Если бы Армстронг был интересным 9 страница
– Разрешите представиться! – вопит Спектр, прижимая свою визитку к лицу Фейл‑сейфа, как святую облатку.
– Не считаешь отказ ответом, ты? – ревёт Блинк.
– Милосердное место ждёт, парень!
– Когда он умрёт, я хочу получить право на добычу ископаемых!
– Ты имеешь право на злость, мужик!
– Грубо, но честно!
– Неуполномоченный убийца, чтоб тебя благословило!
– Жизнь и перемены!
– Мой клиент загадочным образом невиновен!
– А какие дорогие штаны!
– У меня то же количество ног – думаете, есть связь?
И их ноги в пылу борьбы били и попирали бурую Мадонну – глянув вниз, они обнаружили фазированный контур чудовищного грузовика, самолётный чемодан, пруд кубиков, надувные молотки, свинью на колёсах, невнятного бродягу, лукавого шерифа, скрывающего ответы, карту Дании, верблюда, горностая, кита. Вломившись, пресса довершила разгром.
Фейлсейф на ходу придумал алиби со столь захватывающим правдоподобием, что копы в ужасе спрашивали у него, правда ли, что это лишь плод его воображения. Пресса назвала его Идиотическим Убийцей. Сбитый с толку Вингмейкер говорил о Фейлсейфе как о “нашем крошечном лучике солнечного света”. Блинк сделал заявление, что “это хороший мир – я объединил силы, чтобы устроить разборку. Так или иначе, я хочу его в лаванде”. Во имя уважения к покойному Спектр предложил десять лет молчать об истинном положении дел. Президент выступил с речью, рекомендуя срок от двух до шести.
|
|
|
Обалдевший от безумия этих поступков Фейлсейф, сидел среди прочих пустышек на привинченном к полу кресле и читал по губам мультики с выключенным звуком. Граница затуманилась. К тому моменту, как внимание переключилось на другую тему, даже он сам забыл, кто он такой, и решётка на его окне сливалась с текучими формами в небе.
Интервью
– Мистер Фендер, входите, рад, что вы смогли прийти. Как, нормально нашли нас?
– Я стёр адрес…
– А, да, ясно, присаживайтесь, давайте уберу эти ксерокопии подальше.
– В бойне траффика, скрученный между внезапными машинами, одурманенные водители, озабоченные выживанием, двести ярдов с развевающейся гривой.
– Ну, я рад, что вы сумели добраться. Садитесь уже.
– Я не предвзят.
– Конечно, конечно. Итак, мистер Фендер, я прочёл ваше резюме, да, я изучил его и должен сказать, я впечатлён. Кофе?
– И поживее.
– Да, а… Жанет? Принеси, пожалуйста, мистеру Фейдеру кофе. Хорошо. Итак, чем вы интересуетесь?
– Крошечными дамами.
– Чего?
– Крошечными дамами среди цветов.
– Прошу прощения?
– О да. Отведите меня к ним.
– О чём вы вообще? Крошечные дамы?
– Отведите меня туда, и я покажу вам, как это бывает с пламенеющей головой.
|
|
|
– Вы имеете в виду акротерию? Классические орнаменты? Что ещё вы узнали за восемь лет архитектурного обучения?
– Я признал, что основы необходимы.
– И?
– Ну… а что, недостаточно?
– Ясно. Увлечения?
– Филателия и когти.
– Когти.
– Если честно, я соврал.
– Про когти?
– Про филателию. Только когти, я их обожаю. Дайте мне поскорее чуток.
– Мне кажется, мы бежим впереди паровоза, мистер Фендер…
– Факт, что когти прекрасны, и я тоже.
– Сейчас, я Думаю, настал момент обсудить обстоятельства вашего ухода с предыдущей…
– Я слушаю.
– А? О, Жанет, кофе – спасибо. Вот мы и тут. Да, где мы, собственно?
– Моя первая должность. С чего начать? Ладно, эта страна – ад одобрения, одна большая перфокарта. Когда ты молод, думаешь, что страх встретится с утопией, и деньги поменяют руки.
Надеешься и требуешь. Когда мировые силы правят публикой, чудо начинает кусаться. Ты растёшь, родственные связи растягиваются, как клей, и, в конце концов, обрываются, но ты всё ещё надеешься улететь в свежий мир к изумительному будущему. Зачастую я не знаю каждое из правил, но случайно нарушаю их десятками. По крайней мере, меня вроде все слушают. Я зыркал с яростью, когда говорил это, думал, так проще протолкнуть мою мысль. “Матушка, матушка, – также говорил я, – вот моё первое предложение”, а потом потерял контроль. Большие жирные лица на карнизе, задницы и порка – так я себе представлял дом. Место чистое и при том пылающее. Клиент столько плакал, что его лицо отмылось и стало мягким, как у ребёнка. Дорогой пони для дочери, и т.д., теперь это. Суньте его тело не тем концом в духовку. Человек даже не может оценить свои трагедии. Плавающие угли моих устремлений несло потоком по всей земле – я спал, я хорошо ел, я прекратил стремиться к цели. Меня начала презирать толпа кредиторов. Сидел часами, курил, пялился в окно и мечтал, не в первый раз, чтобы стать слабоумным морским львом. Залитый солнцем обман, переданное по телевидению утешение, я падал в пучину страха. Бритьё доставляло неудобство, и я обнаружил, что избавлюсь от него быстрее, если суну лицо в огонь. Я циркулировал, была драка, мои руки оказались втянуты, вращалось яростное оружие, я хлопнул коктейль, порвал всё лучшее, раздувая фальшивые ощущения. Буду с вами честен, признаюсь, жертвы сходили с ума. Страшные люди. То были они или я, и я рад, что всё кончилось. Неожиданно я на грузовике достиг беспорядочности – тела были в идеальном состоянии. Ну, по большей части. Знаете, как это выглядит через лобовое стекло. Обнаруженный, живой, разрывающийся между мелкой кражей и трудными временами, я никогда не знал, что существует так много повязок. Снова через границу, зловещие дела в доме, который я снял. Я рыдал, когда написал своё имя на бомбе – они этого не ожидали, я так думаю. Крик, визг, в чём разница? Поверьте мне, я знаю. Ярлык иногда запятнан кровью. По ту сторону своего лица, уважаю ли я вас? Дружелюбно ли объявление войны, пока лежит в конверте? Многие из нас существуют за простыми техаспектами общества – на самом деле нас ужасно легко обнаружить. Вот что, наверно, так вас пугает. Слабая жизнь всё ещё достаточно велика, чтобы нажать на кнопку. Обаяние быстро сгорает – а что потом? Утончённость давно заброшена. Ни к чему причёсывать ваш череп – мы все в курсе. В скучном доме не бывает приключений, а? Сортирный стандарт, зато дорого. Больше года ваши руки движутся на верёвочках, указывая в другую сторону, нежели ваши молящие глаза. Потом вы сдаётесь раковому пластику, притворное радушие перед конкурентами и честность, редкая, как порнография с сюжетом. И вы ласкаете смерть, как триумф. Профессии нужны платные свидетельства комичности её бессилия, сухая земля для сигнала, возможность демократически пожать плечами. Это израсходовало бы мою энергию, уничтожило терпение, ограничило рамки действия и не принесло бы личных преимуществ. Никогда не приглушайте этот факт, обещайте мне. Наслаждайтесь обаянием момента. Довольно – я в состоянии войны. Я взбешён центрированностью. Мне кажется, кое‑какой смутный поворот переоценен. Со своего шлакового начала эта вселенная вызывала стресс и ужасала детей. Всё время Бог был голоден, и пропадали тела. Капризный род человеческий смыкает очи перед зеркалом. Они – те, кого можно распространить по городу, как ночь. Ни к чему изображать ночь мудрой. Видите, президент разрешил делать внезапные развороты с аплодисментами. Облачения свисают, о, в горе. Италия дурачит официального ревизора, заставляет его ждать. Телефонная хрупкость повергает компании в кошмар. Глянь на своё лицо. Не волнуйся, я вполне справился с запиранием двери. Общество? Перешагни через обломки, освободи опыт города, чтобы обнаружить, что это тоже представление, и время, держащее пистолет. Так что мы танцуем в дрожащем призрачном свете. Глубже уходим мы, прочь из видимости, закрывая глаза. Истины выпадают снегом в озеро, растворяются и исчезают. История, ради Санта‑Клауса, – это батут. Я провёл последние три недели, конструируя инновационный рождественский автомат со лбом из дикой ветчины. В этой штуке больше престижа, чем в чём бы то ни было. Я делаю вычурные кресла и диваны из кожи золотых рыбок. Какая чудовищность. Припадки ярости, случайные мозговые тайфуны, кошмарные иглы, зелёные мотыльки, куски детей, фальцетная вера в дружбу с оружием, колени выпрямлены, дабы избежать галлюцинаторных жевателей, снова пятнающих скатерти лёгочной кровью. Я ощущаю истощение уже от разговоров об этом. Я блядский грешник. Ублюдки, среди которых я двигаюсь, как мультфильм, презирают мои выражения и движения, побуждают меня уйти посредством лжи и, наконец, насилия. Отравляя меня, они намекают, что я должен двигаться дальше. Они используют цветы. У цветов шипы и ржавчина, пыльца душит любого, кто вдыхает её с постоянной скоростью. Поезда по ночам стремятся прочь у меня изо рта, визжа и изрыгая дым. Но я привык. Скорбь и отвращение дней моих – сами по себе цветы, ибо прекрасны. Лепестки из голубого и красного золота. Серебряные листья вечно сияют под надгробием, напоминая мне о том, что было бы, когда бы я решил избрать эту альтернативу. Эта земля смывается в море, ну и что? Небрежность старомодных орбит, раб опустился до свободы. Ты представляешь, что всё это полная фигня, кажется мне. Ты должен гордиться. И дальше, в ботинки свои ты будешь опускаться, пока тебе не потребуется свита. Держи свои ворованные барыши, чувачок. Уничтожь архивы и выбери быстрое будущее. И в конце расколоти в сердцах буфет. Сейчас я уйду. Развлекайся тут, впитывая зло. Его навсегда не хватит.
|
|
|
|
|
|
Вот Такой Метаболизм
Когда Менвит Усанса однажды утром пробудился от беспокойных снов, он обнаружил себя в своей постели, превратившегося в гигантского жука. Тело стало клубком стяжек, из которых заострялось лицо, как с зубчатых стен его собственного врага. Эти штыки, принимающие телеметрические сигналы, лениво шевелились, перенаправляясь, как шипы морского ежа, следящие за геосинхронными спутниками LANDSAT. Эмбрионально изогнувшись, защищая то, что он опознал как свои невредимые внутренности, Усанса почесался – тусклый экзоскелет приёмников бесконечности покрывает его кожу. В лоб встроена осмотрительная булавочная видеокамера и по кварцеуправляемому передатчику на сверхвысоких частотах – в каждой ноздре. Правый управляет четырьмя стандартными аудиоканалами и прослушивает разговоры в комнате в реальном времени, второй скомбинирован с врождённой системой хранения аудиозаписей и разработан для перехвата телефонных диалогов и ускоренного поиска. Оба подцеплены к общественной сети телекоммуникаций и активируются двутональным многочастотным сигналом.
Всё это произошло, пока он спал. Словно проводные глаза в стенах стеклись к нему, как железные опилки к магниту. К чему прятаться от людей в столь беззащитном положении? Эта самоорганизующаяся насмешка отказала ему в охране.
”Что со мной случилось? – думал он. – Что теперь делать? Была же какая‑то процедура?”
Он просканировал окно, и хмурое небо – капли дождя, стучащие по подоконнику, – это повергло его в меланхолию. Он посмотрел на будильник на прикроватном столике. Полдевятого, и стрелки спокойно двигаются дальше! Следующий поезд до офиса идёт в девять – чтобы на него успеть, придётся поторопиться. Его антенны клацнули, когда американский спутник “Вортекс” медленно проплыл в милях над головой. Раздался робкий стук в дверь.
– Менвит, – произнёс голос матери, – уже полдевятого. Тебе на поезд не пора?
Усанса испытал шок, когда в ответ услышал собственный голос – несомненно, его собственный голос, только снизу настойчивая электронная обработка, словно полутон, так что он не мог быть уверен, слышно ли его.
– Да, да, спасибо, мама, уже встаю. – Мать пошаркала прочь. – Собираюсь.
Однако он и не подумал открыть дверь и почувствовал, что благодарен себе за привычку запирать её на ночь, хотя это и пробуждает подозрения у соседей. Его текущие намерения – тихо встать и без помех одеться, съесть завтрак и только потом подумать, что тут можно сделать. Он помнил, что часто пробуждался от деспотичных снов с послевкусием страха и травли, которые после подъема оказывались чисто воображаемыми, и он нетерпеливо ждал момента, когда отпадут сегодняшние видения. Усилием осаждённой силы воли он изогнул тугую стеблесферу своих сяжек, протащив своё тело через матрас. Катясь, как декоративный астероид, он рухнул на пол со звуком, какой издаёт опрокидывающаяся урна. Должно быть, он вызвал тревогу, если не ужас, по ту сторону двери.
Менвит медленно перекатывался к своему мобильнику, дабы позвонить в офис и объяснить, что он сегодня опоздает, но обнаружил, что его старый цифровой шифратор А5 каким‑то макаром изменился на менее надёжный А5Х. “Будет ли иметь значение то, что я сейчас говорил? – подумал он. – Всё, что передаётся, обнаружат – если кто‑нибудь следит за мной, надо придумать какое‑никакое оправдание. Может, я обсуждал вероятность что‑нибудь нарушить или скрывал убеждение, что уже совершил проступок. Может ли ЭШЕЛОН анализировать мысли?”
– Менвит! – крикнула мать. – Что ты натворил? Тут к тебе пришли.
“Кто‑нибудь из офиса”, – подумал он, застывая в неподвижности. Он пытался допустить, что такая штука может произойти с кем угодно. А вдруг существует вероятность ошибки в таких вопросах – но жук завяз.
– Менвит, тут полицейский констебль! Передатчики Усансы нервно подёргивались,
сяжки клацали друг о друга. “Надо было ожидать чего‑то подобного”, – буркнул он сам себе. Он не позаботился сказать это голосом, достаточно громким, чтобы его услышали другие. По ту сторону двери его мать начала всхлипывать.
Потом дверь открылась, и вошёл мужчина, убирая крошечный ключ напряжения в карман. За ним стояла мать Усансы с распахнутым ртом – он всё‑таки был хромовым кактусом передатчиков, в центре – угасающая личность, как пожатая ладонями булочка из переливчатого теста, – и тут она испустила вопль:
– Менвит! Как ты мог? – и бросилась прочь, оставив Усансу наедине с офицером.
И перед этим присутствием смелость окончательно покинула Усансу. Он превратился в свитое приспособление сверхъестественной вины и робких вопросов.
– Ты сам себе навредил, Укуса, – сказал мужчина, приближаясь к Усансе. Он наклонился и ухватил одну из сяжек, которая тут же искривилась, и гнул её, пока она не достигла подобия истинной.
Усанса слишком испугался, чтобы поправить ошибку офицера
– Мне разрешат их убрать?
– Убрать откуда? – сказал мужчина и навёл палец. – Ты считаешь, что в этом теле есть тёмный угол?
И, побуждаемый необходимостью, Усанса прорвался через Боксёра в компьютеры Харвест и Суперкрэй в Силкворте. Бегущий через систему, он обнаружил себя исключённым из программ Ультрапура, Велодрома, Тоталайзера, Мунпенни, Войскаста, Карнивора, Трояна, Транскрайбера, Трекуолкера, Сильверуида, Пушера, Ракеса, Хирдсмена, Уотсона, УотКолла, Холмса и Траутмена. Даже данные спутников “Вортекс”, “Челет” и “Магнум” были закрыты для него. Как выяснилось, это была односторонняя сделка.
– Покрытые полимером тефлона сенсорные зонды размером с песчинку взаимодействуют с системой твоих нервных реакций, – сказал мужчина. – Нечего скрывать, нечего бояться.
– Тогда почему я ощущаю себя атакованным? – удивился Усанса.
Но время шло, и он пришёл в норму под панорамными линзами. Его обида мерцала, как далёкая звезда на городском небе, потихоньку угасая. Он был заодно с Эджуэллом, Радлоу, Канберрой, Буде, Чиксэндзом, Челтенгемом, Писмором, Моулесвортом, Фелтуэллом и коммутационной станцией в Освестри. И когда потекли сигналы и сплелись механизмы закона, в сумеречном внутреннем сердце мусорной звезды угасла последняя искра его сознания.
Танцзал
Я снова зашёл в квартиру и обнаружил Гувера, бередящего веки регулятором утюга.
– Только что был у доктора. Ну же, вскрой меня! – Я сел за крутящийся стол и поднял ручку. – Я плохо нарисованная картина крепкого здоровья. У тебя бывает ощущение, что трусы не дают реального преимущества, Гувер?
– Часто, сэр. Ничем не могу помочь, кроме как наблюдать, как вы водите ручкой по бумаге.
– Смерть грозит, Гувер.
– Вот как, сэр? Кто в опасности?
– Мрачный Жнец, собственно говоря.
– Смерть грозит Мрачному Жнецу. Сэр более чем обычно исполнен находчивости.
В тот момент почтовый ящик хлопнул, как голубь, и Гувер принёс письмо от тёти Мейбл с приглашением к ней в деревню. Чтобы собрать деньги на реконструкцию, она выставила на аукцион аметистовую поросячью свинчатку, и от общества требовалась массовая явка. Что меня ошеломило – похоже, у меня и выбора‑то собственно не было. Она жила там, ослеплённая украшениями и болезненными поздравлениями паразитов‑священников.
– Думаю, я в полной мере распоряжаюсь собственными мыслями, чтобы отвергнуть предложение, – сказал я Гуверу. О чём я немного думал – что у меня наготове, безусловно, лакомое убийство.
На ужин я прибыл так поздно, что остальные гости уже начали разворачиваться вовсю.
– А вечерний приём пищи, – объявила тётя Мейбл, – бесполезен, кроме как в качестве источника экспериментальной движущей силы.
– Есть такое дело, тётя, – заметил я с сияющим видом, но она только скривила рожу, словно полоумная.
Потом она повернулась, обращаясь к собранию.
– Разрешите мне познакомить вас с представителем Келтегана Шарпа на земле – Келтеганом Шарпом.
Первый час противоречил всем моим предпочтениям. Меня знакомили с господами, дамами и хищными тётками, напялившими достаточно украшений, чтобы финансировать религию.
– Господин Стем.
– Ну вот, – простонал я, терзая его руку.
– Не надо меня целовать, – сказал джентльмен. – У меня простуда.
Лицо у Стема какое‑то бессистемное. На его месте я бы спрятал его под бородой, но он предпочёл одни усы.
– Отец Брейнтри.
Пастор с метилированной философией выплыл вперёд.
– Может, вы сможете мне помочь, Отец, – сказал я. – Этот ваш “Ад”. Вроде бы огонь горит и горит, но проклятые никак в нём не гибнут, высовывают свои носы оттуда. Не слишком радостные вести для Всемогущего, правда? Мои вечные муки растут со скоростью прыщей, осмелюсь сказать – я хотел бы знать с определённой степенью точности, чего ожидать.
Островерхий и выдающийся, он пал жертвой слишком сильного отвращения для того, чтобы беседовать. Я же оказался лицом к лицу со строгим молодым очкариком с волосами, как острый конец навозных вил.
– Это Реджинальд Трейс из Донкастера, – сказала тётя Мейбл. – Что всё объясняет.
– Мой племянник Келтеган решил разориться на аукцион, – сказала она ему.
– Да, о тётиной поросячьей свинчатке говорит весь Лондон, а когда дело пахнет тупостью, пора уходить.
Тётю Мейбл отозвала очередная вкрадчивая карга, и Трейс тайно сообщил:
– Эти ваши отверстия приблизительно соответствуют человеческим ноздрям…
– Мои ноздри, да.
– Представляю, как жуки ползут оттуда в тёмный час. Не возражаете мне как‑нибудь попозировать? Я художник. Я предлагал вашей тётушке выставить завтра на аукцион что‑нибудь из моих работ. А, да, других вариантов нет, поскольку я участвую.
– Художник? Проказите с цветной грязью? Блик света достигает бессмертия на нарисованном яблоке рядом с ухмыляющейся девушкой, и что?
Но он уставился на меня, как человек на задании.
– Это мой слуга Гувер. Утверждает, что ни разу не видел голубей и торжества в мрачном прошлом. Нарисуйте его, если сможете. – Но едва я указал рукой, как Гувер растворился за дальней дверью. Я попробовал зайти с другой стороны. – Почему бы не съездить в пустыню Гоби? Они там рыскают по кустам в поисках такого таланта, как вы.
Ленивый, зевающий читатель – если бы я догадывался, что ждёт меня в комнате наверху, я бы нашёл более страстные доводы, чем этот. Но тем вечером я был сама невинность, когда домочадцы скрылись, и он проводил меня в кабинет, заполненный продуктами ущербного воображения. Каждый элемент обстановки нёс на себе холст, отягощенный несправедливо загубленным маслом.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 45; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!