Архимандриту Спиридону, миссионеру 41 страница
– Понятно, понятно… – задумался старец. – Дело это сложное, вы в него не влезайте. Ведь на Афоне служат по старому календарю?
– По‑старому, батюшка, – подтвердил я.
– Это хорошо. А то, что не почитают священноначалие, это не годится, да…
Он прочитал разрешительную молитву, снова накрыв меня епитрахилью.
– А Федора Алексеевича своего навестишь? Как он поживает?
Старец изучающе взглянул на меня.
– Обязательно навещу, батюшка. Он сообщает, что всем доволен. Ему помогают две послушницы…
– Ну, надо же, даже две! Так, так… Но ты всегда навещай его, навещай… А в поездках храни молитву и она сохранит тебя всюду, хоть в Иерусалиме, хоть в Египте, да… Особо храни мир душевный, «превосходящий всякий ум», тогда поездка будет на пользу. А то, бывает, поедут по святым местам, а в душе святости‑то и нет! Ее снаружи не прилепишь… Плотски мыслящие не согласуются с духовными вещами, почему и написано: «Плотские помышления суть вражда против Бога».
– Простите, батюшка, я тоже поступаю часто по‑плотски и совершаю ошибки! Недавно видел в Лавре отца Филадельфа. Рассказывает, что к нему приезжал инок Евстафий, которого пришлось отправить из скита, чтобы избежать войны между ними. И отец Филадельф серьезно уверяет теперь, что у них была тогда настоящая дружба… Каюсь в своей ошибке, батюшка, простите!
– Бог тебя простит, отец Симон! Лучше просто любить всякого человека, чем пытаться искать с ним дружбы, которая зачастую переходит в неприязнь. Такая дружба – пустое дело… Даже когда ты ошибаешься, но держишься благодати, вразумление и исправление приходят изнутри, где пребывает Христос, а не извне. Ошибки не раз приводили людей к покаянию и новым открытиям, такова духовная жизнь: без них никаких знаний не приобретешь! Ошибок не бойся, а бойся в них оставаться, да… Сейчас тебе предстоит находиться в миру, а жизнь в миру – словно хождение по тонкому льду: если идешь быстро, пройдешь, остановишься, – провалишься и утонешь! Так и привязанности: стоит лишь привязаться к чему‑нибудь в этом мире, сразу проваливаешься и начинаешь тонуть. Поэтому в миру нельзя задерживаться долго, уразумел?
|
|
|
Отец Кирилл строго сдвинул брови.
– Уразумел, отче, благословите! Только у меня есть еще вопрос: часто мне на Афоне приходится выслушивать тяжелые исповеди, от которых я изнемогаю. К тому же чтение огромного количества записок с денежными пожертвованиями от паломников навалилось на душу такой тяжестью, что я начал сильно болеть, словно камни легли на сердце… Что посоветуете?
– Исповеди – это тяжкий крест всех духовников и от этого никуда не уйти, да… Нужно нести немощи людей, которые приходят к тебе. Священник, которому люди боятся исповедовать свои грехи, втайне считает себя более праведным, чем кающиеся ему люди. Они это чувствуют и больше не приходят к такому духовнику. Необходимо ко всем приходящим на исповедь иметь великое сострадание и любовь. Только тот может понести грехи людей, кто смиряет себя ниже всех, да, ниже всех, отец Симон! А в отношении записок вот что тебе скажу: как же ты берешь деньги от незнакомых людей и надеешься, что не будешь за них отвечать?
|
|
|
Я растерянно пожал плечами. Старец сочувственно положил мне руку на плечо:
– Принимать записки и пожертвования и разбираться с ними – это дело больших монастырей и приходов. А если тебе подают поминать некрещеных младенцев, развратных людей, убийц и закоренелых атеистов и ты надеешься ради денег вымолить их всех своими силами? Не бывать такому, отец Симон, не бывать! Потому вот тебе мой совет: не бери ни записок, ни денег от людей, которых ты не знаешь. А если берешь записки, спрашивай, кто в них записан. Следует быть очень осторожным и внимательным к поминовению незнакомых людей, да… Особенно к тем, кто идет против Бога. Самый тяжкий грех – отрицание Бога и святого Евангелия. Те, кто это проповедуют, ведут к самоубийству нации, отрицая всякую возможность обретения святости в этой жизни. Как их поминать на литургии?
|
|
|
– Понятно, отче, простите… Каюсь еще, что не всегда нахожу нужный духовный совет исповедующимся у меня монахам и послушникам. Хочется тут же ответить, а нужного верного слова нет…
Я понурил голову, ожидая укоризны от старца.
– Не так, отче Симоне, не так делаешь… Господь на наши молитвы и просьбы отвечает таким образом, словно взвешивает каждое наше слово и чувство, ибо «Он возлюбил нас до конца», да… Также должны поступать и мы, духовники, чтобы давать ответ по благодати Божией, а не по своему разумению. Каждый раз, когда мы не соединены с Богом, мы выпадаем из этого духовного общения и становимся плотью, в которой Бог не благоволит жить. А ты по‑прежнему от себя пытаешься говорить. Это ошибка, серьезная ошибка, отец Симон!
– Понял, батюшка, простите!
Помолчав, я продолжил:
– Некоторые состоятельные люди, которые приезжают на Афон, жалуются на то, что деньги они жертвуют, а благодати за это не получают…
– Потому что жертвуют не живой скорбящей душе, а на различные фонды и программы, как бы откупаясь от людей и считая эти дела не обязанностью, а своей личной заслугой. Если мы жертвуем ближнему большие средства без любви и сострадания, то ничего этим для себя не приобретаем. Благодать за деньги не купишь, да… А когда мы пожертвуем хотя бы копейку из искренней любви и сострадания, то она будет дороже золотых слитков. Умей это различать, сидя на Каруле, – старец внушительно произнес эти слова, чтобы я крепче вник в их смысл.
|
|
|
– Мне кажется, батюшка, Каруля не совсем благоприятное место для меня, – с сокрушением сердечным признался я. – Уже в душе нет того духовного подъема, который был у меня в Абхазии.
– Отец Симон, не будь тем, кто умирает до того, как дождется благоприятных условий для спасения и совершенного отречения от мира. Не следует искать прошлых духовных состояний. В настоящем уже есть все для того, чтобы жить цельно и спасительно. В прошлом этого уже нет, а будущее еще за горизонтом. Если человек живет цельно и собранно в настоящем, он уподобится Богу, у Которого все и всегда есть одно настоящее. Евангельские заповеди говорят нам, что святость спасения доступна всем и потому требует лишь одного – решимости к спасению. Оно есть то, за что не жалко даже отдать эту временную жизнь, чтобы найти ее в вечности…
– Спасибо вам, батюшка, за духовное утешение! Я так вам благодарен, что вы всегда поддерживаете меня и еще больше рад, что имею возможность хоть изредка видеться с вами. Молю Бога, чтобы Он продлил еще ваши лета на этой земле, – я взял болезненную отекшую руку старца и прижал ее к своим губам. – Помолитесь обо мне, отче!
– А ты помолись обо мне у Гроба Господня! Любиши ли мя, отче Симоне? – с обычной светлой улыбкой, как всегда, спросил старец.
– Очень люблю, отче!
– Стремись к совершенному доверию Богу во всем! В твоей жизни главное – еще впереди!
Иеромонах, услышав, что мы прощаемся, постучав, тоже вошел в комнату. Духовник благословил нас обоих.
– С Богом, отцы, с Богом!
Поскольку у нас еще оставалось время, я поехал в Адлер к заждавшемуся меня отцу, а иеромонах отправился к своим родителям в Харьков. В Адлере удалось пожить неделю: сестры уехали по делам на Псху, а к нам на эти дни перебрался послушник Александр (Санча), чтобы порасспросить побольше об Афоне. Федор Алексеевич, соскучившийся по нашей встрече и наслушавшийся рассказов об афонской жизни, сам начал рассказывать:
– Что с людьми делается? Не понимаю… Стою недавно в очереди в магазине. Впереди старушка, уже вся сморщенная, как грецкий орех. Смотрю, читает книгу: «О чем мы должны говорить?» А дальше написано: «Если вы ищите любовь, то вы должны понимать, о чем говорить с мужчинами…» И дальше всякая чепуха! А то мужики с ума сходить начали. Один такой стоит у нас во дворе и ораторствует: «Скоро жизнь наладится и все будет хорошо!» Слушаю его – дурак, не дурак? Когда она становилась лучше? Только все хуже и хуже. А другие ему поддакивают: «Конечно, все должно быть хорошо. Только бы войны не было!» Не понимают того, что когда войны нет, значит к ней как раз все и готовятся! Это похоже, сын, на то, как если бы кого‑то без конца обманывали, а он бы говорил: «Скоро все наладится! Скоро все будет хорошо!» А когда будет хорошо? Когда ограбят до нитки? Видать, для кого в церкви нет Бога, у тех в голове для ума нет места…
– Но где‑нибудь на земле есть нормальная жизнь, Федор Алексеевич? – Санча не удержался. – Осталось же еще что‑то хорошее?
– Осталось, не спорю. Выхожу как‑то во двор воздухом подышать. Вижу, девочка разглядывает обрубок дерева, остальные деревья давно посохли. Она маме и говорит: «Мамочка, какой все‑таки мир прекрасный!» Для тех, кто только родился, он прекрасный, потому что другого не знают. А мы‑то видели каким он раньше был и каким теперь стал…
– Папа, а ты здесь причащаешься? – меня больше всего волновал этот вопрос.
– Причащаюсь, сын, а как же! Хожу вместе с послушницами в Адлерский храм. Иногда монахи на квартире причащают и исповедывают. Слава Богу за все! И монахам спасибо! Особенно Саше вот этому, никогда меня не забывает… – Александр углубился в питье чая и сделал вид, что не слышит.
– Саша, какие новости в монастыре? – спросил я.
– Ездил я, батюшка, в монастырь, хотел остаться, но передумал. Поставили там меня на огородное послушание. Все бы ничего, да прислали на помощь монахам студенток из какого‑то мединститута. Какое там послушание? Бросил все и снова в Адлер уехал. Хочу тоже на Афон податься…
– Давай, Саша, оформляй документы и милости просим к нам на Карулю! В тесноте, да не в обиде. С деньгами поможем!
Не желая того, в этот приезд я очень обидел своего старика. Заметив, что он тщательно перепрятывает в шкафу свою старую одежду, я сказал отцу:
– Пап, зачем ты прячешь эти старые вещи, кому они нужны?
Тогда аскетизм составлял для меня основу всей жизни.
– Как зачем, сын? Разные люди приходят, то монахи незнакомые, то какие‑то агенты по свету, по воде – того и гляди, чего‑нибудь и не досмотришься, – ответил он, старательно запирая дверцы шкафа на ключ.
– Папа, это уже не смешно! Когда тебя не будет, все это старье выкинут на свалку!
Мне хотелось научить отца не привязываться к вещам, но вместо этого он сел на стул и горько зарыдал, закрыв лицо руками.
– Папа, прости меня, сказал не подумав! – просил я прощения, плача вместе с отцом.
Он долго не мог успокоиться, но, в конце концов, мы примирились. На прощанье я попросил отца беречь себя и пообещал, что буду на связи, еще раз попросив прощения. Каждый раз расставание со старичком было очень болезненным:
– Папа, на Афоне, рядом с нами есть телефон‑автомат. Буду стараться звонить тебе время от времени. Когда понадобится что‑нибудь, я всегда приеду. Послушницы тоже тебе помогут. Если что, врачи рядом, через дорогу! И прости меня за все…
– Ох, сын, в больницу ни за что не пойду! Навидался я врачей… Бог лечит, а врач калечит, так‑то! Уж лучше потерплю, чем с ними связываться… А тебя Бог простит!
В Москве мы вместе с отцом Агафодором проведали наших подвижниц из Абхазии, принятых на Московское подворье игуменьей Фотинией. Радостные сестры, постриженные в инокини, окружили нас:
– Идемте с нами, батюшки. Матушка игуменья благословила накормить вас!
За трапезой мы услышали все новости подворья. У инокини Никифоры начались скорби: монахиня, которую она избрала себе старицей, подружилась с новопоступившей молоденькой послушницей. Из‑за этих переживаний жизнь у инокини на подворье пошла вкривь и вкось.
– Сестра Никифора, прошу тебя, ходи на исповедь к отцу Кириллу! Ведь это же искушение. Старец рядом, а ты себе дружбу ищешь среди сестер!
– Ах, батюшка, привязалась я к ней, вот и мучаюсь… Буду стараться!
У инокини Раисы дела пошли в гору: ее назначили старшей по кухне и она ревностно исполняла свое послушание, хотя сама очень желала попасть в скит. Инокиня София во время этой беседы сидела очень серьезная.
– А что нового у тебя, сестра? Не унываешь? – спросил я.
Лица всех присутствующих повернулись к ней.
– Батюшка, а я теперь пасу коров! Сверху осенний дождик поливает, а снизу мокрая трава по колено подрясник мочит… Так по грязи весь день и хожу. А хотела в бухгалтерии трудиться. Матушка перед постригом говорит: «Вот, послушница София прежде в университете преподавала, пусть теперь коров уму‑разуму учит!» Понимаю, это она не со зла, а для моего смирения. Матушка меня любит, слава Богу за все! Даже мой папа рад: «Учись, говорит, доченька, всему что скажут! Сам не стал монахом, зато дочь – монахиня…». Он мне всегда говорил: «Без трудностей человек не родится!» Чего унывать? Отец Кирилл всегда душу и укрепит, и поддержит. Вы же нам сказали всегда к батюшке обращаться, когда тяжело…
– Молодец, матушка! Значит, все хорошо?
– Нет, не все хорошо, батюшка! Я долго терпела, а теперь все скажу! – в голосе ее зазвучало волнение. – Одна скорбь все же имеется… Летом сенокос у нас был. Так прислали нам в помощь молодых солдат. Я чуть со стыда не сгорела! Кто всеми этими искушениями занимается? Специально, что ли?
Мне пришлось развести руками…
Архимандрит Пимен, узнав, что мы с иеромонахом в Москве, позвонил мне.
– Отец, хочется тебя увидеть. Я как раз улетаю со Святейшим в Минск. Приезжай в Шереметьево в спецтерминал. Там перед отлетом и поговорим.
Он встретил меня у ворот и привел к багажному отделению, где у горы чемоданов толпились архиереи с сопровождавшими их иподиаконами и секретарями.
– Отец Пимен, да тут народу – не протолкнешься! К тому же ты знаешь, мне с начальством всегда как‑то неловко…
– Да кому ты нужен здесь? Никто и внимания не обратит. Скоро Патриарх приедет, а мы пока потолкуем, – сильно заинтересованный, он стал расспрашивать меня о предстоящей поездке в Иерусалим.
Между тем толчея увеличилась: во двор терминала въехал кортеж машин с Патриархом Алексием. Все выстроились у машины, желая получить благословение. Я остался стоять за грудой чемоданов, не желая привлекать к себе внимания. Между тем очередь быстро закончилась и мы остались напротив друг друга, разделенные чемоданами. Святейший поднял голову и посмотрел прямо на меня. На виду у всех я выбрался из‑за багажа и через весь двор подошел к Патриарху, красный от стыда, что замешкался у чемоданов.
– Вы кто такой? – глухим сильным голосом спросил Святейший.
– Провожающий… – робко произнес я, поражаясь своему неуверенному голосу.
– А откуда? – он внимательно изучал меня пронизывающим взглядом.
– С Афона…
– Ну, Бог благословит…
Это была последняя встреча с Патриархом Алексием, достойно пронесшим свой нелегкий крест Патриаршества в самые жуткие годы российской смуты. Возглавляемые им торжественные литургии в Свято‑Троицкой Лавре навсегда остались в моей памяти. Бывало, Святейший, читая по памяти молитвы, слегка ошибался. Он всегда просил в конце у всех сослужащих с ним архиереев, архимандритов и иеромонахов прощение: «Простите меня, отцы и братья, в чем я ошибся…»
Ко мне подошел мой друг. Я не удержался:
– Отец Пимен, а ты говорил, что меня никто не заметит, – пожаловался я.
Тот молча развел руками:
– Ну‑ну, бывает, бывает…
В последние дни нас пригласил посетить Дивеево на издательской «Ниве» наш давний друг Анастасий из Троице‑Сергиевой Лавры. В дорогу я взял книгу «Записи священника Александра Ельчанинова» и читал ее до тех пор, пока вдали не показались главы монастыря. Теперь эту обитель невозможно было узнать. Возрожденная из руин святыня сияла во всем великолепии своих величественных храмов. Канавка Матери Божией, очищенная монахинями и пройденная множеством ног верующего народа, как и прежде воодушевляла сердце живой и радостной благодатью Пресвятой Богородицы. Святые мощи преподобного Серафима теперь притягивали в Дивеево тысячи верующих со всех уголков России. От обилия паломников рябило в глазах. По‑прежнему благодатный Покров Пресвятой Богородицы, словно неотмирным куполом, покрывал этот уголок Русской земли.
В воротах монастыря произошел трогательный случай. Увидев довольно большую толпу нищих, я сказал отцу Агафодору:
– Нужно, отче, подать им милостыню, как мы обычно делаем. Достань наши мелкие деньги!
Он начал раздавать их одним нищим, я – другим. Одна из женщин‑нищенок, беря у меня деньги, внезапно спросила:
– Батюшка, а вы не с Афона будете? Больно на вас головные уборы чудные!
– С Афона, с Афона…
Мой ответ растрогал женщину:
– Ой, батюшки мои! Возьмите обратно ваши деньги, а я… а я, – нищенка начала поспешно рыться в своем грязном мешке. – Я сама вам подам на Афон! Возьмите! – она протянула мне десять рублей.
– Я не могу взять от вас деньги, вам нужно на них жить! А мы на Афоне зарабатываем своим трудом, – отказываясь от ее милостыни, сказал я.
– А вы мою денежку отдайте Матери Божией, хорошо? Не отказывайтесь, ради Христа прошу! – стала умолять нищенка.
Ее поступок растрогал меня.
– Ваши деньги я положу у иконы Пресвятой Богородицы в нашем храме! – пообещал я.
С тех пор эта десятка так и лежит под стеклом старой иконы в иконостасе.
После омовения в источнике преподобного Серафима, утешенные общением со святой обителью и ее благодатью, мы отправились в обратный путь. В дороге отец Анастасий задавал вопросы:
– Расскажите, отцы, какое у вас впечатление от греков? У вас уже сложилось представление о монахах на Афоне?
– Отец Анастасий, чем о них слушать много слов, лучше один раз приехать. Это стоит сделать, не пожалеете! Там очень высокая культура православного духа: я ни разу не видел греков ссорящихся или даже повышающих голос на брата‑монаха. Когда они о чем‑либо спорят, по‑восточному жарко и горячо, никогда не гневаются, а по окончании спора дружно идут вместе пить кофе. Но самое главное, конечно, их подвижники и молитвенники, очень сильные старцы! – высказал я свои наблюдения.
– А что скажешь, Симон, как по сравнению с греками отец Кирилл?
Архимандрит с любопытством взглянул на меня.
– Знаешь, отец Анастасий, если бы наш батюшка жил на Афоне, то он там был бы тоже великим духовным светильником, и я бы вновь выбрал только его, несмотря на то, что там много великих духовников. Молитва у них выше, а наши старцы все же помудрее будут! – с глубоким чувством ответил я.
– Подвизаются они сильно, это так, – заговорил отец Агафодор, поддержав меня. – Но много есть и такого, чего не хочешь знать! Иногда строят кельи, словно виллы у богачей. Мне один старец говорил, что если бы православные подвизались так, как подвизаются тибетские монахи, то в Православии все были бы святыми!
– Ну, в буддизме рога и копыта торчат по всем углам, несмотря на все самоистязания и восточную логику! Это они своим учением Запад прельщают, скрыв его сущность. А коснешься Тибета или Индии, как оно есть, то от их синюшных морд и когтей душу воротит! Плетут свою философию, думаешь – умно написано, а потом такой бред начинается, что просто тошно… Начинают, вроде, здраво, а заканчивают заклинаниями своих демонов. А их отшельники – обычные наркоманы, без гашиша – ни шагу… Одно слово – мерзость запустения! Так, отец Симон?
– Так, отче, все так и есть, – согласился я, любуясь весенними лесами, мелькающими за окном машины.
Радостное чувство, что в России есть такие преподобные, как батюшка Серафим, и такие благодатные обители, как Дивеево, сопровождало нас в пути.
Дивны дела Твои, Господи! Когда возрастал я, то все тянул к себе, чтобы защитить тело мое. Когда подрастал, то пытался всемерно укрепить эгоизм души моей. А когда пришел в пору зрелости, то озаботился тем, чтобы возвеличить ум свой над умами других людей. Но коснулась меня искра благодати Твоей и ныне снова я родился в Тебе, Боже, где все вижу иначе и по‑иному поступаю. Когда возрастает душа в сострадании, то стремлюсь все отдать, что имеет тело мое. Когда укрепляюсь в цельности духа моего, то прихожу к полному отречению от душевного эгоизма. А в пору зрелости духовной всецело отрекаюсь и от души моей, вплоть до ненависти к ней, и от гордых помышлений ума моего, ибо нахожу опору лишь в Божественной благодати, которая вся – премудрость, вся – любовь и вся – блаженство! Где теперь себялюбие, где эгоизм, где самомнение? Наг пришел я в этот мир и нищим духом уйду из него, облеченный в нетварный свет Царства Твоего, Христе, Царства неизмеримой Божественной вечности.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 38; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!