Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 22 страница
Нияз сказал, что новый транспорт подадут не сразу, что уже садится солнце и им следует здесь заночевать. Он добавил также, что снял на постоялом дворе комнату и узнал о том, что при желании тут можно задешево приобрести верховых лошадей и тем самым избавить себя от хлопот, связанных с дак‑гари.
– Когда людей ждет работа, им лучше путешествовать без попутчиков, – сказал Нияз. Его смуглое лицо оставалось бесстрастным. – В деревне у меня есть один приятель. В свое время я оказал этому человеку одну небольшую услугу. Когда я ехал на юг, то остановился у него в доме на ночлег. Думаю, он поможет нам найти верховых лошадей.
Алекс молча кивнул и вошел в комнату, находившуюся в самом конце длинной веранды. Там стоял его чемодан, и уже была приготовлена ему постель. Со времени своей высадки в Индии у Алекса практически не было возможности нормально поговорить наедине с Ниязом. Гостиница в Калькутте была до отказа забита народом, и он вынужден был делить свой номер с другим офицером.
Нияз был пенджабским мусульманином и происходил из одного местечка, которое было немного севернее Карнала. Они с Алексом были одногодки. Нияз родился в семье преуспевающего землевладельца, обладавшего определенным влиянием. Сестры Нияза были выданы замуж далеко от отчего дома, таким образом, он имел родственников почти в половине всех провинций Индии. Нияз служил в полку вместе с Алексом Рэнделлом, сражался с ним плечом к плечу при Мудки, а затем при Ферозешахе. В бою при Мудки под Алексом зарубили его лошадь. Это сделал раненый сикх. Атака противника была неожиданной и заставила замолчать стволы Кальсы. В самую отчаянную минуту к Алексу подскочил Нияз, приподнялся в стременах и каким‑то чудом сумел выдернуть его из седла под заваливающейся лошадью. Нияз посадил Алекса на свою лошадь, а сам спрыгнул на землю и, держась рукой за кожаный ремешок стремени, продолжал биться рядом со спасенным товарищем. Рубка была страшная. То и дело Нияз орал безумным голосом клик атакующих:
|
|
|
– Шабаш, байан! Дауро! Дауро! (Хорошая работа, братья! Марш! Марш!)
Спустя четыре дня при Ферозешахе Алексу довелось оплатить свой долг… Нияз рухнул на землю с пулей, пробившей грудь. Под Алексом убили лошадь. Он подбежал к раненому другу и своим клинком защищал его от наседавших сикхов. С тех пор Нияз по‑настоящему привязался к Алексу, стал его ординарцем и телохранителем. А когда Алекса перевели на особую службу, он употребил все свое влияние и добился того, что Ниязу разрешили остаться рядом с ним. В прошлом году Ниязу был предоставлен долгосрочный отпуск. Уезжая в Европу, Алекс оставил ему некоторые неофициальные распоряжения, будучи уверенным в том, что Ниязу будет вполне по силам позаботиться об их выполнении.
|
|
|
…Слуга‑бездельник так и продолжал валяться на веранде. Тень его, отбрасываемая заходящим солнцем, не шевелилась. Алекс, глядя на нее, задумчиво проговорил:
– Принеси мое ружье. Здесь, наверное, полно перепелов и куропаток. Меня окончательно выбила из равновесия эта идиотская тряска на дак‑гари. Необходимо размяться.
Нияз понимающе улыбнулся и ушел. Он позвал повара и сообщил ему о том, что сахиб[18] желает пойти поохотиться, а потом вернется к ужину. И не дай Бог, еда ему не понравится. Тогда, мол, Ниязу придется познакомиться с поваром поближе…
Алекс сбежал по мелким каменным ступенькам веранды и медленно стал пересекать рощу манговых деревьев, которая раскинулась по левую сторону от постоялого двора. Меж стволами пробивались пыльно‑золотистые лучи заходящего солнца; в густой листве щебетали и ссорились обезьяны. За рощей открывалась относительно открытая местность: поля с маисом и сахарным тростником были уже засеяны, за ними виднелись пастбища. Вдали можно было различить блеск воды, который указывал на то, что, если не полениться пройти еще вперед, можно выйти к джилю[19], на котором, возможно, водятся разные птицы. За озером стелилась до самого горизонта равнина.
|
|
|
Земля в манговой роще была задубелой и сухой. Повсюду она была заляпана пометом зеленых голубей. Теплый луч вечернего солнца раздвигал лесную тень и освещал каменную плиту, на которой был вырезан лингам – древний восточный символ плодородия. Плита опиралась о ствол толстого дерева. Святой знак был выкрашен в красное, и перед ним на земле были разложены подношения. Весьма скромные дары: пригоршня сухого зерна, букет цветов‑бархатцев, нитка красных бус и кусочек чуппатти[20]. Две маленькие полосатые белочки ссорились из‑за куска чуппатти, а зерно клевали семь «сестричек» – серо‑коричневые, мало примечательные птички, которые всегда жили небольшими стайками и почему‑то напоминали нервических старых дев.
Алекс приостановился и стал с интересом рассматривать священный символ. В самой находке не было ничего удивительного, ибо он знал, что вся Индия завалена таким добром. Его удивили подношения. Цветы еще не увяли, да и зерно и чуппатти были положены, видимо, сравнительно недавно, иначе от них давно бы уже ничего не осталось, учитывая активность лесных обитателей. В то же время Алекс не мог понять, кто положил эти скромные дары к камню в такой час. Жители деревни? Маловероятно. У крестьян нынче в самом разгаре сельская страда. Внимание священным знакам они могут уделять лишь поздним вечером или ранним утром, когда землепашцы и пастухи идут на работу или возвращаются с нее.
|
|
|
Из состояния задумчивости Алекса вывел звук шагов за спиной. Он обернулся и увидел Нияза, который нес дробовик и наполненный патронташ. Нияз бросил быстрый взгляд на раскрашенную красным эмблему Махадео и весело воскликнул:
– Ох уже мне эти незаконнорожденные нечестивцы! – Он плюнул перед собой и показал большим пальцем себе через плечо, указывая в сторону постоялого двора, откуда он только что появился. – Подношения принесли кучеры двух дак‑гари и тот бездельник, который правил эккой. Здесь было, разумеется, и послание, но его что‑то не видно… Вот их следы, смотри!
На сухой земле не отпечаталось человеческих следов, но день был безветренный, поэтому пыль, ветки и опавшая листва лежали неподвижно и там, где их разгребли, становилось ясно, что проходил человек. Более того, можно было догадаться, что этот человек пришел со стороны пастбища и открытой равнины, а потом туда же вернулся.
Нияз медленно шел по следу до тех пор, пока не вышел на опушку рощи. Повернувшись к Алексу, он сказал:
– Тут он повернул обратно в деревню. А послание… Его запихивают в тесто для чуппатти и пекут вместе с ним, чтобы, таким образом, получше спрятать. Старый трюк. Впрочем… кучер экки ведь мусульманин, а не индуист.
Алекс молча кивнул и повернулся лицом к равнине. Прищурив глаза, он стал смотреть на заходящее солнце. Над головой послышался звук куропатки, и он потянулся за ружьем. Алекс был отличным стрелком. К тому времени, когда они подошли к берегу заболоченного озерца, в руках Нияза было уже больше полдюжины тушек пернатых. Мелководный джиль был окружен со всех сторон густым камышом, островками слоновьей травы. Невдалеке стояло несколько пальм, на которых почти не было листвы. На фоне яркого заката они походили на старые метловища.
Алекс прошел по узкой каменистой косе, которая врезалась в джиль, опустился на кочку сухой травы спиной к воде и, достав из кармана листочки бумаги и щепоть табака, ловко свернул две самокрутки. Этому искусству он научился во время Крымской кампании. Покончив с этим, он передал одну самокрутку Ниязу, присевшему рядом.
Нияз зажег серную спичку о каблук своего башмака, и они закурили, медленно выпуская изо рта после каждой затяжки порцию дыма. Сгоревшая спичка полетела в спокойную, как зеркало, воду.
– Здесь нас точно никто не подслушает, – одобрительно заметил Нияз. – И никто к воде не подойдет незамеченным. Со спины – озеро. Приблизиться можно только по берегу, но на берег мы как раз смотрим. Хорошее местечко, ничего не скажешь.
Он сделал сильную затяжку, глубоко забрал дым в легкие и медленно выпустил его через ноздри. Вечер был очень теплый и спокойный. Время от времени они слышали только слабый плеск воды в десятке ярдов от себя, когда бока заходящему солнцу хотела подставить какая‑нибудь проворная рыбешка, кряканье речных птиц в камышах да шелест небольшой змеи, которая прокладывала себе дорогу в сухой траве.
Алекс многому научился у Востока, в частности, терпению. Он сидел молча, расслабившись, наблюдая за тем, как удлиняются вечерние тени, как спокойно поднимается в неподвижном воздухе дым от самокрутки, и ждал. Он знал, что Нияз все равно заговорит только тогда, когда сочтет нужным. А пока можно было наслаждаться покоем и вдыхать знакомые ароматы индийского вечера, наблюдать за яркими отблесками зацепившегося за верхушки пальм заходящего солнца. Какой замечательный закат! Зрелище просто необыкновенное, особенно для тех, кто живет на Западе.
Наконец Нияз раздумчиво проговорил:
– Я сделал все, что ты просил. Я взял отпуск, сел на коня, как и подобает риссале[21], и отправился навестить родственников в Оуде, Роилкенде и Джанси. От них я много чего узнал. Покончив с этим, я спешился и дальше шел пешком. Уже не как Нияз Мухаммед Хан, солдат кавалерийских частей Компании, а как Рахим, никчемный человек, бродяга без роду без племени. Я прошел дорогами родной илаки[22], взял направление на север и побывал в сикхской Лудиане, затем нанес визит в Бенарес, который находится в руках нечестивцев. Пошел на юг и попал в Бурдван. Во время своих странствий я держал ухо востро и много чего услышал на базарах и на ночных привалах на дороге…
Он сделал паузу, чтобы несколько раз как следует затянуться. Закатное солнце окрасило его лицо яркими красками, и стало казаться, что на нем – маска из полированной бронзы. Потом он продолжил:
– Так вот, ты прав, брат. Затевается дьявольская заваруха. Только на этот раз эпидемия не будет локализована в каком‑нибудь одном месте, не затронув другие. На этот раз инфекция распространится на север и на юг, ибо на этот раз ее переносчиков будет намного больше. Этот мор понесут по стране все! Даже эти наши кучеры дак‑гари! По всей Индии, во всех деревнях заговорили о знамениях с неба, о чудесах, о пророчестве – о «Ста Годах».
– Все это разговоры, – лаконично ответил Алекс, не спуская глаз с высоко летящего гарганийского чирка, который казался маленьким темным пятнышком в спокойном небе.
– Правильно, разговоры. А где ты видел беду, которая начинается иначе? Впрочем, на этот раз речь идет не только о разговорах. Ты не помнишь тот год, когда английское правительство приказало армии идти на Кабул? Тебя еще здесь не было. Так вот, среди индусов в армии стало накапливаться недовольство после того, как войска форсировали Инд. Все помнили и рассказывали друг другу историю другого похода. Тогда раджа Маун‑сингх также переправился через эту реку с большой армией, намереваясь затеять войну с афганцами. Он еще сказал всем, что индуистская религия не распространяется дальше Инда и что это плохо. Он выстроил на противоположном берегу храм и приказал всем брахманам оставить в нем свои священные нити, которые являлись символами их касты. Так вот, когда армия Компании подошла к Афганистану, наступили холода. Такие холода, которых невозможно было себе представить. Солдаты не имели возможности совершать омовения перед принятием пищи, нарушая тем самым древний и священный обычай. Они были вынуждены одеваться в поштины[23], поскольку стояли лютые морозы и непрерывно валил снег. А ведь уважающий себя человек никогда по своей воле не коснется шкуры мертвого животного! Словом, когда армия вернулась в Ферозепур, солдаты‑индусы обнаружили, что их соплеменники не желают общаться с ними и говорят, что они стали отщепенцами, что они замарали себя. Мусульмане также были разгневаны тем, что Компания заставила их воевать с единоверцами, что запрещено Кораном.
– Я все это знаю и слышал, – терпеливо проговорил Алекс. – Все это старые песни. Конкретнее есть что‑нибудь?
– Конкретнее? Пожалуйста: среди сипаев растет недовольство, жажда отмщения. Эта старая их печаль, которая до поры до времени дремала, а теперь вот проснулась и снова становится предметом разговоров. Они говорят, что Компания унижает их достоинство и делает их отщепенцами в родной стране. Потеря касты для индуса – вещь очень тяжелая. Именно это они и приписывают Компании. И железные дороги, и телеграф, и больницы, не говорю уж о тюрьмах – все это, по мнению сипаев, есть всего лишь хитроумные орудия для уничтожения касты. А глупости вроде миссионерского движения только подливают масла в огонь. Миссионеры и офицеры Компании постоянно твердят индусам о том, что их обычаи и традиции – от лукавого и должны быть уничтожены. Возможно, это так, но и обычаи, и традиции имеют глубокие корни. Компания хочет срезать стволы и думает, что на этом все закончится. Как бы не так!
Нияз аккуратно взялся за остаток самокрутки, сделал глубокую затяжку и стал медленно выпускать дым через нос. Алекс сидел рядом и молчал. Нияз, в сущности, до сих пор не сказал ему почти ничего, чего он и так не знал. Впрочем, Алекс решил не торопить своего друга.
– В Индии есть такой древний обычай, – продолжал между тем Нияз. – Если у человека нет наследника – сына, он вправе взять в дом чужого, усыновить и сделать из него своего преемника. Нечестивцы верят в то, что сын – родной или нареченный, неважно, – избавляет своего отца от ада, который они называют Пат. Если нет сына, который позаботится о похоронах отца, тогда тому не видать вечного блаженства. Так говорят нечестивцы. Поэтому их священники и законники всегда разрешали усыновление чужих детей в семье, где некому продолжать мужскую линию. И вот откуда ни возьмись появляется приказ Компании, в котором говорится о том, что если в родовитой семье нет кровного наследника, отец не имеет права передавать свои земли и титул приемному сыну. Вместо этого вся собственность переходит к Компании, а род со смертью отца прекращается. Таким способом Компания завладела уже не одним состоянием и из‑за такой политики не один славный род уже навечно канул в Лету, превратился в прах…
Голос Нияза постепенно приобрел плавные, напевные оттенки. Зрачки его глаз увеличились, словно от наркотического воздействия табака. Казалось, он забыл сейчас о том, что сам является мусульманином, а не индуистом, и помнит только о том, что Индия – его родина.
– Сатарах… Нагпур… Самбалпур… Величие этих имен – уже история. Раджи Сатарахи происходили от Шиваджи, основателя империи Махратта. Они не совершили никакого преступления перед Компанией. Вся их беда была в том, что у последнего раджи не родилось сына. У них отняли их состояние. То же самое стряслось и с Пейшва. Нана Сахиб унижен несправедливым отношением к нему Компании, которая отказала ему в том, что принадлежало ему по праву согласно дедовским обычаям…
Алекс тихо проговорил:
– Это все индусы, а ты ведь последователь Книги Пророков.
– Это так. Но Компания добралась и до Оуда. В прежние времена короли Оуда всячески помогали английскому правительству и Компании. В результате был заключен договор, который гласил: «Никогда состояние королей Оуда не будет конфисковано англичанами». И что же? Его конфисковали. Да, возможно, за этим состоянием плохо присматривали, но это ничего не значит. И об этом говорят все. Говорят, что Оуд принадлежит Ваджиду Али и его роду. Плохо он управляем им или хорошо – неважно. Главное, что он ни разу ни нарушил свою клятву верности Компании. А если Компания обирает тех, кто ей служит, кто ей предан, что уж тут говорить? Каждый князек, каждый сирдар[24], да просто любой другой, кому есть что терять, – неважно, маленькое ли это хозяйство или огромные владения в много коссов[25], – трясется от страха. А тот, кто боится – опасен! Страх и ненависть могут сплотить между собой индуистов, мусульман, нечестивцев, богоизбранных. Сейчас страх и ненависть начинают распространяться из конца в конец по всей земле Индии.
– Что говорят?
– Говорят, что ферингисов[26] мало, что они разделены, что недавно северный народ, руссы, нанесли им такой удар в Крыму, что никто на помощь Компании оттуда не придет. Говорят, что Дост Мухаммед Хан, эмир Афганистана, поднимает восстание. Говорят, что персидский шах поддержит его и общими усилиями они опрокинут англичан в море. Последнее, на мой взгляд, конечно, чепуха, – добавил Нияз после паузы и презрительно сплюнул на землю. – Дост Мухаммед скорее согласится подержать на ладони живую кобру, чем примет в союзники персов! Однако многие этому верят. Слух распространяется по стране с невероятной скоростью, проникает в города и деревни сотнями разных способов. Его несут от пултона[27] до пултона, от риссалы к риссале бродяги‑паломники, идущие к гробницам Каши и Харамук, торговцы, муллы, священники‑индуисты, мусульмане, брахманы, сикхи, джайниты. Этот слух разносит и женщина, которая несет воду из колодца, и мужчина, который тянет на своем поле плуг. Каждый индус, мусульманин, нечестивец может стать разносчиком заразы. Каждый! Порох рассыпается по всей стране. Понадобится всего лишь искра, чтобы зажечь его.
Алекс щелчком послал окурок в воду, куда он упал, слабо зашипев и вспугнув маленькую птичку, которая до этого плавала всего в ярде от них, не обращая внимания на голос Нияза. Она вспорхнула, махая крыльями. Это была красношеяя брахманская утка. Она пронеслась над головами людей. Звук очень походил на тот, который издает рвущийся кусок шелковой материи. Птица перелетела на противоположный берег и села там. Розовый и шафрановый оттенки заката уже исчезли, небо окрасилось зеленоватым светом. Над головами Алекса и Нияза проступила лишь одна‑единственная звезда, которая мерцала, будто драгоценный камень.
Алекс свернул еще самокрутку и спросил:
– И как отыскать эту искру? Она уже есть?
– Пока нет. Заговорщики ищут ее. Они понимают, что нужно дать только первый толчок пожару. Они ищут повод, но не простой, а который заинтересовал бы в равной степени мусульман, индуистов и всех других. Ибо если одно племя восстанет без поддержки другого, Компания, какой бы слабой и малочисленной она ни была, сумеет одержать верх. Поэтому заговорщики не торопятся, ищут повод с крайним прилежанием, выжидают.
– Понятно, – задумчиво сказал Алекс, передавая Ниязу самокрутку. – Но им очень непросто будет найти мотив, который объединил бы мусульман, индуистов и сикхов, заставил бы их забыть хоть на время о различиях.
– Компания, разумеется, не преминет помочь им в этих поисках, – со злой иронией в голосе проговорил Нияз. – Я что‑то не пойму… Твои соотечественники слепы? Глухи? Безумны? Почему они не могут разглядеть очевидного?
– Нет, видят и слышат они хорошо, – возразил Алекс. – Дело в другом. Они самонадеянны. Это наша национальная черта, понимаешь… Мы привыкли рассматривать себя лишь в качестве… благодетелей что ли, перед которыми такие, как ты, – Алекс поддразнил Нияза злорадной усмешкой, – могут испытывать лишь восхищение и преклонение.
– Значит, прошлые волнения так и не стали для вас уроком? – презрительно фыркнул Нияз.
– Увы. Мы, англичане, – ангрезис, как вы нас называете, – такие, какими нас создал Господь. Нас уже не изменить. Все то, о чем ты мне сейчас рассказал, в точности, произошло лет сорок назад в королевстве, которое принадлежало Хайдару Али. Даже тогда у нас были люди, которые имели острые глаза и чуткие уши и умели пользоваться ими. Но над ними издевались, их предостережения высмеивали. То же самое происходит и сейчас.
– Я слышал о тех волнениях, – пробурчал Нияз. – Тогда возникли проблемы с выплатой жалованья. Как и сейчас, тогда нужна была всего лишь искра, чтобы зажечь пожар. Англичане поднесли эту искру недовольным на блюдечке. Они приказали индусам надевать кожаные головные уборы, сделанные из шкур коров, которые в Индии почитаются, как священные животные. Мусульманам было приказано носить шляпы из свиной кожи, а тебе известно, как мы относимся к этому нечистому животному. Тогда солдаты‑индусы и солдаты‑мусульмане восстали и перебили своих офицеров. Тогда все говорили о том, что необходимо избавить землю предков от тех, кто уничтожает касту. Сегодня по стране ходят те же самые разговоры. Только на этот раз пожар не удастся погасить так быстро, потому что на этот раз он вспыхнет не только на юге, но также на севере, западе и востоке. И многим суждено будет сгореть в этом адском пламени! Это я тебе говорю точно. Не зря весь прошедший год я подслушивал, о чем говорят по дорогам, по базарам, в городах, в караван‑сараях, на привалах!
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 47; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!