С.А. и Л.Н. Толстые в Ясной Поляне. 50 страница

Он «приходил иногда пьяный», и слу­чалось его «прятать» от Софьи Андреевны, вызволять после запоев из московских ноч­лежных домов (везти в баню, покупать не­дорогую одежду взамен пропитой). Однако Толстой, судя по его дневникам, письмам, беседам, не просто симпатизировал Ива­нову, но по-настоящему дорожил его друж­бой, никогда не отказывая в помощи и ис­кренне радуясь каждому его возвращению. Толстой порой соглашался не только с кри­тикой своего «графского» образа жизни, но и с «дерзким» исправлением черновиков. Очень любил слушать рассказы Иванова о «настоящей» жизни, которую тот наблю­дал, скитаясь. Одну из таких историй (о гибели больной 22-летней прачки, выгнан­ной из Ржанова ночлежного дома в Москве и умершей от истощения у ворот этого за­ведения) писатель рассказал в 24-й главе трактата «Так что же нам делать?». Там же Толстой описал «старого, видавшего виды человека», очевидца этой истории, кото­рый, рассказывая, «не досказал до полови­ны, <...> зарыдал и, замолчав, отвернулся к стене». Наверное, наблюдательность этого «бродяги», его обострённая чувствитель­ность к чужой боли, открытый протест против

 

 

227

 

ужасов социальной несправедливости и позволяли Толстому видеть в нём хоть и «потерянного», но «прекрасного человека», падающего лишь по слабости своей».

Иванов послужил прототипом несколь­ких персонажей в произведениях Толстого: Александра Петровича в драме «И свет во тьме светит», прохожего в комедии «От ней все качества», Ивана Петровича Алексан­дрова в драме «Живой труп»...

Полустраннический образ жизни, ко­торый вёл Иванов, стараясь ничем себя не связывать и никого собой долго не обременять, безусловно импонировал Тол­стому. Порой он едва сдерживался, чтобы не уйти из дома вместе с Ивановым, а в дневниках оставались короткие записи о глубоких внутренних переживаниях пи­сателя, о его одиночестве и неприкаянно­сти: «Вот и чудо! Живу в семье, и ближе всех мне золоторотец Александр Петрович и Лукьян-кучер» (8 мая 1884 г.). «Нын­че поднялся старый соблазн. А.П. ушёл» (21 августа 1900 г.). Даже в драме «И свет во тьме светит» главный герой, Сарынцев, не осуществил эту мечту Толстого: он лишь замышлял уйти из дома в сопро­вождении некоего Александра Петровича, «привыкшего к бродяжничеству».

24 сентября 1910 г. секретарь Толстого В.Ф. Булгаков последний раз упомянул Иванова в своём дневнике: «старый пере­писчик», «бедно одетый седенький стари­чок, расхаживающий пешком по имениям знакомых помещиков и этим живущий», «гостил вот уже несколько дней в Ясной, ночуя у повара» (Булгаков. С. 339). На следующий день Булгаков записал, как Толстой прямо признался ему, что «очень хотел бы быть как Александр Петрович: скитаться, и чтобы добрые люди поили и кормили на старости лет», потому что ны­нешнее его «исключительное положение ужасно тягостно!» (там же. С. 344). Через месяц Толстой ушёл из Ясной Поляны.

 

Лит.: Решетников М.М. Спутники и встречные: Воспоминания и очерки. — Ки­ров, 1987; Тебиев Б.К. Тайны книжных переплётов. Из записок книжника. — М., 2008.

 

Н.О. Бабаева

 

ИВАНОВ Николай Алексеевич (1811-1869) — профессор русской истории Казанского университета, доктор философии.

Сын бедного нижегородского мещани­на, Иванов благодаря упорству «выбился в люди». В 1830-1833 гг. учился в Казанском университете, затем в Дерптском университете, где познакомился с Ф.В. Булгариным, сотрудничал в его журнале «Северная пчела» (что давало основание студентам подозревать его в сношениях с Третьим отделением). Женился в 1840 г. на графине Александре Сергеевне Толстой, брак был неудачным.

В 1840-е гг. в Казанском университете на фоне скучных преподавателей-педантов Иванов с его даром слова, замечательным голосом, риторикой и мастерской деклама­цией пользовался репутацией блестяще­го лектора, умея вызвать слёзы и восторг аудитории. Он одним из первых познако­мил студентов с немецкой философией, с Гегелем и Шеллингом. Однако его боя­лись как сурового экзаменатора, излишне придирчивого, злопамятного и мелочного, называли «кровожадным профессором», который, если почему-либо невзлюбит сту­дента, добьётся его исключения.

Толстой слушал его лекции по древней истории на восточном «разряде» универси­тета в 1844-1845 учебном году и на первом курсе юридического факультета в 1845—1846 учебном году. Весной 1845 г. по пред­ставлению Иванова с формулировкой «по совершенной безуспешности в истории» совет университета не допустил Толстого к переводным экзаменам.

Некоторые биографы Толстого (Н.П. За­госкин, Н.Н. Фирсов, П.И. Бирюков, Н.Н. Гусев и др.) считали, что Толстой очернил память Иванова, поскольку его са­молюбие было болезненно уязвлено учеб­ными неудачами, причина которых — в рас­сеянном светском образе жизни.

Иванова с Толстыми через жену связывали родственные отношения, и в первый год учёбы Толстой жил у Иванова (университетские профессора зарабатывали часто тем, что содержали пансионаты для богатых студентов). Но, рассорившись с ним, снова переселился к своей тётке, П.И. Юшковой, и, видимо, отказывался от посещения его лекций, а профессор, ненавидевший студентов-аристократов, стал ему мстить. Толстой на всю жизнь 

 

 

228

 

сохранил глубокую обиду и за несправед­ливость: в статье «Воспитание и образова­ние» он рассказал, что произошло с ним на первом курсе, и утверждал, что «экзамены не могут служить мерилом знаний, а слу­жат только поприщем для грубого произвола профессоров и для грубого обмана со стороны студентов». В 12 главе «Юности» описан «страшный профессор» латинского языка, унижающий Николеньку Иртеньева на экзамене, из-за чего герой теряет инте­рес к учёбе в университете вообще.

В воспоминаниях В.Н. Назарьева (1890 г.) рассказывается о том, что Иванов поставил Толстому на экзамене «нуль», поскольку обещал защитникам графа из высшего света не ставить «единицы». Такого эпизода (установлено Н.П. Загос­киным в 1894 г.) не было. Но рассказ о про­ведённой в карцере ночи за опоздание на лекцию Иванова Толстой, за исключением деталей, подтвердил. Назарьев привёл сло­ва Толстого о том, что история — бесполез­ный предмет, собрание басен и мелочей, пересыпанных массой ненужных цифр и собственных имён, к тому же всё «приго­няется к известной мерке, измышленной историком». Многие студенты Казанского университета 1840-1850-х гт. также видели в лекциях Иванова под словесной шелухой понимание истории как перечня дат, имён, украшенных официальной идеологией.

 

Л.E. Бушканец

 

ИГУМНОВ Константин Николаевич (1873-1948) — пианист и педагог; знако­мый семьи Толстых. Закончил историко-филологический факультет Московского университета и Московскую консервато­рию. Ученик по классу фортепиано А.И. Зилоти и П.А. Пабста, по теории музыки и композиции — С.И. Танеева, А.С. Аренского и М.М. Ипполитова-Иванова.

Исполнительское искусство Игумнова заключало в себе лучшие черты русской пианистической школы. Для него харак­терны глубокая лирическая проникновен­ность, безупречный вкус, чувство меры и благородство выражения. Игра его особен­но покоряла слушателей естественностью фразировки, певучестью, мягкостью и кра­сотой тона, тонким колоритом, который ни­когда не являлся самоцелью. Каждая звуко­вая деталь для музыканта была следствием общего исполнительского замысла. Его репертуар охватывал произведения ком­позиторов различных музыкальных сти­лей и направлений: Бетховена, Шуберта, Шумана, Шопена, Брамса, Листа, Глинки, Рубинштейна, Чайковского, Скрябина, Рахманинова и др.

В 1896-1903 гг. Игумнов не раз бы­вал у Толстого в московском доме и в Ясной Поляне. Первый раз он приехал в Ясную Поляну вместе со своим учителем Танеевым 27 июля 1896 г. и, как в своём дневнике записал Танеев, он «играл с ним в четыре руки сочинения Моцарта, на другой день – варьяции Моцарта».

27 февраля 1898 г. Игумнов в Москве, в Хамовниках, исполнял для Толстого баркаролу и фантазию Шопена, полонез Листа, вариации на темы Шуберта и др. С.А. Толстая записала в дневнике: «Пре­красно он стал играть и сам поумнел, ка­кой хороший малый». В январе 1899 г. Игумнов опять играл у Толстых в Москве. Он исполнил тарантеллу и ноктюрн Шо­пена, балладу Рубинштейна, Andante из со­наты Шуберта и «что-то» Мендельсона. Через день, 14 января, он снова был в Хамовниках: «Пришёл Игумнов (пианист), -- за­писала в дневнике С.А. Толстая, -- и отлич­но играл, всё больше Шопена: баркаролу, балладу, ноктюрн, мазурку. Лучше всего ис­полнена была им прекрасная баркарола».

 

А.Г. Айнбиндер

 

ИГУМНОВА Юлия Ивановна (1871— 1940) – знакомая Толстых, художница, жи­вописец и график. Училась в московском Училище живописи, ваяния и зодчества. Подруга Т.Л. Толстой. Жила в Ясной Поля­не с 1899 по 1907 гг., выполняя обязаннос­ти секретаря Толстого. После революции была научным сотрудником заповедника Аскания-Нова. Игумновой принадлежит ряд живописных портретов Толстого.

Художница писала о своей работе Т.Л. Сухотиной 19 августа 1902 г.: «Я сей­час очень увлекаюсь работой: рисую пор­трет Л.Н., конечно, по впечатлению, мне кажется, что похож, я показываю одной Маше <М.Л. Толстой. - Н. З.>, и она тоже находит, что похож. Я всё больше и больше убеждаюсь, что портреты только и можно писать по впечатлению. Этот портрет я де­лаю углём, а потом думаю писать краска­ми» (ОР ГМТ). И в другом письме из Ясной Поляны тоже Т.Л. Сухотиной: «Я, кажется, здесь пока застряну, очень занялась рабо­той, и много хочется сделать. Кое-что уже сделала и многое задумала: всё эскизы, изо­бражающие Л.Н. На днях приезжал сюда мой старый товарищ, которого я не видела лет 15, Бяльницкий-Бируля, помнишь его? Он очень одобрил мои работы и даже сде­лал мне заказ. Сейчас он будет делать, для чего и приезжал сюда, несколько картин для одного издания, очень великолепного, тоже относящегося к Льву Николаевичу; для этого издания будут работать разные

 

 

229

 

художники. Он сделает дом, башни и моги­лу. Мне он поручил три фигуры для этих пейзажей: около башен верхом, около дома одну и третью тоже верхом в профиль» (ОР ГМТ).

 

Н.В. Зайцева

ИОАНН КРОНШТАДТСКИЙ (в миру: Иван Ильич Сергиев, 1829-1908/ 1909) — церковный деятель, проповедник, духовный писатель, член Святейшего си­нода, настоятель Андреевского (Морского) собора в Кронштадте, почётный член Союза русского народа. Преподавал Закон Божий в учебных заведениях Кронштадта, основал в Кронштадте «Дом Трудолюбия» (работный дом с мастерскими), школу для бедных и детский приют. В 1964 г. канони­зирован Русской православной церковью за границей, в 1990 г. – Русской православной церковью. Был противником религиозно­философского учения Толстого, отрицатель­но и в крайне резкой форме оценивал его. Автор критических трудов о Толстом и толстовстве: «Против графа Льва Н. Толстого, других еретиков и сектантов нашего време­ни и раскольников» (1902); «Ответ прото­иерея Иоанна Сергеева (Кронштадтского) на обращение графа Льва Толстого к духо­венству» (1903), «О душепагубном ерети­честве гр. Л.Н. Толстого» (1905).

И. Кронштадтский был убеждён, что без руководства Церкви любой человек, независимо от полученного образования и природных способностей, неизбежно сво­рачивает с единственно истинного пути, ведущего к Богу, и становится носите­лем пагубных заблуждений. Именно таким и воспринимал И. Кронштадтский Толстого, который виделся ему как «истый русский романист, способный писать только романы с метким анализом обыденной людской жизни и страстей человеческих; но в то же время до мозга костей пропитанный самомнением и гордостью, барской спесью и ненави­стью ко всему, что носит печать веры во Христа и в Церковь, с дьявольскою злобою к духовенству» (Из дневника св. Иоанна Кронштадтского: в обличение душепагубного еретичества Льва Толстого // За что Лев Толстой был отлучён от Церкви. М., 2006. С. 57). Выражая своё отношение к Толстому, И. Кронштадтский писал о нём как о «дерзком, отъявленном безбожнике, подобном Иуде-предателю», человеке, «извратившем свою нравствен­ную личность до уродливости, до омерзе­ния» (Ответ протоиерея Иоанна Сергеева (Кронштадтского) на обращение графа Льва Толстого к духовенству // Там же. С. 38, 40-41).

  В трудах, посвящённых воззрениям Толстого, И. Кронштадтский констатиро­вал, что русский писатель «отвергает весь Символ веры, не верит ни в Троицу, ни в воплощение, ни в чудеса Христовы, ни в ис­купительные страдания Его, ни в воскресе­ние, ни в вознесение на небо, ни во второе пришествие Христово, ни в будущий Суд, ни в Церковь, ни в Крещение, ни в воскре­сение мертвых, ни в жизнь будущую» (Из дневника св. Иоанна Кронштадтского... // Там же. С. 63). Жёсткий, порой даже оскор­бительный тон, которым И. Кронштадтский характеризовал религиозно-философские воззрения писателя, удивлял Толстого и вызывал в нём тяжёлое чувство. «Почему же распоряжения, проповеди архиерея и исцеления Иоанна как будто вызывают во мне протест, желание сказать, что это не­хорошо, что это обман?» — 3 августа 1890 г. задавался вопросом Толстой в письме Д.А. Хилкову. И отвечал: «Это оттого, что, обманутый словом “христианский”, я предполагаю, что это деятельность род­ственная мне, в одном направлении, толь­ко отклоняющаяся. Если вы во мне заме­тите отклонение и я в вас, мы ведь сейчас с жаром станем говорить друг другу. Хотя церковные христиане и священник Иоанн и гораздо отдалённее нам кажутся от нас, но всё-таки признаём их занятыми одним с нами, и от этого наше желание поправить их ошибки. Но это заблужденье. Между нами и ими, т.е. их деятельностью и на­шей (люди всегда останутся братьями, и нашим братом бедный Иоанн), нет ничего общего. Менее, чем между деятельностью военного министра и нашей. Нас вводит в заблуждение слово. Я это болью, страда­нием изведал. На слово “христианский” бросишься, и вдруг оказывается, что тут ничего нет похожего... Тот дух христиан­ский, выражающийся в милостыне, в ми­лосердии вообще, занесён помимо, malgre церкви» (65: 134—135).

Не поддаваясь тяжёлому чувству, вы­зываемому гневным и зачастую оскорби­тельным тоном статей И. Кронштадтского, Толстой отзывался о нём как о «цельной» натуре, но замечал: «Ему наговорили, что он чудотворец», и «он верит этому» (ЯПЗ. 1. С. 235). Толстой считал, что И. Кронштадт-

 

 

230

 

ский «переделывает христианство в идоло­поклонство» (ЯПЗ. 3. С. 286).

Идейное противостояние И. Кронш­тадтского и Толстого отражало сложившее­ся к началу XX в. отношение официальной Церкви к учению Толстого, вылившееся в известное Определение Святейшего сино­да от 20-22 февраля 1901 г.

М.А. Лукацкий

ИСАЕВ Балта («Булта»; даты жиз­ни не установлены) – мирнóй чече­нец, маркитант, приятель братьев Л.Н. и Н.Н. Толстых в станице Старогладковской. Имя Балты неоднократно упоминается на страницах дневника и в переписке братьев.

В июне 1852 г. Н.Н. Толстой писал брату: «Возвратясь из Кизляра, я нашёл у себя ку­наков: Балту и Садо. <...> Балта был очень хорошенький. Надо было видеть, с каким весёлым и одушевлённым видом он рас­сказывал, что его команду побили: из де­вяти человек, которые отправились в горы, чтобы поймать какого-нибудь тавлинца, 3-х убили и 4-х ранили <...>, сам же командир, т.е. Балта, поправился, он обыграл какого-то дурака, выиграл 100 рублей серебром, часы, седло и разные разности. Да, кроме того, его команда прежде своего несчастного похода к Ведено доставила команди­ру пользу, так что Балта чуть ли не капи­талист, собирается взять новую хозяйку, а старой хозяйке дал 15 целковых на покупку персидского ковра для кунацкой» (ПТСБ. С. 110).

 

Рис. Толстого

из зап. Книжки

(кавказские типы: горец)

 

1 февраля 1852 г. Толстой записал в дневнике две чеченские песни, первую из них пел Балта; здесь же Толстой дал под­строчный перевод с чеченского.

С именем этого мирного чеченца свя­зан и рассказ «Набег». 31 марта Толстой отметил в дневнике: «После охоты я бол­тал с Балтой до ужина; он мне рассказал драматическую и занимательную исто­рию семейства Джеми. Вот сюжет для Кавказского рассказа». Возможно, замысел рассказа о Джеми представлялся Толстому как самостоятельный, сюжетно не связан­ный с другими: более чем через полгода в дневнике записана «программа» задуман­ных «Очерков Кавказа» и под общим загла­вием «Нравы народа» как отдельный такой очерк значился «Рассказ Балты». Рассказ о «семействе Джеми» не был написан, но в рукописях «Набега», там, где автор рас­суждал, на чьей стороне справедливость, упоминалось имя чеченца Джеми, который, услыхав о приближении русских, с прокля­тием «снимет со стены старую винтовку <...> побежит навстречу гяурам, который, увидав, что русские всё-таки идут вперёд, подвигаются к его засеянному полю, которое они вытопчут, к его сакле, которую сожгут, и к тому оврагу, в котором, дрожа от
испуга, спрятались его мать, жена, дети, подумает, что всё, что только может составить его счастие, всё отнимут у него, в бессильной злобе, с криком отчаяния сорвёт с себя оборванный зипунишко, бросит винтовку на землю и, надвинув на глаза папаху, запоёт предсмертную песню и с одним кинжалом в руках очертя голову бросится на штыки русских». Толстой много работал над этим фрагментом текста уже в третьей редакции рассказа. Не исключено, что размышления о «семействе Джеми» дошли и до наборной рукописи, но, конечно, никакая цензура, ни военная, ни общая, не могли пропустить в печать ничего подоб­ного: в окончательном тексте рассказа этот кусок текста не появился. Но так или иначе «история семейства Джеми», рассказанная Толстому его приятелем Балтой, послу­жила реальным материалом для создания «Набега».

Отношения с Балтой продолжались и после отъезда Толстого с Кавказа: Балта Исаев писал в Ясную Поляну – сохранилось его письмо Толстому от 23 января 1856 г.

 

Лит.: Бурнашёва Н.И. Раннее творче­ство Л.Н. Толстого: текст и время. - М., 1999.

Н.И. Бурнашёва

 

ИСЛАВИН Владимир Александро­вич (1818-1895) — старший сын А.М. Исленьева от его брака с княгиней Софьей Петровной Козловской (рожд. гр. Завадовской). Окончил Дерптский универ­ситет. Увлекался этнографией. В 1847 г. в Петербурге была издана его книга «Са­моеды в домашнем и общественном бы­ту», написанная в результате поездки в 1844 г. на крайний Север по поручению Министерства гос. имуществ. Эта книга есть в личной библиотеке Толстого в Ясной Поляне.

С В.А. Иславиным, дядей С.А. Толстой (братом её матери), Толстого связывала многолетняя дружба. В начале февраля 1849 г. Толстой уехал из Ясной Поляны в Петербург для того, чтобы «остаться наве­ки» и «служить» (59:28). Среди его прияте­-

 

                                     

 

231

 

лей там были братья Иславины: Владимир, Михаил и Константин Александровичи, жившие в Петербурге.

Братья Иславины не имели дворянского титула. Получению дворянства мог помочь орден Святого Владимира, но В.А. Иславину, с 1841 г. находившемуся на граж­данской службе, получить его было не­просто. Это беспокоило Толстого, когда он 7 января 1852 г. писал брату Сергею о «бед­ном Вольдемаре» («которого я очень люб­лю», — добавлял Толстой), «который тру­дится из этого бог знает сколько лет».

---

Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 198; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!