Черные дни гитлеровской армии 8 страница
В часы затишья в блиндаже собирались солдаты. Им было любопытно послушать старого солдата, много повидавшего на своем веку. Иван Семенович был для них живой историей обороны Царицына и живой биографией города, который они защищали. «Отец» рассказывал, как отбивали защитники пролетарского Царицына атаки красновцев, как тяжело тогда было с патронами и снарядами, как назревала в городе измена…
И казалось бойцам, что из глубины десятилетий встает перед ними суровый облик крепости на Волге, о которую в свое время разбились бешеные волны контрреволюции…
И они не сойдут с великого волжского рубежа, они дали Родине клятву – до последней капли крови, до последнего дыхания, до последнего удара сердца отстаивать эту крепость на Волге.
Большинство солдат минометной батареи, где служил Поляков, были его земляками с «Баррикад», тракторного, «Красного Октября».
Вот оно, собралось в блиндаже все его войско – щуплый, с бледным рябоватым лицом арматурщик Юнкин, уже пожилой малоразговорчивый человек; длинный, настоящий верзила, словоохотливый харьковчанин Четверик; коренастый, дюжий Токарев – тракторозаводской слесарь, молодой казак из Тормосиновской станицы– на редкость любознательный, мастер на все руки; маленький сероглазый, неутомимый в работе Стекольщик Савин; рыжий, веснушчатый слесарь Игнатов; черный, как цыган, забияка и матерщинник, обрубщик Курдюков с металлургического завода «Красный Октябрь». Все они, по твердому убеждению Полякова, были честные, разумные парни, дружные и храбрые в бою. «Не люди, а золото», – мысленно говорил о них командир расчета.
|
|
|
Поляков знал до войны немало таких же сталинградских парней. Они ходили в воскресные дни в косоворотках, подпоясанные шелковыми поясами, в брюках, приспущенных над сапогами с короткими голенищами. Под гармошку распевали песни. Бывало, иные из них, лихие гуляки, после праздника прогуливали либо опаздывали на работу и дремали за станком. Полякову приходилось стыдить таких, напоминать об ответственности за порученное дело. Теперь эти сталинградские парни до конца поняли, что такое долг перед Родиной. С оружием в руках они стали у стен родного Сталинграда, преградив путь врагу.
По‑отцовски гордясь своими молодыми земляками‑сослуживцами, Иван Семенович горестно думал, что, возможно, уже завтра многие из них не увидят ясной сини Волги, тихого плеса, и не придется им загорать на жарком прибрежном песке, гулять в просторных заводских парках и распевать песню о вороных конях. Свою молодость и жизнь они отдадут за Отечество, погибнут, обнимая перед смертью горячую, каменистую, трижды родную землю Сталинграда.
|
|
|
Минометчики всего несколько дней назад надели красноармейские шинели. А так как в Сталинграде на интендантских складах не оказалось пилоток, то они ходили в своих гражданских кепках, и командир дивизиона называл их рабочей гвардией. Однако рабочая гвардия с первого боя действовала умело, и ее тяжелые минометы точно били по целям, метко обрушивая на врага пудовые мины. Многому молодые солдаты научились у командира расчета.
Пересмеиваясь, Поляков певучим голосом рассказывает, что лишь однажды его ребята сробели перед миной, и то не немецкой, а своей.
– Застряла она в стволе, не разорвалась. Ну, надо ее вытаскивать. Снял я ствол с опорной плиты, вместе с наводчиком наклонили его, и мина тихонько выскользнула мне в руки. Глянул на ребят, а они лежат ничком и смотрят на меня во все глаза… Вот, думаю, вроде и не из робких, фашистов не боятся, а перед своей миной сробели…
По дну глубокого оврага бежит к Волге через весь город маленькая речка Царица. У устья се, на гребне оврага, стоял деревянный павильончик, известный в городе под именем «Китайского ресторана». Сюда, бывало, заходил по воскресеньям Поляков выпить кружку, другую пива. А теперь здесь расположилась минометная батарея. Второй день минометчики не меняли огневой позиции. Противник обнаружил их и непрерывно обстреливал овраг. Но уходить на другое место было уже нельзя: позади – Волга. Вот и приходилось сидеть в овраге под разбитым в щепки «Китайским рестораном».
|
|
|
Вновь неприятельские самолеты сбросили несколько бомб. Загорелись стоявшие у берега баржи. Столб густого дыма поднялся в небо. Но минометчикам некогда оглядываться. Батарея вела огонь по наступающей пехоте противника. В грохоте боя трудно было расслышать команды, которые передавал телефонист. И Поляков часто взбегал по скату оврага вверх, осматривался и, хорошо зная каждый закоулок в городе, самостоятельно устанавливал прицел, угломер, уровень и точно посылал мины в самую гущу врагов.
После двухчасовой стрельбы, когда атака немцев в центре города была отбита, минометчики перенесли огонь на Дар‑Гору, где теперь противник накапливал силы для атаки.
– Мост через овраг знаешь? – спрашивает Полякова по телефону командир взвода младший лейтенант Моторин.
– Знаю.
– Разбить можешь?
– Могу.
Поляков прикидывает в уме расстояние до моста, вычисляет данные и открывает огонь.
– Хватит! – передает по телефону Моторин.
|
|
|
Поляков радостно возбужден и в то же время огорчен. Хорошо, когда твои мины бьют в цель, но как тяжело сознавать, что еще один мост разрушен.
Но вот опять зуммерит телефон.
– Прибавьте огонька! – требует командир стрелкового батальона. И минометчики открывают огонь по городскому саду, в который ворвались гитлеровцы.
Цели быстро приближаются. Их уже можно видеть простым, невооруженным глазом. Поляков ставит прицел уже не на два‑три километра, а на пятьсот‑шестьсот метров.
– Видишь большой белый дом за мостом? – спрашивает Моторин. – За ним дом под красной крышей. Бей по красному дому, там вражеские автоматчики и там же пушка. Целься лучше, наши жалуются, пушка эта житья не дает.
Как же плотнику Полякову не знать красного дома у железнодорожного моста? Два года назад он строил этот дом. А теперь ему же приходится разрушать то, что создавал собственными руками!
Но в доме том засел враг и. раздумывать некогда. Поляков тщательно определил расстояние, поставил прицел, сам зарядил миномет и зло выругался, когда первая мина разорвалась за домом. Вторая мина – недолет.
– Ну, уж теперь дудки, – сердито сказал Иван Семенович.
И в самом деле, третья мина точно угодила в дом под красной крышей; оттуда повалил дым.
– Вот так, – удовлетворенно сказал Поляков. – Похоронили гитлеровцев. Какая судьба, ребятушки, выпала мне, – я ж дом этот строил, и мне же пришлось фашистов в нем хоронить.
Все гуще становился вражеский огонь. Даже привыкшие ко всему минометчики невольно прижимались к земле, наклоняли головы. Поляков сердился.
– Эй, минометчик, – кричал он, – что ты так низко кланяешься?..
– Да уж больно густо бьет, товарищ командир, – оправдывался тот.
– А все‑таки низко не кланяйся, не имей такой привычки…
Батарея тяжелых минометов в овраге стала для атакующего противника бельмом на глазу. Решив подавить ее, немцы открыли по оврагу сосредоточенный артиллерийский и минометный огонь. Один за другим выбывали из строя минометчики.
За свой долгий солдатский век Поляков видел десятки смертей, и каждый раз гибель товарища волновала его, оставляла в сердце глубокий след. Вот смерть вырвала из рядов защитников Сталинграда Лушникова – командира соседнего расчета, баррикадского слесаря: его похоронили тут же, на склоне оврага, рядом с Григорием Гудковым – баррикадским же токарем. Погиб от смертельной раны баррикадец Федор Кабанов. Ранен старшина Токарев – лучший минометчик; он не захотел уходить за Волгу и, перевязав рану, решительно заявил: «Буду драться, пока руки держат оружие».
Поляков утешал себя словами, услышанными им от командира полка: солдат живет для победы, а если умирает, – то за победу.
Гитлеровцы подходили все ближе к оврагу. Мины кончились, и командир дивизиона получил приказ переправить батарею тяжелых минометов на Голодный остров. У Полякова было еще с полсотни мин, и он со своим расчетом остался на месте, продолжая вести огонь по наступающему противнику. Авангардные штурмовые группы вражеских саперов по дну оврага приближались к блиндажу Полякова.
– Немцы подходят! – тревожным голосом крикнул Юнкин.
– Ну, что ж, – спокойно отозвался Поляков, – будем принимать гостей. Готовь, Юнкин, поужинать…
Спокойствие и выдержка командира передались солдатам. Четверо минометчиков хладнокровно продолжали бить по данным целям, а шестеро других отстреливались из винтовок. К вечеру контратакой стрелкового полка противник был отброшен от берега Волги.
Попытка врага вывести из строя расчеты тяжелых минометов не удалась. Поляков с довольным видом оглядывал свое небольшое «войско» – оно было и артиллерией и пехотой одновременно.
Под вечер командир дивизиона приказал Полякову взять двух солдат и съездить на завод за минами. Ехать нужно было на катере вдоль берега Волги.
Поляков сидел на связке толстого сырого каната на носу катера и оглядывал израненный город. Он весь был окутан тучами дыма от незатихавших пожаров. Проезжая мимо памятника Хользунову, старый минометчик по‑отцовски любовно оглядел богатырскую фигуру земляка‑героя и обрадованно подумал: «Стоишь, сынок?
Ну и мы стоим…»
И снова огни пожарища, черные остовы разрушенных домов. Поляков больше других знал, как много труда вложено в постройку этих домов. Вот обгорелый четырехэтажный дом специалистов, разбитый прямым попаданием «пятисотки». Иван Семенович вспомнил, с какой быстротою строили этот дом. Подъемников не было, строители на себе таскали балки, уставали как черти, но были довольны, что за три месяца отгрохали такой домище…
Он смотрел на город и думал о боях, которые шли сейчас в новеньких недавно построенных домах, во дворах, обсаженных вишней и кленом, в парках, на широких площадях и дорогах, залитых асфальтом.
– Эх!.. – Поляков тяжело вздохнул и обратился к капитану катера: – Сколько богатства гибнет, сколько расходу на немца!..
Чем ближе подходил катер к заводу, тем тоскливее становилось на душе у Ивана Семеновича. Вон и родная улица Айвазовского. Еще несколько домов, и он увидит свой домик…
Катер остановился у пристани. Знакомый Полякову заводской шофер в красноармейской пилотке улыбнулся ему и молча тронул машину.
– Поедем по Гранитной, – задыхаясь от волнения, попросил Поляков шофера.
Тот удивленно посмотрел на него и послушно повернул на Гранитную.
Сидя в машине, Иван Семенович вспомнил ту ночь, когда вражеская бомба разрушила его домик. Он спал в маленьком вишневом саду вместе со старшим сыном, а жену и двух меньших сыновей проводил спать в погреб. Ночью началась тревога, плотник разбудил сына.
– Юрий, идем в погреб.
Сын натянул на себя одеяло и недовольно пробурчал:
– Ты совсем загонял меня, папа: в погреб да в погреб…
В эту минуту над головой засвистела бомба. Взрывная волна отбросила обоих к изгороди.
– Папа! – закричал Юрий. – Флигеля нашего нет…
И в самом деле, домика не было: бомба разнесла его.
Утром плотник нашел на полу семейную фотографию, сунул ее в карман пиджака и пошел на завод. Душа его кипела гневом, яростью.
В тот же день Поляков вместе со своими заводскими товарищами ушел на фронт. Он взял винтовку в руки, как брал ее не раз за свою жизнь, и тут же привычно проверил – все ли в порядке. Старый солдат, он мог владеть винтовкой так же умело, как топором и рубанком. Потом он стал минометчиком, и у кладбища, где когда‑то Второй Царицынский полк отбивал бешеные атаки красновцев, бывший боец этого полка Иван Поляков дал первые выстрелы из тяжелого миномета. Человек практический, Иван Семенович сразу оценил грозную силу своего оружия, силу его навесного огня и уже теперь. не сменял бы профессию минометчика ни на какую другую.
Пока грузили машину, Иван Семенович побежал к давнишнему своему другу – машинисту Мещерякову узнать о своей семье. На углу Гранитной он встретил смуглого, босого мальчугана с вещевым мешком за плечами. В мальчике узнал сына Мещерякова, Толю.
– Куда ты, Толя? – спросил он мальчика.
– За Волгу, – ответил тот и, видя, что Иван Семенович смотрит на его босые ноги, неловко улыбнулся и виновато сказал:
– Сгорели мои ботинки, дядя Ваня.
– А отец‑то где?
– Убит отец… Дома… Прямым попаданием, – хрипло выговорил тот и отвернулся.
Чем и как Поляков мог утешить мальчика?
– Ничего, Толя, – ласково сказал Иван Семенович, – не плачь. Мы им отплатим. За все отплатим!..
Подошла маленькая, сухая старушка Софроновна, соседка Поляковых. Она тоже тащила на спине огромный узел. Положила узел на землю и, утирая ладонью пот с лица, торопливо заговорила:
– Сжег меня немец, Иван Семенович. Сидела в доме, не хотела уходить за Волгу. Угол‑то свой, понимаешь сам, бросать жалко. А сейчас одни уголечки остались от дома. Вот тут и все мое имение…
И старуха с ожесточением толкнула ногой свой узел.
– А твои уехали за Волгу, – сказала она, – видела их…
Попрощавшись, она взвалила на спину большой – вдвое больше нее – узел, и они пошли вдвоем – осиротевший Толя и бездомная Софроновна.
Минометчик проводил их долгим печальным взглядом, затем перевел глаза на разрушенные улицы поселка. Вспомнив, что его ждут, Иван: Семенович быстро пошел к машине. Он торопил шофера, потом торопил капитана катера. Его горячая душа жаждала одного – бить фашиста, бить за машиниста Мещерякова и слезы его сына, за сожженный дом старой Софроновны и за свой разрушенный дом, за весь израненный, но еще более дорогой его сердцу Сталинград. Он вспомнил, как несколько дней назад поймали они вражеского снайпера и минометчики хотели: отлупить его шомполом, но Поляков не разрешил этого, посадил гитлеровца в лодку и переправил: на другой берег. Сейчас он почти жалел, что остановил тогда своих минометчиков… Надо было ему, этому проклятому фашисту, дать горячих…
Поздно вечером Поляков доставил мины на огневую позицию. Он не спал уже двое суток, но, улегшись в блиндаже, долго не мог заснуть, вспоминая свою поездку на завод. Он думал о семье, сыновьях и дочери, о жене, о разбитом доме. Потом мысли его заняло другое – сколько же времени надо, чтобы залечить раны родного города, заново отстроить его?
– Лишь бы материалы были, мы бы за пять‑шесть лет отстроили город. Правда, Юнкин?
– Спи, беспокойный, – ответил Юнкин. – Скоро рассвет – опять фашисты полезут!
Поляков повернулся к стене и наконец заснул. Ивану Семеновичу снилось, что его минометчики: стали строителями и они бригадой строят новый дом на Нижнем поселке «Красного Октября». Дом уже почти готов, они ставят плинтусы, рамы, двери; штукатуры и маляры нетерпеливо ждут, когда плотники освободят им место.
– Всем хватит работы, – бормочет во сне Поляков, – и плотникам, и стекольщикам…
Над Волгой занимается мутный рассвет. От реки веет холодом. Юнкин снимает с себя серый ватник и заботливо накрывает им своего командира.
1942
М. Алексеев
Окоп
Давно уже поговаривали, что дивизию должны сменить, отвести в тыл, дать ей там отдохнуть хотя бы самую малость, пополниться, ну не так чтобы до полного штата, а все‑таки пополниться. Ведь сейчас у нее одно название: «дивизия», а коли посчитать по «активным штыкам», то, может, чуть поболе батальона наберется. Сформированная в Северном Казахстане, она была брошена частями в бой прямо с ходу в двадцатых числах июля до прибытия эшелонов, которые добирались лишь до станции Жутово: дальше нельзя, там где‑то близко немцы, успевшие подойти к Дону и в нескольких местах форсировать его. Дивизии‑то поручалось остановить неприятеля и отбросить его на правый берег реки. Так и сказано было в приказе – отбросить.
Отбросить не удалось, остановить на короткое время – да. Но какой ценой? Об этом Федору Устимову не хотелось и думать. Из всей роты остались четверо: он вот, станковый пулеметчик, стрелок Иван Нефедов, старшина Микола Пилипенко да еще ротный, лейтенант Перегудов. Горше всего досталось под Абганерово, будь оно неладно. Две недели оборонялись под этой станцией. А вы понимаете, что это за штука – две недели в Сталинградских степях летом сорок второго?! Погодите, ежели останется жив‑здоров, Федор Устимов расскажет вам все как есть по порядку, а сейчас у него в разуме – другое. Сказывают, что нынешней ночью их сменят. Прежние разговоры про то могли бы, кажется, уже научить его кой‑чему, тому, например, что лучше б этим слухам не придавать ни малейшего значения, поскольку они на фронте имеют обыкновение не подтверждаться. В самом деле – в какой уж раз беспроволочный окопный телеграф приносит им эту новость! Однако в тот день на передовой происходило нечто такое, что бывает только перед большими и важными событиями. Ежели вы на фронте не новичок, то вы не могли не обратить внимание на такие, к примеру, мелочи: отчего бы это вашему ротному с самого раннего утра понадобилось пройтись по окопам, от одной ячейки к другой, не одному, как обыкновенно, а в сопровождении другого, незнакомого Федору Устимову, лейтенанта, который не просто выслушивал вашего ротного, но и сам обо всем дотошно расспрашивал солдат: за какой там шишкой сидит немецкий пулеметчик, откуда постреливает снайперяга ихний и в какие часы, ответы – все как есть, записывал в блокнотик; что же касается старшины Миколы Пилипенко, каковой знает про все на свете, даже про то, чего не ведает, наверное, сам Верховный, так он прямо‑таки проговорился, сказал бойцам, что махорку они получат завтра к утру, и не назначил старших по дележу, чего никогда не забывал делать, не пошлепал по щекам устимовского «максимку» и не сказал своего, старшинского, наставительно‑строгого: «Ну, ну!». После того лейтенанта промелькнули еще какие‑то незнакомые и тоже о чем‑то долго шушукались с ротным Перегудовым, при этом лицо ротного было беспокойно‑счастливым. И это‑то выражение лица сказало Устимову вернее всех других примет: и впрямь ночью будут менять.
Федор Устимов не знал, как это делается (его никогда не сменяли), и потому‑то множество вопросов уже выстроилось в длиннейшую очередь перед ним. На их участке фронта установилось, как сказали бы в сводке Информбюро, относительное затишье. В условиях сталинградских это выглядело так: всю‑то ноченьку напролет немцы строчат из всего, что может только стрелять: из пулеметов, автоматов и даже – офицерье ихнее– из парабеллумов, трассирующие пули тянут за собой огненные строчки отовсюду в направлении наших позиций; и потом объявятся ночные бомбардировщики, сами по себе не так уж и страшные, понавешивают «паникадил», озарят тебя в твоем окопе ослепительным, неживым каким‑то светом – это поначалу, а потом уж лупнут пяток‑другой своих бомб, разорвутся бомбы где‑то поблизости, встряхнут тебя всего до самых аж кишок, а тебе стрелять пока не велено (откроешь неприятелю огневую нашу точку; ободришься чуток, когда над самой твоей головою протарахтят родимые наши «кукурузнички», невидимые впотьмах и бесстрашные (сказывали, девчонки на них девятнадцатилетние летают, им бы миловаться да песни петь со своими залетками, а они вот летают в студеную ночь да всякий раз увертываются от немецких прожекторов и зениток), радостно слышать глухие, любезные твоему сердцу взрывы прямо на неприятельской передовой, на душе делается потеплее, вроде бы крыша над головой объявится; а с рассветом – начнется! Прилетит с восходом солнца проклятая всеми «рама», «Фокке‑Вульф‑189», значит, с двумя своими сатанинскими хвостами, покрутится‑покрутится, сбросит четыре своих бомбочки и едва, кажется, перевалит за свою позицию, слово берет ихний «ванюша» – это они, сволочи, так нарекли шестиствольный миномет, в противовес нашей «катюше», что ли, – загоргочет утробно, зарычит с поганой какой‑то хрипотцой, и пойдут скакать у самого твоего бруствера огненные черты вместе с кусками земли, и это не так уж страшно, коли ты знаешь про то рычанье, потому как успеешь упрятать голову за стенкой окопа. А ежели новичок, он ведь может и не знать, кто это такой там, на немецкой стороне, рыкнул, из любопытства выглянет еще, а тут его и накроют осколки…
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 59; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!