Черные дни гитлеровской армии 11 страница
«Сеня, – читает он, – ты, конечно, помнишь хутор Терновой, где в октябре наша рота держала рубеж. Восьмого октября прибыли мы с тобой на фронт южнее Сталинграда, и в этот же день приняли боевое крещение. Не забыл ты еще наш окоп, на окраине хутора у развилки дорог? Мы оставили его, когда фашисты обошли нас с тыла. И вот мы вновь вернулись в те места, отвоевали их. 26 декабря наш батальон занял хутор Терновой, и я, Сеня, нашел свой окоп. Он был занесен снегом, но я сразу узнал его. Спустился вниз, очистил окоп от снега. Прислонился к холодной земляной стене и долго вспоминал, как жили‑были в окопе, мы, четверо товарищей: ты, Савва Мазан, Коля Петренко и я.
Девять дней и ночей держали мы здесь оборону. Ночи тогда были темные, холодные, дождливые. Мы почти не спали, мокрые, дрогли под дождем. Вода стекала в окоп, и мы касками вычерпывали ее. А немцы лезли и лезли… Трудно было, ох как тяжело! Но ведь мы не падали духом, правда, Сеня? И одного только боялись больше всего на свете – как бы раненными в плен не попасть.
Не забыл ты тот день, когда вчетвером отбивали мы атаку неприятельских автоматчиков? Они подошли совсем близко и были перед нами, как на ладошке. Долго обстреливали автоматчики наш окоп, но земля надежнее брони защищала нас от их пуль. А как чесанул тогда их наш дружный окоп!
Сеня, дружище мой, все вспоминал я, стоя в старом нашем окопе: как спасались от холода, тесно прижавшись друг к другу, как по‑братски делились куревом и как по очереди ползли к кухне за харчами. И особенно ясно помню тот день, когда прошел через наш окоп неприятельский танк и погиб наш дружок Коля Петренко. Он умирал на наших руках, и мы удивлялись после, почему перед смертью не вспомнил Коля родных, жену свою из Камышина, про которую часто рассказывал, а сказал только: „Передайте командиру, ребята, что погиб я с честью“.
|
|
|
Жалея друга, мы плакали, не стыдясь слез. И злость к врагу душила нас. А потом тебя ранили, я перевязывал твою голову, и по пальцам моим текла твоя кровь. Ночью тебя вынесли из окопа санитары, и мы остались вдвоем с Мазаном.
Знаешь, Сеня, что я нашел в окопе нашем: в куче стреляных гильз, вмерзших в снег? Зажигалку Коли Петренко. Как она выручала нас в дождливые дни, когда не было на нас ни одной сухой нитки! Держу я холодную зажигалку, и в глазах у меня Коля Петренко стоит. И слышу я его певучий голос: „Закурим, ребята, чтобы дома не журились…“
Сел я на мерзлую землю, задумался и вижу перед собой друзей боевых, словно тут рядом они, словно опять все мы вместе. Эх, Сеня, поверишь, так дорог мне этот окоп наш, словно дом родной…»
Письмо друга точно обожгло сердце Михеева. Он вертел письмо в руках, и перед глазами раненого стоял далекий, занесенный снегом окоп на окраине степного хутора, а в окопе душевный друг Петя Вершинин, широкой отважной души человек, никогда не падающий духом – храбрый солдат.
|
|
|
– Нашел Петька наш окоп, – шептал растроганный Михеев. – Нашел!..
И со всей силой охватило раненого острое желание увидеть свой окоп, этот священный рубеж, на котором он защищал Родину, поцеловать клочок земли, на котором он дни и ночи мок под дождем, мерз, страдал, бился с врагом…
Побег
Герой Советского Союза Владимир Лавриненков, участник многих воздушных боев под Сталинградом, сбивший около тридцати вражеских самолетов, после одного боевого вылета не вернулся на аэродром.
Летчики, с которыми патрулировал Лавриненков, прикрывая наступление наших войск, видели, как он атаковал «Фокке‑Вульф‑189», настиг его, вошел за ним в пике, таранил фашиста и выпрыгнул с парашютом над территорией, занятой противником. Летчики видели, как к месту приземления их товарища бежали десятки немцев, отчаянно жестикулировавших и что‑то кричавших.
Судьба Лавриненкова горячо волновала всех его друзей, сослуживцев. Возвращаясь из очередного полета, они каждый раз вспоминали Володю– веселого смоленского парня, талантливого летчика‑истребителя. Что случилось с ним? Остался ли он жив или убит?
|
|
|
Расскажем все по порядку. После тарана самолета «Фокке‑Вульф‑189» Лавриненков открыл колпак и выбросился из кабины.
Только начал подтягивать лямки открывающегося парашюта, – уже земля. Летчик упал и сразу потерял сознание.
Лавриненков пришел в себя от сильного удара в плечо. Как сквозь сон он услышал немецкую речь.
Когда летчик открыл глаза, он увидел вокруг себя толпу вражеских солдат. Один отстегивал его парашют, другой шарил по карманам, третий замахнулся на него прикладом винтовки. Но в эту секунду над ними проревел мотор, и низко над землей промчался советский истребитель, хлеща из пулемета. Немцы упали на землю, но через минуту вновь обступили летчика. Тот, кто обыскивал его, долго вчитывался в какой‑то листок бумаги.
– О‑о! Руссише ас! – сказал он.
Лавриненков вспоминал, что в карманах у него не было никаких документов, кроме продовольственного аттестата, в котором было написано, что он – старший лейтенант гвардейского авиаполка – Герой Советского Союза.
«Попал, как курица в суп!» – мелькнуло в голове Лавриненкова.
|
|
|
Летчика посадили в мотоцикл и увезли в деревню. Он лежал возле хаты на ящиках из‑под снарядов. Возле него стоял немецкий офицер.
– Как же вас сбили? – спросил его гитлеровец на чистом русском языке.
Лавриненков отвернулся: «Не скажу ни слова, буду молчать».
– Коммунист? – вновь спросил офицер, не дождавшись ответа на первый вопрос.
«Нет, не буду молчать, – подумал вновь летчик. – Еще подумают, что струсил».
Он повернулся к гитлеровцу и твердо ответил:
– Да, коммунист!
Офицер предложил ему сигарету. Лавриненков отказался. У него был свой табак. Он вытащил кисет, вытер кисетом кровь с разбитого лица и закурил.
– Мы вас повезем в Германию, – искоса поглядывая на летчика, сказал офицер.
– Мечтал всю жизнь, – иронически усмехнулся Лавриненков. – Можете не возить, расстреляйте здесь.
– О, нет, – ответил офицер, – такого знаменитого летчика можно не спешить расстреливать.
Лавриненков понял, почему его не бьют и почему так вежлив с ним офицер. На него смотрят, как на богатую добычу, которую надо беречь до поры до времени.
Офицер ушел в избу. В нескольких шагах от летчика за плетнем стояли женщины, ребятишки.
– Скоро придут наши? – шепотом спросила одна крестьянка.
Летчик приподнялся, сел.
– Дней через пять, – убежденно ответил он.
У него было что‑то отбито в груди, он кашлял кровью. Его вновь посадили на мотоцикл и куда‑то повезли. Мотоцикл подскакивал на кочках, и у летчика кровь шла из горла.
Поздно вечером пленника вызвали на допрос.
– Вы находитесь в штабе воздушного корпуса, – сказал ему офицер‑переводчик.
– Сожалею, что раньше не знал вашего адреса, – дерзко ответил летчик.
– Много ли у вас самолетов в вашем полку? – продолжал допрос офицер, делая вид, что не замечает иронии.
Лавриненков насторожился. Он почувствовал, что начинается столкновение с вражеской разведкой.
– Достаточно.
– Сколько вы лично сбили самолетов?
– Много, – ответил Лавриненков.
Силы покидали его. Переводчик предложил ему присесть, но он отказался. Допрос был прерван. Пленного отвели в другую избу, где он лег на пол, но не мог уснуть, хотя и был смертельно усталым. Он смотрел в окно. Возле избы стояли два солдата‑охранника. Мысль, что он, советский офицер, находится в плену, наполняла его сердце яростью. «Как вырваться из плена?» Он лежал и думал о друзьях, которые сейчас вернулись из полета и в шумной офицерской столовой горячо обсуждают итоги боевого дня. Наверно, говорят о нем, о Володе Лавриненкове, строят различные предположения. Он вспомнил родной Смоленск, меньшего брата, своего любимца, который как бы смотрел на него сейчас с укоризной: «Как же это, ты, Володя? Герой, а в плен попался!»
Мысль о побеге не давала покою. Но что можно сделать?
Утром ему дали скудный завтрак – какую‑то бурду и ломтик хлеба. Потом посадили в кузов грузовика, и офицер оказал:
– Если будешь выскакивать из машины, – застрелю.
Выскакивать было бы безумием; два конвоира сидели рядом, держали винтовки наготове.
Вскоре Лавриненкова привезли в город и запихнули в тесную камеру с железными решетками. Грязные стены ее были испещрены надписями вдоль и поперек. Лавриненков прочитал: «Здесь ожидал своей судьбы капитан С.» Он отломил кусочек известки и написал внизу: «Влад. Лаври.» Вечером его посетил в этой камере «гость» – здоровенный детина с ободранной физиономией. Это был летчик той самой «рамы», которую атаковал Лавриненков. Оказалось, что килем своей машины советский летчик отрубил стабилизатор «рамы», а пулеметным очередями убил ее штурмана и перебил руку стрелку. Ободранная рожа пилота – не в счет.
– Машина моя капут, – сказал немец.
– Очень хорошо, – ядовито ответил Лавриненков и замолчал. Ему было досадно: он сбил не один десяток и вот споткнулся на таком толстомордом дураке. «Интересно, зачем ко мне прислали этого олуха?» – подумал он.
Наутро его и еще двух раненых советских бойцов посадили в самолет.
«Неужто в Берлин? – с тревогой думал Лавриненков. – Если так, нужно немедленно действовать, до перелета границы убить пилота и охрану, овладеть штурвалом…»
Но самолет пошел на посадку очень скоро. Кажется, Днепродзержинск. Здесь Лавриненкова втолкнули в коридор полуразбитого дома с земляным полом, где валялись военнопленные – в грязи, полуголые, в нижнем белье. Летчика и двух бойцов поместили отдельно, в угол, хотя кормили так же плохо, как и других.
Лавриненков приглядывался к своим новым знакомым и, убедившись, что это свои, предложил несколько планов побега. Можно, например, связать одеяла и спуститься через окно. Молодой Карюкин, белокурый уральский парень, который тоже терзался мыслью о побеге, горячо поддерживал его план. Но третий товарищ был серьезно ранен. План отпал. Предлагался другой: убить часового и перерезать охрану в караулке. Но этот план был неосуществим.
Советского летчика вновь вызвали на допрос. За столом сидели два офицера из воздушной разведки – один седой, другой помоложе.
– A‑а, попалась, птичка! – встретил его возгласом молодой офицер.
Лавриненкову предложили стул. Он сел, внутренне настороженный. «Не знаю, не читал, нет, не знаю», – отвечал он на все вопросы. Неожиданно разговор перешел на политические темы.
– За что вы воюете?
– За свою землю, за свою Родину.
– Как вы думаете, кто победит?
– Победим мы, – спокойно ответил летчик.
– Почему вы так думаете?
– Все у нас так думают. Весь народ, которому вы причинили столько горя…
Офицеры слушали молча.
– Но немецкая армия непобедима.
– Вот в это вы сами давно уже не верите…
– Этого молодца надо показать в Берлине, – сказал молодой офицер по‑русски пожилому. Потом они заговорили по‑немецки, и в разговоре несколько раз были повторены слова «Берлин» и «ас».
Лавриненков понял, что его хотят показать в Берлине, как своего рода живой трофей.
Вечером летчика и его двух товарищей немцы посадили в поезд на маленькой станции возле Днепродзержинска. Пленных сопровождали два офицера с бесчисленным количеством чемоданов и мешков. В вагоне было тесно: ехали интенданты и офицеры всех рангов, заводчики, торговцы, гестаповцы – подальше от приближающегося фронта. Солдаты подтаскивали к вагонам тяжелый багаж.
Лавриненков с тайной радостью наблюдал эту картину немецкого отступления. Освоившись в купе, он внимательно осмотрелся кругом. В купе было две двери, открывавшиеся в обе стороны. Стоя у двери, он осторожно пробовал ногой, туго ли она закрывается. Оба офицера сидели за столиком. Заняв купе, они расположились по‑домашнему: попивали коньяк, закусывали, оживленно разговаривали, изредка поглядывали на пленников. Лавриненков шепотом сказал своим товарищам:
– Бежать надо сегодня. Завтра будет труднее, – будем уже в Германии.
На остановке, когда оба офицера вышли на перрон прогуляться, он досказал:
– Часам к девяти будет подъем, надо подниматься в гору. Прыгаем: я с Карюкиным в одну дверь, а вы, Королев, – в другую.
Уже стемнело. Укачивая пассажиров, поезд шел со средней скоростью. Пленные притворились спящими. Лавриненков даже сладко всхрапывал. Но он настороженно вслушивался в равномерный стук колес и в толчки на стыках, по которым можно определить скорость движения. Полуоткрыв глаза, он посматривал украдкой на немцев. Вот поезд немного замедлил ход, пошел в гору. Пора!
Лавриненков тихо толкнул плечом товарища, протянул ногу, нажал ногой дверь. Сразу вскочил и повернул ручку. Дверь распахнулась, и он прыгнул, словно провалился в прохладную темноту ночи. За ним прыгнул Карюкин.
Они упали под насыпь. Сначала не почувствовали боли от удара о землю, хотя Карюкин, как оказалось после, вывернул руку, а Лавриненков сильно поцарапался. Они услышали выстрелы, которые заглушали грохот поезда, скрывавшегося в темноте сентябрьской ночи.
Но где же третий? Видно, он не успел открыть вторую дверь и его схватили. Освободившиеся пленники вскочили на ноги и побежали.
Они бежали почти всю ночь. Под утро нашли копну сена и, вырыв в ней нору, переспали. Утром увидели в поле пожилого дядьку, который копался в кукурузе. Посоветовавшись, решили подойти.
– Эй, дядька!..
Дядька испугался, но, оглянувшись вокруг и не видя ничего подозрительного, успокоился. Беглецы уговорили его достать им какую‑нибудь рваную одежонку, и принести поесть. Через час дядька вернулся и притащил целый мешок с барахлом.
– Идите, хлопцы, сюда, – показал он рукой. – Народ не выдаст, только полицаев остерегайтесь. В больших селах на ночлег не оставайтесь.
Поблагодарив дядьку, беглецы двинулись в путь. Шесть дней они шли, держа курс на Полтаву. Лавриненков рассчитывал, что это самый короткий путь к линии фронта. Подошли к Днепру, и старик‑лодочник, поняв все с полуслова, перевез их на левый берег.
– Идите в Комаровку, – сказал он. – Там полицаев нет.
Лавриненков уже не мог идти. На ногах у него вздулись мозоли, и, пройдя от берега метров двести, он упал. Карюкин уволок его в кусты. С большим трудом добрались они до Комаровки.
Иван Семенович Шевченко, старик крестьянин, укрыл их в лесу. Ночевали в стогу соломы. Старуха хозяйка прорезала мозоли на ногах Лавриненкова, помазала какой‑то мазью, перевязала тряпкой.
– Партизаны тут есть? – спросили они у деда.
Дед отвечал уклончиво, а потом посоветовал:
– Идите на Бахмач. Направо в лесок ходят подводы, шагайте по следу.
Распрощались со стариками. Полчаса они шли по следам колес, пока не наткнулись на патруль. Их повели к командиру партизанского отряда.
Несколько дней оба отдыхали, набирались сил. А вскоре вместе с партизанами вышли на боевую операцию. В округе появилась рота фашистских факельщиков. Партизаны перебили большую их часть. Потом Лавриненков и его товарищи вместе с партизанами взрывали мосты, топили баржи с хлебом на Днепре, отбивали гурты скота, угоняемого оккупантами, освобождали пленных советских людей, подрывали машины, обстреливали вражеские обозы. В одной из схваток с оккупантами погиб Карюкин. Он застрелил четырех гитлеровцев, но не заметил пятого, который сидел в кузове машины, и тот срезал храброго партизана очередью из автомата. Партизаны похоронили Карюкина под высоким дубом в лесу.
Когда партизанский отряд имени Чапаева соединился с Красной Армией, командир отряда Иван Кузьмич Примак, старый партизан, обнял уже обросшего бородой Лавриненкова и сказал:
– Ну, сокол, повоевал с партизанами, теперь дай фашистам жару с неба.
А еще через несколько дней прошедшего сквозь огни и воды Лавриненкова, восторженно душили в объятиях его старые друзья – летчики‑истребители.
– Ох, ребята, и повоюю же я теперь! – сказал им Лавриненков.
С. Алексеев
Рассказы о Сталинграде
«Гвоздильный завод»
Бои шли на улицах Сталинграда. Недалеко от вокзала, в подвале одного из домов, солдаты обнаружили склад с гвоздями. «Гвоздильный завод» – называли солдаты дом.
Вместе с другими сражалась группа солдат во главе с младшим лейтенантом Колегановым. Не все здание находилось у советских воинов. Часть – у фашистов. Глухая стена разделяла две половины.
Стреляют бойцы из окон. Ведут огонь на три стороны. Четвертая – и есть та глухая стена, которая отделяет их от фашистов. Спокойны солдаты за эту сторону. Стена кирпичная, толстая, ни окон, ни дверей нет. Хорошо за плечами такую опору чувствовать.
Среди солдат – Василий Кутейкин. И ему хорошо оттого, что стена защищает сзади.
И вдруг от страшного взрыва качнулся дом. Это фашисты подорвали глухую стену. Едва улеглась пыль – показался огромный проем в стене. Только рассмотрели его бойцы, как оттуда, с фашистской стороны, полетели в советских солдат гранаты.
Вот уже первая с шумом коснулась пола. Вот сейчас последует взрыв. Упала граната рядом с Кутейкиным. Солдат побледнел, зажмурился. Было простился с жизнью. Ждет, а взрыва все нет. Приоткрыл он глаза. Видит, схватил младший лейтенант Колеганов гранату, размахнулся и бросил назад в проем, то есть фашистам. Там и раздался взрыв.
Улыбнулся Кутейкин. Полегчало на сердце.
И вдруг видит – вторая летит граната. И снова прямо к нему, к Кутейкину. Вновь побледнел солдат, снова зажмурился. Ждет он бесславной смерти. «Раз, два, три», – про себя считает. А взрыва все нет. Открыл Кутейкин глаза – взрыва нет и гранаты нет. Это рядовой Кожушко, по примеру младшего лейтенанта Колеганова, схватил гранату и тоже бросил к фашистам.
Удачлив Кутейкин. Милует черт солдата.
Посмотрел Кутейкин на младшего лейтенанта Колеганова, на рядового Кожушко. И вдруг ушла из сердца минутная робость. Неловко бойцу за себя. Сожалеет, что это Кожушко, а не он подхватил гранату. Даже желает, чтобы полетела еще одна. Смотрит, и вправду летит граната.
– Моя! – закричал Кутейкин.
Бросился ей навстречу:
– Не подходи – моя!
Схватил гранату и тут же ее туда – к фашистам за стену.
Секундой позже подвиг Колеганова, Кожушко и Кутейкина повторили старшина Кувшинов и рядовой Пересветов.
Подбежали затем солдаты к проему. Открыли огонь из винтовок и автоматов. Когда закончился бой и утихли выстрелы, подошли, заглянули бойцы в проем.
Там, громоздясь один на другом, валялись десятки фашистских трупов.
– Да, нагвоздили, – произнес младший лейтенант Колеганов.
Улыбнулись солдаты:
– Так ведь «гвоздильный завод».
Много в Сталинграде таких заводов. Что ни дом, то «завод гвоздильный».
Злая фамилия
Стеснялся солдат своей фамилии. Не повезло ему при рождении. Трусов его фамилия.
Время военное. Фамилия – броская.
Уже в военкомате, когда призывали солдата в армию – первый вопрос:
– Фамилия?
– Трусов.
– Как, как?
– Трусов.
– Д‑да, – протянули работники военкомата.
Попал боец в роту.
– Как фамилия?
– Рядовой Трусов?
– Как, как?
– Рядовой Трусов.
– Н‑да, – протянул командир.
Много бед от фамилии принял солдат. Кругом шутки да прибаутки:
– Видать, твой прадед в героях не был.
– В обоз при такой фамилии!
Привезут полевую почту. Соберутся солдаты в круг. Идет раздача прибывших писем. Называют фамилии:
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 59; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!