Из газеты «ГРОЗА» №291 1911 год.

Не лишено, между прочим, глубокого смысла и интереса рассуждение Братца о женщинах.

«Девушка - говорит Братец - мечтает о хорошем муже и заботиться о приданном. Что же для осуществления этого она творит?

Она вся погружена в заботы о нарядах, чтобы привлечь к себе внимание. Одевают на голову шляпу чуть не сажень по объёму, а о внутреннем содержании своей головы не пекутся.

«Не против нарядов говорю я, - замечает Братец, — но против обмана, ибо роскошью наряда хотят прикрыть наготу мысли и отсутствие талантов».

Пусть девушка просит доброго мужа у Господа, как просила Сарра и Ревека, и Господь пошлёт ей все: и семейный мир, и любовь, и красоту духовную. Тогда и в лохмотьях будешь красивою".

Братец Иоанн.

"Сахаром укрепляется ягода и не подвергается порче, а Словом Божиим, укрепляется всякий человек и не подвергается духовной порче".

Братец Иоанн Чуриков.

АСКЕТИЗМ И НЕВОЗДЕРЖАНИЕ

Человек состоит из духа и тела. В праведнике они составляют стройное целое потому, что стоят на своих местах - дух на первом месте, плоть - на втором, исполняя таким образом закон мира и гармонии.

Совместная жизнь не терпит равенства, напротив, во всяком прочном соединении, нужен господствующий элемент, держащий прочих.

Над всем царствует Господь Вседержитель. Несмотря на тщательные изыскания анатомии, мы мало знаем живую плоть. Живая плоть нам не известна, да и мало доступна нашим наблюдениям.

Что бы исследовать жизнь, нужно прежде её разобрать и вместо чудной машины, по которой пробегают быстрые токи разнообразных сил, рассматривать обломки колёс и пружин.

Мы видим только, что в плоти вместе с семенем тления скрыт и чудный зародыш нетления, развитие которого может сделать тело благоуханным, производящим вместо зловонных истечений мертвеца - благовонное миро.

Знаем так же, что во плоти, по мере подчинения её духу, является и целительная сила.

Одно прикосновение к костям пророка Елисея, воскресило мёртвого.

По учению святого Писания, жизнь или душа живая обитает в крови, и греховная жизнь более всего повреждает кровь и кости, на которые современная медицина обращает мало внимания. «Моль костям, - говорит Соломон, - сердце чувственное».

По наблюдениям Афонских отшельников отрывающих кости умерших через три года, у людей проводивших целомудренную и благочестивую жизнь они жёлтые, не редко ароматические, но всегда без дурного запаха. У людей, впавших в плотские, тяжкие грехи - кости чёрные, зловонные. У людей, у которых жизнь была среднею, между праведною и самою грешною, кости бывают белые, с лёгким запахом.

Мы не в состоянии определять достоинство и чистоту крови, но видим, что у людей, чрезмерно предающихся чувственным удовольствиям, она испорчена и при малейшем неблагоприятном влиянии извне производит тяжкие болезни.

В нашем веке, живущем преимущественно плотским умом утопающем в чувственных удовольствиях, ослабление костей и порча крови распространены повсюду. Малейшие ушибы сопровождаются переломами, лёгкие раны трудно залечиваются. Врачи наши заботятся о количестве, а не о качестве крови, о костях же вовсе не думают.

С другой стороны, мы знаем, что плоть, победившая дух, повергает человека в тяжкие страсти, заставляя его работать и день и ночь и навязывая ему своё мудрование. Ум становится плотским, лживым страстей. Имеющие такой ум воображают себя свободными. Это состояние самообольщения, апостол Павел выражает так: «Проповедуют свободу, будучи рабами тления.» Таких проповедников особенно размножилось в последнее время. Они обещают свободу, а на деле, извращая естественное положение вещества, делают для его членов невозможным всякое свободное движение. Плотские люди приняли мудрование плоти за мудрость, привели её в систему и образовали Богоборную науку, которую Св. Писание называет земною, душевною и бесовскою.

Эта наука состоит из металлических теорий и положений, временем поражаемых и со временем исчезающих, ибо не имеют в самих себе условия прочности.

Современная Богоборная наука не хочет знать, что плоть должна быть покорена духу, что называется на аскетическом языке умерщвлением, т.е. уничтожение её вредного влияния на дух. Для одержания победы над плотью, нужны аскетические подвиги, очень трудные: строгий пост, бдение, и особенно частая, усердная молитва.

Власть плоти над духом так сильна, так тяжка лежащая на нём цепь чувственности, что только всесильная помощь Божья может освободить его. «Аще Сын освободит вы, - говорит Спаситель, - воистину свободны будете». В плоти, не покоряющейся духу, развиваются страсти и ненасытное стремление к чувственным удовольствиям, за которыми следуют страдания телесные. Сила этих страданий соответствует степени предшествовавших удовольствий. Список болезней растёт с ужасающей быстротою. Медицина не знает, как уже называть новорождённых.

Мне кажется, сущность страданий, символически сокращённо выражена огнём и червём, прообразами будущих мучений грешников. «Иже червь не умирает и огонь не угасает».

Одна часть болезней производится воспалениями, другая - червивостью, разными родами инфузорий, тлением.

Средства, ведущие к освобождению духа, называют обыкновенно подвижническими или аскетическими. Пользу их признавала не только ветхозаветная церковь, но и языческие философы. Вся мудрость, - говорит Эпиктет, - в двух словах: «Умеряй себя и воздерживайся».

Не было, и нет ни одного народа, который бы не имел своих подвижников и отшельников. В Японии открыли столпников, стоявших на столбах. Христианство присоединило к посту телесному, пост духовный. Вот что слышим при начале святой четыредесятницы: постящиеся телесно, постятся и духовно, разрушим всякий союз неправды. Постимся постом приятным, благоугодным Господу. Истинный пост есть злых отчуждение, воздержание языка, ярости отложение, похоти отлучение.

Сих отчуждение есть пост истинный и благоприятный,

Стремление к освобождению духа, благодательно отразилось на всех отраслях человеческой деятельности.

Великие учёные держали себя как отшельники. Они видели, что знание не даётся при плотских удовольствиях и чрево подавляет ум, развивая страсти. Великий Ньютон, когда писал свою оптику, не употреблял ничего, кроме хлеба и воды. А Кеплер, после созерцания неба, в уединении и посте, вдруг написал чудные законы. Пред учением об этих законах и о тяготении, все открытия нового времени кажутся маловажными.

Рабство духа перед плотью, усиливает до бесконечности её требования. Ей не достаёт богатств целого мира. Если человек свободный от рабства плоти, имеющий утешение Святого Духа, всегда доволен своею участью и требует очень малого, то плотской человек ничем не доволен и всегда нуждается. Он желает невозможного - удовлетворить ненасытную плоть. Оставшаяся без света духовного, с одним своим мудрованием, плоть разрушает себя преждевременно.

Сколько страшных болезней возникает у невоздержанных людей и как часто случается с ними внезапная смерть.

Господство плоти над духом в государстве, обществе и в семьях производит господство невежественного и чувственного над разумным и просвещённым меньшинством.

Порабощение мужчины женщиной, поклонение актрисам и разного рода скоморохам, прекращение всякого порядка, есть плод господства плоти над духом.

Подобное положение предшествует обыкновенно гибельным переворотом в мире политическом, а также в мире вещественном.

Мы читаем у Моисея, что всемирный потоп был исполнением угрозы Вседержителя («Не может Дух Мой пребывать в людях, которые угождают плоти»).

Для освобождения духа от господства плоти, святые отцы постановили посты. Против этого благодетельного учреждения сильно восстаёт плотское мудрование, но не сказало до сих пор ничего дельного.

С мудростью духа не может бороться плотское мудрование.

Часто говорят, что пост вреден для здоровья. Трудно сказать более лжи. Посмотрите на постящихся и на не постящихся, кто из них свежее, крепче и красивее? Разумеется - первые. Спросите у наших рабочих, менее ли они делают в пост? Они ответят вам, нисколько! И посмотрите на постоянных мясоедов. Большая часть из них страдает хроническим катаром и воспалением. Бледные, чахлые, безногие. Они на каждых водах напоминают купель Силоамскую и среди сонма врачей не находят человека, который помог бы им омыться в струях живой воды.

Плотское мудрование проповедует необходимость мяса для поддержания сил и огромное преимущество мясной пищи перед растительной. Но эта проповедь не на чём прочном не основана и ясно опровергается практикою.

Были ли сделаны опыты удовлетворительные? Кормите человека растениями, а потом мясом, и тогда силомером, весом и способностью к трудам определите, что первая пища лучше последней. Наиболее число добросовестных опытов явно показывает, что мясная пища хуже растительной. И что такое мясо? Как не растение, переваренное в желудке животного? Откуда же тут взяться усиленной питательности и силомерности? Доктор Белявцев делал опыты над двумя щенками, из которых одного кормил бульоном, а другого одною водою. Из них прежде умер бульонный, после него водяной жил пять дней. Вот отсюда видно, что мясной бульон без хлеба и растений вовсе не питателен. Вот знаменитый врач говорил, что если кормить человека обильно одним бульоном, то он умрёт со всеми признаками голодной смерти. Никто не станет оспаривать, что человек, да и все животные могут жить одними растениями, но исключительно животная пища переносится только небольшое время. Вот в Пензенской губернии трём человекам присоветовали питаться одним мясом. Все они ели много, но никогда не были сыты вполне. Наконец «Антонов огонь» в конечностях и смерть поразила их прежде достижения сорокалетнего возраста. Статистика доказывает, что в мире нет довольно мяса для питания или всех обитателей земного шара. На человека, питающегося мясом, нужно по крайней мере 1 фунт (400 грамм) в день, что составляет 30 фунтов в месяц, 9 пудов в год, т.е. 2 коровы на душу, а у нас приходится 1 корова на две души. Отсюда следует, что если бы наши крестьяне не держали постов и ели всякий день мясо, то менее чем в три года истребился бы весь скот рогатый русской земли и тогда волей-неволей всем пришлось бы питаться одной растительной пищей. За границей ещё менее скота, чем у нас. Во Франции большинство питается растениями, а в Италии и Испании мяса почти вовсе не употребляют. В Англии недавно составилось общество вегетарианцев ревнителей растительной пищи, которые не употребляют в пищу ничего, кроме растений. Из отчётов этого общества видно, что здоровье его членов значительно улучшилось и что многие болезни, удручающие жителей Великобритании, им вовсе не известны.

Гуфеланд в своей микробиотике утверждает, что пища людей долгоживущих состояла преимущественно из растений и если они употребляли мясо, то в малом количестве и как бы для приправы.

Мясо пжугрядных животных очень дурно и невозможно питаться им. Если это мясо переварится в желудке человека, то даёт ему плоть самого дурного качества, весьма склонную к гниению и всякого рода болезням. Во время последней войны англичан с китайцами, один джентльмен, видя, что сыны небесной империи едят собак, решился сделать и он то же, но на другой же день занемог гнилою горячкою и едва не умер. По выздоровлению джентльмена, его навестил приятель китаец и спросил от чего он заболел? Он ответил: «От проклятого собачьего мяса, которое вы едите ежедневно». Китаец покачал головой и сказал: «Удивляюсь, как ты не умер? Рыжие варвары ничего не умеют сделать толком! Как можно есть всяких собак? Мы едим только таких, которые с весьма давнего времени, а именно с царствования такого-то богдыхана выдержаны на растительной пище».

Таким образом, из трёх условий православного поста - качество, количество, время - качество постной пищи, т.е. употребление растений, оказывается не только безвредным, но и весьма полезным.

Перейдём ко второму условию, к количеству пищи, которое должно быть только необходимо. Ещё Гиппократ сказал: «Не то питает, что мы едим, но то, что перевариваем». Лучше малое количество, всё обращённое в плоть и кровь, нежели огромное, но извергнутое в не переваренном виде. По тяжести, долго ощущаемой после сытного обеда, можно судить о количестве силы, нужной для освобождения организма от этой тяжести, Трудное переваривание истощает тело и ускоряет приближение старения. В одинаковом возрасте, тот будет старее, кто в продолжении своей жизни истребил более пищи. Трудно определить количество пищи необходимой для человека. По всему видно, однако, что оно очень невелико.

Антоний Великий и многие подвижники горы Нитрийской употребляли в сутки 12 унций хлеба и 12 унций воды, а в посты - целые недели оставались без пищи. При таком ограниченном питании они много трудились и нередко проходили большие расстояния. Жизнь их продолжалась нередко более сто лет.

Дело в том, что человек не животное. При недостатке корма, во время походов лошади, волы и верблюды мрут, как мухи, но люди долго обходятся без пищи, совершая долгие переходы и тяжкие работы при возведении и укреплении.

Поучительная история Корнаро, который страдая в 30 лет сильным изнеможением, решился уморить себя голодом, но вместо того, через несколько дней строго поста, почувствовал значительное облегчение и решился ничего не употреблять кроме 12 унций твёрдой пищи и 12 унций воды. Воздержание произвело чудо. Корнаро прожил до 80 лет, был женат и оставил по себе большое семейство.

Медицина признаёт пользу лечения голодом и вставания после обеда с остатком аппетита.

Из всего вышеизложенного следует, что второе условие православного поста, малое количество пищи, не вредит, а приносит пользу здоровью.

Полезное влияние воздержания в пище на ум, мы уже видели на примере сильных мыслителей. Все они были постниками. Напротив, все чревоугодники оказались не только не способными к помышлению, но и склонными к помешательству. Здесь можно указать на многих римских императоров, известных объедением: Галиобала, Нерона, и особенно Виталия, обедавшего семь раз в сутки. Галиобал дошёл до такого безумия, что велел женить солнце на Луне; а Нерон вышел замуж за юношу. Сочетание солнца с луною пышно праздновалось во всей империи и Нерона с гнусным браком приходил поздравить сенат в полном составе.

Целомудрие, столь необходимое для силы ума, невозможно при употреблении большого количества пищи. Воздержанные Ньютон и Кант умерли девственниками.

Перейдём теперь к третьему условию поста - времени. По принятым в монастырях правилам, вкушение пищи после всенощной, запрещается и вообще после 12 часов ночи, а утром прежде обедни. Эти правила вполне согласны со здоровою гигиеною. Пища принятая поздно вечером возмущает сон, производит сновидения и отнимает утренний аппетит.

Дело в том, что не все часы равны для пищеварения. То, что можно вкушать в час или два по полудни, много вредит, приняв после полуночи. Нет сомнения, что наши поздние ужины на балах полагают зародыши многих болезней.

И так, каждое из условий православного поста - качество, количество и время совпадает с условием здоровой и постоянной гигиеной, совершенно противоположной гигиене, беспрестанно изменяющейся по мечтательным теориям.

Гуфеланд и почти все современные ему врачи, превозносили пользу растительной пищи, доказывали вред мяса и спиртных напитков. С другой стороны, недавно доказывали с бешенством, что всё спасение для рабочего класса в мясе и водке. Советовали всем даже есть сырое мясо и особенно свиное, а также просто-напросто пить кровь. Теперь мания на мясо и кровавые бифштексы утихает, оказалось, что забыли стрихнин и других червей, производимых мясом и особенно свиным, и не доваренным. Принц Альберт сделался жертвою, предписанной ему мясо водочной диеты.

Аскетизм и отшельничество не отжили своего века, как теперь многие утверждают, но остаются могущественным средством для освобождения духа от плоти и для помещения каждого из них на своё место. Через что весь состав человека выправляется.

Аскетизм принадлежит всем векам и народам и составляет потребность человечества, которому тяжко под гнётом плоти.

Употреблять аскетизм правильным и успешным образом учит одно христианство.

Вот любезные братья и сестры, напомнила я вам из книги учёных мира сего, а теперь напомню из сочинения святых отцов, как они нас через Писание предупреждали и здоровья нам желали и желают.

Какие бы не были причины наших болезней, но они всегда напоминают нам о наших грехах перед Богом и внушают нам искреннее раскаяние и сокрушение о них перед Богом. Но как часто мы во время здоровья беспечно предаёмся грехам и не страшась гнева Божия, не заботимся об уврачевании своих греховных болезней. Вот за то и несём наказание.

Но святые отцы для нас и установили посты, что бы в продолжении их, тело наше облегчилось воздержанием, а душа тем удобнее возвышалась к духовной деятельности и благоговейно бы размышляла о Боге и о делах Его.

Так бодрствуйте, по Заповеди Господа, ибо не знаете, когда придёт последний час, вечером, или в полночь, или по утру. Бодрствуйте, что бы Господь внезапно пришедши, не застал бы нас во грехах спящими сном нерадения и сном беспечности. Помните всегда Христовы Заповеди и следуйте им. Взирайте на учение Слова Божия, как на Свет Божий, который показывает тебе прямой путь к истинному счастью и вечному блаженству.

Отвергните ложные понятия, худые желания и порочные привычки и страсти.

Спаси вас и сохрани вас Бог на веки. Аминь.

Привет мой всем от души.

Сестра ваша Агриппина Смирнова

1925 год.

ЖИТИЕ И СТРАДАНИЕ СЕСТРИЦЫ АГРИПИНЫ СМИРНОВОЙ. ИЗ ЛИЧНОГО НЕЯ ДНЕВНИКА ПРЕБЫВАНИЯ ВО 2-ой ССЫЛКЕ 1931 год. (дневник поименован тетрадь № 3). ЗА ЧТО БЫЛИ АРЕСТОВАНЫ СМИРНОВА А. И ИВАНОВА П. В 1931г. 15 марта.

Пошла Иванова к поезду послать посылку багажом в Ленинград из Красного Холма. Только что положили на весы, вдруг подходит фининспектор и спрашивает Иванову: «А что вы посылаете?» Иванова отвечает: «На праздник Пасхи посылаем подарки своим знакомым сыру.» А разве можно из Московской в Ленинградскую область посылать сельскохозяйственные продукты? Забирают наш багаж с весов, Иванову спросили её адрес жительства и посадили в каморку тёмную, где помещают арестованных. А сами вчетвером приехали к нам на квартиру. С виду как ехидные птицы набросились на меня с такими словами: «Где у вас ещё находятся сельскохозяйственные продукты для посылок в Ленинград?» Отвечаю: «Если и есть у нас купленные продукты, то не именно для Ленинграда, но и самим нам кушать надо.» Но они и слушать меня дальше не стали, а сразу все четверо к обыску преступили и все наши вещи в груду сложили. А потом за продукты принялись, не погнушались. Бельё в корзину уложили, а продукты в ящики, муку в мешках всю взяли, а потом и черные сухари забрали и посуду. А что было оставлено, то хозяйка Регина обобрала.

И вот велели и мне одеваться и ехать вместе с ними. А одежду мою тёплую всю уложили, а мне оставили холодную жакетку. Но я говорю, что я в такой холодной не поеду. И сама насильно вытащила свою шубёнку и одела, они же стали у меня её вырывать, а я не отдала. Тогда один из них и сказал: «Ну пусть одевает» Вот только она одна и сохранилась у меня.

Вот я оделась и поехала с ними. Вдруг идёт моя Паша, увидела меня, подбежала к нам и говорит: «А мне с нею можно ехать?» Они сказали: «Ну поезжай» Вот я сижу в финотделе, смотрю и Паша моя идёт ко мне. И вот сидим вдвоём, время час ночи.

Я была взята с постели больной, конечно и переутомилась. Мне сделалось дурно, меня положили на пол, по телефону вызвали ко мне доктора. Доктор меня освидетельствовал, ничего не объяснил, а только сказал: «Полежите пока».

И вот в 3 часа ночи сняли с нас допрос о том, сколько раз мы посылали багажом посылки? Я говорю, что первый раз хотели на праздник сделать подарок своим знакомым. Но они стали мне лгать. «Как один раз? Иванова показала, что раз 10 посылали по железной дороге, да сколько ещё раз посылали по почте!» Я отвечаю: «Не может быть, что бы Иванова сказала то, чего не было!» Потом позвали Иванову опять на допрос и говорят ей: «Вот ты, Иванова, показала, что в первый раз посылала, а Смирнова сказала, что более 10 раз.» Иванова отвечает: «Не может Смирнова того сказать, если этого факта не было. Вы сами это выдумываете.»

В 4 часа ночи позвонили в милицию. Пришёл милиционер и повёл нас в участок переночевать. Привели в небольшую каморку, где сделаны небольшие нары из грязных досок, не больше, как только на 4 души.

Тут сидели 2 женщины, приговорённые уже к ссылке. Одну посадили за то, что она собрание будто сорвала. А другая за то, что на собрание сказала: «Власть хорошая, а порядки в ней неважные!» Теперь вот привели и нас. Они раздвинулись, дали нам место для покоя. А я так умаялась, что и без всякой постели уснула. И Паша легла ко мне под бочок.

Вот встали утром. Принесли нам чайник кипятку и по куску хлеба. Но мы два дня уже постились и не стали их хлеб кушать. Наши подружки, которые были с нами, стали угощать нас своей передачей, но мы отказались. Они покушали и заплакали в голос, а потом и песни запели от горя. А я им и говорю: «Дорогие, разве песнями успокоишь скорбящую душу? Нет! Нас прислали сюда для исправления, чтобы нам исправиться и от греха избавиться.» Вот наши подруги снова заплакали и слёзы на грудь, как град закапали. Вот стала я им примеры святых страдальцев рассказывать, как они добровольцами на страдание пошли и себя великими грешниками сочли. Они в тюрьмах сидели ни день и не два, а по 3 года и больше. Некоторые были сосланы, а некоторые сразу же после суда были приговорены на смерть. Через мучение и в мучении своём они не плакали, а наоборот благодарили Бога за то, что Он дал им тут на земле пострадать и за Христа пролить кровь свою по примеру Господа нашего Иисуса Христа, который пострадал за наши грехи, чтобы тем освободить нас от грехов.

Но, а мы то дорогие, именно за свои грешки сюда попали. Дома нам некогда было молиться, но здесь мы свободны, ничего сейчас за нашими плечами не стоит. Вот нам только и надо о содеянных своих грехах прощения просить, тогда Господь пошлёт нашей душе облегчение. А если и сошлют нас куда в далёкую страну, Господня рука и там будет помогать нам. Вот наши подруги по тюрьме и успокоились тем, что за грехи свои лучше здесь пострадать.

С утра до 5 вечера просидели, а нам показалось как за 2 часа. Потом мы с Пашей несколько молитв пропели. А они всё плакали и говорили: «Видно Господь вас к нам послал.» Вот только с ними по душам наговорились, вдруг наши двери отворились и сказали: «Смирнова, Иванова, собирайтесь на свободу!»

Мы пошли домой. А подруги наши стали с нами прощаться и нас со слезами провожали и благодарили, что мы их утешили и они с нами забыли, что в тюрьме находятся. ВОТ ЧТО ЗНАЧИТ ДУХОВНОЕ УТЕШЕНИЕ, ДАЁТ СЕРДЦУ ОБЛЕГЧЕНИЕ.

Вот пришли мы с Пашей на свою квартиру и увидели в ней полный хаос. Матрасы наши стоят верхом, доски с кроватей разбросаны по полу, как после громил. Мы с Пашей немножко убрали и захотели покушать, но у нас ничего не осталось, всё у нас отобрали, а что оставалось (сваренный нами суп и каша), то хозяйка съела.

И вот стала я у хозяйки хлеба покушать просить, но она мне сказала, что у неё нет. Ну я села на ящик и говорю Паше, - куда бы нам за хлебом сходить? Вот сидим и думаем, к кому нам обратиться? Пашу я послала оповестить в Ленинград о нашем постигшем крушении, а сама стала делать порядок, весь хаос разгребать.

Вдруг смотрю в окно. Подъезжает лошадь и приходит ко мне трезвенник Степан Васильевич. Привёз нам пуд муки и пуд картошки, головку сыру и русского масла. За 25 вёрст приехал. Вот я ему и говорю, - Брат, что ты такую дальнюю дорогу вздумал приехать? Он говорит, - Да вот как только с мельницы приехал и что пришла ты мне на память? Думаю, дай свезу сестрице свеженькой мучки. Сказал жене, что хочу съездить, она говорит, - поезжай. Вот я и приехал. А что у тебя сестрица так развалено, или ты куда переезжаешь? Я говорю ему, - Да вот дьявол позавидовал нашему блаженству и всё до последнего куска хлеба у нас отобрал. А Господь опять нас наградил и внушил тебе привезти нам хлеба, как некогда Илью кормил в пустыне через птицу ворона. А вот нас кормит через тебя, бывшего вора. И вот как нам не благодарить Бога за Его многую милость к нам.

Вот тут ещё кто по близости услышали о нашем несчастье, так же принесли нам кое чего. Потом приехала к нам Габурова Сашенька и привезла нам кое-что покушать.

Прошло недели 2 и нам прислали повестки явиться на суд. Мы стали с Пашей собираться и чувствовалось мне, что нас арестуют. Я говорю Паше, - Связывай себе вещи отдельно, и я отдельно. Если арестуют, то будет у нас что сменить. Вот наложили что нам необходимо, но наш хозяин Ригин сказал: «Не берите с собой ничего. За что вас арестовывать? А если что будет, так мы вам принесём это всё.» Мы поверили их словам и пошли с пустыми руками.

И ВОТ НАС ОСУДИЛИ К ОТБЫВАНИЮ В СЕВЕРНЫЙ КРАЙ НА 3года.

Обратно нас домой не отпустили, а приставили нам курносого телохранителя, ростом в полтора аршина, винтовка больше его, по земле влачится.

Повёл он нас на бесплатную квартиру. И вот посадили нас в полицейскую конуру, где раньше у торговцев хранился товар. Помещение каменное, вышиною в 4 аршина, окна саженной вышины, стёкла выбиты, некоторые кое-чем заткнуты, которые сеном, которые грязной тряпкой, которые мелкими фанерками от ящиков. Нам показалось холодновато, а лечь грязно, вонь, мусор мокрый под досками. Кушать захотели, но ничего и купить нельзя из хлебного. Вот на утро приносят нам 2 небольших кусочка хлеба. Мы перекрестились и стали есть с аппетитом и попросили к хлебу соли. Но нам в этом отказали, сказали, что не полагается. А без соли неохота есть.

Рядом сидят мужчины и в стенке возле железной печки проломлено ими отверстие, чтобы переговариваться. Вот я встала на нары и прошу их, - товарищи, нет ли у вас немного соли? Они мне щепотку дали. Вот мы и покушали хлебца с солью и запили кипятком. Съели одну пайку, а другую оставили к ужину. Так же очень аппетитно покушали, с кипятком похлебали мурцой и стали думать, как нам устроиться спать?

Постлать нечего, только что одето на нас. Вот приходит вечером наша хозяйка и приносит наш гладильник и две наши маленькие думочки, кое какое рваное белье, небольшой кусочек хлебца, четырёхдневного кислого овсяного киселя и больше ничего.

Вот начали мы на этом войлоке приготавливать постель. Войлок под себя, моей шубейкой прикрылись, Пашину пальтушку в голову положили и к печке тёпленькой прислонились, я спиной и крепко, крепко заснули.

Но вдруг напали на нас неприятели белые, потом и красные и не дали нам покою, стали нас сильно кусать.

Вот мы сняли свои нижние вещи с себя и стали неприятелей ловить, а ничего не видно. Дали ломаную лампу без стекла, огонь коптит, набралось полно сажи. На белье при таком свете ничего не поймали, а только стали на ощупь ловить, да на нарах их бить. Так всю ночь с неприятелями провели.

Смотрим, уже утро настало, и некогда спать стало. И вот с такими неприятелями мы 4 ночи провели. А на пятую ночь в город Бежецк в тюрьму нас перевели. Шли через разлитые реки.

В 2 часа ночи нас в милицию привели, там и оставили. А в 9 утра нас через милицию в Бежецкую тюрьму доставили. Нас приняли и мешочки наши при обыске растрясли, ничего в них не нашли. Тогда нас с надзором повели и в одиночку посадили. Так часа 4 в ней мы посидели, а потом нас к доктору обоих повели. Он нас прослушал, записал, приказал в баню нас вести, а после бани в общую камеру нас привели.

Там сидело женщин 10. Нары все заняты, пришлось нам лечь на пол. Вот улеглись мы с Пашей, а у нас за спиной белые заходили и не дают нам уснуть, вот и пришлось нам встать что бы белых изловить. Огонь керосиновый горит всю ночь, искать видно. Слышу мыши ходят по нам. Красивенькие, серенькие, ходят в тишине, нас не стесняются и проверяют передачи в корзинках. На утро мы со всеми познакомились и пошли у нас разговоры о Священном Писании.

На душе стало легко. Народ весь здесь убитый скорбями, о законе слушать был рад. Сидели тут в нашей камере евангелистки и крестьянки, кто за что посажены. Сказать правду, то большинство ни за что, по наговору людей. Вот мы с Пашей начали со среды пост, чтобы встретить нам Святую Пасху. Над нами вся камера удивилась, почему мы не пьём и не едим. И вот крестьянки стали укорять евангелисток зачем те в Страстную пятницу грызли конскую лягу, а назвались евангелистами? Ну и пошли спорить. Вот я подхожу к ним и говорю: «Не стоит вам сестры укорять друг друга. Кого совесть не грызёт, тот пусть и ест что хочет.» Но всё-таки на евангелисток крестьянки смотрели с призрением, а нас очень полюбили. Мы с евангелистками сошлись словами.

Вот пришла Пасха. Стали мы с Пашей разговляться. У нас хлеба скопилось 10 паек. Из них мы две себе оставили, а восемь отдали тем, кому не хватает и стали пить кипяток с хлебом и солью. Евангелистки дали нам по кусочку сахару и по кусочку сыру и маслица на хлеб. Вот мы и разговелись.

Потом пришли к нам из другой камеры игуменья с монашкой и приносит мне пол-литра кипячёного молока, два яичка, две лепёшки и два куска сахара. Я не беру, а она говорит: «Ты меня во время скорби накормила, так я обязана тебя отблагодарить.» А я и забыла, когда её кормила, а потом вспомнила. Когда я жила в Красном Холме и шла с базара я увидела идущую скучную игуменью и спросила её: «Сестра, куда идёшь?» Она отвечает, что идёт на станцию, на поезд. Я ей говорю, что время сейчас одиннадцатый час, а поезд уходит из Холма в пять вечера, так пойдём ко мне. Она рассказала, что их из монастыря выгнали и монастырь уже заняли. И вот она поехала к знакомым, а её там арестовали и в Бежецкую тюрьму отправили и с нею семь монашек арестовали. И что же, вот случай какой. Она меня в тюрьме встретила и так же во время скорби меня накормила.

Пришло время обеда. Принесли мясных щей. А мы с Пашей стали есть мурцу, (мурца или мурцовка — это кипяток и накрошен туда хлеб, лук, соль и масло) да так вкусно! Вот поели и «Христос воскрес» запели.

Вдруг идёт надзиратель и кричит: «Смирнова, на свиданье!» У меня душа зарадовалась, думаю, кто бы это мог меня в такой день посетить? Вбегаю в дежурную, вижу сестру Пашу Поддубную и только успела с нею поздороваться, а она заплакала и говорит, что со среды здесь проживает и не могла ко мне попасть. Вдруг свисток, свиданье кончилось, она заплакала, пошла, помахала платочком и скрылась за воротами.

И заболело моё сердце о ней, что такую дорогу дальнею совершила, а душу свою не утешила, свиданье не более десяти минут было. Сдавило моё сердце слезами, но на волю я их не выпустила.

В камере меня стали поздравлять с радостью, но я не могла ответить им благодарностью, а стала сразу разбирать передачу и делиться, хоть по немного, но всем без обиды. И вот что ни кушаю, а внутренне слёзы глотаю, всех друзей вспоминаю. От всей души их благодарю и Бога прошу, чтобы Господь продлил их жизнь в добром здравии, благополучии и послал успех в делах. Потом Паша Поддубная ещё два раза была, спасибо ей за заботу, что совершила такую дорогу, ради нас ничтожных и привезла нам питание.

И вот пробыли мы в Бежецкой тюрьме два месяца. А потом нас в Ярославскую тюрьму переслали. Посадили нас в арестантский вагон, набили снизу до верху, как сельдей в бочке. От табака чуть не задохнулись.

19 мая привезли нас в Ярославль. Паша с народом шла пешком под командой конвоя, а мне сказали: «Ты бабушка садись на воз, где помягче». Я сама туда влезла, села и хорошо, мягко было мне ехать. И этим временем нагляделась я на город Ярославль и понравилась мне обширная река Волга. Город чистенький, большое трамвайное движение, много небольших садиков. Одним словом, город культурный. Ехали часа 3 до Романовской тюрьмы.

Вот въезжаем во двор, народ стоит во фронт. На дворе стоит стол, сидит начальник тюрьмы и выкликает всех по списку, т.е. проверяют, не убежал ли кто по дороге. Вот дошла очередь и до нас, выкликают, - Смирнова, - отвечаю, - здесь. Спрашивают сколько лет, за что судима и на сколько лет? Так же и Иванову спросили и записали нас.

Потом нас отправили в баню обмыться, чтобы в камеру чистыми явиться. Баня большая, чистая, тазы в ней медные, а вода такая мягкая, что без мыла голову мыли и как шёлк волосы промылись. Такой мягкой воды мы нигде не видели, как в Ярославле.

После бани повели нас на третий этаж в камеру. Сидели там игуменья, три монашки и одна еврейка. Всего сидело одиннадцать человек, да нас двое – стало тринадцать.

Встретили нас любезно, предложили нам кипяточку после бани, конечно, мы не отказались, попили. Потом принесли ужин: щи пустые, но мы их не хлебали. В восемь вечера стали стлать постель на полу. По стенкам камеры в круговую были собраны пять коек из досок, не шире аршина. Двое спали на столе, одна под столом, остальные на полу. Спать было тепло, но кусали блохи и клопы и не давали заснуть, все лежали и почесывались.

В шесть часов встали, открыли нам камеру, все пошли оправляться, умываться, а кто за кипятком, кипятку бери сколько хочешь. Другая пара пошла выносить ночную парашу, а за это время проветривается наша камера. Потом опять закрывают на замок.

Помещение камеры около десяти аршин длины, около четырёх ширины, окошко около аршина ширины, меньше аршина высоты, электросвет почти у самого потолка, пошить если что, то не очень видать, да и вечером лампочка плохо горит.

Для обихода выпускают нас в коридор только три раза в день. Давали на дворе прогулку целый час, выпускали всех женщин вместе.

На прогулке я со многими познакомилась. Тут было много монашек из разных мест и были с Карповки монашки, т.е. отца Иоанна Кронштадского. Вот и пришлось с ними о многом поговорить, они меня полюбили.

Потом они познакомили меня с двумя архиереями. Во время обихода мы и они могли через волчок в двери поговорить. Вот я подхожу к их волчку и говорю: «Мир вам отцы». Они спросили меня, что с кем имеют разговор? Я сказала, что я последовательница Чурикова. И что же? Встревожились владыки и стали не милостиво со мной говорить: «Вот ваш, где сейчас Чуриков?» А я отвечаю им, что находится на покое, как и вы. А они говорят: «Кто дал разрешение вашему Чурикову проповедовать?» А я отвечаю: «На хорошее дело не нужно разрешение, а нужно желание, да в подкрепление говорит нам Иоакова послание: «Кто уговорит брата или сестру, тому множество покроется грехов.» Вот Чуриков и последовал по Писанию Иакова, оставил свою торговлю и пошёл спасать от разврата и пьянства брата и сестру, вероисповедания всякого. Со злобою на меня епископ крикнул в волчок, что Чуриков сектант! А я говорю им, что попы назвали его сектантом, а весь исцелённый Им народ чтил Его и по сиё время чтут Его имя. Он кричит: «Ваш Чуриков против священников православных!» А я отвечаю, - нет! Чуриков только против попов. Он отвечает: «А всё равно!» Я отвечаю: «Нет! Не всё равно. Священники были: Николай Чудотворец, Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст и другие им подобные, так они просвещали свой народ учением и через их проповедь люди исправлялись и по их молитве от болезни исцелялись.

А относительно попов, они зажили в угоду мира: выпить им не грех, покурить им не грех, в картишки сыграть - не грех, жену другую взять - не грех. Вот через этих попов и постигли страну нашу такие непорядки и безверие, всё именно через таких попов.

Тогда епископ и говорит: «Вот теперь и видать из слов твоих, что из-за вас и патриарха Тихона изгнали именно через Чурикова!» Тогда я ему отвечаю: «Слушай владыка, патриарх Тихон не Чуриковцами с престола спихнут, а всё благодаря вашему выпуску попов.

Полчаса с ним проговорила и умыться не успела. А на другой день моего проживания в тюрьме, они запретили всем монашкам со мною разговаривать. Вот выходим мы на прогулку и ни одна монашка не подходит ко мне. А я подхожу и здороваюсь с ними и зову прогуляться по садику, а они отвечают, что устали, а сами собрались вместе и говорят про меня, что я очень дерзко говорила с их епископом. Слыша их разговор обо мне, я больше не стала их беспокоить.

Со мною в камере сидели две монашки и одна игуменья. На Николин день, 9 мая они стали читать акафист Николаю Чудотворцу. Я и Паша тоже встали помолиться. Стояли, стояли, устали и сели. А читала акафист игуменья, ничего не понять, как она мемекает. Вот они молятся, а я стала беседовать с еврейкой о делах Братца, приводить примеры из жизни святых отцов. Еврейка заинтересовалась этими рассказами и говорит: «Я с вами более согласна чем с матушками. У них как-то однотонно и скучные их фразы. А у вас речь поднимает скорбного человека. Потом мы с Пашей пропели «В минуту жизни трудную ….» и «К Тебе о Матерь Пресвятая…..» и ещё кое что и сидящим с нами понравилось, а монашкам мы не пришлись по душе.

Потом они нас спросили- почему ваш Чуриков против святых Таинств? Мы говорим, что Чуриков против сорокоградусной, что бы не на вине святые Таинства совершались, а на ягодном соке. Ну вот ваш Чуриков и сектант - ответили они. О многом пришлось поговорить, да монашеские убеждения мертвы оказались для слушающих нас.

Четыре дня погостили мы здесь и захотелось мне узнать, где находится изолятор? Вот мне еврейка и стала рассказывать, что её недавно из Коровников перевели в эту Романовскую тюрьму, а там оставили одних изолированных, да детский сад для детей устроили. Она там была кухаркой, готовила для изолированных. Кормили их там хорошо, помещение хорошее, гуляли сколько хотели, баня каждую неделю. Заботились об изолированных иностранные державы, так что им там было хорошо. Рассказала, что в изоляторе находились знатные люди, не как мы, вот поэтому их там оберегали.

22 мая нас назначили переправить в город Вологду. Велели за десять минут быть готовыми к отправке. По-военному мы собрались и встали во дворе в шеренгу. Опять стали всех выкликивать по фамилиям и стали производить у нас обыск. Велели снять жакет, полусапожки и кругом обшарили. Потом стали трепать наши вещи, нет ли чего острого. Соль выкидывали и даже все сухари из мешков высыпали. Потом приказали встать всем в очередь, а вещи велели уложить на подводы. Командир говорит мне: «А ты бабка, садись на подводу, на верх вещей.

Вот я опять поехала, как барыня, а моя Пашенька пошла пешком со всеми. По краям шли конвоиры, дорогой должны идти молча и только глядеть себе под ноги, чтобы не упасть. И вот, когда сели мы в вагон, я и говорю Паше, - А что, понравился тебе город Ярославль? А она отвечает, что даже не видала как из-за угла заворачивали, а только всё смотрела, как бы не упасть. А идти то было почти 6 вёрст, и шли быстрым шагом, очень все устали. А я не устала, ехала как в коляске.

Пригнали на вокзал, каждый свои вещи забрал и в вагон пошли садиться. Вагон чистенький. Сели, слава Богу! Захотели пить. Стали у старшего конвоира просить, а он крикнул, что не подохнете. Ну тут все и приумолкли и больше ни слова.

Стояли на станции несколько часов, двигали нас, двигали с одного пути на другой.

На следующий день приехали в Вологду. Здесь тоже несколько часов сидели. Пить и кушать все захотели, но не было конвоиров, которые бы нас приняли. Наконец пришли из милиции и велели всем встать в ряды и готовиться в поход. А подводы нет. Вещей у всех много, а идти от вокзала далеко. Пришлось вещи свои каждому на себе нести. Мне идти и так было не легко, а тут ещё и вещи. Вот я шла, шла и стала из ряда отставать. Конвоир закричал: «Бабка, подтянись!» А я говорю, - Сыночек, я больше идти не могу. Тогда конвоир послал мне одного из шпаны, а шпаной называют воришек. Вот они взяли наши вещи и нам стало легче идти.

Пришли мы к назначенному месту, к церкви святой Троицы, говорят, — вот здесь пока будете находиться. Это здесь распределительный пункт, отсюда будут распределять кого куда, то есть в какой район требуется сколько рабочих.

Вот мы сидим и ждём, когда нас поведут на место. Часа три или больше сидели на улице, каждый на своих вещах. Раскинулись, как табун цыган. Подъехал верхом на коне начальник и приказал нас принимать. Народу постороннего собралось много, смотрят на нас и плачут. Милиция скопившуюся публику стала отгонять, а я уже вступила в беседу. Слышу выкликают, - Смирнова! Отвечаю, - я здесь.

Подхожу к столу, опять спрашивают, - за что судима, на какой срок отбывания, сколько мне лет? Вот куда нас не приведут, везде запись.

Паша моя вперёд меня вошла в церковь с вещами и как вошла, дальше порога не идёт. За нею и я вхожу и ищу Пашу. А темнота в церкви, ничего не видать, что и куда идти?

Нары настроены до самого купола и всё леса кругом и страшная вонь. Народу набито, как сельдей в бочке.

Мы встали и не знаем куда дальше идти? И что же? Видим, сидят женщины на нарах, человек пятнадцать, и мы тут пристроились, поставили свои две корзиночки, да мешок с постелью и сели в ногах. Но нас стали толкать. Тогда я и говорю: «Милые гражданочки, что же вы толкаетесь, ведь и нам надо куда-нибудь лечь?». Оказывается, это собралась воровская шайка, а мы им не пара. Но всё-таки мы с ними подружились.

Вот приходит вечер, темнота кругом страшная. На всю церковь зажгли два коптильных фонаря «Летучая мышь». Вот только что народ улёгся спать, вдруг поднялся крик, - унесли, унесли мой мешок, мой сундук, мою корзинку. Кричат до истерики, - дежурный! Дежурный! А дежурные стоят на улице и до них крик и шум из церкви не доносится. Одни двери деревянные, а другие из кованного железа, уличные, закрыты на глухо. Тогда стали кое-чем стучать в двери, лишь бы вызвать дежурного для порядка.

Вот входят два дежурных и тоже не без страха. Каждый оберегает жизнь свою, их только двое, а этой шпаны тысяча. И что же? Народ шумел, некоторые плакали, что у них всё до ниточки унесли. Милиция пошла к шпане с обыском, но они уже успели куда-то всё спрятать, а пустые корзинки, сундуки успели обратно поставить, мешки из-под сухарей выкинули.

Невозможно представить, что творилось в эту ночь! Конечно и мы с Пашей были не без страха. А с нами то рядом сидели главари этой шайки. Те воровали по ночам, а эти днём продавали, за их работу хлеба, селёдки им покупали, а себе литрами водки.

И так первая кошмарная ночь прошла. На второй день народ стал жалобу произносить начальнику, но он сказал, - храните, не спите! После ухода начальника, стали сильных собирать на работы. Кого на выгрузку леса, кого чинить мостовые, женщин на поломойные работы. Но народ отказывается, говорит, - при нас украли вещи, а если уйдём на работу, то и остальное утащат. Тогда милиция разрешила вещи вынести на улицу и поставить надёжных людей охранять. Только тогда и согласились пойти работать.

Утром всем дали по кусочку хлеба (200 грамм) и кипятку по выдаче, и погнали людей на работы. И вот как ушли, стало дышать полегче. Воздух был спёртый потому, что по углам было сыро, даже сделали уборные. Под нары чего только не накидали, даже ужасно смотреть, а не то, что нюхать!

Подошло время обеда. Выпустили нас на улицу оправиться. Вначале я Пашу послала, а сама осталась вещи караулить. Потом я пошла, да так и осталась на улице до вечера, пристроилась караулить вещи вместе со стариками и думаю себе, - слава Богу, хоть свежим воздухом дышу, да о Паше скорблю, что она там сидит и задыхается табачным дымом и вонью.

Вот прошёл час, второй. Наступила перемена для обихода. Я пришла к ней, чтобы её сменить. Потом я купила у одного пересыльного одеяло за 12 рублей и подушку за 10 рублей. А моя Паша и говорит мне, - ну зачем ты ещё грузу купила? Это-то, дай Бог сохранить, а тут вот ещё прибавила.

Вот наступает вторая ночь. Воришки заходили, глаза их бегают туда, сюда, уж приглядывают себе добычи к вечеру. И что же? Опять пошла работа, да такая усиленная! С нар на нары скачут, как бесенята, без рубашек. Вытаскивают из-под голов мешки с сухарями. Опять стон пошёл и крик, закричали дежурного. Дежурные вбежали, стали усмирять, но было не понять, что тут делается. Мы с Пашей прижались друг к другу и стали в душе молить Бога о сохранении не вещей, а о сохранении самих себя. Паша моя трясётся и говорит, - где тут сохранить нам вещи, самим бы живыми остаться! Я ей говорю, - Бог сохранит нас и наши вещи, имей только веру!

Вот подходит к нам староста этой шайки и говорит нам, - что вы бабушки так приуныли? Вы будьте спокойны, вас не тронут и у вас ничего не возьмут, а если у вас что-нибудь пропадёт, то скажите нам. Успокоил нас и опять побежал в шумящую толпу. Тут приехала конная милиция для усмирения и пустили в ход свои оружия. Одному воришке чуть совсем не отсекли руку, другому ухо, а других здорово били, так что чуть совсем не убили. Рубахи на них порвали, а некоторых на колокольню посадили в наказание. Вот одного главаря воровской шайки здорово били, морду всю синею сделали и на колокольне держали до утра. Его товарка по воровству кричала до истерики, - отпустите моего Ваню, он мне муж!

Вот и вторая ночь прошла в страхе. И никто из нас глаз не закрыли, но спать охота, а лечь негде. Сидели на кончике нар, лечь не удобно было. А сверху, с нар сыплется на нас всякий мусор, вши, так что и глаз поднять кверху нельзя, даже в сторону посмотреть нельзя.

Ещё не рассвело, а свадьбы совершаются без конца и даже сидят в очередь на подоконниках. Если какой жених замедлит, то тащат его с нар за ноги и уже другой жених ложится. Если кому невеста откажет в свадьбе, то ей грозят ножом. И днём не дают таковым покою, забираются на пятый этаж, под купол и там всё у них радости. И за все удовольствия невеста получает кусок хлеба, хвост селёдки и чайную чашку водки, а потом и синяков в награду поставят и одежду всю на невесте порвут.

Вот четыре ночи в этой церкви промучились, без воздуха и без дневного света. Стекла все выбиты, заколочены сверху донизу досками. Прогулок не было никаких. Так и задыхались. Спать приходилось в одежде, нельзя было раздеться. Тело ныло, вши за рубашкой без стыда ходят, жгут, как иголками. Бельё прогладить было неудобно.

Возле нас была особенная толкучка, потому что невесты их спали вместе с нами на нарах. И всё время любезничали на наших глазах, так что противно было на них глядеть и слушать. А уйти некуда, да и нельзя оставить вещи, маментально уплывут. Вот и сидели на нарах днём, а руки были на мешке и на корзине, придерживали и спали с Пашей по очереди.

Сидим, и покушать охота, и нечего. Деньги есть, но купить негде, кроме рынка, а на рынок не пускают, чтоб не убежали. Вот как -то удалось мне пойти на базар. Купила буханку мягкого хлеба и две селёдки по рублю и на 50 копеек зелёного лука, на рубль рубленной капусты и льняного масла. И так была рада, что на двенадцать рублей сделала покупки и теперь будем кушать. Дёшево купила, радуюсь!

Вот подходит к нам голодная шпана и просит уступить им хлеба. Пришлось разрезать форму на пять частей и отдать, а если добровольно не отдать, то отнимут. В тюрьме в отношении этого лучше было. А что здесь, так не дай Бог!

Вот стали жаловаться начальнику на неудобства помещения, но начальник не особо внимал на наши просьбы. Придёт, посмотрит по сторонам, постоит как манекен, зажмёт нос и сразу уходит.

Пробыли мы здесь четверо суток. Назначили нас перевести в другую церковь, в бывший монастырь «Иоанна Богослова.». Приехали лошади, сами заключённые сложили на них вещи и повезли. А женщин послали мыть помещение с утра, к вечеру только успели туда перебраться.

Поместились мы все женщины в алтаре, потому что нас тогда было немного, около 40 человек. Кто посмелей, те заняли себе места на нарах, а нас пятеро легли на полу. И говорим сами с собой, ну здесь лучше будет, потому что одни женщины. И вот только мы легли, вдруг влетают мужчины в нижнем белье и скок на нары к своим невестам. И опять стали в собачьи свадьбы играть. Потом стали угощаться, литровок десять водки принесли. Угощали шпану только ту, которые удачно воровали. Но и надзор хорошо угощали, которые позволяли им свободно выходить на волю и гулять по городу Вологде.

Вот все свадьбышные перепились и разодрались. Стали кидаться бутылками и кружками, одна попала мне в голову и разбилась. Вот тут мы опять замолились и хотели для спасения лезть под нары. Но тут скоро надзор их угомонил, всё утихло, некоторые пошли в ночную на работу чистить квартиры. Ну немножко тут уснули, воздух пока ещё не испортился.

Утром, в 6 часов приходит другая смена и пересчитывает народ. Записывает и посылает из нас же самих за хлебом, на кухню. Хлеб здесь выдают один кусок на троих, что бы мы сами разрезали и разделили между собой. Что же тут получается? Ножа нет ни у кого, да и не позволяется нож иметь при себе, увидят, отнимут. Вот как тут можно разделить?

Давали по двести грамм с приваркой, а без приварки - двести пятьдесят грамм. Конечно, такой порции всем было маловато, из-за скандала приходилось лишаться своего пайка. Ножа нет, а руками ровно не разломишь. Вот я на улице нашла длинную железку и обточила её о каменную ступеньку и стали этим резать хлеб. Потом пошла я тихонько в город послать на родину письмо и зашла на тряпичный двор, набрала несколько банок из-под консервов, потом мерку железную из-под картошки и всё положила в мешок и понесла в свою церковь. Стала раздавать тем, кому не во что брать суп и не в чем пить кипяток. За такой мусор меня очень старухи благодарили и Богу за меня молились.

Потом многие не могли терпеть, им надо и необходимо несколько раз сходить оправиться. А нас не отпускают. Разрешается только три раза и терпи, хоть живот лопни, им нужды об этом нет. Тогда я предложила женщинам, что ходите в эту четверть и выливайте в окно через решётку. Вот меня за совет все женщины благодарили, все в посудину освобождались и за окошко выливали. И однажды, только вылили и чуть начальнику не на голову и был нам всем строгий выговор. А мы сказали: «А почему вы нас не пускаете на улицу, ведь не в себе же будем держать?» И вот с этого раза стали женщин выпускать по их требованию. А мужчины всё время делали в окно через решётку так, что мимо нельзя было пройти. Но вот когда выпускают народ оправиться, так вы видите такую картину перед собой: все сидят обнажённые до нага и идёт усиленная ловля белых (бельевые вши). Убивать их уж некогда, а прямо кидают на волю. Надзор гонит народ, а они со слезами упрашивают, чтобы им дали возможность их выловить. А в близи мирные жители подали жалобу начальнику, что вшами их наделили и обворовывают. Вот тут и стал надзор следить, как только оправятся, и обратно в церковь убирайся. Но я всё же улизнула в город, что-нибудь купить нам пошамкать. И вот боком, вокруг церкви обошла и в город ушла.

Купила целую форму хлеба, да кастрюльку кислой капусты, луку зелёного, масла и пошла. А ноги то лениво обратно ползут. Вижу, идёт торговка и несёт полную корзину рогульков и мне так захотелось съесть горяченькую. Вот я спрашиваю, - почём? – по 50 копеек. Я прошу её отдать за эту цену две рогульки, она поглядела на меня и говорит, - бери!

Вот я дошла до ближайшего бульвара, села на скамейку, отломила хлебца уголочек, на крышку положила капустки и полила маслицем так аппетитно покушала на свежем воздухе. Потом принялась за рогульку, тоже аппетитно съела. А другую рогульку оставила для Паши.

Эти рогульки такие: пресные, месятся из ржаной муки, потом их раскатывают величиной в маленькую тарелку, намазывают толченой картошкой, загибают края и на лопатке сажают на голый под. Вот тут и вся сдоба в них. А теперь их продают по рублю за штуку.

Вот я покушала, встала, взяла хлеб под мышку, кастрюльку и неохотно ноги передвигаю и о свободушке мечтаю. И тех счастливыми называю, кто ходит на свободе.

Вот с покупками, крадучись, иду позади церкви, и как дежурный загляделся, а я шмыг к верху по лестнице. И вот опять надо быть в духоте и смраде.

Вот принесла хлеб, положила, а меня все как вороньё обступили и просят продать хлеба. Я говорю, - пойдите сами и купите! Но всё-таки пришлось половину отдать.

Вот 15-го июня приезжает к нам П.А. Поддубная, около пуда привезла чёрных сухарей и хлеба килограмм шесть, две селёдки, четыре булки, три банки консервов, несколько пряничков, несколько конфеточек, песочку немножко и сахарку. Посидела с нами на нарах часа три и на всех страждущих поглядела. Потом я на улицу пошла её провожать и там с ней часа три посидела. И очень была рада, что дорогие сёстры меня не забывают и сюда мне хлебца присылают. Вот она пошла на вокзал, а я, глядя на неё, конечно, заплакала и слеза из глаз моих капала. Когда она скрылась из глаз моих, тогда и я пошла.

И вот пришла, опять села на свои нары и скучно стало на душе. Вот принялись разбирать подарки, да и говорим, - зачем в такую даль везла хлеба, да и чёрствый, ведь хлеба здесь можно купить мягкого за килограмм рубль, а то такую даль везла. Жаль было её, что утруждала себя.

Вот прожили мы тут месяц с лишним и каждый день под страхом были. День прошёл и слава Богу. Да всех ужасов и невозможно описать. Одно воспоминание – Вологда, распределительный пункт и волос дыбом поднимается, что мы там пережили. При каждом посещении начальника, все просили его, что бы куда-нибудь хоть на работу скорей определили, чем тут томиться в духоте и голоде. Он отвечал, - при первом требовании рабочей силы пошлю вас.

Вот приехал прораб набирать рабочую силу на раскорчёвку леса, мы попросили, чтоб и нас назначили, лишь бы освободиться из этой церкви. Нас спросили, - коров доить умеете? Мы сказали, что умеем. Вот нас и записали на работу за 90 километров от города Вологды.

После набора, прораб нанял трёх лошадей и наши вещи погрузили, а нас уже без милицейской охраны на вокзал отпустили. Вот тут мы легко себя почувствовали, что мы теперь свободные граждане и нет тюремного режима и гнёта. Всё кричали на нас, - тихо, без разговоров! А тут мы по станции ходили, в вагон свободно сели, куда хотели.

Поезда ждали с восьми часов вечера до двух часов ночи. А в два часа уже поехали. В 4 часа утра приехали на станцию «Кипелово». Все вошли в помещение при станции, поспешили умыться после сна, которого не было, налили себе кипяточку, сели на полу как цыгане и стали кушать у кого что было. Прораб пошёл искать лошадей, но не нашёл и сказал народу, — вот что, вы идите без вещей, а их перевезут завтра, оставьте вещи пока в сарае. Народ недоволен, чтобы оставлять вещи на произвол. Решили оставить четверых караулить вещи. Я тоже осталась, чтобы поехать потом с вещами. А идти надо было 25 километров. Паша моя уговорила меня остаться, а то дорога ужасно грязная и с больными ногами не дойти, а лучше приехать завтра. «Ну а я пойду вместе с народом», —сказала Паша и пошла, взяла с собой только кувшинчик с сухарями. А нас осталось четыре старухи, которые не в силах были с народом идти.

Когда все ушли, надумали и мы пойти. Я не подумала, что идти будет так плохо, да и взяла с собой сумку и корзинку с посудой и перекинула через плечо и пошла с палочкой в руках., а багаж на мне не меньше пуда.

Вот пошли в поход. Прошли сажень 10, и пошёл дождь сильный, а дорога жидкая и топкая, так что воды с грязью почти по колено. А у меня ботиночки на шнурках и одеты в галоши. Ботинки мои промокли, в галошах грязь. Сняла я их с ног, положила в сумку, ещё груз себе прибавила.

Вот продолжаем так идти, вдруг нас догоняют рабочие из нашей партии. Мы попросили их нас не покидать, так как дорога не знакомая и с обеих сторон дремучий лес. Они нас послушали, их четверо, да нас четверо, всего восемь человек шло нас.

Идём, дождь льёт как из ведра, одежда у всех промокла, трясёмся и идти больше нет сил. Деревень по дороге близко нет, что бы нам обогреться, а дорога вся болотистая, да ещё попадаются разлившиеся ручьи, так что их нельзя перешагнуть. Но кое как, Бог помогал двигаться вперёд. И что же? Вот встретилась порядочная канава, сажень на пять длиной, а глубина по пояс. Две женщины разулись, платья подняли и пошли, а мужчины перебросили бревно и прошли по нему. А мне никак не пройти. Тогда наши спутники взяли мой багаж, а Ваня стал помогать мне пройти эту канаву. В правую руку дали мне палку, а за левую меня Иван повёл по бревну. И вот мой проводник как-то оступился, сам упал и меня за собою потянул в воду. И лежит он в воде, а я сижу на нём. Тогда остальные трое мужчин подбежали нас спасать и помогли нам выбраться из канавы, хотя успели уже выкупаться. Ну что поделаешь, в дороге всякое может случиться.

Вот пришлось снять сапожки и вылить из них воду и чулки сняла, одела другие и пять пошли дальше. Снова пошёл дождь и опять сырости прибавилось.

Шли, шли и устали, и пить, и есть захотелось. Вот увидели кладбище на пути и зашли на могилки немного отдохнуть, да и перекусить. А напротив увидели небольшой домик и одного из наших путников послали узнать, нет ли там кипяточку. Ему дали чайник кипятку, мы все напились. И опять пошёл дождь, и не куда было нам скрыться, не укрыли нас могильные кресты. Постояли возле могилок, и снова стали продолжать свой путь.

И вот прошли ещё версты три и увидели в лесу избушку и решили зайти в неё и дать себе ночлег. А дождь всё продолжает нас мочить. Пошли наши попутчики узнать, кто здесь живёт, обошли верх, низ и никого нет. Вот мы вошли в этот дом, смотрим. Кругом беспорядок: двери на одной петле висят, стёкла выбиты, плита сломана. Скамейки поломаны и видать, что в этом домике раньше были хорошие хозяева, а негодные людишки привели его в негодность. Обошли всё это помещение и решили в нём переночевать.

Мужчины улеглись внизу, а мы пошли наверх и там расположились на грязном полу. Мои подруги живо улеглись, положили мешки свои в головы и заснули. Но я не могу уснуть, так как была мокрая на мне одежонка и меня залихорадило.

И вот я встала и пошла поглядеть наших попутчиков. А их уж и нет. И что-то взял меня страх. Пошла я к своим подругам и стала их будить, чтобы уйти отсюда. Кругом лес, а мы здесь одни женщины, уговорила уйти отсюда. Ну вот, стали мои подруги шевелиться и пошли мы снова месить грязь.

И вот от станции Кипелово вышли мы в восемь утра и шли семь вёрст целый день. Пришли в первую деревню уже около восьми вечера. Это деревня Андреевка. Посылаю тётенек проситься на ночлег, они не идут, просят меня, чтоб я нашла ночлег. Я им говорю, чтоб каждая искала себе, всех нас не пустят, потому что нас много. А они говорят: «Мы от тебя не уйдём!»

Вот пошли искать себе ночлег, вошли в первый дом, в нём никого нет из взрослых, а только двое ребят сидят на печи. Я подошла к печке и спрашиваю их: «Папа и мама есть у вас?» Они отвечают, что есть. «А где они?» —спрашиваю. В лес пошли. А зачем? Лыки драть. Ну мы тут и остановились, нам понравилось, что чисто и просторно и сами распределились где нам лечь. Вот мои подружки не долго думали, положили на пол свои котомки, легли на пол и уснули. Но мне не спиться, я и говорю: «Знаете сёстры, вот мы не прошенные гости сюда пришли и самовольно разложили свои вещи, и улеглись. А придёт хозяин дома, понравится ему это? Да какой ещё хозяин, а то может заподозрить нас в том, что дома одни малолетние дети, и самовольно пришли в дом какие-то выселенцы, и может сказать, что у него что-нибудь пропало. Вот и опять можем попасть впросак. Нет, вставайте-ка и пойдём искать себе другой ночлег. Вот я пошла по деревне искать ночлег, а мои подруги повернулись на другой бок и снова заснули мёртвым сном.

И вот вхожу в избу, перекрестилась и говорю: «Милая хозяюшка, во имя Христа, пустите нас четырёх старушек ссыльных обогреться и переночевать.» Хозяйка отвечает, что пустила бы, да хозяина нет, а без него не смеет. Вот прихожу в другую избу и так же умоляю: «Милая хозяюшка, во имя Христа, пустите нас четырёх старушек ссыльных обогреться и переночевать», она отвечает, что со всей бы радостью пустила, да у неё много жильцов стоят и все молодые, вам будет беспокойно. Пошла я в третий дом прошу: «Милая хозяюшка, во имя Христа, пустите нас четырёх старушек ссыльных обогреться и переночевать», она отвечает, что пустила бы, да у меня много малых детей, будет вам не покойно. Пошла в четвертый дом, прошу: "Милая хозяюшка, во имя Христа, пустите нас четырёх старушек ссыльных обогреться и переночевать», она отвечает, что пустила бы, если бы одна была, но артельно не может, да и негде. Пошла тогда я в пятый дом и говорю: «Милая хозяюшка, во имя Христа, пустите нас четырёх старушек ссыльных обогреться и переночевать». Старуха квартиры посмотрела на свою невестку и говорит: «Зина, пусти её?» А Зина говорит: «Проходи бабушка, ночуй!» А я отвечаю, что нас четыре, не разделяйте нас. Тогда они поговорили между собой и отвечают мне, что ладно, идите все, места хватит.

Вот я поблагодарила их, и побежала в первый дом, где были оставлены мои подружки. Вбегаю, а они крепко спят, еле добудилась их. Говорю: «Сёстры, вставайте и идёмте», но они не могут очнуться от сна и отвечают: «А куда идти? Нам здесь хорошо.» И опять улеглись на свои мешки. Тогда говорю им: «А вот хозяева этого дома придут и вас могут заподозрить, что как смели без хозяев тут развалиться?» Тогда они вскочили с полу и побежали за мною и кричат: «Васильевна, подожди нас!» А я не оглядываюсь, а знай бегу на ночлег.

Вот прихожу со своими вещами, а за мною входят мои подруги, я и говорю: «Вот мы все тут хозяюшка, можно нам раздеться?» Они говорят, - пожалуйста. Мы обрадовались, что Бог дал нам квартирку, где можем от тёмной ночи укрыться и обсушиться. И вот только я сняла с ног полусапожки и чулки, и повесила всё к печке, а хозяйкина невестка и говорит мне, - бабушка, может чайку хочешь, то я сейчас поставлю самоварчик. А я отвечаю, - дорогая, спасибо, что дали нам переночевать, да ещё утруждаете себя самоваром. А мои подруги и говорят: «Хорошо бы горяченького попить!» Я им говорю, что так не вежливо говорить, а надо за доброе предложение поблагодарить, а вы говорите, что хорошо бы горяченького. Вот мне было стыдно за этих подруг.

Вот хозяйка поставила самоварчик, нарезала нам тарелку мягкого хлеба и поставила небольшую чашечку молока к чаю. И мы с таким аппетитом, вчетвером самоварчик выпили и мягкого хлебца покушали. Принесли нам два матраса и три мягкие подушки, а мне постлали простыню. Пришлось мне раздеть нижнее бельё, потому что было всё промокшее и хорошо, что у меня в сумочке была положена ночная рубашка с рукавами, вот я и смогла одеть сухую вещь и тем согрелась. Легла спать, а самой не спиться, одни лишь мысли воспоминания о дороге, что опять предстоит мне такая дорога и как её мне пройти? Вот приходит к нам хозяин дома, а мы лежим. Посмотрел на нас и ушёл. Потом приходит его жена Зина и говорит мне, - бабушка, ты спишь? Пойдём с нами ужинать. Мой муж видел, что ты не спишь и велел тебя позвать ужинать. Мне не хотелось вставать, потому что очень устала, но раз приглашают, то не удобно отказываться. Встала, укуталась одеялом и пошла в другую избу. Стали угощать меня молоком с творогом и лепёшками, чаем с конфетами. Тут о многом я с ними поговорила и этим душу свою утолила. И эти минуты мне чувствовалось, будто я сижу со своими близкими друзьями. Я говорила, а они слушали и плакали, и говорили: «Вот сколько вы прошли тюрем и не обижаетесь, а наоборот за всё ещё Бога благодарите. Вот ты счастливая!» Я отвечаю им, что как же мне Бога не благодарить? Вот ради Бога вы меня приютили, напоили, накормили и спать на мягкие постели уложили нас. А кто мы для вас? Ни родня, ни близкие знакомые, а какую вы для меня оказали милость! Вот поговорили о том, что каждый из нас страдает за свои грехи. А Христос пострадал именно за нас, и страданием Своим хотел избавить нас от греха. Но мы то грешные, так свыклись со грехами, их не оставляем, за то и страдаем.

Хозяева меня очень полюбили и приглашали жить к себе. Когда я уходила, то они крепко со мною расцеловались. Вот так и распрощались, как со знакомыми и пошли дальше.

В десять часов утра, мы вышли уже в дорогу и спросили, сколько нам ещё вёрст идти до места? Нам ответили, что наверно около двадцати километров. Вот как услышали мы, сколько ещё идти, так и ноги подкосились, за сколько мы столько вёрст пройдём? Ну помолились Богу и пошли в дорогу.

Вот идём, погода солнечная, тепло, идём по лужку сыренькому. И что же, как не идём, всё изгороди, и приходилось через них перелезать через верх. Хотя было это утомительно, но другой дороги не нашли, так всё и шли. И что же, в такое болото зашли, что ни в зад, ни в перёд хорошей дороги не видится. Надумали мы лесом идти, но и там не лучше. В такое болотистое место попали, что как встали, так до колен мои ноги и засосало. Я стала просить помощи, руки, или что бы взяли мои вещи, которые тянули меня ещё ниже к земле.

И вот мы шли не прямо, а полюшками. Вот я шла, шла и уже обессилевать стала, всё время по воде и по грязи. Они идут без острожки, потому что одна босиком, а другие в русских сапогах, но у меня маленькие полусапожки, да и новенькие, только что прислали мне их в тюрьму посылкой. Мне их очень жаль было, что так они промокли. И что же, как не идём, а положение наше не важное, везде грозит нам опасность.

Вот я и говорю своим подругам: «Видно мы очень прогневали Бога своими грехами. Вот сколько не идём, а лучшего не предвидится!» И что же, до такого места дошли, что дальше не знаем куда идти. Кругом овраги и мох. Вот я как вступила, так опять по колено засосало мои ноги. А подруги полегче, побыстрее и ушли вперёд. А я одна в лесу, страшно. Лес густой и в нём темно.

Вот стою я вся в воде и прошу Бога: «Господи, выведи меня из этой погибели, ведь мы находимся сейчас на краю смерти. Ведь попали в такую трясину, как Сусанин завёл поляков, а мы сами сюда зашли, но здесь вся дорога такая.»

Ну что же, надо было брать мужество, чтобы выходить из этого положения. Вот кое как подошла я к дереву. Стоит сухостой, я нагнула его и по нему прошла этот опасный овраг, который засасывает проходящих по нему. Перекрестилась и пошла дальше. И вот опять до такого опасного места дошла, что и не придумаешь, как и куда нам свернуть. У всех нас волосы поднимаются к верху от страха. Вот я всё мужалась, а тут и мужество у меня пропало. Я заплакала и стала говорить громким голосом: «Господи! Если Ты есть, то помоги нам выбраться на дорогу, или пошли кого-нибудь показать нам дорогу! А если Тебя нет, значить здесь нам заживо могила.» А мои подруги говорят, что кого тебе сюда прислать, когда здесь и птичек то нет, и собак нет. Вот какие места здесь в Вологодской губернии, за грехи здесь живут люди. И что же, вот мы опять продолжили свой путь. Идём и слышим кто-то кричит: «Не туда идёте, подождите, я вам укажу!» Вот тогда я и говорю, что теперь я верю, что Бог есть. Вот я просила Его указать нам путь, или кого послать. Вот Он и послал к нам одну девицу, которая подошла к нам и говорит: «Вы не туда пошли, вас может засосать, потому что тут не проходимый мох. А вот пойдёмте я вас провожу другой дорогой, хоть будет подольше, но зато по суше. Хотя мне не в ту сторону, но ради вас я пойду с вами.»

Подходит она ко мне и говорит, - бабушка, ты устала, давай я помогу тебе понести эти багажи. И вот я опять со слезами стала прощенья просить у Бога, что я так обиделась на свою судьбу, что даже возроптала на Бога, и стала просить Его настойчиво. И что же, милостивый господь не прогневался, а поспешил послать мне в помощь Ангела, которая дорогу нам указала и мои плечи облегчила. И вот эта дорога во мне ещё более веру подкрепила, что Бог есть и Его рука везде помогает нам.

Вот она нас провела вёрст восемь, а потом указала как дальше идти. Мы, конечно, её поблагодарили, она пошла от нас в другую сторону и скрылась. Вот мы дошли до ближайшей деревни и надумали здесь отдохнуть. Сидим на бугорочке и попросили попить водички. Нам принесли целое ведро, и мы попили. Потом принесли нам по кусочку хлеба. Вот посидели мы тут минут двадцать и стали подниматься в путь и спрашиваем, - скажите пожалуйста, сколько ещё вёрст до деревни Образцово? Нам ответили, что не больше десяти вёрст. А куда нам идти? Мы ведь первый раз здесь идём и поэтому не знаем этой местности. Нам указали, и мы пошли. Вдруг подбегает к нам девочка лет десяти и говорит, - бабушка, давай мне твою сумочку, я тебя провожу до фермы и от фермы останется не более четырёх вёрст. Я говорю этой девочке, - милая, куда ты пойдёшь оттуда одна, такую даль, да и мамочка что скажет тебе? Она отвечает, что её мамочка и послала помочь. Вот и взяла мою сумку на плечо и пошла со мною.

Мои попутчики идут и говорят: «Вот какая счастливая Васильевна, то ей девушка помогала нести, а теперь другая помогает.» А я отвечаю, что вы же слыхали, как я просила Бога мне помочь, а вы не просили, так и идите и не ропщите.

Вот я иду с девочкой и спрашиваю, как её зовут? Она отвечает, что её зовут Серафима, папа у неё помер давно. Помню его только я одна, нас осталось четверо, мамочка вот нас вырастила. Я и ещё сестра ходим в школу. Мамочка учит нас всем помогать. Так учил сам Бог. Вот мамочке стало жаль тебя, она мне и говорит, что Симушка, помоги этой бабушке сумочку снести до фермы. А что мне стоит добежать то?

Вот я шла с ней и дорогой рассказывала про жизнь её Ангела. Умная девочка слушала со вниманием. А я ей говорила, чтобы она слушалась свою мамочку, и чтобы не расстраивала её, а была бы помощницей для неё. И вот с разговорами не заметили, как семь километров прошли и стали мы с ней прощаться. Было у меня при себе восемьдесят копеек, и я ей стала давать, хоть на тетрадочки, но она не брала, говорит, что вам самой надо, вы старенькая, да ещё в чужую сторону вас пригнали. Но всё-таки я её уговорила взять, что я не последнее отдаю, тогда она взяла. Вот разве не Бог послал мне второго Ангела, помощника в пути? Слава Ему за милости!

Зашли на ферму в столовую, захотели горячего супа покушать, но, к сожалению, он был мясной, пришлось купить чайник кипятку за две копейки. Сели за стол, попили кипяточку и пошли опять в поход. Осталось идти до места около пяти километров.

Вот спешим, идём по кочкам, спотыкаемся, хочется до вечера попасть на место назначения. И вот наконец то добрались.

Прихожу на место, где отвели дом для нас, рабочих. Дом в пять окон, новый, без печки, обогреться, обсушиться негде. В доме настроены нары, в одной половине для мужчин в два этажа нары, а для женщин отдельная комната сбоку. Нет скамеек, нет стола, нет нар ни каких. Стала я раздеваться, чтоб обсушиться, но куда не посмотрю, нет ни гвоздя, нет ни верёвочки, а сама вся дрожу, да и перемениться не во что, все вещи оставлены были в сарае на станции, их ещё не привезли. Вот я сижу и дожидаюсь, когда моя Паша придёт с работы. Вижу, Паша идёт, ноги мокрые, усталая. Увидела меня, обрадовалась и говорит: «А я за тебя беспокоилась и написала тебе письмо с человеком, что бы ты не решилась идти сюда, такую губительную дорогу, оставайся там, возьми вещи, а я приду к тебе обратно в Вологду». Но Паше сказали, чтобы не беспокоилась, твоя бабушка уже в дороге. И вот как я пришла, Паша побежала за кипятком, чтоб меня согреть с дороги.

Вот я попила кипяточку и стали мы устраиваться на полу. Паша принесла соломки, и мы с ней улеглись спать. Соломка наша сдвинулась и в щели стало очень дуть и продуло мне бока. На утро я захворала, не могу дохнуть и не могу кашлянуть, не могу чихнуть.

На другой день, старший прораб стал нас посылать на работу, но я ответила, что я не могу идти на корчёвку земли, а дайте мне работу по силе, либо на кухню или куда в няньки. Он ответил, что нам не нужны няньки, а нужны работники. Я отвечаю, что эта работа мне не под силу и не по годам. Он отвечает, что пошлёт меня обратно в Вологду.

Пошла по деревне искать место в няньки, но в этой деревне мне не удалось найти место няньки, а без работы жить не дают в этом здании – гонят. Да и хлеба не дают, кто не работает, и на деньги не продают. Паша проработала четыре дня, получила хлеба и селёдок, вот нам и хватило.

Вот 23 июня, в день моего Ангела, был праздник в этой деревне, и приехали сюда гости, родные и завели между собой разговор о том, что вот где бы няньку найти для своих ребят. Им предложили, что вот пригнали сюда ссыльных на раскорчёвку, а среди них есть слабые, но в няньки они годятся.

Вот приходят к нам местные крестьянки и смотрят на нас, плачут и говорят: «Несчастные вы». А я говорю, чем мы несчастные? Мы счастливые, нас Бог не оставляет, в какую бы тюрьму нас не переправляли, и везде нам хлеб дают, с голоду нас не уморили, хоть и досыта нас не кормили. Остались живы, как вы видите.

Вот я сижу на полу, а возле меня сидели все выселенки, я им письма писала. И вот я повернулась к пришедшим и говорю: «Тетёньки, не нужны ли вам нянюшки? Вот я бы пошла и моя знакомая старушка, да Пашенька моя, вот мы были бы рады.» Одна нам и говорит, что к своему брату поставить можно, у него только двое детей, мальчику 2-ой год и девочке восемь лет. Вот я и согласилась с ним пойти, если и Паше найдётся место, чтоб в одну деревню. И Паше нашлось местечко, к сестре хозяина и нас друг от друга разделяла только одна верста.

Паша пошла на четырёх детей, а я на двоих. О жалованье не торговались. По шесть месяцев прожили и нам дали по три пуда муки ржаной, а Паше пуд капусты и три пуда картошки.

Вот к Рождеству мы соединились жить вместе с Пашей. Перешла она ко мне, стали с ней работу брать – шить платья, а за работу нам платили по пуду картошки, а кто мукой, кто луком, кто чесноком, вот так и кормились.

Жили вместе в Дулеве, колхоз «Красный Борец». Но вот дьявол позавидовал нашему блаженству. Жена брата Николая Петровича, моего хозяина, имела какую-то ненависть к ним. Зачем им хорошо живётся и зачем им везёт на нянек? Вот третья нянька попадается хорошая. И начала думать, как бы меня от хозяев забрать, изжить? И стала на меня наговаривать в Совет, что якобы у нас какие-то собрания собираются, много какого-то народа из Ленинграда приезжает, какую-то агитацию ведут.

И вот несколько человек из Совета, постановили выселить нас из деревни в 24-и часа, втихомолку постановили.

Вот эта ведьма Мария, сноха моей хозяйки, рано утром поведала, что скажи своей няньке, что наш Совет постановил ей уехать из деревни в 24-и часа, а если она не уедет добровольно, то её вышлют через милицию.

Вот приходит моя хозяйка, Хореза Михайловна со слезами и бросилась ко мне, - милая бабушка, наш Совет постановил тебя выслать от нас. Ох! Нет Николая моего, он не пустил бы тебя. (Мой хозяин Николай в то время жил в Ленинграде, работал на железной дороге).

Ну что делать, встала я с постели, стала связывать вещи. Кое-что связала, и пошла в ближайшую деревню искать себе квартиру. Вот нашла, прихожу и говорю Паше: «Ну, поедем! Вот жизнь Христова, на каждый день квартира нова!»

Но моя хозяйка кинулась на мои плечи и начала голосить, - милая бабушка, что я буду без тебя делать? Ты была у меня как мать родная. Потом подошла к иконе и стала молиться: «Пресвятая Богородица, внуши моему Николаю скорее приехать к нам!» Потом и говорит мне, - милая бабушка, вот если приедет Николай, то он опять тебя привезёт к нам.

Только что проговорила и пошла доставать нам санки для перевоза вещей, только двери в сени открыла, как вдруг подъезжают с шиком на хороших санках кто-то. Она было испугалась, а потом видит, что приехал хозяин из Ленинграда. Она с ним и не поздоровалась, а бежит ко мне, и опять бросилась на шею и говорит, - не пустим тебя, не пустим тебя от себя никуда! Я даже испугалась за неё, думала, что она помешалась, стала её утешать, а она еле выговорила: «Бабушка, Николай приехал! Он тебя не пустит!». Не отходит от меня и стоит, и держится за меня. Я её говорю, что иди, помогай ему вещи внести. А она от радости говорит, - да сам придёт!

Вот наш хозяин входит в избу и подходит ко мне, смотрит и говорит, - а что это у вас вещи на середине стоят и всё развалено? А я говорю, — вот одни уезжают, а другие приезжают. А что бабушка, разве ты уезжаешь? Я говорю, - да, враг позавидовал нашему блаженству и хочет меня от вас изгнать. - Кто именно? - Да вот из вашего Совета написана бумага, что бы в 24 часа мы уехали из вашей деревни. – Если только из нашего Совета, то не пущу вас. Развязывайте все свои вещи и оставайтесь на месте.

Вот мы разделись, стали снова развязывать вещи и до мая месяца дьявол всё искал нового предлога, как бы нас выгнать отсюда.

Вот бывший председатель Александр Заюшин, который за пьянство был смещен из председателя. Милиционер Николаев был ему знаком по пьянству, вот он и помог ему в этом деле, что как бы меня удалить из Дулева. А как начать обвинять? Вот составили на меня бумагу, что я торгую сахаром и ладрином, так как я выселена за спекуляцию. Вот и Николай Петров (мой хозяин) ездил в Ленинград за ландрином и привёз 4-и ящика. А где он мог достать? Так как у Смирновой много живут в Ленинграде спекулянтов, то они ей продали. А вот ездили из совхоза за ландрином, и не смогли достать.

Вот эту вину возложили на меня, что колхоз не достал конфет, и Совет не мог достать.

Вот пришёл из партийноё ячейки один жиденек сделать у меня обыск, что какую я имею переписку с Ленинградом? Но писем у меня никаких и ничьих не оказалось, а только забрал у меня 15-ть писем, они были приготовлены для отправки в Ленинград с Ваней Барковым, который гостил у меня неделю. Ещё взял две книжечки с выдержками из Священного Писания, тетрадь с письмами духовного содержания. И вот всё это заграбастал и послал за милиционером сделать форменный у меня обыск.

Прошло часа 2-а, явился милиционер, стали мои вещи перетряхивать, даже пустые, рваные газеты и те все пересмотрели и ни каких писем не нашли. Потом стали меня спрашивать, - говори верно, где твои письма сохраняются и те, которые ты получила из Ленинграда? А моя Паша говорит, - они у нас на дело идут, то стенки залепляем, то со стола вытираем. – А почему вы их не бережёте? – А мы говорим, - а зачем мы будем беречь, у нас нет лишних ящиков, куда бы класть. Вот рылись и ничего не нашли.

Стали составлять протокол и написали, что взято было столько-то писем, а что бумагу копировальную стянули, это в протоколе не упомянули.

Написали бумагу и спрашивают, - сахар продавали? А я говорю, что сама смотрю, у кого бы купить, ведь у меня не кооперативная лавочка!

Ну вот, подписал бумаги и приказал нам ехать в Кубенск, т.е. сказал, что вы арестованы.

Ну что же делать? Был приехавший мой гость Ваня Барков. Он очень был опечален тем, что на его глазах получилась такая история. Ну это не первый снег нам на голову упал, мы уж к этим подвохам привыкли.

Вот стали кое-что в дорогу себе приготавливать: взяли сухариков, да ещё кое-что из продуктов, из посуды и белья и вечером поехали.

Много деревенских пришли нас провожать, и плакали о нас, пока мы не скрылись с глаз.

Вот в 7 часов вечера мы приехали в село, вызываем милиционера, что куда он нас определит? Он повертелся возле нас и говорит, - ну ладно, сегодня уже поздно, приезжайте завтра к 8-ми часам утра и поедете в Кубинск в милицию. И отпустил нас обратно домой.

Приезжаем обратно, все ребятишки обрадовались и закричали, - Бабушка едет домой! Ваня, наш гость, обрадовался, стали ставить самовар и ужинать.

На другой день опять наняли лошадь за 15 рублей и поехали. И опять собрались возле нас провожающие и так же плакали.

Приехали в село, сидим на телеге и пошёл дождь, а клеенку мы забыли взять, чтобы покрыть себя и вещи. Сидим, сидим, никакого ответа нет, когда нам ехать. Милиционер подходит к одному, к другому, чтобы вручить нас и наши бумаги, но все отказывались. Тогда подходит товарищ женщина и спрашивает милиционера, - А эти что за монашки сидят на улице? А он отвечает, - Да вот, я вчера арестовал. Она говорит, - А куда ты их теперь направишь? Он отвечает, - В Кубинск, к начальнику милиции. А она говорит, - А зачем их то, а почему не одни бумаги? Пошли одни бумаги, их там рассмотрят и скажут, как поступить с ними. Вот подходит к нам милиционер и говорит: «Можете ехать обратно, а там вам будет сообщено, когда явиться».

Вот мы опять поехали обратно, нас опять с радостью встречали. После этого возврата, я надумала написать заявление в оправдание себя. Составила бумагу начальнику милиции, что обвиняют Смирнову и Иванову в том, что торговали сахаром, но мы никакой торговли не вели и никакой агитации не проводили, в чём подписываются местные крестьяне. И послала в село Кубинск, в милицию. После этого прошел месяц, меня не беспокоили.

И что же, этому дьяволу не терпится, он опять стал наговаривать, что мы как бы находимся здесь как вредные элементы, и опять написали в милицию бумагу с просьбой что бы дали распоряжение о выселении из деревни Смирновой и Ивановой.

Вот приезжает в село Высоковское милиционер из ОГПУ, и вызвал на допрос моего хозяина, конторщика и нарядчика из деревни Дулово. Стал их допрашивать, как Смирнова здесь проживала, занималась ли торговлей сахара? Они ответили, что не слыхали. Спрашивает, - Вели ли между крестьян агитацию? Они ответили, что не слыхали, вот второй год живём и не слыхали. Но просьбу пьяницы все же уважили, благодаря милиционеру, который помог ему в этом деле.

Вот через месяц приходит милиционер с бумагой и снова составляет протокол со слов допроса трёх лиц и вместо нового ареста, переселяют меня из Высоковского с/совета в село Кубенское, где я и проживаю. Расстояние от Дулово 35 километров.

Вот приехала я в Кубенск и пошла в милицию к начальнику. Он мне говорит, - В Высоковском с/совете я вам жить не разрешаю, а будете жить здесь, в Кубенске, снимите себе квартиру и занимайтесь чем хотите, но два раза в месяц надо ходить на отметку. Выдали мне новый документ и отпустили.

Вот вышла я из милиции и говорю Паше, - ты побудь возле вещей, а я пойду искать квартиру. Походила, походила по Кубенску, не могу найти квартиру. Спросила извозчика, - не знает ли какой близкой деревни, где бы нам найти квартиру? Вот он и повёз нас в ближайшую деревню Алешино.

Привёз нас в деревню, а ему надо торопиться назад, домой ехать. Я и говорю ему, - сваливай наши вещи и езжай с Богом домой, а мы уж где-нибудь здесь да найдём.

Вот Паша села на вещи, а я пошла искать квартиру. Домов 10 обошла и еле нашла дырявый уголок за 15 рублей, в семье Барашкова Дмитрия.

Перетащили свои манатки, корзинки да мешки, легли с Пашей на нары, сколоченные стариком.

Грязно, щели величиной с палец, стенки досчатые, окошко на двух гвоздях висело, но и этой квартире были рады. Пол корытом, прямо идти нельзя, а катишься по нему, как с горы вниз. Легли мы спать, и в эту ночь пошёл дождь и прямо нам на голову. Мы в потёмках не знаем, куда скрыться. Схватили свои подушки, одеяла, мешки и где ни пристроимся, везде как из крупного решета, так и льёт. Пошли со своею постелью в горницу, только устроились на полу, как под нашу постель потекли ручейки, получилось полное наводнение. Так и не удалось уснуть, всю ночь проходили, всё от наводнения спасались.

Три с половиной месяца в Алешино прожили. Старик хозяин стал просить у меня спичек для курева, я отказа и больше спичек ему не дала, и он затаил зло по отношению к нам.

Вот как-то задумал он за сеном ехать, а верёвок у него нет. Пошёл по деревне искать, чтобы воз связать. Весь колхоз обошёл и ни одного кусочка верёвочки не нашёл. Пошёл к своим сынкам, и те ему отказали, и верёвочки не дали. Тогда он обращается к нам, - я видел у вас верёвку, дайте мне сено привезти. А я говорю, - дедуся, у нас верёвки тоненькие, да и связанные из кусочков, коснись придётся переезжать, а они будут рваные.

И вот дед ещё пуще прежнего вздурил и стал нас гнать вон из квартиры, так как я жадная, спичек не даю и верёвку жаль, вот доживайте последний месяц и убирайтесь вон. Я говорю Паше своей, - ну что ж, пойдём искать другую квартиру.

Вот подходит конец сказанного нам срока, хозяин забылся, зло в нём прошло и говорит, - ладно, живите. Я говорю Паше, - а всё-таки нам надо приискивать более спокойную квартиру, без табачного дыма. Моя Пашенька кротко на это отвечает, - а где лучше здесь найдёшь квартирку, уж придётся смириться с неудобствами. Ну ладно, не стала ей говорить, а сама начала подыскивать, спрашивать, нет ли более спокойной квартирки. Пообещал один высланный найти квартирку, ну мы ждём.

И что же, прошла неделя в покое, но опять обрушилась на нас вина. У старика кто-то оторвал гашник с его шаровар, он хотел одевать, а смотрит, гашника нет (гашник – кушак). Он обращается к нам и говорит, - смотрите что случилось, кто-то созорничал надо мною, кто гашник оторвал? Но, а мы то на его слова не обратили внимания. Он опять говорит, — это кто-то из вас созорничал? Мы уже приняли обвинения всерьёз и говорим, - дед, ты шутишь или правду говоришь? А он отвечает, - до вас был гашник, а при вас его не стало, может вы что шили и вам понадобилась тряпица, а взять где, вот вы и взяли?

Тогда я и говорю, - глупый ты старик, кому сказать об этом, засмеют тебя. Если бы нам нужен был гашник, то мы бы взяли его вместе с портками.

Вот и здесь вышла неприятность, и тут дьявол ставит нам оковы. Тогда я и говорю Паше, - нет, надо уезжать, а то ещё наживём какую-нибудь вину. Прошла ещё неделя, пропали у старика две вилки. И опять он говорит, - до вас были, а как вы переехали, то и вилки пропали. Мы показываем свои две вилки, что вот, если признаете, то берите. Но он говорит, - мои были прямые, а эти кривые.

У меня опять сердце расстроилось. Нет, говорю Паше, надо переезжать, хоть временно, а потом найдём. И вот пошла и нашла с полверсты у одной вдовы уголок. Сговорились, жить вмесите с нею за 15 рублей и уговорились на утро переезжать.

Позвали выселенца с санками, помогать перевозить наши вещи. Старик угомонился, и мы отложили переезд. Перевозчика накормили, напоили и говорим, что остаёмся. Наш перевозчик уехал с санями, а я говорю Паше, - пойди с ним, по пути и будешь знать эту деревню и дом, может и придётся нам уехать. Может сын деда приедет, тогда им самим нужна будет квартира, займут, а нам куда? Ну, Паша и пошла посмотреть.

И вот на утро встали, всё по-хорошему, дед приносит четыре полена печь топить, а я и говорю, - дедушка, да разве будет тепло от четырёх полен? А он мне в ответ, - а куда вы свои дрова бережёте? Я говорю, - а ты не видишь, как мы топим баню, подкладываем, когда хлеб печём? Он отвечает, - а почему они у вас не убавляются? Я говорю, - а разве ты не видишь, мы каждый день по брёвнышку из Кубинска приносим, то Паша, то я. Тогда он разошёлся и говорит, - если хотите жить, то со своими дровами, а так уезжайте куда хотите.

Я Паше и говорю, - хорошо, что узнала, где находится новая квартира, бери кое-что и неси туда, а от них захвати сани и будем помаленьку перевозить вещи.

В этот день Паша шесть раз съездила, перевезла дрова. Вот легли мы с ней спать, я и говорю, - дай Боже, что бы кто-нибудь приехал из Дулова или хозяин наш, либо другой кто и перевезли наши крупные и тяжёлые вещи... Поговорили и улеглись.

Вдруг слышим, кто-то входит в избу и спрашивает, - у вас живут выселенцы? А дед с печи отвечает, - вам кого надо? Да Смирнову. Тогда я открыла занавес и вижу, приехали из Дулова, привезли больную лечиться в Кубинск, три человека и к нам. Конечно, пришлось зажечь лампу, поставить самовар. Лошадь поставили на дворе. Я их накормила, напоила и спать уложила, а утром они перевезли наши вещи.

Вот видите, как скоро Бог услышал наши вопли и послал лошадку, которая почти за раз всё перевезла. Из этого я вижу, что Бог есть для тех, кто Его призывает во время скорби на помощь.

Паша повезла вещи, а я осталась связывать постельное и думаю, - ну слава Богу, всё спокойно, хоть по-хорошему разойдёмся.

Вдруг смотрю, вбегает моя хозяйка и говорит своему старику, - Митрий, у меня пропал новый коричневый сарафан, который Марья выкрасила. Старик отвечает, - да куда же он делся, наверно у них? Она горит, - не знаю, был в горнице. Я говорю, - дедушка, как вам не грех говорить ложь? Во-первых, мы чужого не возьмём, а во-вторых, мы сарафаны не носим.

А они говорят, что может взяли не носить, а поменяли. Вот опять дьявол не хочет, чтобы мы уехали по-хорошему, а хочет посеять среди нас вражду.

Бабка ходит по избе, всё охает, побежала опять в горницу искать, все сундуки до дна перерыла, а сарафана не нашла. Тогда я говорю, - бабушка, значит сарафан твой мы украли? «Она отвечает», —да я не говорю, что вы, но сарафана то нет. Я говорю, - ну погодите, Паша придёт, может она найдёт сарафан? Старуха всё охает, чуть не дурно ей делается, бегает, руками машет, - ай батюшки, ай матушки, сарафан то новый, только что выкрасила Марья, ну куда делся!?

Вся душа моя выболела, слыша эти вздохи, говорю, - бабушка, если не найдётся, так пойдём с нами и перегляди все наши вещи. Она охает, - да где же найдёшь, может вы своим знакомым передали?

Я сижу и думаю, — вот опять можно вину нажить. Сижу, с нетерпением жду Пашу. Потом дед вскакивает с печки, побежал в горницу и говорит, - мой пиджак висел в горнице, не захватили ли вы его по ошибке? Тогда я вскрикнула, - почему вы не искали, когда мы у вас жили, а теперь вы всё наговариваете! Дед стал искать в сундуке и нашёл его там. Идёт и молчит. Я спрашиваю, - ну что, нашёлся пиджак? Тогда я старухе говорю, — вот и сарафан свой ищи, может в сундуке лежит. Она говорит, - а нет, весь сундук перерыла, не нашла.

Вот дождались, Паша идёт, смотрит на меня, - что с тобой сестрица? Я говорю, - да вот оказались мы с тобой воровки, старуха не может найти свой сарафан. А Паша говорит, - а что на койке лежит свёрнуто? Хозяйка посмотрела и видит, что это её сарафан, передник и полотенце, всё свёрнуто в узел.

Тут и успокоилась наша старуха и стала извиняться. Затем мы стали рассчитываться с ними за квартиру. Не дожили четыре дня до пол месяца, а заплатили всё равно как за полмесяца и уехали по-хорошему.

Дед со старухой со мной расцеловались, а старуха заплакала, когда провожала нас из дома, - дай Господи, счастливо доехать вам. Мы обрадовались, что простились благополучно, без скандала, мирно.

Теперь переехали в Деревенцево, устроились за 15 рублей, но придётся дров на зиму подкупить воза три, потому что с собой привезли только возик, что набрали с Пашей летом.

Пока я и Паша устроились хорошо. Хозяйка простая, не скупая, делимся кому что надо. Вот я имела нужду в освещении, но хозяйка на свои книжки достаёт керосин, а я плачу ей деньгами.

Теперь мы живем при свете, жгём по потребности, но больше всё сидим за одной лампой. У нас сейчас светло, тепло, зимы пока не видим, снежок есть, но больших морозов нет.

Печку маленькую редко топим. Местность здесь мне нравится, гористая и болотистая. Только народ серый, не культурный, злой, мстительный, добром не дышат друг к другу.

От Вологды до нас расстояние 35 вёрст. Дорога шоссейная, хорошая, прямая, в один день пешком можно пройти туда и обратно. А если у кого есть деньги, то ходят автобусы из Вологды до Кубинска, раза три, по 6 рублей и по 7 рублей с человека, а багаж бесплатно.

Я живу, не заезжая в село Кубинское с пол версты, а надо проехать деревню Алешино, на новом мостке остановиться и направо подняться в горку, где церковь «Воскресение». От неё направо и спуститься вниз, спросить деревню Деревенцево, Зорину Екатерину. Здесь только плохо в отношении продуктов. Без книжек даже соли не дадут. Мука - 50 рублей, картофель – 15 рублей. Но только всё трудно достать, надо целый день по базару бегать, чтобы купить литр молока, небольшую чашечку картошки за рубль, да небольшую хлебную натирушку помазанную жидким картофелем тоже за рубль. Если до сыта пообедать, то их надо скушать штук 20, тогда будешь сыт.

В отношении питания и содержания, нынешний год здесь плох. Мы думали заняться какой-нибудь работой, но трудно, домашняя портниха в каждом доме есть. Многие выселенцы ходят без работы, а содержать себя трудновато. Нас выселенцев ставят во все учреждения инвалидов сторожами или дворниками и бедным выселенцам хоть с голоду помирай. Если и берут кого на работу, то норовят за пол цены взять бедного человека.

Одним словом, жмут бедных выселенцев и труд их обесценивают.

Ну видно за грехи свои надо всё переносить и за всё Господа благодарить.

Господня рука не коротка, нас и в дали спасать и от голода оберегать.

1933 год.

Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 79; Мы поможем в написании вашей работы!
Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 13 14 15 16 1718

Мы поможем в написании ваших работ!