Черные дни гитлеровской армии 3 страница
Комбату нелегко решить, как провести батарею через последний десяток километров. Он сидит у стожка, сутулый и постаревший. Рядом с ним – командиры орудий. Агренков наконец тихо, но воодушевленно произнес:
– Прорываемся, братцы…
Сержанты впервые услышали слово «братцы».
– Спасибо, товарищ комбат.
– Рано, товарищи, об этом говорить. Нам предстоит самое тяжелое испытание. Готовьтесь, старшина Шальнев. – И к командирам орудий: – По скольку у вас снарядов?
– Двадцать два, – доложил Хвастанцев.
– Семнадцать… Двадцать пять, – почти одновременно ответили сержанты Жуков и Романенко.
– Не разучились стрелять?
Горячие слова комбата очень тронули батарейцев. Военные неудачи этого лета хотя и были тяжелы для каждого, но эта молодежь, испытавшая огонь сражений, была уверена в том, что врага побьем.
Агренков глубоко верил в своих людей, целиком доверял им и знал, что Тасеев может выяснить все сам. Но он привык в решении тяжелых задач боя действовать безошибочно, а для этого, как ни говори, нужен свой глаз, личная осведомленность. Сейчас же предстоит прорыв через линию фронта.
Комбат и разведчик ползком подобрались к селу и залегли у его окраины, в лопухах. Справа, за крутым обрывом речного берега, били пулеметы, на высоте виднелись дула зенитных установок, и только село оставалось как бы вне полосы переднего края. Нет, это не так. Позади хат, на огородах стояли танки, направив дула пушек в сторону улицы. У открытых люков башен виднелись немцы.
|
|
|
– Ну, пошли назад. Другого прохода нет.
Агренков собрал батарейцев.
– Пришла пора действовать, – говорил комбат. – Мы избегали встреч с врагом, вы знаете почему. Мы были один на один со своей совестью и ничем не опозорили ее. Мы готовились к бою, и бой будет сегодня. Немецкая банда засела в этом селе и закрыла нам выход к своим. Там – танки, автоматчики. Ворвемся в село и с огнем пронесемся по нему. Пустим в дело все: автоматы, гранаты, винтовки. Ослепим врага… Мы должны прорваться и спасти батарею. Вернуться в строй без орудий – позор. Не будет за нами позора! Поклянемся, товарищи…
Начали готовиться к бою. Противотанковые ружья вручили коммунистам Тасееву, Шальневу, Романенко, комсомольцу Хвастанцеву. Чтобы удобнее было стрелять, старшина Шальнев из снарядных ящиков сделал себе что‑то похожее на бойницу. Не на что было опереть сошки. Шальнев выпилил в ящиках канавки; они и заменили собой опору для бронебойки.
Догадку Шальнева переняли и другие батарейцы. Каждый подыскивал себе в кузовах машин наиболее удобное место для стрельбы и располагался со своим боевым хозяйством. Раненый пехотинец, видя дружную работу гаубичников, говорил Тасееву:
|
|
|
– Ты садись мне на ноги. Садись, я ведь только в голову ранен. А так – здоровый.
Агренков осмотрел каждую машину, проверил крепление гаубиц и, зайдя в голову колонны, широко махнул фуражкой: за рокотом моторов голоса комбата не было слышно.
Батарея, пыля, покатила к селу. Комбат был в головной машине. Он стоял на крыле, держась рукой за дверцу кабины. «Первые выстрелы будут, по мне», – мелькнуло в его голове. Из кузовов машин во все стороны глядели дула бронебойных ружей, винтовок, ручных пулеметов. Гаубицы были под надежной защитой. Молчаливо встретила батарею западная окраина села. Враг, видимо, не предполагал, а тем более не знал, что у него за спиной блуждает советская батарея. Машины мчались. Батарея шла на врага. Где он? Село было пустынным: ворота дворов плотно закрыты, на улицах – ни души; через прясла огородов свесились оранжевые головы подсолнухов. Где же враг? Но вот он, Агренков, увидел короткую огненную вспышку. Комбат понял, что врага надо опередить. И он выстрелил из пистолета. Это – сигнал к открытию огня.
Ухнули батарейные бронебойки, рванули воздух очереди автоматического оружия, застучали выстрелы винтовок. «Вот это огонь!» Батарея катила улицей, грохоча и оглушая село. «Только так! Только хватило бы патронов!» Но вот и немецкие танки. Они стояли за хатами и на высоте. Дула орудия уставились на дорогу. Пэтээровцы с кузовов ударили по танкам, и над башнями вспыхнули дымки. «Что же танки молчат, – мучительно думает комбат. – Ага, залпом бьют. Ну, держись!..»
|
|
|
Машина комбата треснула, провалилась. Горячий вихрь ворвался в кабину. Заглох мотор. Не слышно выстрелов, и только над головой что‑то шипит и часто потрескивает. Красные ящерицы огня пробегают вниз, скрываются под спинкой сиденья. Агренков выпрыгивает из кабины, оглядывает улицу. На ней пусто. Он один. Батарея проскочила. «Хорошо», – думает он и кидается к плетню. Вот он уже за огородами, бежит к леску и прежде чем скрыться в кустах орешника, оглядывается назад: село заволокло густым дымом.
Комбат глубже уходил в молодой дубняк. Он радовался, что батарея спасена, а он остался целым и невредимым. Агренков двигался настороженно, прислушиваясь к каждому шороху. Он не допускал мысли, что солдаты батареи оставят его. Эта вера в подчиненных каждому необходима, и она окрыляла комбата. Удивительная тишина леса пугала и настораживала. «Надо оглядеться». И, петляя между кустов, комбат то удалялся от дороги, то приближался к ней. Вот его слух поймал что‑то неясное. Он остановился, прислушался. Стоял долго, не решаясь сделать шага. Он, кажется, слышит голоса. «Но чьи?»
|
|
|
Агренков, не дыша, идет на смутный говор, ступая с осторожностью кошки. В узком просвете показалась полянка, а на ней – машины. И чьи? Родной батареи. Машины стояли полукругом, уткнувшись радиаторами в кусты. Позади машин виднелись гаубицы, покрытые дубовыми ветками. Солдаты, готовясь к движению, собрались у машин, вполголоса обсуждая свои дела. Агренков на минуту затаился в орешнике.
– Нам без комбата ехать нельзя, – послышался взволнованный голос Хвастанцева. – Хоть труп, да привезем.
Не трудно понять, что поднялось в душе комбата от этих простых солдатских слов. Агренков вышел из орешника.
– Митингуете?
Надо ли рассказывать, как поразились и обрадовались солдаты внезапному появлению комбата. Они бросились к командиру, нарушив все правила устава, подхватили его, раскачали и во всю силу подкинули кверху.
Батарея снялась с короткой остановки и двинулась на восток.
Под Перелазовской гаубичная батарея пересекла линию нашей обороны. Широкий противотанковый ров разрезал поле до бесконечности. Саперы, согнувшись, копали лунки и ставили в них деревянные ящики противотанковых мин. За рвом – окопы; они еще не обсохли и не замаскированы. Гаубичники, увидев пехоту, поднялись в машинах и громкими криками приветствовали солдат. Те же, не зная причины такой радости, смотрели на батарейцев с удивлением. Из крайнего окопа выскочил солдат:
– Вы что? Не на параде выступаете!
У пехотинцев не было оснований для восторгов– им предстояла встреча с врагом, который рвался к донским переправам. Стрелки молча проводили машины батареи.
В станице батарею задержал патруль.
– Заводи машины под укрытия. Ишь, базар устроили, – шумел патрульный. – Да в тень, в тень!
Агренков ушел к командиру местной части, а батарейцы, побродив немного около машин, отошли к хатам: как‑то неудобно было толкаться среди улицы. Но больше всего их смущала та подозрительная настороженность, с которой относились к ним солдаты. К Хвастанцеву подсел наводчик Бабичев:
– Какова встреча, сержант?
– Уж какую заслужили.
– Закурить бы, – произнес кто‑то страдальчески.
Обернулся патрульный, достал из кармана табак, бумагу и подал артиллеристам.
Подошло еще несколько бойцов местного гарнизона. Вместе с первой затяжкой началась солдатская беседа.
– Табак – зверобой.
– Саратовский, фабричный.
– С формировки, что ли?
– Мы? Под Старой Руссой были… Вот где болота. На день десять окопов выроешь. А тут земля крепкая.
– Вы, значит, с той стороны вырвались? Немец близко?
– А чего они знают? Известно, окруженцы.
– Окруженцы? Не на животе выползли, как некоторые… Батарею вывели – миллион стоит. Мы еще поклюем.
– Ваш снаряд пуд весит. Такой клюнет.
– Да, ребята, отощали вы, заголодались, но воевать все одно надо.
Станица казалась полупустой. Жители копошились во дворах, огородах, копали ямы и охапками сносили к ним пожитки; у всех свои заботы, и только батарея по‑прежнему стояла на опустевшей улице, приткнувшись к саманным стенам сараев. Артиллеристы бродили от машины к машине. Каждому было не по себе: болезненно воспринимались двусмысленные намеки проходивших мимо солдат. Пожилой пехотинец, потный и усталый, подошел к Хвастанцеву:
– К кому же вы теперь принадлежите?
Хвастанцев ответил серьезно:
– Пехоте мы принадлежим. Тебе, солдат.
– Мое – на мне. – И солдат зашагал, направляясь в степь, где лежал рубеж обороны, куда шло много солдат.
Батарейцам казалось, что они совершили подвиг – спасли орудия, сберегли себя, и потому упреки солдат‑пехотинцев воспринимали с обидой.
– Строгая жизнь начинается, Петя. – Хвастанцев подсел к Тасееву.
– Она давно такая. Просто мы немного отвыкли от боев.
Хвастанцев лег рядом с разведчиком, повернулся к нему и шепотом стал рассказывать о своих думах, словно они составляли секрет:
– У кого искать прощения за наш отход? Кто будет прощать? Никто. Виноваты мы сами. Все виноваты.
Тасееву эти слова были не по душе. Он любил в человеке его дела. Хвастанцев много сделал для батареи, и теперь ни к чему были эти, хоть и справедливые, признания. Скорее бы определили батарею на фронт.
– Миша, как думаешь, где воевать будем?
Батарее было приказано направиться в Сталинград, где собирались разрозненные подразделения и формировались новые части. Гаубицы нуждались в ремонте, люди – в отдыхе, но то, что гаубичников не поставили сразу в строй, взволновало и обидело всех, начиная от комбата и кончая рядовым. Одно лишь смягчило тягостное настроение – возможность найти свою дивизию, под знаменем которой начинали войну, в рядах которой отстаивали Донбасс, сражались на берегах Северного Донца.
Агренков догадывался о том, что ожидает батарею: материальную часть направят в ремонт, артиллеристов – на пересыльный пункт. Комбат еще не объявил батарейцам о том, что их ожидает в Сталинграде. У него была дерзкая мысль – произвести ремонт орудий своими силами, остановившись где‑нибудь в степной балке дня на два. Но из этого ничего не выходило. Не было ни запасных частей, ни оборудования.
Из Перелазовской выбрались на рассвете. Полевая дорога за станицей была закрыта серой пылью; по ней всю ночь в оба конца беспрерывно двигались машины. Стояло сухое августовское утро, без росы, без облачка в небе. Патрульные, стоявшие около земляных укрытий, несколько раз задерживали батарею, приказывая соблюдать между машинами 50‑метровый интервал.
Над степью, в желто‑пыльном небе, ревели немецкие самолеты. А наши, не задерживаясь, пролетали на запад, к фронту. Немецкие хищники яростно обстреливали из пулеметов прошлогодние копны, шалаши чабанов, одинокие деревца.
Появление днем на степной дороге целой батареи было дерзостью. Агренков спешил в Сталинград, но прибыть туда за эти сутки не удалось. Уходя от «мессершмиттов», батарея свернула в балку. Машины и орудия закрыли сетками камуфляжа.
Как ни была обожжена огнем войны степь, как ни были пустынны ее дороги, она все‑таки жила. Балками и оврагами к Дону двигались свежие войска. Мимо батареи, тяжело оседая в пепельный глинозем, проползли танки. Башни машин устланы травой, из открытых люков топорщились снопы ковыля. Броня танков новая, без царапин и вмятин.
Вслед за колонной танков трусила пара рыжих коней, запряженных в походную кухню.
Ездовой, стоя на оглоблях, высматривал путь, норовя обогнать машины, и стоило им замедлить ход, как ездовой, гикнув на лошадей, гнал их в обгон.
Все, что происходило вокруг, в балке, в степи, для артиллеристов было новым, волнующим. Несмотря на то, что фронт уже подходил к Сталинграду, Хвастанцев не ощущал тревоги и неорганизованности. Чья‑то железная воля управляла каждым человеком. Вот они, гаубичники, не посланы в бой, хотя каждый из них желал этого. Значит, рассчитаны силы.
Поделившись такими мыслями с товарищами, Хвастанцев, вспомнив недавнее прошлое, сказал:
– А помнишь день, когда мы собирались взрывать гаубицы? Не буду скрывать, мне тогда страшно стало.
– А теперь не страшно?
Петраковский, который будто не слушал этого разговора, вдруг крикнул:
– Смотрите, смотрите!
С высоты, свистя и воя, пикировал немецкий истребитель, под ним была пустынная дорога, без облачка пыли. На ней стоял человек и смотрел на самолет. Человек вдруг резко сорвался с места и побежал не в сторону балки, до которой было не меньше 300 метров, а навстречу самолету. «Мессер» пронесся над ним, обстрелял и снова взмыл вверх. Человек поднялся и затрусил к балке. Быстро двигаться ему мешал большой сверток бумаги.
Нельзя сказать, что человек просто убегал, нет, он, свернув с дороги, переполз открытые места, затаивался в траве, а когда самолет взмывал вверх – поднимался и бежал, сколько мог. И вот он в балке.
– Живем, хлопцы! – крикнул он со злостью и подошел к артиллеристам. – Огонек будет?
Солдат положил сверток – это были газеты, – оторвал на папироску клочок бумаги. Над правой его бровью кровоточила ранка. Не докурив, солдат заспешил.
– Мне до той балочки. Газеты свежие надо поскорее доставить.
Чем ближе к Волге, тем круче увалы и шире зеленые балки. По их склонам стоят серебряные тополя, застывшие в тихом воздухе степного утра.
Вот и Сталинград…
Остановилась головная машина. Шоферы выключили моторы. Батарейцы, забравшись на крыши кабин, жадно оглядывали город, но глаз не охватывал его махины. Увитый синеватым туманом, озаренный широкими лучами солнца, он был красив своей особенной, волжской красотой. Дымили заводы. Ярко серебрилась Волга. Глядя в верховья, представлялось, что река каким‑то чудесным образом поднялась над крышами домов. С высоты перекатов она стекала вниз, пряталась под каменные стены города и снова разливалась за изгибом – там начинался широкий астраханский плес. Низину заречья захлестнул туман, и только далеко на востоке чуть виднелись курганы.
На своем пути от Северного Донца батарейцы впервые увидели большой город: не думалось бывать в нем, а довелось. Солдаты отряхнули пыль с гимнастерок, разгладили пилотки. Хвастанцев почистил козырек фуражки, подтянул поясной ремень.
Въехали в город. На улицах сталинградцы рыли и копали щели и окопчики. Рогатки «ежей», сваренные из обрубков рельс и металлических балок, стояли наготове у поворотов. В фундаментах угловых домов – пробиты пулеметные амбразуры, а там, где не было каменных стен, стояли стальные колпаки огневых точек. Вот он какой, Сталинград! Люди в спецовках, будничных костюмах, с чемоданчиками и узелками в руках торопливо шагали к трамвайным остановкам. На гаубичную батарею почти никто не обращал внимания: город привык к войскам и сам становился военным лагерем.
На зенитной батарее ударили сигнал воздушной тревоги, и откуда‑то издалека по каналам городских улиц прокатилась тяжелая взрывная волна. Часто, со звонким треском ударили зенитки. Опустела площадь. Батарея и солдаты Агренкова укрылись под густыми кронами кленов.
– Товарищи, – сказал Агренков, – вот и Волга. Мы в Сталинграде. Он сейчас под огнем. Третья гаубичная батарея в боях за этот город должна показать себя.
После отбоя артиллеристы сели в машины, и батарея медленно потянулась по городу.
Батарея остановилась недалеко от штаба округа на площади Павших борцов. Благодаря случайной встрече с однополчанином – офицером Снегур комбату Агренкову удалось избежать разговоров в штабе округа, мытарств с людьми на пересыльном пункте. Полк, оказалось, стоит юго‑западнее Сталинграда, в степном селе Дубовый Овраг. Однополчанин предложил немного подождать.
– Закончу хозяйственные дела, и тогда направимся к себе, – сказал он.
– Слушай, – возразил Агренков, – я не один. Со мной вся батарея.
– Батарея?..
– И машины, и гаубицы, и люди. Командиры орудий – Жуков, Романенко, Хвастанцев и все солдаты со мной.
Снегур побежал к людям. Он здоровался и обнимал солдат…
Батарея тронулась за город.
В Дубовом Овраге повторилось почти то же, что и в станице Перелазовской. У околицы села, возле деревянного шлагбаума, стоял автоматчик. Он вышел навстречу колонне:
– Стой!
Но его грозный окрик потонул в шумных возгласах, которые раздались со всех машин:
– Свои! Третья батарея! Не узнаешь?
– Гаубичники Агренкова!
И по селу разнеслась радостная весть. К околице, навстречу прибывшим, бежали однополчане. Солдаты обнимались и радовались, что снова встретились, что все живы‑здоровы и снова будут воевать под знаменем родного полка. Старшина быстро столковался с поварами насчет ужина.
– Погуще, покрепче, хлопцы!
Агренков доложил командиру полка:
– Третья гаубичная батарея легкого артиллерийского пушечного полка прибыла в полном составе.
Командир полка, приземистый, сутуловатый, выслушивая Агренкова, крепился, но в конце концов не выдержал. Он подошел к комбату и обнял его. А потом, успокоившись, начал расспрашивать Агренкова о людях. Но комбат ждал вопросов о технике, гаубицах. Наконец, он услышал то, чего больше всего ждал:
– Внушите солдатам, что мы с этих рубежей отходить не можем, не имеем права. Есть приказ, который мы называем «Ни шагу назад»…
Батарея расположилась на окраине Дубового Оврага. Полку приказано подготовить технику к бою. Артиллерийский мастер старшина Шальнев с придирчивостью осматривал каналы стволов. Он требовал, чтобы на их поверхности не осталось ни соринки; вместе с командирами орудий проверял работу подъемных механизмов и прицельных приспособлений.
– Скажи, чего ты натуживаешься? – упрекал он наводчика Бабичева. – Подъемный механизм должен за тебя работать. Еще разок промой, смажь, как положено.
Шальнев окликнул командира орудия сержанта Хвастанцева.
– Это уже ни на что не похоже, – сказал старшина. – У тебя еще ствол не прочищен и механизм не в порядке.
– Товарищ старшина, в бою пойдет как по маслу, крутну туда‑сюда – мгновение. – И, улыбаясь, показал свои широченные ладони с короткими пальцами.
– Ты на свою силу не надейся. Техника точный расчет имеет.
Старшина Шальнев до крайности не любил вольное обращение с материальной частью и упрямство неряшливых принимал как личную обиду. Он никогда не уступал и добивался своего.
Хвастанцев хорошо знал своего старшину и он приказал наводчику разобрать и прочистить поворотный механизм.
Командиры орудий строго проверяли работу своих расчетов. Время, отведенное на ремонт, истекало. Гаубицы собраны, смазаны. Они стоят в тени колхозного амбара, в брезентовых чехлах. Люди коптили стекла фонарей, готовились к ночной стрельбе. Заряжающие и установщики проверяли снаряды, подбирая их по маркам (бронебойные, осколочные, фугасные), чистили суконками гильзы и готовые укладывали под брезент. Не дай боже, кто забудет на открытом месте вычищенный снаряд – старшина хозвзвода Розов моментально окажется здесь. Он, указывая на снаряд, спросит того, кто окажется ближе к нему:
– Это что?
– Снаряд, товарищ гвардии старшина, – скажет один из бойцов.
– Я спрашиваю, что это?
– Так точно, снаряд, – подтвердит другой, а третий просто ответит, что здесь ничего нет, давно все убрано, но старшина остается непоколебимым:
– Начищенный металл блеск дает, – блеск виден с воздуха. На сколько километров?
Батарея! Она породнила всех – командиров и рядовых, свела их в одну семью, где похвалят и побранят, но суровый упрек не ляжет обидой на сердце товарища, а взыскание не вызовет ропота. И дорога одна: со своим строптивым старшиной, придирчивым артмастером.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 60; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!