Если бы Армстронг был интересным 3 страница
– Трудная была поездка?
– Янда, – сказал он, тяжело опускаясь рядом с ней и швырнув сценарий. – Послушай. Я не стремлюсь к просвещению. Небеса не любят ни умников, ни интеллектуалов. Этот корень в голове причиняет неудобство, я уже понял, и я должен, наверно, сказать, извини, хотя это просто попытка угадать свою фразу. Но я хочу, чтобы ты знала. Несмотря на то что твои суждения – баррикады перед правдой. Несмотря на твоё стремление жить исключительно ради мелочей. Несмотря на твои титанические усилия похоронить себя, растоптать свой разум и испепелить мужество. Несмотря на твою попытку уничтожить все отличительные черты – я вижу тебя. Детка, ты – ангел. Безумная, мягкая на гранях, испуганная ты адски мучаешься тем, что имеешь. Я люблю тебя до самого мельчайшего атома. Что ты на это скажешь?
Бивень
После дерзкого ограбления Лёгкий Фортеза испытал странное нежелание снимать маску. Это было приветливо смотрящее на мир лицо слона. Вообще‑то он не участвовал в таких ограблениях, не говоря уже о том, чтобы в процессе превращаться в чудище с бивнями. Он любимый племянник Эдди Термидора, главаря группировки, ему всё прощалось. Но когда он проходил в морде целую неделю, шапки дома устроили на эту тему заседание.
– Значит, у него проблема с мироощущением, – пожал плечами Ларри Крокус и захрустел пальцами.
– Мироощущение, – хрюкнул Мори.
– Может, переходный возраст? – сказал Сэм “Сэм” Бликер.
|
|
|
– Возраст, – хрюкнул Мори.
– Мужики, смерти вы моей желаете, – засмеялся Барри Ноуздайв.
– Смерть, – хрюкнул Мори.
– Я к тому, что он же ничего плохого не делает, – продолжил Ноуздайв. – Может, он так развивается под давлением.
– Он представляет опасность хорошего примера, – прошипел Шив, трогая нож.
– Точно. Мы подмочим нашу репутацию.
– Смерть, – хрюкнул Мори.
– Мы не можем потерять Фортезу, – заявил Ноуздайв. – Он хорош – незаменим.
– Похоже, он без напряга сам себя заменил слоном, – без интонаций проворчал Мистер Флек. Он был не тем человеком, кто повышает голос, чтобы его услышали, – и его таки никто никогда не слышал.
– Это тоскливое млекопитающее, – прошипел Шив, – волоокое и загадочное, убьёт нас всех.
– Шеф даже не знает, что Лёгкий выходит в этих выставочных штуках, – добавил Бликер. – Когда ему доложат, наши ноги сунут в пустой тазик судьбы и зальют будущим по колени.
– А уши забьют мини‑овощами, – прошипел Шив.
– Давайте я поговорю с мальчиком, – проворчал Мистер Флек. – Он мне доверяет.
По традиции старика никто не услышал.
– Смерть, – хрюкнул Мори.
Мистер Флек навестил квартиру Лёгкого, чтобы в дружеской обстановке обсудить решение ребят переселить его на кладбище слонов. Пока он ждал в гостиной, ребята установили бомбы на каждом углу здания, сознательно избегая методов групповой работы. Процесс запустил одиночка, отправив в небытиё и Мистера Флека, и квартиру, и федералы наступили на горло информации о других, решив, что произошла очередная небрежно проведённая спецоперация. Термидор зафиксировал групповой стиль, но счёл, что виновна конкурирующая группировка – может, Бетти выбирается из своих пластов. Полагая, что мертвы оба – и Лёгкий, и Мистер Флек, он объявил бандитскую войну.
|
|
|
Тем временем Лёгкий летел на скользуне глубоко под землёй в Светлопив‑сити, слишком усталый и сбитый с толку, чтобы мстить. Он кого‑то оскорбил, что‑то нарушил? Почему он докатился до нелепой рутины побега? Он знал, что те, кто подозревает, что он выжил, изгнали его из своей жизни. Слёзы, жирные, как клей, текли по его лицу.
Но, наконец, он обнаружил, что в отношении масок не одинок. Есть даже группа поддержки для преступников как раз в его положении. Однажды вечером он слушал, как его брат по страданиям обращается к группе.
– Меня зовут Джош, – говорил брат. – Я ношу лицо Ньюта Гингрича уже… да, три года. В отличие от вас, я этим никогда не гордился. Но я намерен вытерпеть оскорбления, презрение, ненависть – и прожить свою жизнь как можно лучше. Вот всё, что я хотел сказать.
|
|
|
Когда Джош садился, ему аплодировали. Позднее Лёгкий слышал, что пластический хирург переделал маску в Бориса Карлоффа, укоротив лоб.
Но в тот вечер, когда Джош сел, Лёгкий узрел бледную лошадь, сидящую справа от него, – самое лощёное создание, какое он только видел. После встречи она подошла к нему.
– Тебе, как, впрочем, и мне, это уже не нужно, бивнявый.
– А чего ты здесь?
– Ищу злую волю. Я Леди Мисс В. Сокращение от Вольтер – я хозяйка “Кулака Иронии” под Улицей Валентайн. Смирению на земле всегда рады, Лёгкий.
Девушка‑пони вела его через город и вниз по лестнице к входу в подвал. Она указала на экспонометр над дверью, чтобы измерять интенсивность мерцания ПВК*, и ввела его внутрь.
* PVC – Постоянный Виртуальный Канал.
”Кулак Иронии” высвечивал все душевные кости сердца. Перед тем как стиснуть зубы от отчаяния, посетителям неплохо бы сунуть в рот щедрый шмат резины. В исчёрканной лазерами толпе стоял Чуй Индевор, скелет, залощенный во влажную замшу, Энни Дробек, которая разъединила кожу на голове, чтобы сделать съёмный женский капюшон, Тед Глут, человек, запертый в теле копа, и сотни тех прочих, кто, измученный скребущими взглядами унывающей Америки, принял решение стать системным объектом внимания. Кто‑то отрастил бороду, состоящую исключительно из лицевых мышц. Другие напрямую запятнали черепа подобиями собственного лица, чтобы сохранить индивидуальность в могиле. Чёрный парень покрыл всё тело татуировками флага США, что могло вылиться в обвинение в оскорблении полиции. Пары, разыгрывающие похищение инопланетянами, считали общим местом толпу клизм. Будда Струп заменил глаза скомканными докладными и тоскливыми апологиями. Ариэль Хай‑Блоу оказался таким инвертом, что прилепился к потолку и положил зеркало на пол.
|
|
|
– Молекулярный растворитель, – засмеялся он, и Лёгкий в испуге поднял взгляд. – Я могу заглянуть тебе в штаны.
FMJ* пистоглавый носил костюм пули и стребовал у Леди Мисс соорудить гигантский Чартер Арме 44 Спешиал по его точным спецификациям.
* Full Metal Jacket – пуля, полностью покрытая медной оболочкой.
– Прямо сейчас, – сказал он.
– Давай, подруга! – заорал Ариэль с потолка.
Близняшки Кайер сидели в углу с парнем в пустоплаще – одна вжала руку в бровь и вытащила её, покрытую эктоплазмой. Человек обнажил этерический клапан и размазал их в раздутый призрак – весь угол окуклился в порождённый кокон, исходящий болезненными иглами света. Разглядывая неясные формы, борющиеся внутри чашечки, Лёгкий проталкивался мимо ряда дверей.
– Комната перетягивания каната – сюда не ходи. Комната Хиллари – частная вечеринка. Комната Меттела – рабы. Стрельбище – нужно разрешение. А вот и мой салон. – Леди привела его в конюшню. – Америка целуется с закрытым ртом, Лёгкий. Хочешь попробовать чего‑нибудь? – Она вставила мундштук меж зубов, разделяя челюсти, и застегнула ремешок на затылке.
– Мы не можем, Леди, – запнулся Лёгкий. – Это противоестественно – мы принадлежим к разным видам.
Леди отделалась от одежды и опустилась на колени, переливаясь белым. Лёгкий ощутил, словно подушка безопасности разворачивается у него в черепе. По всему зданию разнёсся взрыв, когда FMJ потянулся в небо.
Прошло два полных года. Лёгкий стал совладельцем клуба. Вжившись в другой мир, он держался в стороне от толпы. Для бандита привязаться к собственной маскировке – позор без вариантов. Это был отказ – от развития тоже. Как другие в “Кулаке”, он перестал пытаться отрицать ценность культа.
У бандитов маски никогда не выходили из моды – однажды вечером Ларри Крокус, Мори, Шив, Бликер и Барри Ноуздайв собирались провернуть ограбление под лицами классического зоопарка. Дело уже дошло до тайника, когда Шив, позаимствовавший на время лицо моржа, направил пистолет на остальных.
– Слушай, кончай, Шив, – засмеялись они нервно.
Салютуя резиной, он стянул маску моржа, обнажая лицо слона.
– Фортеза! – прохрипел Ларри Крокус.
– Есть такое дело, – сказал Лёгкий. – Не давайте никому убедить себя, что личность выполняет приказы.
Ноуздайв тиснулся вперёд, хлопая ушами собачьей маски.
– Эй, это был глаз за глаз трески!
– У меня другие сведения.
Крокус, выбравший лицо свиньи, указал на Лёгкого аствольником.
– Покажи напоследок личико?
– Я такой, какой есть. – Он навёл прицел на Крокуса. – И эти бобы надо срочно засадить.
– Четыре пушки на одну, Дамбо, – крикнул Мори из‑за кошачьего лица.
В этот момент Сэм “Сэм” Бликер сорвал свою маску лошади, обнажая маску лошади.
– А ты кто, твою мать? – возопил Крокус, когда бледная лошадь нацелила ствол. – Что вы сделали с Бликером и Шивом?
– Ты меня утомил, – сказала Леди.
– Связанные в толчке крепости группировки, – сказал Лёгкий. – В конце концов, они не присоединились к подкладыванию бомб.
– Значит, это старик. Нам нечего делить с тобой, Лёгкий, но если придётся, я уложу тебя на клавиатуру.
– Я не бряцаю незаряженным оружием, мужики. Внимание, вопрос: преступление – это когда мажешь в цель или попадаешь в неё? Я намазал ваши маски клеем. Три гангстера бросили пушки и начали ковыряться в головах, а Лёгкий и Леди Мисс решили обойти тайник стороной. На масках был молекулярный Клей Ариэля Хай‑Блоу. Раздался крик, когда настоящее лицо сошло вместе с фальшивым.
Слоны ничего не забывают.
Если бы Армстронг был интересным
Если бы Армстронг был интересным, он бы самолично провёл посадку. Он бы вышел из лунного модуля в ушах Микки Мауса. Он бы признался в страшном преступлении. Он бы легко прилунился и пропел бы: “Неплохо для девушки”. Он бы крикнул: “Чёрт побери, Луиза, мне нужен сэндвич с беконом!” или “Славься, Сатана!”, или “Новая земля для грабежей и мародёрства”, или “Вот оно, нигде”, или “Запирайте ваших дочерей”, или “Кто пёрнул?”, или “В жизни так не скучал”, или “В жизни так не зажигал”, или “Зырь сюда – сколько земляники”, или “Убей белого”, или “Меня доставили сюда против моей воли”, или “Не могу больше жить ложью – я голубой”.
Если бы Армстронг был интересным, он бы фонетически размыл предписанные слова: “Маркий ишак человека – дикарский горшок всего человечества”. И с пьяным рычанием вывалился бы из модуля, хлопнув люком. Он бы скакал по пескам, как фея. Он бы притворился, что встретил чужих и выдал бы фальшивую сенсацию среди несуществующих куполов мозаичного золота. Он бы установил чилийский флаг. Он бы поставил на дыбы и устроил бы крушение этой говенной тачке. Он бы утверждал, что всё было киноинсценировкой. Он бы нёс цельные, неиздаваемые богохульства. Он бы хохотал без перерыва. Он бы горько сетовал на свою мать. Он бы завопил в микрофон, чтобы с контролёров НАСА сдуло наушники. Он говорил бы с ужасным французским акцентом. Он бы кричал, что шлем заполняется соплями, и внезапно прервал бы передачу. Он бы простонал: “Даже здесь голуби”. Он бы спросил: “Если я первый человек, ступающий на эту почву, кто поставил камеру, чтобы меня снять?” Он бы притворился, что передача разбивается на таинственные фрагменты. Он бы сказал “демонический”, и “трусы”, и “фантастика”, и “в добрый путь”. Он бы ржал и повторял: “Гы‑гы, ох‑ё”. Он бы как ребёнок передразнивал всё, что говорит Хьюстон. Он бы проклял Землю и объявил превосходство Луны. Он показал бы задницу и взорвался от декомпрессии.
Если бы Армстронг был интересным, он бы вылетел из модуля верхом на свинье Баззе Олдрине с кнутом в руках. Он бы безжалостно испытывал сексуальность Базза. Он бы пришлёпнул кальмара к забралу Базза, ослепив его.
Он бы затащил его в жутко неудобный шлюз. Он бы пытался догнать его на тачке, выплёвывая хохот в вакуум. Он бы выпалил тысячу противоречивых приказов, саркастически танцуя своим собственным коллизиям. На обратном пути он бы спрашивал каждую минуту: “Мы ещё там?” Он бы вышел из космического туалета в поту, зрачки сужены, и нацелил бы на остальных пилотов смеситель. Он бы втянул их в своё безумие, и после приземления они бы ускакали от спасательного транспорта, хихикая и пихая друг друга в кусты.
Если бы Армстронг был интересным, он бы прибыл на пресс‑конференцию в шляпе из человеческого таза, отделанной съёжившимися ушами своих жертв. Он бы сказал, что путешествие не стоило потраченного времени. Он бы пожаловался, что его критичные суждения “превратили в желе”. Он бы описал собственные ресницы как “объект поклонения”, сначала говорил бы театральным шёпотом, а потом орал в микрофон, взрывая барабанные перепонки, как попкорн. Он бы спотыкался обо всё подряд. Он бы вжал губы в кулак и протрубил бы “Красный Флаг”. Он бы гоготал. Он бы заявил: “Мне срочно необходимо общество гробовщиков. Обожаю всё, что с ними связано. Вы будете рады услышать, что я живу в мире кошмарных видений. И вы меня не остановите”. Если бы Армстронг был интересным, он бы продал крокодилят на ТВ за “безумные цены”. Он бы врывался в прихожие людей в кабине остроносого русского бронированного локомотива. Он бы работал актёром в жёстком костюме Гамеры, гигантской черепахи, которая летает посредством ядерной жопы. Он бы выступал в нижнем белье перед неблагодарными, безответными жуками. Он бы сделал из папье‑маше демона с прекрасными ногами. Он бы порол мини‑овощи за банкетным столом. Он бы швырял лягушек из несущейся машины. Он бы с полулёта ударил шеф‑повара. Он бы пообещал начальнику, что встретит его в аду. Он бы изысканно молвил: “Запишите на счёт парня вон там – чувака с мёртвыми глазами”. Он бы проткнул себе нос древней вилкой для угрей. Он бы выставлял напоказ свою голову, божий подарок снайперам. Он бы кривлялся, как портной. Он бы сунул блоху Богу в ухо, прыгая, как шимпанзе. Он бы устроил зубодробительный сюрприз. Он бы осеменил собственный ленч. Он бы ударил пистолетом тролля. Он бы сказал: “Мы сестры в тецнисе”. Он бы пришёл в казино с лопатой. Он бы прожёг формальности вечером насквозь. Он бы навестил газовых клоунов. Он бы стал роем зубов. Он бы допустил утечку генов, вожделенных мучительно неимущими. Он бы натянул широкие рукава мага и пролился бы сладкими молитвами на своих людей. Он бы шёл, свободный, как цветок. Он бы бледно улыбнулся и исчез. Он бы отрастил нежно‑розовую шерсть и вонь дизеля. Он бы сказал: “Просто поразмысли. Осьминожки каждому. Жёлтые умозаключения тысячи лет. Я сплю? Это грохот эпохи и святости? Я вот что хочу сказать. Можно ждать плевка с громыхающих небес. Можно работать над механизмами разрушения. Можно посвятить свою тьму шутке. Но, – мои милые, милые красотки, – соберитесь. Сейчас я загляну вам в глаз”.
Если бы Армстронг был интересным, Луна бы расцвела шипучим раем, пламенела бы свободой и диким юмором. Но Луна суха, как хрустящий хлебец.
Вафельный Код
В каждом жирдяе живёт худой парень, пытающийся выбраться наружу, – внутри худого парня тощий, и так далее. Последний в ряду похож на прядь волокон мёртвой ветви. Осознав эту истину, Шеф Генри Блинк никогда не становился на этот путь. Его пузо по размерам приближалось к неисследованной газовой планете. Он хомячил картофельный салат, когда Бенни “Танкист” радировал, призывая его погреть руки у места преступления на Улице Торжеств.
– Чё у нас там, Бенни? – громыхнул он, входя в строение.
– Чудо на верёвочке, Шеф.
– Висит?
– Не тока.
– Винегретное убийство? – спросил Блинк, топоча по коридору за Бенни. – Что ещё?
– Головняк.
– Простреленный висок, а?
– Кухня, Шеф. Яд в насосе, говорит судмедэксперт. И мёртв совсем недавно – тело ищё дымится.
Потерявший пульс был подвешен за шею на крючке от лампы, изрешеченный девятимиллиметровыми пулями.
– Чё за пушка была? Так сказать, интересно.
– Автоматический пистолет “Стейр”, Шеф.
– Злобная пушка. Этим “автоматический” ты всё сказал, а? Баллистики его забрали?
– Нет, Шеф, вот он. – Бенни ткнул в пистолет на треноге в пяти футах от тела, кусок верёвки привязан к спусковому крючку. Другой кусок, покороче, свешивался с уха жертвы. – Семь патронов в магазине на пятнадцать. На стене наверху – крючок. Похоже, он протянул верёвку так, чтобы пушка стала стрелять, когда он упадёт. Верёвка порвалась, но к тому моменту он словил половину боезапаса.
– Придержи пока лошадей, Бенни, – сказал Шеф, раскуривая “Хинденберг”. – Не признал нашу мясную куклу? Это Фраф Каргилл. У Фрафа было много недостатков, – но уж трупом он никак не был.
– Точно, он вам нравился из‑за того взлома конфетной фабрики, когда он всё сожрал. – Маньяк секретности, известный триангуляцией священных углов крыши конуры Снуппи, Фраф обвинил Блинка во взломе, поскуливая о преследованиях. Свидетель утверждал, что видел там Блинка, но замеченную фигуру официально объявили метеозондом. – Правда, судмеды считают, что дело нашего мальчика открыто и закрыто.
– Судмеды пидарасы. Помнишь убийство Харли? Мы пришли на место преступления, а они там лежали, рисовали кровью ангелов? Я подозреваю, что тут наверняка убийство. А теперь давай из‑под выверта посмотрим на улики, которые они решили проигнорировать. Изюминка на конторке, для разогрева.
– Кончайте, Шеф, – вы меня убиваете. Блинк посмотрел на Бенни со спокойным,
расслабленным видом.
– О как, зацените. Танкист сомневается в моей искренности. Ладно, давай перепроверять. Помнишь того аутоэротического висельника пару лет назад? Лучший апельсин, какой я пробовал. Ну, коронер сказал, что труп умирал несколько минут, – а вдруг Фраф пытался оставить указание на личность убийцы.
– Шеф, я…
– Не перебивай, Бенни, или я дам тебе по жопе. И в результате ты не сможешь…? Не сможешь…?
– Сесть?
– В чёртову точку. А теперь давай положим изюмину в воду, чтобы она обратно стала виноградиной – может, на ней нацарапано послание.
Через время Бенни задрал нос перед стаканом воды, в котором болталась чёрная виноградина.
– Пусто, Шеф.
– Бенни, я схожу с ума, или вода окрасилась?
– И то, и то.
– Наверно, ты смыл послание, бросив его в воду, – хороший ход, танкист.
– Шеф, вы меня раздавили.
– А? – Блинк прервался, чтобы съесть виноградину и запить водой из стакана. – Этот парень нацарапал имя убийцы на удобной и угодной поверхности, а ты смыл его, как реестр виновных. Всё, что мы выяснили, – это очень короткое имя.
– Я пытаюсь вам сказать, Шеф, что он оставил предсмертную записку на столе, под вафельницей.
Бенни передал ему лист бумаги со словами, написанными чернилами: “Блинк отвергает мотивацию, пытает псов и избегает ответственности. Поможет ли мой конец?”
– Вафельница, а? Вот эта?
– Почерк совпадает, Шеф.
– Я и не сомневался, Бенни. Умно. Очень умно.
– Чё вы имеете в виду?
– Каргилл был маньяком конспирации, правильно? Из тех, кто находит послания в Билле о Правах? В этой так называемой предсмертной записке двенадцать слов. И дырок в вафельнице столько же. Впиши слова в такой же узор, как на этой сетке – четыре строки по три слова. Вполне себе сообщение.
– Не врубаюсь, Шеф.
– Ладно, Бенни, – если это твоё настоящее имя – зацени образец на трупе. – Он махнул сигарой за плечо. – Восемь – посчитай их – восемь пуль, всё сказано. Если у тебя есть уши, чтобы слышать. Знаешь, танкист, он закодировал информацию в собственных смертельных ранах.
– Да, трудно разжевать, Шеф, – сказал Бенни, наморщив лоб и широко ухмыльнувшись.
– Разве? Представь всю картину, Бенни. Человека заставили под дулом пистолета написать собственную записку самоубийцы и свалить на меня вину. Ему приходит мысль, что если уж приходится умирать, то можно всё сделать правильно, в его стиле, чтобы не вызвать подозрений. И убийца попался. Так что Мистер Индивидуальность выбирает этот порядок слов, ставит сверху вафельницу, вроде как пресс‑папье. Потом убийца вешает его, травит и расстреливает из пистолета‑пулемёта. Знаю, что ты скажешь, Бенни, – зачем он продолжал стрелять из пистолета, – ожидая, вдруг раздастся новая нота? Нет. Фраф вывел его из себя, назвал его всеми именами, какие смог выговорить, вынудил выпустить половину обоймы и оставить тело в таком виде, каким мы его сейчас видим, увечные красные сельди и все дела.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 58; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!