Черные дни гитлеровской армии 2 страница
Школенко задумывается и еще раз повторяет: «Юрий Семенович». И по тому, как серьезно он называет сына по имени и отчеству, чувствуется гордость за то, что у него именно сын, продолжатель их шахтерского рода. И в том, как Школенко рассказывает о семье, о шахте, о всей своей суровой трудовой жизни, чувствуется, что его солдатскую славу нельзя назвать неожиданной. И когда он начинает говорить о своем подвиге, то и о нем говорит неторопливо, обдуманно и спокойно.
Это было утром. Командир батальона Кошелев позвал к себе Семена Школенко и объяснил, как всегда, без долгих слов:
– «Языка» надо достать.
– Достану, – сказал Школенко.
Он вернулся к себе в окоп, проверил автомат, повесил на пояс три диска, приготовил пять гранат, две простые и три противотанковые, положил их в сумку, потом огляделся и, подумав, взял припасенную в солдатском мешке медную проволочку и спрятал ее в карман.
Идти предстояло вдоль берега. Он пошел не спеша, с оглядкой. Кругом все было тихо. Школенко прибавил шагу и, чтобы сократить расстояние, стал пересекать лощинку напрямик, по мелкому кустарнику. Раздалась пулеметная очередь. Пули прошли где‑то близко. Школенко лег и с минуту лежал неподвижно.
Он был недоволен собой. Эта пулеметная очередь – без нее можно было обойтись. Надо было только пройти по густому кустарнику. Хотел сэкономить полминуты, а теперь придется терять десять – обходить кругом. Он поднялся и, пригибаясь, перебежал в чащу. За полчаса он миновал сначала одну балку, потом другую. Сразу же за этой балкой стояли три сарая и дом. Школенко лег и пополз по‑пластунски. Через несколько минут он подполз к первому сараю и заглянул внутрь. В сарае было темно и пахло сыростью. По земляному полу ходили куры и поросенок. Школенко заметил у стены неглубокий окопчик и выпиленную в два бревна бойницу. Возле окопчика валялась недокуренная пачка немецких сигарет. Немцы были где‑то близко. Теперь это не вызывало сомнений. Следующий сарай был пуст, у третьего, возле стога, лежало двое убитых красноармейцев, рядом с ними валялись винтовки. Кровь была свежая.
|
|
|
Школенко попробовал восстановить в уме картину происшедшего: ну да, вот они вышли отсюда, шли, наверно, в рост, не таясь, а немец ударил из автомата откуда‑нибудь с той стороны.
Школенко взяла досада за эту неосторожную смерть. «Если бы они были со мной, не дал бы им так идти», – подумал он, но думать дальше было некогда, надо было искать немца.
В лощине, заросшей виноградником, он напал на тропку. После прошедшего утром дождя земля еще не просохла, и на тропинке были видны уходившие в лес следы. Через сто метров Школенко увидел пару немецких сапог и винтовку. Он удивился – почему их тут бросили, и на всякий случай сунул винтовку в кустарник. Свежий след вел в лес. Не прополз еще Школенко и пятидесяти метров, как услышал минометный выстрел. Миномет с небольшими паузами ударил десять раз подряд.
|
|
|
Впереди были заросли. Школенко пополз через них налево; там виднелась яма, кругом нее рос бурьян. Из ямы в просвете между кустами бурьяна был виден стоявший совсем близко миномет и на несколько шагов подальше – ручной пулемет. Один немец стоял у миномета, а шестеро сидели, собравшись в кружок, и ели из котелков.
Школенко вскинул автомат и хотел дать по ним очередь, но рассудительно изменил решение. Он мог одной очередью не убить сразу всех, и ему предстояла бы неравная борьба.
Не торопясь, он стал изготовлять к бою противотанковую гранату. Противотанковую он выбрал потому, что расстояние было небольшое, а ударить она могла гуще. Он не торопился. Торопиться было незачем: цель была на виду. Он прочно уперся левой рукой в дно ямы, вцепился в землю так, чтобы рука не скользнула, и, приподнявшись, швырнул гранату. Она упала прямо посреди немцев.
Когда он увидел, что шестеро лежат неподвижно, а один, тот, который стоял у миномета, продолжает стоять около него, удивленно глядя на изуродованный осколком гранаты ствол, Школенко вскочил и, вплотную подойдя к немцу, не сводя с него глаз, знаком показал, чтоб тот отстегнул у себя парабеллум и бросил на землю. У немца дрожали руки, он долго отстегивал парабеллум и бросил его далеко от себя. Тогда Школенко, толкая немца перед собой, подошел с ним к пулемету. Пулемет был разряжен. Школенко знаком показал немцу, чтобы тот взвалил пулемет на плечи. Немец послушно нагнулся и поднял пулемет. Теперь у него были заняты обе руки.
|
|
|
Несмотря на серьезность положения, Школенко усмехнулся. Ему показалось забавным, что немец своими руками отнесет к нам свой пулемет.
Так они и пошли обратно – впереди немец со взваленным на плечи пулеметом, сзади Школенко. Немец шел медленно, спотыкаясь; он нс сопротивлялся, но, видимо, не терял надежды встретить кого‑нибудь, кто его выручит, и тянул время. Школенко, который все предыдущее делал неторопливо, теперь торопился. Чувство одиночества и страха, что ему каждую минуту из‑за любого куста могут выстрелить в спину, не было ему чуждо. Теперь ему хотелось скорее вернуться, и он нетерпеливо подталкивал немца в спину.
|
|
|
На командный пункт батальона Школенко добрался только после полудня. Там кроме капитана Кошелева сидел командир полка. Школенко в последний раз небрежно ткнул автоматом в спину немца и кратко сказал:
– Вот.
И только потом уже по всей форме доложил о своем прибытии.
Командир полка пожал ему руку, оглядел его с ног до головы и, еще раз крепко стиснув руку, отошел в сторону и о чем‑то заговорил с командиром батальона. Их разговор продолжался с минуту. Школенко молча стоял и ждал.
– Хорошо, – сказал командир полка. – Его задачу, – он кивнул на капитана Кошелева, – вы выполнили, теперь выполните мою. Вы должны узнать, где стоят их остальные минометы.
– Узнаю, – коротко сказал Школенко и добавил – Разрешите спросить: один пойду?
– Один, – сказал Кошелев.
– Ну что ж, – Школенко вскинул на плечо автомат.
– Сначала отдохните, – сказал командир полка, – а потом пойдете.
Школенко, подойдя к связистам, вытащил из сапога ложку и, пристроившись с котелком, стал есть щи. Он устал и был доволен, что ему дали передышку. Доев щи, свернул цигарку. Все утро не курил, курить было приятно, особенно в предчувствии того, что до вечера опять не придется курить. Потом сел и перемотал портянки. Ноги болели. Так он просидел примерно с полчаса, вскинул автомат и, уже не добавляя гранат, снова пошел в ту же сторону, что и утром.
Теперь он взял правее деревни и ближе к реке, прячась в росших по обочинам дороги кустах. Первый выстрел из миномета он услышал за пятьсот метров. Ползти пришлось по длинной лощине, пробираясь сквозь густой, царапавший руки и лицо орешник. Мины шли по направлению к Школенко и пролетали дальше. Он на минуту приостановился, мысленно представил себе траекторию полета и по звуку определил направление, откуда стреляли. После ореховой балки пришлось перевалить холмик, за которым начиналась лощина с густым лесом. Пока он прополз по ней еще двести метров, выстрелы прекратились. Последний из них был совсем близко.
Вдруг недалеко от Школенко во весь рост поднялся немец. Школенко притаился и пролежал минут десять. Когда немец исчез, Школенко через мелколесье дополз до большого куста. Из‑за куста были хорошо видны все три миномета, стоявшие в балке.
Школенко лег плашмя и вытащил бумагу, на которой он заранее решил начертить для точности, где именно стоят минометы. Но в ту секунду, когда он принял это решение, семеро немцев, стоявших у минометов, подошли друг к другу. Все вместе сели у ближнего к Школенко миномета, всего в восьми метрах от него. Только один остался поодаль и, лежа на боку на краю окопа, куда‑то звонил и, видно, никак не мог дозвониться по телефону.
То, что немцы подошли к нему так близко и все, за исключением одного, сидели вместе, толкнуло Школенко на смелый шаг.
Он должен был записать и начертить, потом доложить, потом артиллерия должна была попасть в эти минометы, – а между тем немцы сидели все рядом, а у него под рукой были гранаты. Решение родилось мгновенно, может быть, так мгновенно оттого, что только сегодня, в точно такой же обстановке, ему уже один раз повезло. Так или иначе, Школенко решил управиться с немцами сам.
Он лежа достал обе противотанковые гранаты, потом вытащил из кармана припасенную медную проволочку и обмотал ею гранаты. Теперь оставалось только кинуть. Школенко опять, как и в тот раз, крепко оперся рукой о землю, набрал поглубже воздух и бросил гранаты. Но гранаты были тяжелые – сразу две, а он с утра уже уморился: все‑таки это была вторая разведка за день. И когда он швырнул их, то они на полметра не долетели до немцев. Он это успел заметить, ложась на землю плашмя, а в следующую секунду его несильно ударило в плечо, и он, еще лежа, схватясь за плечо, почувствовал на пальцах кровь.
Он вскочил во весь рост, держа автомат на изготове. Взрыв был очень сильным, и немцы, как и в прошлый раз, лежали убитые, только на этот раз никто не остался на ногах, лежали все. Потом один, тот, который оставался у телефона, пошевелился. Школенко подошел к нему и тронул его ногой. Немец перевернулся, лежа на земле, поднял руки и заговорил, но что – в горячке Школенко не разобрал.
Рядом с немцем лежал телефон. Не рассчитывая его унести, Школенко ударил несколько раз сапогом и разбил его. Потом он оглянулся, придумывая, что делать с минометами. Неожиданно в двух десятках шагов от него в кустах сильно зашуршало. Прижав к животу автомат, Школенко пустил туда длинную очередь веером, но из кустов вместо немцев выскочил его хороший знакомый Сатаров, боец 2‑го батальона, несколько дней тому назад взятый в плен немцами. Сатаров стоял, обросший, босой, в одних кальсонах, и не своим голосом, полуоборотясь назад, кричал:
– Наши, наши пришли!
Вслед за ним из кустов вышли еще шестнадцать человек. Все такие же полуголые, обросшие и страшные, как Сатаров. Трое были окровавлены, одного из них поддерживали на руках.
– Ты стрелял? – спросил Сатаров.
– Я, – кивнул Школенко.
– Вот, поранил их, – показал Сатаров рукой на окровавленных людей. – А где же все?
– А я один, – ответил Школенко. – А вы тут что?
– Мы могилу себе рыли, – сказал Сатаров. – Нас двое автоматчиков стерегли. Они, как услышали взрыв – сразу побежали. А ты, значит, один?
– Один, – повторил Школенко и посмотрел на минометы. Времени терять было нельзя – вот первое, о чем он подумал в эту минуту. И следствием этой мысли было мгновенное решение. – Скорее минометы берите, – сказал он, – чего зря время проводите. Сейчас к своим пойдем.
Несколько человек взялись за минометы и взвалили их на себя, остальные повели раненых.
Теперь Школенко торопился уйти обратно еще больше, чем в первый раз, он еще сам не мог опомниться от своей удачи. Ему казалось, что вот‑вот, если протянуть время, вся эта удача сорвется. Он шел замыкающим, то и дело прислушиваясь и поворачиваясь с автоматом.
Он шел сзади вырученных им из плена и видел окровавленные тела раненых. «Хорошо, что еще не убил, – думал он. – А кто ж их знал, думал– немцы». И он вслух повторил это шедшему рядом с ним Сатарову:
– Не знал, думал – немцы.
– Конечно, – просто ответил Сатаров. – А то как же.
Между освобожденными красноармейцами, прихрамывая на одну ногу и держась за разбитую голову, шел пленный немец, тот, что лежал у телефона. Он шел, сжимая голову руками и изредка стонал, с ужасом оглядываясь на шедших рядом с ним полуголых окровавленных людей. Пять минут назад они копали себе могилу, теперь он их боялся, как оживших мертвецов, боялся, кажется, больше, чем самого Школенко.
Через полтора часа они дошли до батальона. Школенко отрапортовал и, выслушав благодарность капитана, отошел на пять шагов и ничком лег на землю.
Усталость сразу навалилась на него. Открытыми глазами он смотрел на травинки, росшие около, и казалось странным, что все это было и кончилось, а он вот живет, и кругом растет трава, и все кругом такое же, как было утром.
Солнце закатывается за степью, оно красное и пыльное, и мгновенная южная темнота начинает ползти со всех сторон.
Школенко долго смотрит кругом на вечернюю степь, и на лице его появляется горькое выражение.
– Что смотрите? – спрашиваю я.
– Смотрю, куда докатил он нас, – далеко он нас допятил.
…Окопами изрыты степи, высятся над ними холмы блиндажей, ревут минометные залпы. Безыменна еще эта земля вокруг Сталинграда.
Но когда‑то ведь и слово «Бородино» знали только в Можайском уезде, оно было уездным словом. А потом за один день стало всенародным…
К. Новоспасский
Гаубичная батарея
После долгих блужданий по неизвестным ночным дорогам вражеского тыла гаубичная батарея подходила к линии фронта. Без карт и радиосвязи артиллеристы двигались на восток. Им приходилось колесить вокруг одних и тех же сел, по одним и тем же полям. Не раз у комбата, старшего лейтенанта Агренкова, рождалось дерзкое желание – прямой наводкой встретить танки врага, ударить по бортам и на этом, быть может, конец.
Но комбат не мог пойти на такой шаг. Во время ночных маршей он однажды пристроился со своими машинами к немецкой колонне и, проскочив десяток километров к фронту, к утру свернул на проселочную дорогу и затерялся в июльских полях.
И вот фронт недалеко. Зарево пожаров освещало застывшие в небе облака, ракеты узорили красноватую мглу разноцветными огнями, вышину прошивали трассирующие пули.
Выстрелов не слышно, но на батарее было понятно, что там, под этими огнями, – передний край, линия борьбы двух армий, двух миров.
Светало. За полосой пшеницы артиллеристы увидели широкий скошенный луг, заставленный стожками сена. Агренков вышел из машины, позвал к себе сержантов – командиров орудий.
– На лугу будем дневать, – сказал он. – Лесок да балочку, конечно, найти можно, но туда и немец норовит, а тут место открытое.
– На последнюю дневку? – спросил сержант Хвастанцев.
– Да, на последнюю.
Орудия развернули в сторону дороги. Гаубицы и машины укрыли сеном, по‑хозяйски причесали стожки, и на лугу опустело.
Расчет сержанта Хвастанцева укрылся в одном стожке с ячейкой управления батареи. Наводчик Бабичев принес откуда‑то молодой тополек и привалил им копну, чтобы случайный вихрь не раскидал пухлого сена. Все замерло, и только дозорные ползком пробирались на посты, да шуршало сено под бойцами, маскировавшими орудия. В расчетах все были на боевых местах: наводчики – у панорам, заряжающие – у замков орудий, снарядные – у ящиков с боеприпасами.
Сержант Тасеев, скинув гимнастерку, ушел на разведку. Сержант Петраковский, командир отделения связи, склонился над разобранной радиостанцией и проклинал немецкую пулю.
– Сам виноват, что в запасе у тебя ничего нет, – сказал сержант Хвастанцев. – Нечего пулю винить, на то она и немецкая.
В успех Петраковского никто не верил – все ждали разведчика Тасеева. «Что он скажет? Что принесет?» Время шло, а разведчик не возвращался.
Над лугом шумным ветром пролетела стая молодых скворцов. Порезвясь в воздухе, она опустилась на стожок, обсыпала молодой тополь. Скворцы шумели неумело. Потом неожиданно смолкли.
Агренков, боясь спугнуть птиц, прикрыл глаза. Повеселели солдаты, в них появилось что‑то ребяческое. Простым, чистым повеяло на них. Птицы вели себя настороженно, и казалось, вот‑вот улетят.
Хвастанцев осторожно схватил комелек тополя.
– Сейчас турну, не выдерживает сердце голубятника, – прошептал Хвастанцев, но Агренков поднял палец и погрозил сержанту. А наводчик Бабичев восторгался:
– Вот это маскировка. Даже птицы не заметили.
Птицы принесли людям и забытье, и воспоминание о родных местах, и ощущение близости дома, хотя у каждого он был далеко.
«У всех ли у нас есть дом, – думал Агренков. – Птицы милые, послать бы вас в родной край с приветом».
Хвастанцев резко тряхнул тополек – и птицы взмыли в небо.
– Ух ты. Пошли, пошли…
Скворцы долго кружились над лугом, но больше не решались опуститься. Вот они высоко‑высоко поднялись над землей и серым облачком потянули к селу, за околицей которого стояли ветряные мельницы.
Батарейцы переползли к комбату и, прислонясь к стожку, молчаливо расселись.
– Смотрел я на птиц, товарищ комбат, и вспомнил старую солдатскую песню, – заговорил Хвастанцев. – Разрешите спеть? – И он негромко затянул:
Не вейтеся, чайки, над морем…
Бабичев и Петраковский подхватили песню сурово и печально:
Вам некуда, бедные, сесть…
И дружно, лишая песню грусти, тихо запели все:
Летите в страну дорогую,
Несите печальную весть…
– Сильная песня, глубокая, – передохнув, сказал Хвастанцев.
…А тут, во лесах августовских,
Наш полк весь врагом окружен.
Патроны у нас на исходе.
И помощи нечего ждать…
Артиллеристы пели вполголоса, вслушиваясь в смысл песни, стараясь представить неизвестные августовские леса, неизвестных русских солдат, решивших умереть, но не сдаться врагу. Пели и заглядывали друг другу в глаза, словно спрашивая: «Как, товарищ, ты чувствуешь себя?»
Патроны у нас на исходе,
И помощи нечего ждать…
Но батарейцы не ждали помощи. И в песне было правильным одно: суровая правда, какую высказали люди, готовясь к последнему бою.
…Сержант Тасеев, скрываясь в подсолнечнике, пробирался вдоль дороги. Он часто останавливался, раздвигая лопушистые листья, и, вглядываясь вдаль, ко всему прислушивался. Ему то и дело попадались круговины земли, опаленной разрывами мин, перебитые стебли подсолнечников, не успевшие завянуть. Кругом были видны следы боя. Пытаясь понять, когда это было, Тасеев поднял с пашни оторванный лепесток подсолнечника, понюхал. «Бой был недавно, но когда?»
Тасеев вышел к дороге. Впереди – тихое поле, а за ним, под горою – село. Там‑то должны знать, что и как. Тасеев хотел было снова скрыться в подсолнухи и оттуда продолжать разведку. Но вдруг он почувствовал какую‑то неловкость, что‑то задерживало его у дороги. Он тревожно стал озираться. И вот тебе: шагах в десяти лежал боец и медленно тянулся рукой к автомату. Приглядевшись к сержанту, он убрал руку под окровавленную голову.
– Браток…
Голос был слаб, а взгляд – настойчивый и зовущий.
Тасеев присел к раненому, поднял его голову и подсунул под нее свою пилотку.
– Наши‑то, наверно, отошли к Перелазовской, – сказал он. – Вчера это было под вечер. Укрой меня, где погуще, а сам ступай. Мне на родной земле не страшно…
– Сам знаю, молчи. – Тасеев оторвал рукав нательной рубахи и забинтовал раненому голову.
– Идти можешь?
– Это куда же?
Появление раненого на батарее подняло всех на ноги. К стожку сена, где разместилась ячейка управления связи, ползком пробирались командиры орудий Жуков и Романенко, пришел артмастер старшина Шальнев.
Степной ветер доносил глухой гул артиллерии.
Комбат раздумывал только над одним: «Где прорываться? Где слабое место у противника? Немцы вряд ли создали позиционную оборону. Значит, нужно нащупать стыки в их боевых порядках и любой ценой прорваться».
Впереди, под крутой лесистой высотой, на берегу реки, лежало село; объехать его на машинах нельзя. Взять в сторону, к сторожевым курганам – попадешь прямо на выстрелы. Село манило к себе тишиной своей. Агренков знал цену коварной тишины и не допускал мысли, что немцы оставят село незащищенным.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 66; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!