Русь против нордического рейха 21 страница
Активная фаза указанного процесса относится к послевоенному времени. «Посеяв в России хаос — гласит один весьма правдоподобный документ — мы незаметно подменим их (русско-советские) ценности на фальшивые и заставим их в эти ценности верить. Мы найдем своих единомышленников, своих помощников и союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания. Из литературы и искусства, например, мы постепенно вытравим их социальную сущность. Отучим художников, отобьем у них охоту заниматься изображением, исследованием тех процессов, которые происходят в глубине народных масс. Литература, театры, кино — все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем поддерживать и поднимать так называемых творцов, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства — словом, всякой безнравственности.
В управлении государством мы создадим неразбериху, хаос. Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не будут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркоманию, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу, — все это мы будем ловко и незаметно культивировать...
|
|
|
И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратив в посмешище. Найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества».
Всего через три года сформулированная выше политическая философия легла в основу директивы Совета национальной безопасности США «Цели США в отношении России». Здесь официально говорится, что «наше дело работать и добиться того, чтобы там (т. е. в СССР — А. К.) свершились внутренние события <...>. Наши усилия, чтобы Москва приняла наши концепции, равносильны заявлению: наша цель — свержение советской власти <...>. Не наше дело раздумывать над внутренними последствиями, к каким может привести принятие такого рода концепций в другой стране. Если советские лидеры сочтут, что растущее значение более просвещенных концепций международных отношений несовместимо с сохранением их власти в России, то это их, а не наше дело».
|
|
|
В 1985 г. советские вожди «сочли» именно это. Разумеется, «перестройка» как процесс медленного разложения правящего меньшинства (партноменклатуры) начался задолго до прихода к власти Горбачева в апреле 1985 г. В своих духовно-мировоззренческих истоках этот процесс следует рассматривать как часть мировой апостасии, т. е. отказа мира от божественного выбора (даже в таких извращенных формах, в каких он сохранялся в послереволюционной России). Если русско-советская идеология питались как бы из двух источников — христианского и утопического, из наследия Святой Руси и из «запасников» интернациональной «закулисы», то с середины 1980-х годов правящий слов СССР оказался насквозь пронизан разрушительными — по отношению к историческому и небесному Отечеству — энергиями антихристианского происхождения. Произошла своего рода перевербовка властвующей элиты — конечно, перевербовка прежде всего мировоззренческая и социально-культурная, а не просто «агентурная». Как показывает история, никакие тайные «агенты влияния» не в состоянии справиться со своим заданием, если они не опираются на растущие силы внутри самого правящего кадра. Горбачевская перестройка, столь восторженно встреченная на Западе и поначалу в самом СССР («горбомания»), и была плодом взаимопересечения ряда постасийных потоков, в которых интересы мирового золота сошлись с интересами высшей коммунистической знати, решившей приватизировать Россию вопреки соборному Логосу ее народа. Истлевшая марксистско-ленинско-сталинская лучина была сброшена — сначала под призывы «больше демократии, больше социализма», затем просто под лозунгом входа в цивилизованное сообщество. Дело завершили танки на улицах Москвы в августе 1991-го и в октябре 1993 годов.
|
|
|
Вместе с тем не следует думать, что «перестройка» и последующие за ней «демреформы» не были предметом тщательного теоретического продумывания со стороны идеологов правящего класса. Хотя широким слоям трудящихся так и не сообщили, в чем заключаются хозяйственные, политические и культурные условия искомого «вхождения в цивилизацию», в профессиональной печати можно найти опубликованные разработки на эту тему. Одна из наиболее серьезных — статья доктора философских наук, советника президента Российской Федерации, руководителя информационно-аналитического центра президента А. И. Ракитова под названием «Цивилизация, культура, технология и рынок». Если отбросить общие рассуждения автора о способе производства и технологии, то наиболее значимыми явятся мысли о ядре всякой этносоциальной культуры, окруженном рядом защитных оболочек. «Ядро культуры вырабатывается веками и обретает устойчивость и прочность социокультурно-генетического аппарата. Оно определяет и способ реагирования социума на инновации. Оно, следовательно, обеспечивает адаптационные механизмы, возможность приспособления к меняющимся условиям материального и духовного бытия данного общества... Ядро культуры обладает высокой устойчивостью потому, что оно окружено особым защитным культурным поясом. Он состоит из системы социальных, поведенческих, нравственных и интеллектуальных реакций на все виды аккультурации. Защитный пояс препятствует воздействию на ядро культуры со стороны внешней культурной Среды, защищает это ядро от разрушения и трансформации. В. О. Ключевский в своих блистательных лекциях о влиянии западной культуры на Россию показывает, как защитный пояс (термин мой) воспринимал внешние западные влияния, трансформируя их в европеизированное платье, манеры, танцы, французскую речь дворянства, но при этом сохранял ядро русской культуры в почти неизменном традиционном виде. Разумеется, внешнее проникновение инокультурных влияний (одежда, манеры, автомашины, жвачка и т. д.) может порождать иллюзии сильных культурных трансформаций. И действительно, некоторые культуры, сохраняющие самоидентичность, обладают способностью мощных и глубоких инновационных трансформаций (например, японская культура). Но существует и особый, мало исследованный феномен маскирующихся или «притворяющихся» культур, подобно нашей, которая на протяжении ряда последних десятилетий притворялась европейской, но сохраняла свою неизменную традиционную сущность, фундаментальным устоем которой было неуважение к человеку и отрицание всего нового (выделено мною. — А. К.), прежде всего в самой своей основе: в сфере технологии производства, власти и общественной жизни» (Цит. по: Ракитов А.И. Цивилизация, культура, технология, рынок // Вопросы философии, 1992. №5. С.9).
|
|
|
Конечно, приятно, когда у инакомыслящего человека неожиданно находишь подтверждение своему взгляду: действительно, Святая Русь никогда не была европейской страной и упорно сопротивлялась идущему с Запада «либерально-эгалитарному» прогрессу (К. Н. Леонтьев), в чем бы он ни проявлялся, во власти денег или в жвачке. Прав А. Ракитов и тогда, когда он ссылается на подмеченное Ключевским различие между внутренними и внешними слоями культуры: ни французский язык, ни французские моды не помешали России побить Наполеона и войти в Париж (среди русских войск при Бородине была защитница земли русской — Смоленская икона Божией Матери). Но сводить чуть ли всю отечественную культуру (и тем более ее ядро) к «неуважению к человеку»! Я думаю, нет смысла доказывать теоретику, мыслящему исключительно в вестернизированных рационально-юридических категориях, несовместимость и даже противоположность неуважения к человеку и почитания его рабом Божиим и слугой своего соборного отечества — Дома Пресвятой Богородицы...
Однако самое характерное начинается тогда, когда А. Ракитов предлагает решительно сломать национальное культурное ядро — гораздо более решительно, чем это делал Петр или коммунисты. Разумеется, как философ, наш автор хочет использовать для этого не танки, а... информацию: «Хотя в общественной жизни информация, влияющая на направление социального и исторического развития этноса, движется из ядра культуры вовне и в эпоху сложившихся, сформировавшихся культур почти никогда не меняет направления, развитие самосознания движется в обратном направлении. Оно в состоянии прорвать защитный пояс, проникнуть в ядро культуры и трансформировать содержащийся в нем механизм исторической наследственности».
Вот так — не больше и не меньше! Из советов доктора Ракитова вытекает, что историческая Россия есть, по существу, черная дыра, которая чем скорее исчезнет, тем лучше. Разница между ранним П. Чаадаевым и А. Ракитовым тут только та, что первого государь Николай Павлович объявил сумасшедшим (в чем с ним было согласно почти все русское общество), тогда как второй служит советником при президенте Российской Федерации. И если Чаадаев впоследствии одумался и написал «Апологию сумасшедшего», то Ракитов видит единственный исход для России в форсированной приватизации всего ее богатства на основе твердого убеждения в своем праве на пользование бытием без оглядки — ни на Бога, ни на драгоценное Христианское предание наших предков. Ему не приходит в голову, что «неумелые с точки зрения Запада русские купцы, как вообще весь «непротестантский» русский рынок есть как раз свидетельство того очевидного для православного человека обстоятельство, что от «трудов праведных не наживешь палат каменных», и что лучше пропить нажитое кривым путем, чем потерять душу. Ольга (Россия) любит Обломова, а не Штольца — вот что со времен Гончарова до наших дней определяет ее — России — судьбу вопреки всем модернизациям и вестернизациям то по-петровски, то по-ленински, то по-горбачевски. Неудивительно, что для переделки этого упрямого ядра советник изыскивал поистине драконовские меры: «Нашему обществу предстоит начать свой реформистский прорыв в предельно неблагоприятных условиях. Не исключено, что в течение ближайшего времени спад производства может достичь 40%, а то и более. Россия будет сотрясаться взрывами анархии, мятежами и конфликтами, голодом, эпидемиями, социально-культурным распадом, национально-территориальными конфликтами, общим упадком интеллектуального потенциала и другими негативными, разрушительными по своим последствиям процессами. И все же другого выхода, кроме либеризации цен, финансовой диктатуры, жесткой стабилизационной политики, у нас нет. Только эти крутые и жесткие меры могут привести нас, быть может, в некотором отдаленном будущем к современному цивилизованному обществу и цивилизованному рынку». Интересно, читали ли эти строки тысячи бывших жителей бывшего СССР?
Исходя из авторитетного сочинения доктора философии Ракитова, мы имеем право заключить, что «перестройку» и «демреформы» идеологически разрабатывали в России 80-х – 90-х годов те же большевики, удержавшие в своем сознании мифы золота и меча, но только поменявшие их местами: если Троцкий и Ленин громили Святую Русь с помощью меча ради золота (власти над миром), то демократы 1980-90-х хотели овладеть Россией именно с помощью золота, не брезгуя, впрочем, и мечом (две дороги к одному обрыву). В обоих случаях у них не реформы для страны, а страна для реформ — перманентная революция, направленная в сердцевину национального духа. О том, насколько успешно продвигался этот процесс в 90-х годах, можно судить хотя бы по данным официальной статистики, согласно которым около половины населения Российской Федерации стало жить вблизи черты бедности (или за ней), спад производства в промышленности превысил 50%, катастрофически выросли преступность и наркомания, почти полностью разрушены национальная культура, театр и кинематограф, львиную долю телевещания составили американские боевики и коммерческая реклама, в стране начали выходить детские (!) порнографические журналы. Свыше 25 миллионов русских оказались иноземцами в своей собственной стране (т. н. «ближнее зарубежье», за 1994 год численность жителей РФ сократилась на полмиллиона человек. Если продолжить эти линии в будущее — пусть всего лет на тридцать, то нетрудно представить, что в скором времени ожидало бы Россию.
Существенной частью идеологии «перестройки» стал во второй половине 1980-х годов философский и художественный постмодерн -- идейная программа глобализации постхристианского мира. Как установка сознания, постмодерн есть прежде всего утрата духовной вертикали жизни и культуры. Классическое русское искусство (даже в самых мрачных своих творениях) видело свет бытия, искало и находило его религиозную истину. Модерн отвернулся от соборной истины и красоты, утвердившись на антропоцентрической («гениальной») позиции, согласно которой истина/красота не существует, а конструируется руками и разумом человека. В постмодерне этот круг замкнулся на использовании искусства в «жизни-после-смерти». Бытие и творчество в постмодерне мертвы, их не воскресить, но можно воспользоваться их остатками — поставить, например, иронический детектив в декорациях ХУ111 века, или построить из стекла и стали дом в стиле рококо. Постмодерн смеется там, где модерн был серьезен: идеями — даже нигилистическими и тем более революционными — можно жить, тогда как смыслами можно только играть. Мышление художника-постмодерниста включает в себя любую ценность— от фольклорной до абсурдистской, но только путем снижающего ее отношения к иному. Здесь встречаются все направления и имена, от «Логико-философского трактата» Л. Витгенштейна до псевдохристианской апофатики и древнекитайской «Книги перемен». Комедия приравнивается к трагедии, трагедия – к комедии, красота — к уродству, реальность — ко сну.
Нечто вроде манифеста российского постмодерна опубликовал в разгар «перестройки» (конец 1980-х годов) литератор М. Эпштейн под названием «Теоретические фантазии». Две главные мишени выбрал автор: идею истины и русскую хандру. Что касается первой, то критик вместо устаревшей истины предложил некую «софиосферу», где примиряются любые идейные противники: «Никакой моноязык, никакой метод уже не могут всерьез претендовать на полное овладение реальностью, на вытеснение других метод, им предшествовавших... Никому не придет в голову утверждать, что одна клавиша рояля лучше (“прогрессивнее”, “истиннее”) другой — все они равно необходимы для того, чтобы могла звучать музыка».
Попросту говоря, это означает, что нет смысла различать утверждение и отрицание, Бога и сатану. Более того, их надо «уравнять», то есть поместить под одну обложку или представить на одной выставке в духе «кристального дворца», который когда-то привиделся Достоевскому в качестве символа мертвого будущего. Тогда наступит постмодернистский рай, прилетит птица Каган. Тогда некрореализм объединится с виртуальной магией, и они вместе отпразднуют победу над историей и ее смыслом.
Вторая цель критики М. Эпштейна — тоскующая русская душа. Автор видит в ней национальный недуг, проблему этнической патопсихологии. «Русская литература, как, пожалуй, ни одна другая литература мира, дает разнообразнейший материал для углубленного изучения этих состояний, на каких бы социальных и культурных уровнях они не проявлялись». Долгие песни ямщика, Пушкин со своим скучающим Онегиным, Гоголь с его бесконечной ширью, Блок с «тоской безбрежной», наконец, Платонов с его «Котлованом» и «Чевенгуром»... Во всем этом, по мнению критика, проглядывают черты какой-то «метафизической лишности», и не победить ее ничем — хотя бы тем же разгульем удалым. Более того, они неотрывны друг от друга: хандра переходит в богатырство, разгул — в тоску. «Так они и переливаются, жутко сказать, из пустого в порожнее, из раздолья в запустение — на всем протяжении русской тоскующей и гордящейся мысли». Не отсюда ли берутся войны? Революции? Самоуничтожение? — спрашивал М. Эпштейн.
Это уже серьезно. В 1920-х годах сбрасывали Пушкина с корабля современности, потом — милостиво согласились взять его в «попутчики» под видом «критического реалиста», обличителя дворян и «лишних людей». Постмодернисты 1990-х просто записали его в метафизический расход (в Петербурге, например, начал выходит журнал «Дантес»). Ничего, кроме тоски и разгула, не усмотрели постмодернисты на Руси — ни в ее фольклоре, ни в ее высокой поэзии, ни в православной вере. «Чего мне ждать? Тоска, тоска!...»
Таким образом, в конце 1980-х – начале 1990-х годов «продвинутая» интеллигенция («креативный класс», как теперь выражаются) перьями своих идеологов расписалась в том, что она не понимает и не ценит духовных оснований России. Логика постмодерна привела её не только к отрицанию русской истории, но и к сомнению в самом праве России на участие в глобальном «символическом обмене». Что, в самом деле, может родиться от сочетания тоски с разгулом? Сбывались самые мрачные пророчества петербургского периода русской истории. Россия переставала быть Россией не только по внешности — вот что самое опасное. На наших глазах под напором концептуального, информационного, финансового и организационного воздействия уже третий раз за ХХ век заколебались опоры (несущие конструкции) русского мира — прежде всего в области религиозной и нравственно-эстетической. Великий инквизитор у Достоевского призывал разрешить людям грех: за то они будут любить властителя как дети за сладкую конфету. Именно это, если говорить по существу, произошло тогда в России: обогащение любой ценой превозносилось как предприимчивость, спекулянты и биржевые дельцы назывались «новыми русскими», глубинное наркокодирование выдавалось за «эротическое искусство», болезненное влечение к смерти — за утонченный «некрореализм»...
Произошло то, чего боялись еще Пушкин и Тютчев — к господству пришла чернь, смердяковщина («грядущий хам»). Прав был Иван Ильин, когда писал, что самое печальное начнется на Руси после падения советского коммунизма: «Без любви русский человек есть неудавшееся существо. Цивилизующие суррогаты любви (долг, дисциплина, формальная лояльность, гипноз внешней законопослушности) — сами по себе ему мало свойственны. Без любви он или лениво прозябает, или склоняется к вседозволенности. Ни во что не веруя, русский человек становится пустым существом, без идеала и без цели. Ум и воля русского человека приводятся в духовно-творческое движение именно любовью и верою».
Владимир Второй
Однако человек предполагает, а Бог располагает. 31 декабря 1999 года тогдашний президент РФ Ельцин подал в отставку, назначив своим преемником бывшего полковника КГБ В.В.Путина. Это было роковое решение. В последующие годы было ещё несколько президентских выборов, на которых Путин побеждал с большим перевесом. Я пишу эти строки в январе 2015 года, когда его рейтинг зашкаливает за 80 %.
В определенном плане, Россия всегда стоит перед выбором – выбором своего исторического и метафизического пути. В отличие от Запада, уже давно определившегося, и в отличие от Востока, которому в известном смысле не надо определяться (он всегда равен себе), России как центральной цивилизации материка (хартленд), сочетающей в себе динамику Европы и устойчивость Азии, постоянно приходится делать судьбоносный выбор между традицией и революцией, между правым и левым, между классикой и модерном. Если на Западе выбирают наемного менеджера, обязанного следить за порядком в рамках отведенной ему правящей элитой функционала (государство – «ночной сторож»), то у нас выборы власти – это выборы национальной судьбы. Кстати, именно поэтому самоубийственно было бы для России менять власть каждые четыре года. В этом проявляется её сила и её слабость.
Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 50; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!