Если бы Армстронг был интересным 4 страница
– Вы не можете знать это, Шеф.
– Я могу знать что хочу, танкист. – Блинк указал на фиолетовое лицо жертвы. – Каргилл это понимал. К вопросу о красных сельдях, Бенни, есть ли у рыбы веки? Я к тому, представь, там плавает детрит, всякая фигня, им, наверно, хочется моргнуть восемьдесят раз в минуту. Или уснуть, во имя Бога.
– Я слышал, что акулы падают на дно моря, если перестают двигаться, Шеф. Сердце тут же останавливается. Ни независимой сердечной активности. Ни плавательного пузыря.
– Ни век. Думаю, ты обязан оценить, чем тебя благословила природа, танкист.
Блинк сел к столику, взял записку и карандашом переписал слова в форме три на четыре.
– Подтаскивай кресло, Бенни, – будем решать головоломку. Что же Фраф Каргилл пытался сообщить миру?
– Вы меня дорезаете, Шеф, – хихикнул Бенни, качая головой, прижужжал на кресле и сел.
– Восемь стреляных патронов, семь нестреляных, восемь поделить на семь и округлить чуток – будет один. Слово один, слово семь, слово восемь. “Блинк избегает ответственности”. Примитивный заход, давай попробуем серьёзно. Три цифры. Восемь патронов – восемь разделим на три цифры, ну, пусть будет один, пять, два. “Блинк преследует изгоев”. Не то. Восемь и семь раз три, минус восемь, поделим на тройки, может, двенадцать, десять, семь, восемь, один – “Помогите моим уткам – обвините Блинка”. Бенни, пока разогреваемся. Восемь плюс семь – пятнадцать, у нас три цифры, так что минус три – двенадцать, один, четыре и семь будет “Блинк пытает уток”. Боже всемогущий – брось‑ка мне кость, танкист.
|
|
|
“Мои утки обвиняют Блинка”.
“Помогите прекратить мои мучения. Обвините Блинка”.
“Блинк прекратит аргументировать”.
“Блинк обвинит моих уток”.
“Блинк пытает моих псов”.
“Поможет ли Блинк изгоям?”
“Отклонит ли Блинк обвинение?”
“Блинк охотится на уток”.
“Прекратятся ли мучения? Помогите! Обвините Блинка!”
“Мой конец. Причина? Блинк”.
“Прекратите мои блинковы пытки”.
“Обвините Блинка, мои утки помогут”.
– У этого парня был пунктик на утках, Шеф.
– Чувствую, что Фраф с хитрой схемой сообщения чуток нарубил выше головы. Видел уже такие дела – человек действует слишком хитро и переполняет систему. Иронично, как онемевший Иерихон, ага? Помнишь, когда старый Леон Вордил ощущал покой и безмятежность, чтобы вломиться, переоделся медсестрой и вошёл? Потом он ловит идею, запускает тот шар, говорит, что это, мол, самый счастливый момент в его жизни. Типа он слишком хорош для улицы.
Вооружённый дирижабль Леона Вордила, “Полый Дуб”, облетел Землю медленнее планетарного вращения, в итоге он летел по небу задом наперёд. На хвосте, который первым появился из‑за горизонта, была огромная газовая жопа. Однажды свинья взбесилась в машинном отделении, повредила оборудование и уменьшила тягу на пять процентов. В результате зеваки по всему миру увицели единственный скачок и спуск гигантской задницы к точке исчезновения.
|
|
|
– Хотя ни в один идиотский момент я бы с ним не согласился.
– Чего будем делать с сообщением, Шеф?
– Ну, Бенни, первое устойчивое воздействие на жизнь Фрафа мы окажем, когда срежем его – он тут откусил чуток больше, чем может прожевать. Он хотел мученичества, он его получит. Каждую жертву начинают любить через некоторое базовое время, они даже заламинируют потом твою жопу. Надо начинать с расшифровки того, что он хотел сказать. Потом, ты знаешь, что Вордил говорил, – он создал свой шар, восстановив по обломкам шутку чужого, которая разбилась и сгорела на вечере свободного микрофона в баре “Реакция”? Мы должны использовать похожий модус операнди. Господь запрещает, чтобы личность сопротивлялась изменениям. Особенно в смерти, а, Бенни? Так, давай теперь посмотрим. “Моя воля: помогите Блинку завершить мотивацию. Пытки? Отклонения? Вините псов и уток”. Вот. Так пойдёт. Двенадцать слов, минус двое нас – десять. Минус Фраф – девять. Двенадцать слов – двенадцать. Жертва – одна. Из двенадцати один одиннадцать бережёт. Нас трое – три. Видишь, как надо, Бенни? Восемь выстрелов делить на нас – это четыре. Снова мы вдвоём – два. Восемь выстрелов – восемь. Мы с ним плюс мы – пять. Плюс он – шесть. Семь оставшихся патронов – семь. Мы взломали код.
|
|
|
– Похоже. Но мне всё‑таки кажется, в убийство будет нелегко поверить, Шеф.
– То, во что человек не может поверить, именно это и определяет его, танкист. Заставь меня поверить, что мой долг здесь чрезмерен, и это – убийство. Закон исходит от начальства и бременем ложится на мою жопу. Что с тобой? Запри истину рядом с козлом отпущения и закрой свои глаза – у тебя есть подготовка.
– Эй, подождите, Шеф, – я только что понял, что облажался. Отстреляли семь патронов, а осталось восемь, а не наоборот.
– Вот как оно, а. Ну, мы не гордые. Спасибо, танкист – спасибо за помощь. Что, я должен всё делать сам? Ну‑ка, посмотрим. – Блинк встал и потопал к “Стейру”. Игнорируя значение своего действия, он переключил предохранитель направо, на одиночный выстрел. Потом прицелился в тело, закусив сигару в углу рта. – Я делаю тебе последнее одолжение, Каргилл.
|
|
|
Новый выстрел заставил тело вращаться.
Инвазия
Дрелле говорили, что у неё что‑то не в порядке с головой. В крошечном визгливом классе только она одна выпадала из контекста. Как будто оказалась среди непостижимых, чуждых рас.
Похоже, ей надо научиться улыбаться, когда она несчастна, перестать смеяться, говорить громко, никогда Не разговаривать с незнакомцами, делить вину за действия незнакомцев, признать, что незнакомцы установили законы страны, что в законах страны вещи ценятся больше жизни, что жизнь кончается, если незнакомец так решил, быть там, где её можно найти, чувствовать одно, делать другое. Как можно загнать столько противоречий в один череп?
Она задавала вопросы и провоцировала гнев, куда более свирепый, чем вызванный драками или тупостью. Миссис Рокаст учила религии любви и угрожала поразить глаза Дреллы ручкой, которой постукивала то по одному зрачку, то по другому. В классе все смеялись, как один, считая, что всё идёт как надо. Их глаза были окнами в непоследовательность.
– Рокаст выставила её в холодный двор, где Дрелла испытала облегчение и покой.
Опустилась ночь и снег. Вопящие дети давно уже как ушли, и Дрелла чувствовала себя блаженно забытой. Луна мутным пятном желтела в облаках.
Но миссис Рокаст вылетела из здания школы, шумно заперла дверь и, схватив Дреллу за руку, протащила по отгородившемуся ставнями городу. Вниз по ступеням и переулкам, под фонарями, оплетёнными светлячками снежинок. Пока они не добрались до лавки с большими окнами, освещенной, как магазин на рождественской открытке. Один удар в дверь, и их впустили.
Лавка оказалась то ли сапожной, то ли слесарной. Владелец – розовощёкий мужчина – подмигнул Дрелле и предложил погреть руки у огня. Миссис Рокаст положила сумку на столик, пока Дрелла шла под низким потолком комнатушки. Владелец схватил Дреллу за лицо, и крик размазался по его ладони. Толкнув её на стол, он бил её молотком, пока она покорно не замерла, потом они с миссис Рокаст закрепили её на столешнице. Миссис Рокаст села в угол вязать, пока широкое сверло бурило дыру в черепе Дреллы, и владелец вытаскивал содержимое. Мозг хлынул в жёлоб, как свернувшееся молоко. Пока спицы стучали и скрипели, над раскрытой головой девочки разместились железный бочонок и трубка подачи. Сотни блестящих чёрных пауков хлынули по трубке и заполнили пустоту черепа. Некоторые из них сбежали, они носились по столу, пока рану не запечатали.
В школе теперь было не о чем говорить. У каждого в черепе весело копошился ком пауков, затягивая стенки непреодолимой паутиной. За лицом Дреллы пряталась мутная пурга маленьких сознаний, без воображения и суждений. Внутренние противоречия стали невозможны. Голова как будто пузырилась, но от этого хотелось вопить вместе с классом.
Однажды носом пошла кровь и вымыла пару пауков. Дрелла не обратила внимания.
Шифа
Пока в Светлопиве не стало совсем погано, это был город незнакомцев. Мало кто знал друг друга настолько, чтобы серьёзно разозлиться. Но как случается с любыми культурами в любые времена, нашлась субкультура, предвосхитившая тенденцию. То, что копы посреди толчеи пресс‑конференции на ступенях участка обозначили как “неконтролируемый социальный элемент”. Коммуникация стала культом, и Когда написали историю культуры, каждый утверждал, что принадлежал к нему с самого начала.
Одной из сил, вытащивших его в мейн‑стрим, – был доктор Альберт Шифа. Автор “Осознай Тщетность и Всё Равно Сделай”, он специализировался на терапии враждебности. Советовал разозлённым людям лупить по подушкам и прочей мягкой мебели, невиновной и нечаянной, пока бешенство не стихнет. Таким образом, выяснив, что ярость можно изливать на цель безотносительно породившей причины, его пациенты отрывались во вспышках исступления, причиняя случайные разрушения страшнее взрыва трассы на Басру. Доктор переживал, но продолжал упорно работать, пока ему не представился случай полечить Брута Паркера, одного из лютейших ублюдков штата. Паркер решил, что хочет успокоиться после мучительных отношений с ангелом правосудия Эгги Свои. Когда он лежал на кушетке, извивающийся туго, как глубоководный телефонный кабель, доктор Шифа сказал ему, что, мол, не стоит тягать свой тотальный уравнитель по каждому удобному и угодному случаю.
– Скажи “нет” стремлению снизойти до убийства и насмешек, Брут.
– Это я обычно заглядываю в дуло, Альберт Шифа.
– Наверняка, верю тебе. Ты вытаскиваешь их даже у теней авиаторов, Брут?
– Во снах. Но там встречаются и летающие верблюды, так что это не очень похоже.
– Летающие верблюды, ну надо же! Это чуть больше, чем я могу сегодня выдержать, Брут. Я бы просил тебя попробовать некоторые техники релаксации и самоконтроля. Возьми эту копилку с собой домой. Она вроде как клятвенная коробка, будешь класть туда доллар каждый раз, когда захочешь кого‑нибуть пристрелить.
– Копить на патроны.
– Нет, Брут, ты меня недопонял
– Вы считаете меня идиотом.
– Эй, тигр, полегче – я просто пытаюсь тебя исправить.
– Нет, скорее налевить. Что ещё, мне надо будет носить пришитые перчатки?
– Правильно – сядь, глубокий вдох…
– Сейчас буду убивать.
– Досчитай до десяти, Брут, сделай паузу… Паркер досчитал до десяти, выкрикивая
каждую цифру всё громче, наступая на доктора, содрогаясь до основания, кулаки – как чугунные шары, вены вздуты, как внутренние трубы, оттеснил его в угол, пока на счёт “десять” взрыв мультифонического вопля, раздавшийся из кабинета доктора, не сообщил миру, что Паркер – беспокойный пациент.
После сцен скачущих по лестнице врачей, толчков в грудь, бега с носилками и спасительного электрошока доктор очнулся в состоянии мумифицированного Муми‑дома, почувствовал, что у него посетитель, и мучительно скосил глаза в сторону.
– Привет, Альберт Шифа. Я принёс вам винограда.
– Паркер, – догнал Шифа, приглушая сигнал тревоги, – а тебе нельзя сюда. Полиция…
– Я пришёл поблагодарить вас за лечение, Альберт Шифа. Вы взбесили меня, и я измочалил вас в пудинг. Так и должно происходить, просто и прямо. Никогда я больше не буду переносить свою злость на тех, кто не является её причиной. Боже благослови вас, Альберт Шифа.
И он ушёл, унося с собой виноград.
Так Шифа разработал свою теорию прямого действия. Зачем вымещать злость на подушках, если её причина неподалёку? Больше в его кабинете не бушевал буран перьев и несправедливости. Поп Джо облагодетельствовал Джили Чармерса свинцовым сейфом с высоты в сорок семь футов. Тедди Белтуэй застрелил насовсем Клинтона Маркса Дила в “собственном стилёчке”, как он это описал. Гильберт Вэм показал Чеду Виагре отличный вид на небо в падении с плотины. Хэмми Роудстад выпустил столько пуль, что начал торговать рекламным местом на их поверхности. Бен Селайва даже использовал “указание врача” как основу защиты, когда его арестовали за запихивание пасты в ответственного шеф‑повара. Дождь смывал слёзы с лица и мозги с тротуара, и доктор Шифа однажды обнаружил себя в комнате лжесвидетельства, а впереди маячил глаз трески. Его адвокатом оказался Гарпун Спектр, его спина ещё не зажила от удара со времён прошлого дела – когда он защищал Паркера. Из суеверия Гарпун с тех пор не стирал и не менял одежду. Каждое движение его небритой задницы портило воздух.
Его последним доводом оказалась сочащаяся рана смягчения вины.
– Убийственное неистовство? Легко сказать. Мы все испытывали позывы к оружию, рвущиеся, как чиханье. Не прячьте это от себя. Добавьте ещё, что свобода редко бывает разумна, и никогда – невинна. Надо ли использовать возможность? Раз уж мы посадили неземной башмак, наверно, используем его. Принуждал ли кого‑нибудь Эл Шифа? Какой такой властью? Есть ли у них собственное мнение? Ну, давайте ради дискуссии предположим, что нет. Что останется, кроме грубого кровавого насилия? И нам необходимо признать, что это известные рукомахи. Гильберт Вэм однажды устроил интересную демонстрацию, в ходе которой избивал каждого, кто стоял и смотрел, – и некоторых других. Однако сегодня, по его собственному свидетельству, мы слышали, что Эл его изменил к лучшему. Чед Виагра посадил Гильберта на нож, Гильберт утопил Чеда, и для них тема теперь закрыта. Вы можете даже сказать, что в Чеде был отсвет психологии жертвы. И это произвольное насилие, бездумное и бесцельное, – просто, маскирующее поведение. Извинения, что оставят нас за скобками? Бритва Оккама – чем проще правда, тем мучительнее её признавать. Мы должны, согласно Цицерону, изучать каждую вещь в самом совершенном образце. Давайте возьмем человека с улицы. Осаждённого со всех сторон насилием и расщеплёнными системами властей. Глаза навыкате, лицо странное, штаны цвета мутного нефрита. Он потеет, как проклятый. Изливает потоки ругательств на мелких, юрких псов. Густо покрыт свиным салом. И да, если его обидеть, он убьёт. А чего мы ещё ожидали? Мы вечно и неправдоподобно удивляемся. Ещё мы зовём себя господами нашей планеты. Да, нам принадлежат бурлящие алмазные копи звёзд. Но что мы есть, как не комки кислорода?
– Говорите за себя, мистер Спектр, – сердито фыркнул судья. – Я не знаю, то ли вы свихнулись, как мышиное дерьмо, то ли мое владение нашим прекрасным языком исходит гноем, но во имя Господа, придерживайтесь ужасных фактов – сетчаточные полосы моей мигрени навевают мне мысли на ваш счёт.
– Благодарю, ваша честь. Перед вами стоит, в сущности, простой вопрос, леди и джентльмены присяжные. Предполагая, что эти бедные идиоты убивают объекты своей ярости вместо невинных свидетелей или даже набитых изображений, что нарушил доктор? Правительство взяло закон в собственные руки – хорошо, пускай наказание соответствует преступлению. Ознакомьтесь на собственном примере и посмотрите, остались ли вы довольны. Жители Светлопива доведены до отчаяния. Почему их отчаяние должно быть тихим?
– Во имя мира, – сказал судья. Присяжные решили, что доктор виновен как
чёрт. Но кто‑то из власть имущих принял слова Спектра близко к сердцу. В час убийства двенадцать мрачных наблюдателей собрались, чтобы посмотреть на казнь подушки на электрическом стуле.
Сэмплер
– Ты слишком умный и похож на прожектор, Эдди. Ты каждым жестом заявляешь, что влюблён в своё пальто.
– И?
– И ты похож на студента – бродишь здеся, несёшь херню, никто не хлопает глазами, всё прекрасно. Они решат, что ты цитируешь Бодрийяра – скука как послание.
Это от ублюдка с волосами, как аэрозольный сыр. Голова – как пожарный топор. Плевки – как включённая привычка. Глаза смотрят в одном направлении. Можно предположить, пронизанный вероучением. Но здесь, в подвале университета, Крамер протиснулся дальше теоретического и проверял странное говно на детях, слишком бедных, чтобы иметь центр притяжения. Чёрная дыра кафедры философии поглотила мою подругу. Теперь он бегает по ночной котельной, проверяет уровни освещённости и крутит регуляторы на устройстве, похожем на искусственные лёгкие.
– Это изоляционный чан?
– Считай, что ускоритель частиц – я не сидел этот год сложа руки в ожидании твоего визита. Значит, для разгона. Ты будешь тестировать новый наркотик каждый вечер, Эдди. Некоторые с эффектом продления на полураспаде, но в выводах я сделаю поправку, не волнуйся.
– Джоу говорила тебе, – я не сказать, чтобы наркоман.
– Все мы наркоманы, Эдди, – смеётся Крамер, проверяя угол на одной из видеокамер. – Ты знаешь, исследователь викторианской эпохи Джеймс Ли открыл Малай 2 в джунглях Суматры и назвал его Эликсиром Жизни. Семена, вынутые из стручка и сваренные. Сказал, что вещество снимает эффект любого наркотика в твоём организме, приводит тебя в порядок за полчаса. Сегодня мы настолько замордованы химией, наполняющей современную жизнь, что если примем Малай 2, можем впервые в жизни ощутить вкус первой попытки быть человеком.
– Много есть?
– Никто не будет финансировать его поиски, Эдди – слишком много денег вовлечено в неправильную войну. И случайно его никогда не найдут, а в моём арсенале есть свирепые вещества, поверь мне. – Он ухмыляется, засунув кассету в магнитофон. – По большей части, американские. Их аналоговые законы вывели за скобки воображение ванных химиков от побережья до побережья – теоретическая отравка, противозаконная ещё до появления и постоянный вызов. – Он опускается на колени и отделяет решётку от стены, его рука исчезает в вентиляции и оттуда появляется самсонитовый ящик. – Субстанция – принимаешь, как траву, действует, как спид, или вот, аяхуаска, но нерегистрируемый индол и период полураспада как закуска. Есть к чему стремиться, а?
– Я думаю.
Он поднимает чемодан на стол и отщёлкивает запоры.
– Он думает. – Его смех рикошетит по подвалу, как пуля в лимузине. – Мне это нравится. Джоу говорила, что ты клоун.
– А где Джоу – давно её не видел.
– Поблизости. Будем начинать? – Он достаёт призрачный кусок ткани.
Джоу не шла у меня из головы, и вот моя любительская попытка частного расследования. Я надеюсь справиться с грядущим испытанием. Может, я сумею избежать звенящих атак и гудящих перерабатывающих заводов Ада и получу радужное откровение. Но я уже испуган вдребезги. В ладони Крамера лежит странное зерно.
– Что это такое и что оно тут делает?
– Сорт морского лука.
– Такая крохотулька?
– Только один слой, мой друг. Пятый из центра.
– Какой‑то особенный?
– Даю твою голову на отсечение.
– А вторая половина вопроса?
– Ничего. Пока ты его не съел, радость моя. А потом ты честно посмотришь на свою раненую жизнь и выцепишь пулю. Это триптаминовый индол, похож на псилоцибин. Фасеточный глаз души. Ты знаешь своё Плоскогорье! Украденное у Хинтона? Когда сферический объект, пересекающий двумерную плоскость, появляется из ниоткуда, как морфинг двумерного круга, пересечение четырёхмерной гиперсферы с нашим трёхмерным континуумом проявляется как морфинг трёхмерной линзы, вроде летающего блюдца.
– Или старой шляпы.
– Я в курсе, Эдди, – смеётся Крамер. – Но я плачу тебе за то, что ты слушаешь, правильно? И держи рот на замке про наши дела – и у стен есть уши. Сейчас появятся, когда ты примешь нормальную дозу. Давай, пей до дна.
Я глотаю отравку и обильно запиваю водой.
– Ты всё хорошо сделал, Эдди, – говорит Крамер, когда я раздеваюсь и лезу в чан сенсорной депривации. Я лежу на спине, плаваю в плотной солёной воде, провода обратной связи налеплены на голову.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 39; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!