Архимандриту Спиридону, миссионеру 43 страница
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Христе мой, сердце души моей, лишь в Тебе вижу, каким я должен стать и каким я не стал, ибо не в Тебя устремлял я взор свой, зеркало души моей, а в мир сей, подобие тьмы и сущая тьма, несмотря на то, что сияет в нем светило земное. Люди тешат себя доводами, говоря друг другу: «Жизнь прекрасна!» Какая жизнь, возлюбленные мои? Та, которая пожирает саму себя, превращая все в тление? Нет, иная жизнь прекрасна – та, которая благодатна и живет Богом и в Боге! Вот такую жизнь не устает восхвалять сердце мое и еще более Подателя этой жизни – Тебя, Господи. Ведь солнце духа моего – Ты, Христе, и миллионы солнц не сравнятся с беспредельным светом благодати Твоей! В Тебе одном я вижу, как в отражении, изъяны своей души и сердца моего, потому плачу и каюсь и прихожу к любви не плоти и чувств, а к любви Небесной, благодатной и благотворной, в которой обнимает дух мой каждого человека и каждую былинку. А глядя в мир, полностью забываю о том, что я есть источник греха, и порицаю всех, и негодую, и ропщу, видя беззакония мира сего, поистине – комедию греха, как сказал один из блаженных Твоих. Господи, прошу у Тебя мужества понести видение уродливого облика оземленившейся в грехах души моей и слез благодати, чтобы очиститься от грехов, дабы узреть в Тебе свой прекрасный изначальный образ, в котором Ты сотворил меня и которым надлежит мне стать, чтобы уподобиться Тебе через священное созерцание, Сладчайший и Возлюбленный Иисусе!
|
|
|
После недолгих поисков нам удалось отыскать в Каирском пригороде Зейтун Коптскую Церковь Матери Божией, где произошло явление Пресвятой Богородицы во время правления президента Насера. Дева Мария являлась над куполом храма преимущественно ночью в образе сияющей фигуры с младенцем на руках. По бокам, подобно светящимся голубям, реяли Ангелы. Явление происходило в течение месяца при собрании трехсоттысячной толпы, в которой находилось много журналистов и фоторепортеров. Во время явлений совершались исцеления и распространялось Небесное благоухание.
С волнением мы вошли в храм и присели на деревянную скамью. К сердцу подступила такая благодать, что закружилась голова, а молитва сама начала сильно пульсировать в груди. Такое явное присутствие благодати ощущалось лишь в Иерусалиме, на Гробе Матери Божией. Насытившись ненасытной радостью небесного благоволения, воздвизающегося над всем этим местом, мы медленно вышли из маленькой скромной церкви. Теперь даже грязный и безобразный город казался совсем другим: по‑восточному живописным и экзотичным, а мужчины в длинных рубахах и женщины в длинных платьях – монахами и монахинями.
|
|
|
Любознательный отец Агафодор разузнал, где в Каире останавливалось Святое Семейство – Пресвятая Мария с Младенцем Христом и праведный Иосиф. Крохотная церковь за долгое время совсем ушла под землю и превратилась в пещерный храм. Там мы оставались до вечера, пока сумерки не поползли по сумрачным диковатым улочкам старого Каира. Рядом находился храм великомученика Георгия с орудиями его пыток, на которые невозможно было смотреть без содрогания. Поздно вечером, поплутав по замусоренным переулкам, нам удалось добраться до Синайского подворья, где нас ожидали старые знакомые – каирские москиты.
Одними из лучших людей, с которыми Бог привел познакомиться, оказалась семья протоиерея Димитрия Нецветаева. Нам посчастливилось встретиться со священником в храме русского подворья великомученика Димитрия Солунского. Он сразу забрал нас к себе домой на маленьком автомобиле, ловко маневрируя по задымленным грохочущим улицам, забитым повозками с осликами, мотоциклами, автомобилями, автобусами и спешащими рядом с нами и наперерез всякому движению людьми.
– Главное, отцы, домой доехать благополучно! Страшно, как на фронте! Не понимаю только, как они не бьются… – говорил протоиерей, искусно уклоняясь от скопища автомашин, отчаянно сигналящих друг другу.
|
|
|
Познакомив со своей семьей и угостив нас радушно ужином, отец Димитрий попросил иеромонаха и меня подготовиться к утренней литургии по четкам. Утро застало нас у священного престола, где служили мы втроем. Семья священника стояла на клиросе, а в храме присутствовали верующие – дети и внуки русских эмигрантов первой волны эмиграции двадцатых годов, После богослужения последовал дружеский совместный чай с прихожанами.
– Живем мы дружно и молитвенно… – рассказывал отец Димитрий. – Служим, молимся, людям помогаем. Так вот и состарился здесь, на Каирском подворье. Присмотришься, время как будто стоит, а потом глядь – двадцать лет как ни бывало! Уже и дети взрослыми стали… Конечно, трудно бывает: иной раз кто‑нибудь из русских эмигрантов деньгами поможет. Сами, отцы, понимаете: то крышу надо починить, то ремонт церкви требуется сделать. Деньги тают, как сливочное масло на горячем тосте…
Он усмехнулся, придвигая нам поджаренный хлеб и масло.
– Хотя есть здесь и недоброжелатели… Впрочем, где их не бывает? Живут‑то здесь, в основном, иноверцы. Копты тоже часто к нам заходят, хорошие, надо сказать, люди. Истинные исповедники христианства в наше время. Ведь у них у всех кресты на запястьях должны быть наколоты, чтобы легко опознать было. Очень их люблю и жалею…
|
|
|
Протоиерей подлил нам чаю и спросил:
– Небось, у вас на Афоне – тишь и благодать?
– Всяко бывает, отец Димитрий! То тишь и благодать, то такие искушения враг наводит, что хоть беги, куда глаза глядят, – отозвался я.
– Да уж, читали о вашей жизни… У всех свои скорби! Это верно, – согласился священник. – Нам с матушкой тоже заботу Бог послал: одних детей женить нужно, других замуж выдавать… Ведь в Каире жизнь не сахар, приходится все терпеть, с Божией помощью!
Священник взглянул на нас.
– А в коптские монастыри не желаете съездить?
Видя наше недоумение, отец Димитрий улыбнулся:
– Не переживайте, ведь там святые мощи великих подвижников первых веков христианства в Египте: преподобного Макария Египетского, Иоанна Колова, Псоя Великого и другие святыни. Согласны? Значит, завтра и поедем. Места эти называются Вади‑аль‑Натрун, там в древности селитру добывали… Монастыри, которые мы, дай Бог, посетим, известные: Эль‑Барамос, Эль‑Сурьян, Абу Макар и Анба‑Бишой.
После Иерусалима и Синая египетские отцы и места их великих подвигов, о чем я с упоением читал в юности в Древнем Патерике, для меня стали вторым центром по святости. Нестяжательная жизнь коптских монахов стала для меня образцом бесстрастия: полное отсутствие золота и серебра в храмах, скромные священнические облачения, простота и беспопечительность монашеской жизни глубоко тронули меня. Смелое исповедничество христианства, вплоть до мученичества, в непростых условиях враждебного окружения убедило мою душу в несгибаемости человеческого духа, его мужественной красоты, стойкости и верности Христу в любых обстоятельствах и в любом окружении. Но более всего привлекло мое сердце то, что в этой земле три с половиной года жило Святое Семейство, а церковь явления Матери Божией в Зейтуне запомнилась своей необыкновенной благодатной радостью. Время, проведенное в молитвах у великих святынь, пролетело быстро.
– Ну, что, отцы, намолились вдоволь? – через несколько дней спросил протоиерей. – Пора в путь: вам на Афон собираться, а мне в Москву лететь по делам, Отдел внешних церковных связей Патриархии вызывает… От супруги моей возьмите на дорогу две баночки красной икры, подарите кому‑нибудь. А вот этот конвертик возьмите от нас на память – поминайте нашу семью… Возьмите, возьмите! – настоял он, заметив, что я не намерен брать от него деньги.
Утром наши пути разошлись навсегда, а память об отце Димитрии и его семье осталась хорошая, трогательная и чистая…
Переполненные впечатлениями, мы вернулись на Афон. Опять знакомое, жаркое, словно выцветшее небо с безводными легкими облачками и свежая, зыблющая поверхность моря, усеянная рыбацкими лодками. Тем временем в Лавре произошли большие изменения: игуменом на Духовном Соборе был избран архимандрит Парфений – еще не старый монах с большими административными способностями. Он тут же отклонил решение Собора монастыря предоставить келью преподобного Антония Великого двум русским иеромонахам.
Мы спешно отправились в Лавру, взяв в подарок две банки икры для соборных старцев. Они качали седыми головами, обещали помощь. После монастырской трапезы кто‑то из монахов заметил дым над кельей святителя Григория Паламы, возвышавшейся в пятистах метрах над монастырем на большом скальном гребне. Отец Агафодор, не мешкая, ринулся вверх.
– Батюшка, оставайтесь внизу! А я бегом, чтобы успеть!
Он и еще несколько молодых монахов кинулись вверх по тропе. Остальные, в том числе и я, наблюдали за происходящим. Через полчаса дым начал слабеть и затем прекратился. Вскоре появился испачканный сажей иеромонах, вслед за ним спускались усталые монахи.
– От костра какого‑то паломника пожар начался. Слава Богу, успели потушить, – рассказал он.
Греки смотрели на него с уважением. Наши доброжелатели из состава Собора усердно просили нового игумена за нас, говоря, что эти русские – хорошие. Но архимандрит дал твердый ответ:
– Пусть эти русские и хорошие, но вслед за ними приедут другие русские, которые не будут такими хорошими, как эти! Поэтому келья им не благословляется…
Такое известие перекрывало нам все возможности поселиться в афонских лесах, где климат несомненно был более здоровым, чем на Каруле. Хотя наш друг из кельи старца Ефрема на Катунаках теперь стал секретарем в монастырской канцелярии, но и он ничем не мог нам помочь.
– Отец Агафодор, спроси у него: понравилась ли старцам красная икра? – попросил я своего друга.
Он перевел, смеясь, ответ секретаря:
– Они говорят, что похожа на лягушачью…
Поборов уныние, овладевшее нами после отказа в Лавре, нам пришлось обратиться за помощью в Русский монастырь. Игумен, отец Иеремия, принял нас приветливо:
– Здоровье плохое на Каруле? Понимаю, понимаю… Если хотите к нам на келью перейти, спросите отца Меркурия. Я не против…
Духовник внимательно выслушал нашу просьбу:
– Ну, что же, если отец игумен не против, то мы обсудим вашу просьбу на Духовном Соборе. Пока живите на Каруле. Мы вам сообщим о решении монастыря…
Здесь наше дело тоже повисло в воздухе.
Ненасытимая жажда молитвы после Иерусалима и Египта заставила меня подняться в скалы Афона. Набрав в большой пластиковый бак десять литров воды, плескавшейся за спиной, вместе с отцом Агафодором и послушником Ильей, помогавшими мне нести продукты, я упрямо полз вверх по белым пыльным скалам.
– Батюшка, ну зачем вы на такую кручу лезете? – не выдержал Илья. – Можно ведь и на полянках палатку поставить…
– Ставил уже, там всегда кто‑нибудь бродит из греков или румын, потом расспросов не оберешься! – ответил я сверху, осыпаемый мелкой мраморной крошкой, которую со скал сдувал ветер.
– Где‑то здесь должна быть пещера монаха Пахомия, как мне отцы из Кавсокаливии говорили, – вспомнил иеромонах.
– Этот серб был великим подвижником! – откликнулся я. – О нем хорошо написано в книге монаха, святогорца Антония. Отцы, дорогие, прошу, давайте вместе поищем эти пещеры, они должны быть где‑то рядом!
На мое предложение отец Агафодор с готовностью согласился, а послушник недовольно поморщился, но тоже пошел вслед за нами. Через полчаса утомительного лазания по густым и страшно колючим кустам, мы вышли к скальным мраморным стенам, круто уходящим к самой вершине Афона. Первая пещера, обнаруженная нами, оказалась двухъярусной: ее своды перекрывали старые дубовые балки, составлявшие когда‑то настил для живущих в ней монахов. Рядом располагалась пещерка поменьше. Но моя радость от этого открытия уникальных уединенных пещер сменилась унынием: эти места посещали люди и даже неоднократно – виднелись следы от свеч и кое‑где стояли по скальным выступам бумажные иконочки.
– Батюшка, не унывайте, я слышал от старых монахов, что сам отец Пахомий удалялся в другую пещеру на большой высоте, куда никто не мог подняться кроме него. Говорят, что Лавра дала ему длинную веревку, по которой он поднимался в свое скрытое убежище. Так что дело за вами, – утешил меня мой друг.
– Что же, будем искать… – с улыбкой заметил я, осматривая скалы.
В душе появилась надежда отыскать свою пещеру. Отпустив усталых помощников, я ревностно принялся исследовать местность. Но сколько ни пытался я вскарабкаться по вертикальным каменным стенам, мне не удавалось взобраться наверх. «Придется отложить подъем в Пахомиевский приют до другого раза…» Приняв это решение, я отложил поиски, а вскоре в сторонке от пещер набрел на небольшой гротик, защищавший от ветра и дождя. Набросав внутрь сосновых веток, я с трудом смог поместиться в нем в своей одноместной палатке. Ночью поднялся ужасающий ураган. Ветер, обтекая вершину Афона, развивал огромную скорость и ревел в скалах с воем взлетающего реактивного самолета. Однако место, в котором укрыл меня найденный грот, защищал от ветра большой каменный монолит. И мне оставалось лишь с ужасом прислушиваться к реву урагана, который смел бы меня со скал вместе с палаткой, не найди я это крохотное убежище.
Почему‑то на Афоне мне только в тесной маленькой палатке, при тусклом свете крохотной свечи перед бумажной иконочкой Пресвятой Богородицы, становилось так отрадно и утешительно, как ни в каком ином месте. В горном безлюдье в душе рождалась какая‑то особая духовная трезвость, замечающая любое движение самого мельчайшего помысла или рассеянности. Только в уединении сердцу открывалась простая и безначальная тайна духовной жизни: если мы живем в миру и миром, то мы мертвы в Боге и для Бога. Под рев разыгравшегося урагана мне вспоминались строки из прочитанных книг, что подвижничество – суть Православия, потому что Богопознание есть вдохновенный подвиг человеческой души. Все больше и больше в этих лесных дебрях сердце мое убеждалось в том, что христианство без аскетики телесной и умной, – не истинно.
Когда я сравнивал свою размеренную жизнь на Каруле с ее ежедневными богослужениями, ко мне пришло познание того, что аскетика есть практическое воплощение всей нашей молитвенной жизни и нашего посильного приближения к Богопознанию. Все внутреннее пространство сердца стало всецело молитвенным словом или безмолвной молитвой, через которую, обогащая и укрепляя его благодатью, открывался безначальный и беспредельный Христос, ставший в нем безраздельно всем, без каких бы то ни было движений ума.
С этого времени пришла уверенность, что самодвижная молитва, пройдя множество испытаний и искушений, утвердилась в сердечной глубине прочно и неисходно, став источником нескончаемой тихой радости, постоянно согревающей душу. Волновало лишь то, что скрывалось за этой молитвой, словно она была лишь дверью к чему‑то неведомому и непредставимому, где пребывал Бог. Как будто на какой‑то краткий миг эта дверь приоткрылась, и изумленный ум на мгновение остановился, пораженный невиданным зрелищем удивительной неизменности Божественного Духа, в Котором жила сама любовь, вернее, весь Он был одной любовью.
Все последующие дни я пытался закрепить и усвоить это дивное видение, но самому войти еще раз в такое состояние мне не удавалось, поэтому я оставил свои попытки и пребывал в непрестанной молитве, следя за умом и не давая ему впасть в рассеянность или сонливость, в которые он норовил уклониться, лишенный всех помыслов. «Непременно нужно встретиться с отцом Григорием и посоветоваться с ним, когда спущусь вниз, лишь бы только он был жив…» С этим намерением, когда закончились сухари, я спустился на Карулю.
Потребность увидеть монаха Григория, поделиться своими переживаниями и открыться ему, как опытному монаху, звала меня неудержимо в этот уединенный, спрятанный от людей маленький монастырь. Отец Агафодор сопровождал меня до обители, оставшись ожидать моего возвращения за ее стенами. Привычный запах лекарств напомнил о себе еще на лестнице. Старец сильно сдавал и это было заметно по его усталому лицу с темными кругами под глазами. Но духом он оставался бодр:
– Рассказывай, рассказывай, патер. Только говори самое главное… – с сильной одышкой сказал отец Григорий, сидя в старом потертом кресле с пологой спинкой, дышал он трудно и было до слез жалко смотреть на него. – Где был? Где сейчас живешь? На своей Каруле?
– Бог привел, отче, помолиться в Иерусалиме, на Синае и в Каире. Как‑то само собой получилось, я даже не ожидал, что это возможно. А с Карули будем уходить, здоровье мое становится хуже и хуже. Лавра дала нам келью на Керасьях, но денег нет, чтобы ее восстановить. Просим поэтому келью у Русского монастыря…
– С Афона монахи ездят, бывает, ко Гробу Господню, и на Синай. А насчет Каира не слышал, – монах через силу улыбнулся. – Что теперь хочешь узнать?
Я, волнуясь, рассказал о своем кавказском молитвенном опыте и любимом старце, отце Кирилле, и как оказался на Афоне, пытаясь передать свое понимание происшедших событий. Подвижник слушал, полузакрыв глаза и покачивая головой в такт этим рассуждениям. Должно быть, в моем повествовании проскользнули нотки тщеславия, потому что сказал он совершенно не то, что я предполагал.
– Знаешь, отец Симон, что говорят об этом святые отцы? «Нет ничего беднее разума, рассуждающего о Божественном без Божественного освящения»! Глупо гордиться благословением старца и приходом первой молитвенной благодати, а также считать, что этого достаточно для обожения своего духа. Поскольку все мы погружены в бесчисленные грехи, вызывающие нескончаемые скорби, наша душа начинает стремиться к спасению, пытаясь выплыть из моря греховной жизни. Как же выплыть из этого греховного моря? Следует почувствовать такое же отвращение к делам мира сего, какое мы чувствуем к предателю. Бойся даже малейшего греха, помня, что небольшая искра может сжечь целый лес. Без строгого соблюдения евангельских заповедей начинает заживо гнить душа и разрушается сама основа духовной жизни. Поэтому заповеди Христовы поставь во главу угла! Говоря в общем, можно сказать, что к Богу приходят два типа людей. У одних сердце и ум, будучи неповрежденными, требуют прямого постижения истины, и они быстро стяжают благодать и просвещение духа. У других душевные недуги велики и они ищут в Боге непосредственного исцеления и лишь затем приходят к осознанию необходимости спасения. Поэтому их путь требует постепенности. Тот, кто поставил себе эту святую цель спасения, должен вначале услышать о практике покаянной молитвы и узнать ее. Этот этап ты прошел более или менее благополучно. Затем то, что узнано, следует выполнять с полным усердием и рассуждением, чтобы, в конце концов, овладеть священным созерцанием. Практика молитвы и созерцания должна принести плоды прямо в этой жизни, потому что в ином мире уже поздно что‑либо практиковать, иначе придется уйти из нее, подобно слепцу, падающему в пропасть.
Я молчал, не ожидая такого поворота в нашей беседе. Затем, преодолев нерешительность, спросил:
– Хотелось бы услышать от вас совет, отче Григорие, как проходить искушения в молитвенной практике, и ваше слово о том, как понимать священное созерцание? Во время долгой молитвы душа моя испытывает состояния глубокого покоя и вновь их теряет. Что это такое? – я высказал свои сокровенные недоумения, чувствуя духовную близость к этому престарелому молитвеннику.
– Патер, есть хороший русский перевод греческого Добротолюбия, его и читай. Особенно, главы преподобного Каллиста Ангеликуда. Мне ни в коей мере не сравниться с этим святым угодником Божиим, – он то ли испытывал меня, то ли колебался с ответом, не вполне доверяя мне.
– Геронда, сейчас трудно услышать живое слово. Поэтому и умоляю вас ответить ради духовной пользы, – настаивал я.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 42; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!