Шесть правил, которым я собираюсь следовать весь выпускной год и которые, я надеюсь, хоть немного смягчат маразм моего пребывания здесь, хотя ручаться в этом я бы не стала. 6 страница
На самом деле, мне было наплевать на Кровь и Чернила. У меня никогда не было особого желания читать вслух свою писанину перед Черными Бардами, потому что я не писатель, что бы там ни говорил Мак. И вот, с пейджера Пола я написала Маку сообщение о том, что я не приду на Кровь и Чернила и что я самостоятельно вернусь в свой кампус. Программа все равно подходила к концу, так что какие санкции можно было наложить на меня за это непослушание?
А потом целых два часа Пол и я путешествовали по городку Колумбийского университета. Это было самое фантастическое путешествие.
Я избавлю вас от подробного описания того, что я испытала на уровне чувственного восприятия. Почему? Потому что дело было не в членах ЛПКУ, принадлежавших к самым разным этническим группам, которые обсуждали что‑то на ступенях Лоу Лайбрари; и не в песне «Нью Кидз он зе Блок», которую какой‑то бездомный пел на углу 116‑й улицы и Бродвея; и не в запахе благовоний, марихуаны и выхлопных газов; и не в жгуче‑кислом вкусе молодого вина из графина, который нам принесли вместе с жирной, но очень вкусной малазийской едой; и не то неясное возбуждение, которое возникло во мне просто из‑за того, что я была вместе с Полом Парлипиано, в которого я когда‑то была так влюблена; и не от того, что он утверждал, будто бы и мне здесь тоже самое место. Нет, ни одно из этих переживаний не помогло мне найти окончательный ответ на вопрос. Роль сыграли они все в совокупности. И кое‑что еще.
|
|
|
Хорошо. Давайте все‑таки проясним ситуацию. Я понимаю, как все это выглядит. Я знаю, что любой, кто хоть немного интересуется психологией, скажет, что иду по стопам Пола Парлипиано потому, что все еще влюблена в него. Но на самом деле я не стану зацикливаться на гомосексуалисте. Уж поверьте мне.
Вот как я вижу эту ситуацию. Возможно, мое безумие по поводу Пола было для того запланировано какими бы там ни было высшими силами, распоряжающимися этими вещами, чтобы я оказалась в Колумбийском университете или вообще в Нью‑Йорке. Пол Парлипиано не был целью, он был лишь способом ее достижения. Будучи агностиком, я не знаю, что за сила влечет меня в Нью‑Йорк и зачем она это делает. Честно говоря, это просто не подвластно моему пониманию. Единственное, что я знаю, так это то, что как только я ступила на территорию кампуса, я сразу поняла, что мне суждено быть именно здесь. Это не было похоже на некий громогласный приказ, сотрясший все мое тело, пока я не начала биться в истерике. Нет, это был тихий и спокойный голос, слушать который я еще не привыкла, и он убеждал меня, что я нахожусь именно в том месте, где я смогу стать частью чего‑то важного и интересного. Я чувствовала себя так впервые в жизни.
|
|
|
Нет, вообще‑то, был еще один раз, когда я чувствовала себя так же. Но в тот раз чувствовать себя как дома с самой собой меня заставило не место, а человек. Человек, который, как оказалось, был вовсе недостоин этого. Но я обещала себе не писать об этом (то есть о Нем) больше никогда. И я не буду писать. Вот.
Девятое августа
Во, блин! Мак был так взбешен моим исчезновением на Манхэттене! В понедельник утром первым делом он взял меня под руку и вывел из класса, чтобы отругать наедине. Уверена, мои одноклассники были страшно разочарованы, ведь они все лето мечтали стать свидетелями акта насилия, совершенного над моей персоной.
Странно, что мой учитель еще не стал совершенно лысым, как мой отец, так интенсивно он тянул себя за волосы, пока выдавал длинную тираду, включившую в себя цитаты из Ницше, Эмерсона и Вирджинии Вульф, а также сдобренную его собственными выражениями типа «упущенная возможность», «эгоистичная недальновидность» и «преступное подвергание опасности несовершеннолетней».
Когда он наконец закончил объяснять мне, насколько я безответственна и насколько мне повезло, что он не будет сообщать об этом моим родителям или руководству программы (что, на самом деле, скорее спасало его – да‑да – его задницу, а не мою), я ответила:
|
|
|
– Это вы виноваты.
– Я виноват?
– Ведь именно вы сказали, что я должна вырваться из стеклянного шара с падающим снегом.
– Что‑что?
– Это вы подкинули мне идею пойти в мир и узнать его. Или все это была пустая болтовня?
– Джессика, это не было болтовней, – ответил он. – Тебе просто нужно вырваться из твоего захолустного мирка.
– Но только не тогда, когда за меня отвечаете вы, так?
Он снова дернул себя за волосы.
– Одна прогулка без присмотра по Верхнему Уэстсайду – это не то, что я имел в виду. Я имел в виду…
– Ну, этой прогулки оказалось достаточно, чтобы изменить всю мою жизнь.
Он засмеялся:
– Твоя жизнь круто изменилась всего за два часа?
– Да. Я кардинально изменила планы по поводу выбора колледжа.
Не вполне дружелюбная улыбка поползла по его лицу. Эта улыбка была скорее уничижительной. Она как бы говорила: «Твои глупые выходки меня смешат».
– То, что ты изменила планы насчет колледжа, еще не говорит о том, что теперь вся твоя жизнь изменится.
– А для меня это именно так.
– Тогда ты еще менее зрелый человек, чем я думал, – ответил он. – Сейчас я угадаю. Колумбия.
|
|
|
Странно было слышать это от кого‑то еще. Все стало как будто более реальным.
– Да.
– Тсс, – он приложил палец к губам.
Мы простояли так еще какое‑то время, я не знала, что еще сказать, а Мак не делал ничего, чтобы показать, что дискуссия окончена.
– Знаешь, что Джон Стейнбек сказал о Нью‑Йорке?
– Не‑а.
– Он сказал: «Нью‑Йорк – ужасный, грязный город. Климат там плохой, политикой там пугают детей, дорожное движение сумасшедшее, а конкуренция убийственная. Но есть еще кое‑что: если вы поживете в Нью‑Йорке и он станет вам домом, то ни одно место на Земле больше не будет для вас достаточно хорошо».
Он сделал театральную паузу, как всегда после произнесения своих особенно длинных цитат.
– Ну, Джессика Дарлинг, – сказал он, открывая дверь в класс, – тем лучше для тебя.
Мак действительно имел это в виду. Я сразу не очень поверила в это, но на следующий день он вручил мне запечатанный конверт прямо на глазах у Черных Бардов.
– Что это? – спросила я.
– Твое рекомендательное письмо, – ответил он громче, чем обычно, чтобы Джек‑Потрошитель, Носферату, Демоница, Штанга, Неудачник и вся остальная шобла получше расслышали.
– Тем не менее, я не хочу, чтобы ты его читала, – заявил он. – Не нужно, чтобы это отложилось у тебя в голове.
На конверте была самоклеящаяся бумажка, на которой было написано: «Будь велик в своих действиях так же, как ты велик в мыслях» (Уильям Шекспир).
Я была настолько поражена этим подарком от моего «крестного отца», что даже не смогла выразить свою благодарность.
– Спс, – еле выдавила я.
– Не за что, – ответил Мак.
Судя по всему, завтра я проснусь и обнаружу, что Черные Барды превратили меня в жабу.
Щедрость Мака сполна возместила тот холодный прием, который я получила от него вначале. Когда вечером я вернулась в кампус, мне очень хотелось поделиться с кем‑нибудь своей радостью по поводу того, что я изменила свою жизнь, ну хоть с кем‑нибудь. Разговор с Бриджит (и ее миногой Эшли) получился, прямо скажем, неприятным.
– Колумбия! – закричала Бриджит. – Джулия Стайлс поступает туда!
– А я и не знала.
– О да! И Мидоу Сопрано там учится, так что у тебя не должно возникнуть проблем с зачислением.
– Да, именно поэтому я выбрала Колумбийский университет – потому что вымышленная дочь мафиози получает там образование.
– О БОЖЕ! Кажется, туда поступает и Фелисити! – снова завопила она.
– Какая Фелисити?
– Она не в курсе! – хором сказали Бриджит и Эшли. – Фелисити из «Фелисити».
– Телесериал «Фелисити», – повторила я, еще не совсем понимая, о чем идет речь.
– Я думаю, что она поступает в вымышленную школу… – снова вступила в разговор Эшли, только в этот раз на триста децибел громче, чем ранее. – Да! – закричала она. – Точно, как Фелисити, потому что ты тащишься в тот же университет, что и парень, в которого ты была влюблена в старших классах, точно так же, как она. Только в твоем случае все выглядит еще более жалко, потому что твой избранничек голубой!
Я бросила взгляд на Бриджит.
– Ну, Эш, типа, спросила, есть ли у тебя парень, и я сказала, что нет, а потом рассказала о…
– Не важно, – оборвала я ее. Я повернулась к Эшли. – Просто для информации: я не подражаю героине мыльной оперы «Уорнер Бразерс». Я просто не смотрю мыльные оперы.
– Как скажешь, – монотонно пробубнила Эшли, и мне захотелось врезать по ее брокколиподобному шнобелю.
– Я. Не. Смотрю. Мыльные. Оперы.
– Как скажешь.
Долгие годы общения с Бестолковой Командой научили меня, что логические доводы не доходят до сознания тех, кого я ненавижу. Поэтому я просто вышла из этой комнаты в самый последний раз, что звучит более драматично, чем есть на самом деле, поскольку до конца программы оставалось всего шесть дней.
Вам наверняка интересно, что же Мак написал в своем письме, правда? Вы решили, что я расклеила конверт, подержав его над паром, и прочла письмо. О, вы, маловерные. Я не открыла его и не открою. И вовсе не потому, что так уважаю волю Мака. Правда в том, что мне не хочется знать, что он там написал. Терпеть не могу читать то, что пишут другие о моем необъятном интеллекте. Например, эти характеристики, которые учителя строчат на меня в конце каждого триместра. Они всегда выражают надежду, что я узнала от них так же много, как они от меня. Просто маразм какой‑то. Они настолько передергивают, что я не могу поверить ни одному слову. Невозможно купиться на весь этот бред, когда знаешь, какой хаос царит в твоей собственной голове.
Одиннадцатое августа
Последние несколько маковских уроков я занималась тем, что разрабатывала стратегию сообщения родителям о том, что мой окончательный ответ на вопрос им совсем не понравится. Четырехшаговый подход к разрешению моей университетской головоломки называется план «Безупречность, Обман, Зачисление, Согласие». Я рассказываю об этом БОЗС‑плане в надежде, что он, может быть, поможет кому‑то, кто, так же как и я, несправедливо придавлен толстым пальцем родительского тоталитаризма.
Фаза 1. Безупречность
Буду вести себя как дочь, которую всегда хотели иметь мои родители. Буду много улыбаться в их присутствии, буду рассказывать им о своей жизни, чтобы они думали, что я им все рассказываю, хотя на самом деле ничего, что является для меня достаточно важным, я им не сообщаю. Они поверят в то, что вырастили счастливую, здоровую, приспособленную к жизни девушку‑подростка, которая уже пережила наиболее трудный период взросления и больше не нуждается в постоянном родительском контроле. Это как бы даст им моральное разрешение на то, чтобы отвалить от меня на фиг и дать мне перейти к Фазе 2.
Фаза 2. Обман
Тем временем я постараюсь, чтобы мой процесс оформления в Колумбийском университете зашел как можно дальше и чтобы родители узнали об этом как можно позже. У меня есть рекомендация от Мака, и я также могу еще раз использовать ту, что дала мне Хэвиленд, когда я подавала документы на Летнюю программу. Банковские реквизиты счетов моих родителей легко взять из компьютера, так что даже об этой части дела я могу позаботиться сама. Подача документов он‑лайн упрощает все: никаких следов, которые остались бы, если бы все это пришлось делать на бумаге.
Фаза 3. Зачисление
Это тот этап, на котором меня зачисляют в Колумбийский университет. Если не зачисляют, то я в глубокой заднице.
Фаза 4. Согласие
К тому времени, когда мне все же придется сообщить родителям о своих планах на будущее, они уже будут настолько поражены моей Безупречностью (смотри Фазу 1), что сочтут неоправданным не пускать меня в первоклассный университет, право учиться в котором я заработала собственным трудом.
Детали плана я разрабатываю до сих пор. Особенно много проблем возникает с Фазой 1. К совершенству гораздо легче стремиться в теории, чем на практике. Уже через пять минут после того, как родители приехали, чтобы увезти меня домой, блестящий план чуть не провалился.
Называй‑Меня‑Шанталь уже упаковала свои балетные тапки, Щелкунчиков и средства для душа к тому моменту, когда в комнату вошли мои родители. Тем не менее семейства Дарлингов и де Паскалей все же нашли время заняться тем, что обычно делают родители старшеклассников, которые собираются поступать в вуз, то есть начать хвастаться своими детишками.
– Вассар и Пьедмонт уже упрашивают Мэри поступать к ним.
– Пьедмонт, Эмхерст, Суартмор и Уильямс практически заплатят нашей Джесси за то, чтобы она училась у них.
– А нашей Мэри не нужен материальный стимул! Она сама планирует свою жизнь!
– А наша Джесси уже это сделала! Ее уже сняли в «Лиге плюща»!
Вот так вот, в погоне за самоутверждением, мои родители вынудили «свою Джесси» бросить школу и стать проституткой.
– Было здорово жить с тобой в одной комнате! – задушевно сказала Называй‑Меня‑Шанталь и вручила мне розовую карточку с ободком цвета чайной розы.
Звук ее голоса прозвучал для меня весьма неожиданно. Мы не разговаривали с ней уже несколько недель – с тех самых пор, как она не оставила на двери предупреждения и я вошла, когда она полировала своим языком крайнюю плоть Джека‑Потрошителя.
Я посмотрела на бумажку, на которой она вывела «Мари де Паскаль» округлым девчачьим почерком. Елки‑палки! Ну, неужели родители ничего о ней не знают? Под именем был ряд букв, цифр и других символов.
– Это мой электронный адрес и другие координаты! Чтобы мы могли продолжить общение.
Было очевидно, что она устроила этот концерт для родителей. Я посмотрела на двух чрезвычайно уважаемых, но очень обманутых людей, чьи гены породили эту шлюху. Мне захотелось сказать ей что‑нибудь вроде: «Называй‑Меня‑Шанталь, да до тебя дотронуться страшно без антибиотиков». Но я знала, что моя прямота расстроит моих родителей, что, сами понимаете, вступило бы в противоречие с Фазой 1 моего плана БОЗС.
Дома я зашла в туалет и спустила ее карточку в унитаз, где ей и было место.
Ничего хорошего от Летней программы я и не ожидала: ничего, что могло бы порадовать меня или принести мне пользу. Правда, сейчас я знаю: выпускной класс я переживу, ведь теперь у меня есть хотя бы малейшее представление о том, куда мне «плыть», после того как нам выдадут аттестаты.
Четырнадцатое августа
Было довольно странно, что за все время летней учебы мои родители ни разу не навестили меня. Но поскольку я сама не хотела их видеть там, то и не стала задавать лишних вопросов. По телефону же они сообщали мне только какие‑то невнятные и совершенно незначительные подробности о жизни в Пайнвилле, из чего я делала вывод, что ничего особенного не происходит. Но это было вовсе не так. Родители предпочли дождаться, когда я снова почувствую себя дома, наслаждаясь вкусным завтраком с кофе, чтобы вылить на меня целое ведро плохих новостей.
– Твоя бабушка, мать твоего отца, Глэдди…
– Я знаю, кто моя бабушка, мам.
– Понимаешь, – сказала она, сжимая в руках чашку, – пока тебя не было, она снова упала с лестницы.
– Боже мой! Она в порядке?
– Ну, с ее искусственными тазовыми костями ничего не случилось, – мама прервалась, чтобы отхлебнуть своего отвара ромашки. – Но знаешь, похоже, что она упала из‑за…
– Из‑за чего?
– У нее был небольшой удар.
– ЧЕГО? Как ты можешь говорить «небольшой удар»? Это все равно что сказать: «Она слегка заразилась СПИДом».
– Да она и в больнице‑то пролежала всего две недели.
– Всего две недели!
– Из‑за удара у нее нарушилась координация движений. К тому же она потеряла память.
– Мам! Ей девяносто лет! Да она уже несколько десятков лет не совсем в своем уме!
Она шикнула на меня:
– Не говори так, это расстроит твоего отца.
– И где же бабушка сейчас?
– Мы поместили ее в санаторий для пожилых, потому что она уже не может сама о себе заботиться.
– Санаторий. Это политически корректное выражение для «дома престарелых»?
Она снова шикнула:
– Не надо так говорить. Это расстраивает отца.
Отец. Ага! Неудивительно, что он не приставал ко мне со своими тренировками. Он был слишком расстроен «небольшим ударом» матери.
– Почему вы не сообщили мне об этом?
– Мы не хотели тебя расстраивать.
– Бетани знает?
Мать сделала паузу перед тем, как сказать «да», довольно длинную для того, чтобы дать мне понять, что это вранье.
– Неправда.
Мама нахмурилась:
– Мы не хотим сообщать твоей сестре по телефону. Она в Калифорнии и все равно ничем не смогла бы помочь. Зачем ее беспокоить? Лучше подождать до более походящего момента.
О да. Замалчивание – это то, как мы, Дарлинги, справляемся с проблемами. Или не справляемся. Как с Мэтью. Его день рожденья через два дня. Ему бы исполнился двадцать один год. Если бы моя мама призналась в том, что ей до сих пор больно от того, что ее двухнедельный сын умер, то, возможно, ей стало бы хоть чуть‑чуть легче. Но лучше она тихо и незаметно выпьет успокоительного. А отец сядет на велосипед и поедет прочь из Пайнвилля за луной и обратно.
Мы никогда‑никогда не разговаривали об этом. И никогда не станем этого делать. Это неправильно.
Неужели так будет и в следующем году? Родители будут скрывать от меня все плохие новости до тех пор, пока я не заеду домой на каникулы из какого бы там ни было колледжа, в который я все‑таки направлюсь, потому что, скорее всего, в Колумбийском университете они мне учиться не разрешат, даже если я поступлю, потому что симулировать самосовершенствование в их присутствии у меня не получается, что и доказывает моя следующая реплика:
– А вы бы сообщили нам о ее смерти? Или вы бы ее похоронили без нас и стали бы ждать еще более «подходящего момента»?
Мать на несколько секунд закрыла лицо ладонями, чтобы не видеть меня. Я так и не поняла, кого она больше стыдилась в данный момент: меня за мой жестокий вопрос или себя, потому что в нем была доля правды. Но скоро ситуация прояснилась.
– Джессика Линн Дарлинг, – произнесла она своим Я‑Твоя‑Мать‑И‑Я‑Тебе‑Приказываю тоном. – За это, я настаиваю на том, чтобы ты сегодня же отправилась туда и навестила Глэдди.
– А она хоть вспомнит об этом, после того как я уйду? Я имею в виду, имеет ли это посещение смысл?
Еще один презрительный взгляд.
– А что такого? Ты же сказала, что она потеряла память! Так какой смысл идти туда, если как только я уйду, она сразу же об этом забудет?
– Потому что ей будет приятно, по крайней мере, пока ты будешь у нее. К тому же твой отец будет счастлив. Кстати, постарайся быть с ним хоть чуточку милее, ладно?
– Ладно, – ответила я, тяжело вздохнув, как это обычно делают подростки.
Вот так я оказалась в санатории «Серебряные луга».
Ради справедливости нужно отметить, что заведение оказалось не таким уж мрачным, как я представляла. Оно вообще больше походило на современную гостиницу, чем на больницу, в которую стариков отправляют умирать. Слава богу, там было много живых цветов, благодаря которым воздух приятно благоухал, а не вонял мочой. Из динамиков лилась оркестровая музыка. Певичка напевала вполголоса о том, от чего она не получала удовольствия: ни от шампанского, ни от кокаина, ни от самолета. «Но ты доставляешь мне удовольствие».
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 33; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!