КАК ДЯДЕНЬКА ВОЛОВ ИСКАЛ ВОЛКОВ 4 страница
Попасть в летящего фазана не так уж трудно. Трудно поднять его на крыло из заросли. При подходе человека он затаивается и лежит очень крепко.
Напрасно счетовод посылал свою собаку в кусты. Пойнтер долго не хотел идти туда, а когда, наконец, пошел, – разом скрылся с глаз.
Прошло пять минут, десять минут, – пес не показывался.
– Значит, стойку сделал, – решил счетовод. – А то давно бы выскочил. Пойду искать его.
Скрылся и счетовод в кустах. Я остановился, стал ждать.
Не скоро раздались выстрелы. Но очень скоро после выстрелов выскочил из кустов пес, а за ним и хозяин. У обоих был жалкий, истерзанный вид.
– Черт их возьмет здесь! – ругался счетовод. – Стойки не держат, бегут от собаки; вырываются невесть где.
Рубаха его была в нескольких местах порвана. Пойнтер, изогнувшись, слизывал алую кровь с короткой шерсти своего тела.
Кусты, где прячутся фазаны, колючие: это – заросли дерезы и ожины, как здесь зовут ежевику – ягоду вкусную, но умеющую за себя постоять. В кровь исцарапаешь руки, собирая ее.
– Пойду берегом Кубани, – решил счетовод. – Утром фазаны выходят из заросли, жируют в траве. А вы дождитесь горового: без него фазанов всё равно не увидишь.
Омеля, наконец, показался над обрывом. Мы потихоньку пошли вперед: я – внизу, между обрывом горы и зарослью, он – по краю обрыва. Я то и дело взглядывал на него: перекликаться на фазаньей охоте нельзя; горовой знаками должен показать, где затаилась дичь, откуда заходить охотнику.
|
|
|
Не прошли мы и ста шагов, Омеля остановился. Как милиционер – регулировщик уличного движения, он поднял одну руку над головой, другой на уровне своих плеч показал влево. Я понял: дичь в чаще прямо передо мной, мне нужно обойти ее слева.
Я быстро обежал небольшую куртинку[36] дерезы и оглянулся на горового.
Омеля, не опуская занесенной над головой руки, другой теперь показал вправо.
Я пошел прямо в кусты, но не успел сделать и десяти шагов, как с шумом и треском ракетой взвилась из кустов длиннохвостая круглокрылая серенькая фазанка. Я выждал, когда она, резко меняя вертикальное направление полета на горизонтальное, на миг остановилась в воздухе, – и выстрелил.
Перевернувшись головой вниз, фазанка упала в кусты.
Омеля захлопал в ладоши.
Я подобрал мертвую фазанку и пошел дальше вдоль кустов.
«Больше фазанок не буду стрелять, – решил я, – только петухов».
Время от времени Омеля останавливался и показывал руками, куда мне идти. Он направлял меня прямо на фазанов, но удача покинула меня: птицы или незаметно убегали от меня низом, или взлетали на таком расстоянии, что я зря только посылал им вслед дробь.
«И счетовод не настреляет. Верно, не вышли в траву фазаны».
|
|
|
Только я успел это подумать, с берега раздались выстрелы.
За высокой зарослью я не мог видеть охотника, не знал, в кого он стреляет и удачно ли. Но горовой с высоты видел всё. Энергичным жестом он показал мне: летят сюда! И присел – дескать, спрячься.
Я отступил за кусты и почти тотчас же увидел летевших ко мне над зарослью птиц.
Птицы летели под самым солнцем. Еще невысоко поднявшееся солнце слепило меня, я не мог различить даже, какие птицы летят на меня; видел только блеск и мельканье их крыльев. И наугад выстрелил в одну из них.
Аплодисменты горового сказали мне, что я не промазал.
Я был очень доволен своим выстрелом, пока не разыскал добычи: это снова оказалась курочка фазана.
Тогда я решил подойти поближе к горовому и просить его направлять меня только к самцам‑фазанам.
Я стал подниматься по некрутому здесь и каменистому обрыву; вдруг слышу над головой отчаянный крик Омели:
– Берегись! Гад!
Я не сразу заметил змею, а когда увидел – придется уж сознаться – струхнул…
Сверху между камнями двигалось ко мне гладкое коричневое пресмыкающееся. Я не видел его всего, но не сомневался, что оно в несколько метров длиной. Об этом говорила и необычайная толщина чудовища: круглое тело его было с мою руку.
|
|
|
– Бей, бей! – кричал Омеля.
Хвост чудовища извивался вверху, когда его голова неожиданно поднялась над ближним ко мне камнем. Я выстрелил.
Длинное, гибкое тело змеи с размозженной головой сползло к моим ногам, хлеща по камням хвостом, как плетью.
Тут только я понял, какого дурака свалял, напуганный истошным криком горового: ведь совсем забыл, что я не в Индии, не в Южной Америке и что во всей нашей огромной стране нет гигантских удавов.
Я убил невиннейшее существо – желтопузика. Не змея он даже, а просто безногая ящерица, нисколько не ядовит и никакого вреда человеку причинить, конечно, не может.
Вот и хвастай теперь ребятам, вернувшись домой, какое страшное приключение пережил, какой смертельной опасности подвергался и как, не растерявшись, от нее избавился.
А желтопузик попался действительно на редкость крупный: когда я поднял его за кончик хвоста и выпрямил вверх руку, его разбитая голова еще касалась земли. А это значит, что было в нем около двух метров.
Омеля не пожелал даже приблизиться к нему: казак испытывал суеверный страх ко всякому «гаду ползучему» и, хоть не раз, конечно, видал желтопузиков, живых и мертвых, – не потрудился убедиться, что ядовитых зубов у них нет. Не пришлось и мне доказать ему это… по причине почти полного у желтопузика отсутствия головы, снесенной моим выстрелом.
|
|
|
Мы продолжали охоту.
Там, где гора ближе подошла к Кубани, Омеля увидел, наконец, самца‑фазана. Направляемый ручной сигнализацией, я долго пробирался сквозь колючую заросль. Фазан взлетел только на ее краю, у самого берега.
И что же это был за великолепный петух!
Жарко брызнули мне в глаза блестящие краски его оперения: золотисто‑зеленая голова, фиолетовая шея, оранжевая спина, медно‑красный хвост.
Весь блеск южного солнца, всю роскошную пестроту неба, воды, цветов и бабочек счастливого Кавказа щедро подарила природа одной этой великолепной птице.
Такое это было чудное зрелище, что я на несколько мгновений забыл о ружье.
Фазан с треском помчался над берегом. Я спохватился и выстрелил ему вслед, когда он был уже над рекой.
Радугой сверкнув на солнце, фазан перевернулся хвостом верх и упал в воду.
Напрасно, не щадя рук и одежды, бросился я через колючие кусты к реке. Быстрые волны Кубани подхватили мертвого фазана, закружили его в неистовой своей пляске и унесли на середину потока. Немного ниже по течению был перекат. Мокрого петуха у меня на глазах ударило два раза о камни, – и от всего его великолепия не осталось и следа.
Омеля ужом спустился с горы и побежал, пересекая мыс, на поворот реки – перехватить фазана ниже по течению. Но скоро и он вернулся. Подходя ко мне, развел руками: пустой, дескать!
Это был третий дозволенный фазан, и мне пришлось прекратить охоту.
Омеля проводил меня до автобусной станции на том берегу.
Подошел автобус.
Я простился с Омелей, сел в машину. Он ловко устроил мой рюкзак на коленях у озадаченного пассажира – моего соседа, захлопнул дверцу, кинул шоферу, как кучеру: «Погоняй!» – и помахал мне шапкой.
Автобус зарычал, заскрипел, вздрогнул и медленно покатился по пыльной дороге.
Омеля надел шапку, вытащил из‑за пазухи моего мокрого фазана и, подняв его за ножки, крикнул мне вдогонку:
– Бывайте еще! Придете – самоварчик поставим, уйдете – чайку попьем!
Мне было не жалко оставить ему на обед потерявшего всю свою красоту петуха. Я подумал только:
«Нет, проживу хоть до ста лет, а не устану восхищаться фазаньими чудными красками!»
Солнечные зайчики прыгали в листве фруктовых деревьев и весело подмигивали мне.
1936 г.
ЕМУРАНКИ
(рассказ счетовода)
Прошлое лето мы с нашим бухгалтером Ван Ванычем провели в Хакасской автономной области в Западной Сибири.
Поселились мы в избе у тетки Марьюшки, среди степи, на берегу большой реки Абакан, сбегающей с гор.
Приехали мы сюда, надо прямо сказать, время провести и поохотиться. Однако охота начинается в августе, а мы приехали в середине мая. Ван Ваныч и говорит:
– Не сидеть же сложа руки, паразитами. Надо местному населению помочь. Будем вредителей истреблять.
– Вот дело! – подхватила Марьюшка. – Самые заглавные вредители наши – емуранки. Прямо хоть хлеб не сей – всё потравят. Думаем, думаем, как извести емуранок, а толку нет.
Емуранки – суслики по‑здешнему.
– Ну, – говорим, – Марьюшка, уж коли мы возьмемся, так от емуранок и следа не останется. Математически.
И стали мы с Ван Ванычем придумывать, как бы нам ловчей взяться за дело.
Я говорю:
– Очень даже просто: стрелять будем. Станем против норки и, как только эта самая емуранка выглянет, так – бац по носу, и дело с концом. Потом к другой норке. Нас двое. За день каждый из нас, наверное, уж штук по двадцать ухлопает.
До начала охоты два с половиной месяца, или семьдесят пять дней. Сорок на семьдесят пять – три тысячи. Это уж как на арифмометре. Три тысячи емуранок истребим, так километров на десять, наверное, ни одной этой емуранки и в помине не останется. Колхоз нам благодарственный адрес поднесет.
Тут хакаска вынула трубку изо рта да как плюнет на пол!
Ах, да! Я про нее и забыл сказать. Оно и понятно: сидит и молчит.
Она частенько к Марьюшке наезжала. Слезет с коня – они тут все, и бабы, верхом ездят – и в избу. В избе на лавку сядет, сидит и молчит, трубку сосет. Марьюшка ее чаем поит. Чай с маслом внакладку: так ей вкусней кажется.
Целый самовар хакаска выпивает – и ничего. Сидит – даже серьги в ушах не шелохнутся. А серьги у нее замечательные: сперва веревочка, потом из проволоки кольцо, потом бомбошка какая‑то, потом полтинник серебряный. Чуть колыхнись – звякнет.
Марьюшка‑то перед ней разливается и о том и о сем, про нас всё выложила: зачем приехали, да откуда, да что делать задумали.
Хакаска трубочку свою потягивает, глядит на нас, а сама – как памятник. Лицо неподвижное, узкие глаза прищурены, как от дыма, в уголках – морщинки.
Марьюшка всё ее хвалила: умная, говорит, женщина, справедливая. Хакаска – председательница колхоза.
Так вот, плюнула хакаска, сказала Марьюшке три непонятных слова и вышла из избы.
– Чего это она? – спрашиваю у Марьюшки.
– Да так… Еще, поди, обидитесь…
– Ну, говори, говори!
– Да по‑нашему сказать: дурак, говорит, дурака высидел.
Плюнул тут и я с досады. Да ну, думаю, стоит внимание обращать! Надо за дело приниматься.
В тот день набили мы с Ван Ванычем маленьких патрончиков, чтобы пороху да дроби много не тратить: емуранку‑то пустяк убить – трех дробинок хватит. А утром отправились в степь. Ван Ваныч к одной норке стал, я – к другой.
Надо сказать, издали видели мы, как эти емуранки у своих норок столбиками стоят, а как стали подходить, засвистели они – и все как сквозь землю провалились. Ну, да ведь голод не тетка: выйдут, как есть захочется.
Но и пятнадцать минут прошло, и полчаса, и час, а нам с Ван Ванычем ни одного даже выстрела сделать не удалось. Мелькнет в норке головка и исчезнет. Ружья поднять не успеешь – где уж тут выстрелить.
Потом еще хуже стало. Вдруг свистнет где‑то сзади. Обернешься быстро‑быстро – только хвостик увидишь, как он в норке исчезнет. Так со всех сторон – норки ведь кругом – то тут свистнет, то там. Вертишься, как огородное пугало на ветру, а толку нет. Разыгрывают нас емуранки, прямо разыгрывают!
Часа три промаялись. Ван Ваныч и говорит:
– А ну вас, – говорит, – с вашим арифмометром! Ясно, – говорит, – просчет у вас получился. У меня лысина от солнца разболелась, я домой пойду.
Я остался. Очень уж хотелось доказать, что я прав.
Сел. Ружье на колени приладил: на весу‑то держать тяжело. Навел дуло прямо на норку. «Мелькнет, – думаю, – в норке, я его и…»
Мелькнуло. Я – бац! Пыль столбом. Подбежал к норке – ничего нет.
Стрелял я так, стрелял, – все патроны кончил. Одну емуранку убил. А назад шел рекой – уже смеркалось. Вижу, хакаска Марьюшкина на коне неподвижной тенью чернеет над берегом Абакан‑реки, вниз уставилась – на воду, в берег ли – не знаю.
С крыльца я обернулся – она передвинулась, в другом месте над берегом стоит. И всё, как цапля, в воду глядит.
На другой день Ван Ваныч говорит мне:
– Ясно, ваш способ никуда не годится. Кустарный способ. В таком деле надо в технике быть хорошо подкованным, современные достижения знать.
– Пожалуйста, – говорю, – поищите достижения техники, Ван Ваныч. А я постараюсь пока хоть заснять этих самых емуранок.
Каждое утро стал я в степь выходить, емуранок караулить. И тут у меня ничего не выходило. Уж я аппарат на треножник прилаживал, сам в сторонку отходил. Столько пластинок испортил. Нет, не даются зверюшки заснять, хоть ты плачь!
Хакаска‑председательница что‑то к Марьюшке бросила ездить. Зато каждый день с утра до ночи можно было видеть ее на берегу Абакан‑реки. С ней теперь была целая артель хакасов, мужчин и женщин, с лопатами. И чего‑то они всё рылись там на берегу.
Потом они бросили приходить, и я пошел посмотреть на их работу.
Берег разрыт был, но к чему – непонятно. До воды оставалось еще очень далеко, несколько метров. Наверно, хотели воду куда‑нибудь отвести, да убедились, что не так‑то просто, и бросили.
Дни стояли ясные, и я всё со своим аппаратом за емуранками охотился.
Наконец как‑то ночью гроза разразилась. Да не над нами, а в горах где‑то. Гром, молния, шум далекий, а у нас – ни дождинки.
Утром встаем – всё гремит, тучи клубятся над горами. А над нами – чистое небо.
– Я – скорей аппарат под мышку и без всякого чая – в степь.
Дело в том, что в норке у емуранок народились малыши и стали уже носы на свет выставлять. Малыши, известно, не так сторожки, как взрослый зверек. И я рассчитывал сегодня непременно хоть два – три удачных снимка сделать с них.
На берегу Абакан‑реки чернела в седле хакаска. Увидев меня, она вынула трубку изо рта и что‑то мне закричала. Но мне было не до нее. Я отмахнулся рукой и побежал от реки к одному местечку в степи, где еще вчерашний день наметил себе норку с емуранчиками. Я очень спешил, потому что в горах всё еще гремел гром и я боялся, что тучи надвинутся к нам, польет дождь, и уж тогда, конечно, нечего и думать снимать.
Емуранка‑мамаша стояла столбиком у норки. Когда я подошел, она резко свистнула и провалилась под землю.
Я установил аппарат в полутора метрах от норки.
И вот, наконец‑то, мне повезло: через несколько минут из норки высунулась словно бы мышка. Черный глазок, черное ушко.
Я – щелк!
Зверюшка мгновенно исчезла в темной норке. Но было поздно: моментальный снимок был готов.
Не прошло и пяти минут, как снова из норки показалась тупенькая мордочка и сейчас же за ней другая, такая же. Братишки застыли, глядя на меня, как птицы, одним глазом. Ждали, когда я уйду, чтобы выскочить из норки.
Чик! – и оба они попали ко мне на пластинку.
В это время я услышал позади себя какой‑то странный шелест, шипение какое‑то и тревожные свистки емуранок. Оглянулся… и чуть было не опрокинул аппарат на землю.
По степи прямо на меня широким ровным потоком шла вода.
Быстро и бесшумно она разливалась вправо и влево.
Я даже не успел сообразить, откуда вдруг взялась тут вода. Я подхватил аппарат и побежал вправо, к дому.
Поток быстро настиг меня, и через минуту я бежал уже, как по мелкому морю, по колено в воде. Со всех сторон вокруг меня выскакивали из воды емуранки. Завидев меня с писком кидались назад, в норки; я видел темные отверстия их норок сквозь совершенно прозрачную воду. И емуранки сейчас же снова выскакивали из затопленных норок.
Вокруг меня барахтались в воде мыши, что‑то черное проплыло мимо, фыркая. Кажется, это был крот.
Как я потом жалел, что не заснял эту замечательную картину! Но в те минуты мне было не до того.
Вода прибывала с изумительной быстротой. Уже вся долина Абакан‑реки – долина в три километра шириной – была под водой. Это был настоящий потоп. И я не знал, остановится ли, наконец, вода, или мне суждено так и погибнуть в ней.
К счастью, до избы было недалеко. Ван Ваныч и Марьюшка стояли на крыльце. Марьюшка ахала, всплескивала руками и жалобно причитала. Вода доходила мне уже до пояса.
Когда я вошел в избу, первое, что я увидел, была хакаска‑председательница. Она сидела на лавке, ее лицо было так же неподвижно, как всегда, и, как всегда, сна одной рукой придерживала трубку, спокойно глядела узкими прищуренными глазами – и молчала.
– Вода схлынет через несколько часов, – сказал Ван Ваныч. – Но во всей долине Абакан‑реки не останется ни одной емуранки, ни одного вредителя‑грызуна, даже мыши. Я сдаюсь. Вот эта гражданка, – Ван Ваныч указал на хакаску, – оставила нас обоих с носом. Ясно.
Я перевел глаза на нее.
Всё та же неподвижность. Легкий дымок из трубки. Прищуренные бесстрастные глаза.
– Но откуда она могла знать… – начал я. Ван Ваныч меня перебил:
– Ясно: она знала, что уровень воды в Абакан‑реке разом поднимется на несколько метров, когда в горах выпадет большой дождь. Она приготовилась к этому дню: прорыла берег настолько, чтобы большая вода хлынула в степь. Серьезными бедствиями человеческому населению мелкое наводнение не грозит, не грозит и скоту. Но грызуны потонут. И уж вода не пропустит ни одной норки, как мы с вами могли бы пропустить. Сознайтесь же и вы, что побеждены и что вам стыдно за ваш кустарный проект!
Я опустил глаза и в самом деле почувствовал, что мне стыдно.
Когда вода схлынула, мы вышли в степь. Там по всей земле валялись мертвые емуранки – лапки кверху. Нам осталось только закапывать их, и дело с концом.
1936 г.
ТАЙНА НОЧНОГО ЛЕСА
(рассказ юнната)
Здорово мне хотелось добыть белую куропатку. В наших местах это редкая дичь. Подпускают куропатки близко, да всегда так неожиданно, с лаем срываются, что каждый раз вздрогнешь, и пока сообразишь, что да как, они уже далеко. Ну и смажешь, конечно.
А вот Кузя‑пастушонок нет‑нет, да и принесет из лесу, где лошадей пасет, две – три штуки. И ружье‑то у него – бердана какая‑то допотопная, вся в дырьях, на двадцать шагов с подбегом бьет. А вот поди ж ты! Умеет добыть.
Всё‑таки я у него выпытал, как это он ухитряется.
Оказывается, он их ночью бьет. Разведет на мшарнике костер и спрячется рядом в кусты. И белые куропатки целым выводком приходят к костру. Тут уж, конечно, не штука в них, в пеших‑то, попасть в десяти шагах.
Мне тут расхотелось добывать: другое совсем в голову пришло. Я же ведь не просто охотник, а естествоиспытатель. Орнитолог – специалист по птицам.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 89; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!