна. Но какова силушка: вырвать из земли столетний кедр и швырнуть его на добрый километр – через тайгу – под гору!»
Я расседлал Воронка, пустил его пастись, а сам тут же, под ветвями поверженного кедра, завернулся в пальто и заснул, даже не вспомнив о еде.
Проснулся я, когда солнце встало уже над горами.
Мир был совсем другим. В нем и помину не было вчерашней тишины. Со стороны белков дул сильный горячий ветер, тайга шумела.
|
|
|
Пережитое ночью казалось сном. Я готов был смеяться над собой: и чего испугался, как маленький! Просто внезапный сильный порыв ветра, шквал этак баллов на десять – двенадцать.
Что ему стоит сдуть стог сена и сбросить дерево со скалы? Ураган, бывает, крыши с домов срывает и уносит, дома валит.
Удивительно приятно было чувствовать, что в мире всё так добротно, прочно устроено. Эта гора, на которой я сижу: никакими силами ее не своротишь с места. В свете ясного утра всё так нерушимо, крепко‑телесно: могучий ствол кедра, на который я оперся спиной, камни скал, жирные лишайники на них, упругие травинки.
Даже у ветра откуда‑то взялась невидимая плоть. Он так и напирает на лицо, на грудь – будто резиновый.
А здоровый же ветер! Надо ехать, покуда он не перешел в бурю.
Свистнув коня и поделившись с ним хлебом, я приторочил к седлу пальто и сумку и тронулся в путь. Когда начался спуск, тайга уже гудела.
Я благополучно выехал на торную дорогу. Ветер уже превратился в ураган, рвал и метал. Он сдувал в пропасть бегущие по крутым склонам, вздувшиеся ручьи, превращал в пыль летящую воду. Тайга стонала. То и дело в глубине ее слышался треск падающих деревьев.
|
|
|
Даже в глубине долины – под защитой гор – было трудно дышать. Раскаленный вихрь минутами совсем запирал дыхание.
Уверенность в прочности мира опять покинула меня. Всё лезло в голову: «А что наделала внизу «Она», такая милостивая ко мне? Не сбросила ли в реку моих спутников, вещую девушку‑ойротку?»
В деревне Коргон я получил первые тревожные вести. Знакомый старик‑зверолов рассказал, что ночью «верховка» наделала беды. Только что с белка прибежал парнишка. Он спасся случайно. Четверо взрослых мужиков, бывших с ним, погибли: снежный буран разметал и загасил их костер, люди заблудились и замерзли в снегу.
Я вспомнил свой «маяк». Но в голове не укладывалась мысль о стуже, летящем снеге, о сугробах снега там – на вершинах: тут, в долине, под одеждой у меня струился пот.
Я погнал коня.
Дорогу местами заграждали мне поломанные ураганом деревья. На причудливые каменные фигуры скалистого гребня за рекой, дальше по которой был наш лагерь, я старался не глядеть; теперь они вызывали во мне настоящий страх. Я не был уверен, что крылатый лев не отделится вдруг от скалы и не кинется на меня.
Сказочное окончательно спуталось в моем мозгу с реальным. И с каждой минутой росла тревога за своих – там, в лагере. Представлялись их трупы, размозженные о камни.
|
|
|
Я всё погонял Воронка.
И только уже подъезжая таежной тропкой к самому лагерю, вдруг резко осадил коня.
Мне совершенно отчетливо послышался тонкий звон призрачных колокольчиков. Я слышал, ясно слышал их сквозь шум тайги и ветра!
«Колокола звонят – быть празднику», – вспомнил я слова ойротки. Она предчувствовала свою гибель – теперь я был в этом уверен. У меня сжалось сердце. Тянулись мучительные минуты.
Воронко заржал.
Из‑за поворота тропы вышла ойротка, она – наша проводница!
Вплетенные в ее длинные черные косы, теперь откинутые на спину, звенели маленькие серебряные колокольчики: таков обычай у дев Алтая.
Увидев ее, я махом слетел с коня.
Увидев меня, она покраснела. И как это показалось мне удивительно, чудесно, что казавшиеся каменными щеки могут розоветь!
В лагере всё оказалось благополучно.
Многомудрый наш гидролог‑метеоролог, холодный, как термометр, подробно объяснил мне причины горного урагана. В общем, дело сводилось к тому, что по ту сторону белков было почему‑то повышенное давление, по эту – пониженное. Сперва – ночью – воздух отдельной волной перехлестнул через хребет. Это – как выстрел. Потом, утром – пошел хлестать всей массой, целым потоком. На снежной высоте он разразился снежным бураном, а упав вниз, в долину, сжался, стал плотным, телесным – и раскалился.
Ученый начальник наш назвал это явление «феном».
Коргонский зверолов – просто «верховкой».
Дева Алтая назвала таинственно: «Она».
«Верховка» ли, «Она» ли, «фён» ли, но поистине грозно оно – это удивительное атмосферное событие высокогорных стран. И у того, кто хоть раз в жизни лицом к лицу встретил такой бешеный порыв стихии, в другой раз дрожь вызовут предупреждающие слова: «Колокола звонят – быть празднику».
Но она‑то, она – простая девушка‑ойротка – заранее знала то, чего не мог предугадать даже мудрый, как термометр, гидролог‑метеоролог! Она предчувствовала взрыв стихии всем своим телом и – сама стихия – вслушивалась в зловещую тишину и понимала ее.
Как хотите, но такие люди приводят меня в восхищение.
1946 г.
НЕСЛЫШИМКА
(рассказ старого ученого)
ИЗ АНКЕТЫ:
Вопрос: Сильно выраженные духовные особенности, сказавшиеся в научном успехе?
Ответ: Настойчивость и большая любознательность в отношении фактов и их значения. Некоторая склонность к новому и чудесному.
Чарлз Дарвин
Раз уж зашла речь о тишине, позвольте и мне, старику, рассказать о ней кой‑что.
Конфузная для меня вышла история, надо признаться. Курьезный казус. И, главное, кто сконфузил‑то меня – ученого, старого специалиста? Собственная внучка, ребенок. А всё потому, что мы… Ну, да об этом после. Доложу вам по порядку.
Четвертое лето уже мы проводили в одной деревне Мошенского района Новгородской области. Я – орнитолог[41] и, конечно, в такой срок детально изучил весь видовой состав гнездящихся в окрестностях птиц. Написал даже о них небольшую работу и как раз в эту весну сдал в печать, считая ее вполне законченной.
Приехали мы тот год в деревню в конце мая. Внучка нередко сопровождала меня на прогулках. Она у меня лес и животных всяких очень любит. Ну, а я, конечно, исподволь и занимался с нею тем, что называю «включением слуха и зрения на птицу в природе».
Все мы, знаете, не видим и не слышим очень много из того, что нас окружает. А когда человек специализируется на чем‑нибудь, он прежде всего начинает замечать то, что относится к его специальности. Так, штурман – водитель кораблей – очень внимательно смотрит на звезды и, так сказать, «читает» их, потому что привык ориентироваться по ним. Летчик слушает и тонко понимает шум мотора, который нас часто только раздражает, когда мы слышим его у себя над головой. А художник в свете и цвете видит такое, что совершенно ускользает от нашего поверхностного взгляда и даже кажется нам неправдоподобным, будучи изображено кистью на полотне или на бумаге.
Орнитолог, конечно, видит и слышит везде прежде всего птиц. Я вот, например, могу идти с вами и разговаривать, хоть в лесу, хоть в городе, – вы ничего не заметите, а я про себя невольно отмечаю: вот синица пискнула, мелькнули в чаще голубые перья на крыле сойки или крикнул, пролетая над крышами, грач.
Я обращал внимание внучки на птиц, на их крик, песни, полет. Она у меня уже хорошо различала по голосам десятка два певчих птиц. Но, конечно, с ее крошечным опытом не могла еще знать всех встречавшихся нам птиц, как знал их я. Поэтому меня очень насмешило, когда раз в самом начале лета она прибегает из лесу и говорит:
– Дедушка, а ты знаешь птичку‑неслышимку? Ты почему мне ее никогда не показывал?
– Постой, постой, – говорю. – Что это еще за неслышимка? Опять сама придумала, вроде Зумзика и Момика?
Она у нас фантазерка. Недавно ее мать рассказывала: играет девчурка одна в саду, а всё, слышно, с кем‑то разговаривает – то с каким‑то Момиком, то с каким‑то Зумзиком. Мать спросила ее, с кем это она. Девчурка только рукой махнула: «Ты не понимаешь! Такие у меня живут здесь – Момик и Зумзик. Мне с ними весело».
И сколько ни расспрашивала мать, так и не могла добиться, что это у нее за невидимки такие – не то человечки, не то зверюшки какие‑то фантастические.
На мои слова внучка даже рассердилась:
– Ничего я, – говорит, – не сама придумала! Просто глазами видела. Сидит такая горбатенькая птичка на дереве, на верхней ветке, сама ротик разевает, и горлышко у нее трепещется, а всё равно ничего не слышно, никакой песенки.
Я уж, чтобы не обидеть девчурку, сделал вид, что поверил ей. Спрашиваю:
– Где же это ты видела ее?
– На ручье, на пожне у самой опушки леса. Знаешь, где ты всегда покурить на пенек садишься, когда мы из лесу выходим?
– Интересно, – говорю, – В следующий раз пойдем, ты мне ее покажи.
– А она не улетит?
– Нет, ведь сейчас все птицы при гнездах. Раз тут поет, тут и будет.
В лес я пошел на следующий же день. О фантастической «неслышимке», конечно, забыл уже. А внучки со мной не было: она пошла с матерью в другое место – нарвать букет купальниц.
Уже я возвращался домой, когда мой слух поразила неожиданно наступившая в лесу тишина: одна за другой перестали петь птицы. Через две – три минуты я понял причину: вдруг потемнело, налетел сильный, шквал, и почти сейчас же хлынул дождь.
Как это часто бывает в начале лета, он продолжался всего несколько минут. Но шуму наделал много. Когда я вышел из лесу на пожню – так здесь называют заливные луга, – я был поражен контрастом между полной тишиной этого открытого места и шумом леса. Шум позади меня и тишина впереди были сами по себе, и четкой границей между ними стояла стена леса. Птицы еще не начали петь ни на пожне, ни в лесу, ветер еще не улегся, мотал ветви деревьев и сбрасывал с них обильные брызги; они падали на нижние ветви, с ветвей – на землю.
Одним словом, в лесу была бурная звонкая капель; казалось, там всё еще шел дождь. А на пожне капель не могла быть заметна, потому что тут росли только отдельные деревья, открытые ветру, и ветер уже стряхнул с них последние капли дождя.
По своему обычаю, я сел недалеко от ручья на пенек – выкурить папиросу. И при этом, конечно, вслушивался в тишину.
Тишина бывает разная. Тишину этого освеженного ливнем луга никак, разумеется, нельзя было назвать «мертвой» тишиной. Как почти всегда в природе – днем ли, ночью ли, – тишина вся полнилась незаметными нашему слуху маленькими звуками. Она, можно даже сказать, вся состояла из этих почти неуловимых звуков: легкого шелеста травы, шороха пробегающих в кочках мышей – шум, доступный разве только ушам совы, – звона падения с листьев отдельных капель, тихого пения ручейка. Я даже явственно различал где‑то слева от себя стрекотание кузнечиков. Однако и этот звук – наиболее определенный из всех других – нисколько не нарушал тишины, как нарушила бы ее звонкая песня зяблика, или скрип телеги, или крик человека. Он был лишь фоном, аккомпанементом в этом, если дозволительно так выразиться, богатейшем немом оркестре луга.
Мне даже взгрустнулось немножко. О том думалось, что вот я уже старик. Сижу тут и вслушиваюсь в эту прекрасную тишину. И всю ее, так сказать, насквозь умом понимаю. Запой сейчас любая птица, пискни в траве – тонко, как ножом по стеклу, – землеройка, я и эти все звуки узнаю, объясню себе. А вот для ребенка сколько тут неизвестного, сколько всяких чудес! Пригрезились же моей внучке и Момик, и Зумзик, и эта смешная «неслышимка». И хорошо ей, девчурке, весело с ними, и сейчас, вот сейчас может случиться с ней и вокруг нее что‑то совсем удивительное, настоящее диво.
Замечательное это ощущение, прекрасное состояние души. И, право, досадно, если оно глохнет у человека с возрастом, с личным жизненным опытом и усвоением науки – итога жизненного опыта, знаний всего человечества. Нет, знание никогда не должно убивать в человеке веру в то, что сегодня кажется нам тайной, дивом, а завтра будет всеми признано и объяснено!
Не помню, как дальше скакнули, разбежались и вдруг опять соединились мои мысли, так спокойно тянувшиеся до этого момента.
Помню только – на опушке дробно, громко затрещал всполошенный чем‑то певчий дрозд. Беспокоясь, дрозды всегда так отчаянно кричат, точно их уже схватили за хвост.
Протрещал и смолк. И от этого сильного звука еще тише показалось на пожне. И еще отчетливей в тишине зазвучал оркестрик кузнечиков – всё где‑то слева от меня.
И тут вдруг пришло мне в голову: «Но ведь это же абсурд! Какие же кузнечики в самом начале лета, когда еще цветут купальницы! Кузнечики у нас начинают трещать только в июле».
Я так резко повернулся налево, что даже выронил папиросу из рук.
Так всё и было, как рассказывала моя внучка: там, над ручьем, на вершине ольхи сидела горбатенькая птичка. Она разевала клюв, и перья на раздутом горлышке у нее трепетали, а песни не было слышно. Только громко стрекотали кузнечики.
Вероятно, я своим резким движением испугал немного певца: он исчез, камешком свалился с ветки. И в тот же миг оборвалось стрекотание кузнечиков.
Ну, мне‑то, конечно, было достаточно и одного этого мгновения, чтобы узнать птичку: и фигурка ее горбиком, и характернейшая повадка – в случае тревоги камешком падать в траву с того высокого места, где она сидит, распевая, – и, разумеется, самая ее эта оригинальная песенка, трель, почти неотличимая от стрекотанья крупных кузнечиков, – всё разом сказало мне, что это был обыкновенный сверчок, камышевка‑сверчок.
Скажете – пустяки? Нет, совсем не пустяки! Вы только подумайте: три года слушал я тут птиц, написал, казалось мне, исчерпывающую работу о них, а вот эту птичку как‑то совсем упустил из виду. Не ждал – уж не помню, по каким тогда своим соображениям, – не ожидал ее тут встретить. И много раз, конечно, слушал с этого же самого пенечка ее песню – и не слышал. Невдомек мне было. А как услышал вот тут в первый раз ее, так и в других местах кругом стал слышать сверчков: их оказалось в окрестностях нашей деревни немало.
Пришлось спешно взять из печати мою работу и дополнить ее еще одним гнездящимся видом.
Нет не видим, не слышим ведь мы того, о чем не думаем! Очень многого не слышим.
И спасибо внучке, что мне помогла. Я ей включал слух на известное. А она мне включила слух на неизвестное и, казалось мне, немыслимое: на какую‑то «неслышимку».
И правда оказалась на ее стороне, на стороне ребенка.
1946 г.
СЕКРЕТ АРШАКА
Никто из охотников не мог разгадать секрета Аршака, а санаториям и домам отдыха маленького кавказского городка‑курорта не было никакого дела до охотничьих секретов.
Когда заведующие этими учреждениями желали угостить какого‑нибудь знатного гостя отменным местным блюдом, они просто обращались к Аршаку, – к одному только Аршаку из многочисленных городских охотников, – и тут же давали распоряжение шоферу подать завтра машину в горы, туда, куда назначит Аршак. Настолько они были уверены, что, раз Аршак обещал, – будет сделано. И действительно, не было случая, чтобы Аршак не добыл к сроку заказанного ему зверя, будь то кабан, серна или даже медведь. Аршак ходил в горы за зверем, как повар в свою кладовую.
– Чем он берет? – гадали охотники.
Правда, Аршак был местным уроженцем. И дед и отец его промышляли зверя. Аршак с малых лет ходил за ними в горы и знал много звериных троп, излюбленных зверями лазов и переходов, жировок и водопоев, дневных и ночных, летних и зимних убежищ разных зверей.
Но были ведь и другие звероловы‑следопыты, особенно из стариков, нисколько не уступавших ему в этом знании.
А зорким глазом, меткой стрельбой или особенным каким‑нибудь ружьем Аршак никак уже похвастать перед другими охотниками не мог. Он не был даже профессиональным звероловом, как его отец и дед. Его скорее можно было назвать охотником‑любителем; он переменил в жизни много профессий, – был шофером пассажирских автобусов на линии Сочи – Сухуми, ходил в море на моторке бить дельфинов, был монтером, потом электротехником и последние годы работал в механической мастерской и увлекался изобретательством каких‑то никому не понятных приборов. Ружье, с которым охотился, он своими руками собрал из бросовых старинных штуцеров..[42] Тут же, в мастерской он и глаза себе попортил: налаживая электрический фонарь огромной силы, чуть не ослеп; с тех пор и стрелять стал неважно. На охоту Аршак ходил теперь только с субботы на воскресенье, если не было спешного заказа на дичь из какого‑нибудь санатория.
Охотники, разумеется, сто раз пытались выведать у него секрет его неизменных успехов, заставить его проговориться, как взял он того или другого зверя. Но Аршак язык за зубами держал крепко.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 67; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!