Посвящается моему единственному другу: Диме Русакову, от которого я впервые услышал этот рассказ в студенческие годы и его девушке со странным именем « Angie ». 2 страница
К травам Дед относился с особым почтением. Как и в воде, он видел в них источник живительной силы. И вовсе не из-за их целительных свойств, хотя это само по себе было не маловажно, а по причине той большой энергетической силы, которая наполняет смыслом такие слова, как «воля», «свобода», «чистота», «спокойствие», «тишина», сводившиеся в конце концов к единому понятию «Родина». Представляя в своём сознании Землю, как единый живой организм, травы для него были частью этой жизни. Иногда ему казалось, что он их понимает, как в те, древние времена, когда люди их одухотворяли . населяя этот мир эльфами, троллям, феями и подобными сказочными существами. У него были свои, любимые и нелюбимые травы, многие из них он наделял даже характерами. Так, самой героической травой для него была трава «чистотел». Это из-за того, что она могла начать расти уже с апреля вплоть до ноября, в зависимости от погодных условий. Другой травой – «рыцарем» он считал зверобой. Стебли её напоминали древки копий, а цветки соцветий – шлемы всадников. А за то, что у зверобоя было такое странное название «продырявленный», давало повод сравнить его с Дон Кихотом. Ромашки для Деда представлялись простыми деревенскими девчатами, в разноцветных сарафанах, веснушчатыми, легкомысленными, всё время смеющимися. Злющей, вредной бабкой, почти что прообразом Бабы Яги, он считал крапиву. Мята выступала у него в роли застенчивой, стыдливой девицы и к тому же, капризной . Лопух – простецкий деревенский парень, пастух, немножко дурачок. И так далее, и так далее.
|
|
|
Самым любимым временем травосотя Дед считал конец мая – Троицу. В этот период она идёт на «подъём». Кажется нет силы, которая могла бы удержать её от роста в этот момент. Особенно трава красива в период рассвета или заката, когда диск солнца оранжевой фрезой врезается в верхушки деревьев, рассыпая по изумрудным телам трав такие неповторимые оттенки, которые на своих полотнах могли изобразить только экспрессионисты. Тогда такую траву хочется сорвать пучком, скрутить в тугой узел и съесть, прямо так: без соли и хлеба, ощутив во рту растекающийся зелёный, горьковато-приторный вкус. Наступало время первого покоса. Коса налаживалась ещё раньше, весной, а сейчас доставалась из сарая для своей окончательной «доводки». Дед присаживался ввечеру на пенёк и начинал отбивать жало косы короткими, оттягивающими ударами. Затем шоркал по кромке острия точилом, обтирал тряпицей и ставил в угол дровенника , «на завтра». Воронёная сталь, оголённая на кромке добела точением, грозно играла отблесками лучей заходящего Солнца, казалось, предвкушая свой жестокий пир на рассвете.
|
|
|
Утром всегда неохота вставать, а на рассвете тем более. Но только не в пору сенокоса. Без петухов, без будильника, повинуясь какому-то внутреннему самнобулическому чувству, организм командует тебе: «Вставай! Пора!» Дед выходил на крыльцо. Седые пряди тумана опутывали низины, стлались за банями, сараями. В предрассветном молочном мареве слышно только сладкое щелканье соловьёв и за озером, там – дальше, в лесу: гуканье кукушки. Взяв косу, шёл к лугу. Какое-то время стоял молча. Курить в такую пору казалось кощунством. И вот, как-бы примеряясь, не торопясь, коса пошла по траве. Её было даже не слышно. Первая трава, ещё не успев проснуться, и не понимая, что происходит, уже тихо ложилась на межу. И дальше пошло: всё быстрее, с нажимом и размашистей. Покорно, сами – собой, укладывались в валы трáвы. После двух рядов – передых. Нужно осмотреться: всё ли ладно, пройтись назад, подправить недостриженные космы. После двух-трёх часов работы пора возвращаться. Усталость даёт о себе знать, к тому же мошкá начинает заедать. Но самое главное – Солнце. Роса спадает. Местами оно уже подсушивает травы, и дальше при косьбе они уже будут уже жёсткими, как проволока.
|
|
|
Травы, травы…а про веники забыли? Нет, просто об этом отдельный разговор. Берёзовые веники Дед заготавливал не позднее первой декады июля. Хотя самые первые, как он говорил «молочные» веники, собирались в конце мая, но он не злоупотреблял этим сбором, таких веников было не более десятка и они срезу шли в оборот, долго не залёживались. При заваривании они давали просто какой-то изумительный, наркотический аромат, он, как правило, приберегал их для гостей. Заготавливались ещё веники дубовые, также в процессе вязания веников Дед вплетал в «косы» берёзы стебли крапивы, чистотела, ромашки, зверобоя. Здесь надо отметить два банных парадокса. Во-первых, крапивные веники уже не обжигают тело после заваривания и во-вторых, при своей кажущейся грубости, дубовые веники становятся мягче берёзовых так же после замачивания в кипятке. Существовала ещё одна хитрость. Дед , прежде чем заваривать веники, выдерживал их какое-то время в холодной воде, в данном случае они сохраняли стойкость листа и так быстро не обсыпались при использовании. Без патриотического пафоса Дед считал берёзу настоящим символом России. Если перечислять все достоинства этого дерева, не хватит и страницы. Прежде всего, сама по себе берёза – это красавица, а с её применением и по влиянию на здоровье можно сравнить разве что с жень-шенем. От берёзы мы берём и берёзовый сок, и кору, и листья, и дёготь, и грибовидные наросты, и бруньки, и наконец сами банные веники. А если ещё прибавить к этому само понятие «берёзовая роща» и такие родные каждому грибнику грибы, которые там произрастают: подберёзовики, подосиновики и конечно же, белые, то становится ясным, что Дед был прав.
|
|
|
У Деда по поводу применения веников была своя версия. Исходным пунктом этой теории он считал тот уникальный факт, что кроме восточных славян, никто этим процессом не пользовался. Даже скандинавы парились только в саунах, без веников. А о Западной Европе и говорить не чего! Обтирание пусть даже тёплой водой: разве это мытьё? Но имеется ещё один факт: иглоукалывание в восточной медицине, в частности, широко развитое в древнем Китае. Так вот, вероятно, когда Русь подверглась вторжению монголо-татар, то в обозах их полчищ, естественно находились китайцы-лекари. Но климат-то на Руси суровый, а лечить больных иголками лучше в тёплых помещениях, то есть в банях. Насмотревшись на эти лекарские дива, русичи своеобразным манером соединили два процесса в один. Веники: сначала еловые, сосновые, можжевеловые служили видоизменёнными иглами, а поскольку тонкостям этой терапии селяне не владели, то объективности ради, они обхлёстывали ими всё тело, сочетая это занятие с мытьём.
Баня протапливается, вода в котле уже закипела, травы и веники заварены. Теперь пора наводить общий порядок и заняться предбанником. В предбаннике у Деда всегда порядок. Как-то в него заглянул один местный житель и опешил: «А кто тут у тебя живёт, ты что, дачу кому-то сдаёшь?» Ковёр на весь пол, ковёр на стене, вдоль стены на полках расставлены в штанглазах различные травы для банных чаёв, лавка, стол, самовар, минимум необходимой посуды. Дед сам приводил всё в порядок после предыдущих посещений. Подметал пол, вытирал пыль, перетряхивал ковры и половики, составлял чайные травный коктейль и заваривал его уже перед самым посещением бани. В летнее время, во время приезда гостей, баня работала с особым напряжением. Ко всему прочему добавлялось ещё после банное застолье. Напротив бани был сформирован мангал, приносились столы, лавки. Первая партия вымытых, как правило, мужчины, готовили шашлыки, накрывали на стол. Нередко от таких застолий уходили затемно.
Сам процесс помывки так же был не так прост на первый взгляд. А что тут думать? Вот холодная вода, вот горячая, вот веники запаренные, похлестался, вышел – отдышался, намылился – ополоснулся. Дилетанты! Всё не так! Когда баню посещала молодёжь, то Дед не вмешивался и ничего на словах не советовал. Ребята брали инициативу на себя и оставалось только следить, чтобы вода в котле не выкипала. Среди них особенно отличался Вадим, прозванный Дедом «Терминатор» за то, что он ставил температурные рекорды в парилке. Из неё ребята вываливались бардовые и плашмя падали в траву. Их поливали холодной водой из лейки. Но больше всего как-то досталось Прохорову Саньке. Его вдобавок так добросовестно уходили вениками, что на теле выступили лиловые рубцы. Это была, конечно же, крайность. Дед не любил такой банный режим, когда войдя в парилку, волосы на голове «трещат». У него был свой, как он говорил, изотермический подход. Он заключался в том, что в баню можно было входить, доведя температуру до 55-60о , после чего подкладывались очень сухие дрова и организм уже постепенно привыкал к поднимающейся температуре. Сразу наверх – в парилку. И вот тут начинались правила. Дед считал даром потерянное время, если просто сидеть в парилке и прогревать организм. Это время он посвящал ногам. Ставился таз с подобранным набором заваренных трав и эти травы жёмкались ногами. Эффект был тройной: это была и лечебная терапия и массаж и мытьё одновременно. Составами таких ванн могли быть травы: череда, чистотел, крапива, ромашка, зверобой. Большинство людей в бане сначала парятся, потом моют голову, затем – тело, а ногам ничего не достаётся, в лучшем случае их обтирают мочалкой. У Деда всё было наоборот. Ноги - в первую очередь. Ведь им в сельской местности достаётся больше всего, это и понятно, а уход за ними практически никакой. А голову можно помыть и в последнюю очередь. Идеальная засидка в парилке – два, три приёма. Ещё одно правило заключалось в том, что прежде, чем хлестаться вениками, необходимо обмыться травной водой, чтобы париться не насухо, а как бы вбивать ими в тело травные соки. После парилки – общий обмыв. Тут уже каждый за себя, без особых правил. Ещё в бане у Деда был один большой таз, пользоваться которым было привилегией дам, Для них он заваривал отдельно травы другого состава. Когда на улице было тепло, то после бани полагалось посидеть, отдохнуть, испить чаю. Чай у Деда был специальный, банный. В состав его могли входить такие растения, как листья смородины, малины, вишни, мяты, брусники, земляники. Ещё одним травным увлечением у Деда был так называемый банный квас. Друг Деда, Саболевский, называл такой квас «кондовым». И было за что. Особого секрета тут не было, всё дело состояло в технологии приготовления. Исходным продуктом было обычное квасное сусло, а на ведро продукта в строгих пропорциях добавлялись следующие травы: лист смородины, лист малины, мята, хмель, несколько зубчиков гвоздики. Сначала в ведре кипятком заваривались травы, накрывались крышкой и настаивались на полоке в тёплой бане несколько часов. Потом туда же добавлялись сусло и сахар. А после того, как температура настоя снижалась до 35-40о , растворялись дрожжи, Всё тщательно перемешивалось и оставлялось на 10-14 часов, как правило на ночь. Утром всё это процеживалось, фильтровалось и разливалось по ёмкостям - пластиковым бутылкам. Хранить квас надо было в холодильнике, иначе в тепле и на свету он бурел и быстрее сбраживался. Тогда получался не классический напиток, а «шмурдяк»: что-то среднее между самогоном и домашним пивом. Готовый продукт получался ядрёный, шипучий, шоколадного цвета, с «градусом». К такому квасу детей не подпускали.
Однако не всегда у Деда с травами получалось так ладно. На заре освоения этого дома, с десяток лет тому назад, состав трав и их пропорции подбирались экспериментально. И как-то раз, в одно из посещений в деревню с Саболевским, Дед так «круто» заварил в бане травы и так они хорошо этим настоем намылись, что на следующее утро, по приезду в Москву, Дед заметил в метро, что на него как-то странно смотрят люди. Саболевскому-то что: у него голова, как коленка у колхозной доярки. Не то у что Деда - густая поросль на голове, да и борода в придачу. Уже войдя в институт, Дед стал перехватывать насмешливые, удивлённые взгляды студентов. Первой, не выдержав, прыснула от смеха лаборантка. А придя в аудиторию на лекцию, посмотревшись в зеркало, он всё понял. Оказывается, травный настой в бане так окрасил его волосы, что они стали какого-то пегого с проседями цвета, а местами с чёрными и лиловыми прядями.
Традиционно, после бани все собирались в каминной, где и начиналась круговерть такого пиршества, которое нередко завершалось под утро. Летом, особые энтузиасты , друзья Антона, выдвигались на предрассветную рыбалку, которая, как правило завершалась ничем, кроме спутанных снастей. А по возвращении псевдо рыбаков, пиршество возобновлялось по новой орбитали. Опять кто-то прорывался в баню и круг замыкался. Когда приезжал Антон «со товарищи», то он своей энергетикой заражал буквально всех. Он был несомненным лидером компании: «электровеником». Казалось, в доме сразу становилось тесно. Он один одновременно оказывался в разных местах, всё делал торопливо, шумно, где бы он ни был , и чтобы ни делал - там всегда слышался смех, громкий разговор. Ну, и конечно же, сразу начинали стонать «Scorpions», «Roxette», «Chris De Burg» и т.д. , Закуривался кальян. Каким-то своим особым способом, ребята приспособились жарить шашлыки прямо в камине. Антон от начала до конца был главным «дежурным» по этому процессу, и надо отдать ему должное – справлялся с этим блестяще. Если шашлыки заказывались, к примеру, к девяти часам, то ровно в девять они были на столе. Коронной его фразой была: «Ну, что? Начислим!». И с этими словами бутылка начинала глухо тыкаться горлышком в рюмки по круговой застолья. Дед называл компанию Антона «лесной братвой». Частенько, «на огонёк» заглядывал Саболевский. В один из таких визитов ему налили и, только он хотел выпить, как ребята попросили его сказать тост. В ожидании чего-то назидательного, мудрого, все замерли с наполненными рюмками. Саболевский полупривстал, отвёл в согнутом локте правую руку и коротко произнёс: «Ну! Аминь!». После этого, как только стёкла в комнате не вылетели от смеха, неизвестно… Марина, или Муся, как её называли Дед и Валентина, была супругой Антона. О ней невозможно было повествовать просто так, как-то , между прочим. Она была воплощением в себе тех положительных качеств, которые считались классическими для русских женщин в русской литературе. Она была истинным «борцом», но не воительницей, а последовательным созидателем своего семейного очага. Никогда Дед не замечал за ней каких-либо раздражений, недомоловок, нервных срывов или других такого рода негативов. В иные жизненные моменты, по мнению Деда, можно было бы накричать, «закатить истерику», но только не для Муси. Она уверенно, как бы ни штормили жизненные обстоятельства, вела корабль в тихую семейную бухту. Всё у неё делалось с улыбкой, быстро, и без какой-то суеты… Самым главным, по мнению Деда и Валентины, было то обстоятельство, что она буквально вымолила себе у Господа ребёнка. Воистину, только она знала, какие испытания для этого ей стоило преодолеть! Для Деда, кроме всего прочего, Муся была музыкальным романтическим персонажем, схожей с Аннет из Абба». Поэтому, когда приезжали дети и раскручивалась очередная вечеринка, Дед ставил диск «Абба» и приглашал Мусю на танец. Антон не ревновал…Но самый трогательный и волнительный момент наступил для всех, когда у Муси родилась дочь Лиза ( Лизхен, Лизавета, Елизавета-I : кому как нравилось её называть). Вот уж где по-настоящему раскрылся талант Муси! Всё самое лучшее, что до настоящего времени было известно в сфере воспитания детей, Муся взяла на вооружение. Это было не только питание, хотя изобрести что-либо лучшее, чем естественное кормление, уже было нельзя. Но и касалось режима, ухода, одежды, одним словом, всего того, без чего немыслимо существование тандема Мать-Дитя. Опять-таки, во всё это Муся вкладывала дух современных инноваций и собственное видение проблемы. До того, как Лизхен исполнился год, Муся два раза приезжала в деревню. По первому приезду, только выйдя из машины и особо не напрягаясь, Муся водрузила Лизхен на руки Деду. Взаимопонимание наступило с первых же минут знакомства. Оба партнёра признали друг в друге равенство. А в дальнейшем, сфера доверия достигла своей вершины - Лизхен поручили Деду часа на полтора, когда Муся и Валентина посещали баню. Но самое потрясающее случилось на следующее утро. Как обычно, не нарушая режима, Муся усадила Лизхен себе на колени стала её вскармливать чем-то кабачковым… Так-то оно было бы ничего, но за стол одновременно уселся завтракать и Дед. И как обычно, не нарушая уже своего режима, стал потреблять соответствующее его комплекции меню, приготовленное Валентиной. Сначала Лизхен отстранилась от ложки, подносимой ей Мусей, затем у неё «поползли» вверх брови, рот округлился, приняв вид буквы «О», особым театральным жестом она выставила указательный палец правой ладони, затем так же и левой, и стала ими трясти. Все эти жесты очень юной сурдопереводчицы можно было трактовать, как : «Вот это да-а-а-а!» или «Смотрите, вот даёт!» или «Ну и аппетит у Деда!»… «У меня тут диета, может, я фигуру соблюдаю, а здесь такой гастрономический беспредел!». Одним словом: устами младенца…
Несомненно, в обществе Деда и Валентины обреталось ещё одно действующее лицо, точнее морда: собака Ева. Порода у неё была ирландский сеттер. Живость её нрава, неуёмная энергия в сочетании с неподкупной добротой, придавали ей поистине человеческие качества характера. Дед называл её «Маугли наоборот», поскольку, бóльшую часть времени она проводила среди людей и от них переняла все привычки и манеры, насколько это было в её собачьих силах. Если с кем-либо заходил разговор о Еве, то Дед говорил о ней, что «Собака Ева добрейшей души человек». А Валентина сочинила даже про неё стих:
Ах ты Мунька, ах ты Мунька!
До чего ты хороша!
До чего же бесподобна
Твоя верная душа.
Счастлив папа, рада мама
Своей маленькой Мунé.
Будь здорова наша Ева
И расти, давай, уже!
Станешь чудо, как красива
И ужасно хороша,
Только слушайся немножко –
«Шерстяная колбаса».
Любит папа свою дочку:
Держит даже на руках!
Ждёт, чтоб выросла большая –
И катала на санях!
На улице Ева вела себя своеобразно. Она очень любила детское общество. Тыкалась в их лицо своим носом, с живостью принимала участие в их беготне. Никогда никто от неё не слышал плохого «слова». Лишь один раз за всё время она отругала проходящего мимо дома пьяницу. У Евы были манеры добропорядочной англичанки, она никогда не допускала в общении с собой фамильярности со стороны местных собак: не ругалась с ними, но и близко не подпускала. Как-то раз она приснилась Валентине во сне: «Мам, я днём говорить не умею, а только во сне. Купи мне селёдки». Валентина пошла в магазин, купила её и Ева с жадностью съела все куски. С тех пор мы всегда покупаем ей этот продукт. Другой случай произошёл с Дедом. Вставали рано, чтобы до «пробок» доехать до Москвы, и, естественно, будили Еву на выгул. Как-то раз Дед торопился и вышел с ней уже в костюме. Когда приехал на Таганку на лекции, стал замечать, что студенты, шутя переглядываются, Одна из них спросила: «А у Вас какая собачка?» Дед изумился: «А вы откуда знаете?», - «А у Вас отпечаток лапы на лацкане пиджака…»» О Еве можно было бы рассказать много ещё чего интересного, но поскольку рассказ посвящается всё-таки людям, то надо его продолжить в этом русле.
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 94; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!