С.А. и Л.Н. Толстые в Ясной Поляне. 18 страница

Бобринский с женой посетили Толстого в сентябре 1891 г. в Пирогове, имении

 

 

86

 

С.Н. Толстого, где Толстой гостил в то время. После их отъезда в дневнике Тол­стой записал: «Были накануне Бобрин­ские. Мало интересного» (52: 53).

Окончательно Бобринский перестал ин­тересовать писателя после того, как 9 сентября 1892 г. поезд, в котором Тол­стой ехал из Тулы для помощи голодаю­щим, нагнал на станции Узловая другой поезд с 400 солдатами, ехавшими усми­рять крестьян села Бобрики, не дававших помещику Бобринскому рубить лес, кото­рый они считали своим. Своему знакомому М.В. Алёхину 7 октября 1892 г. Толстой эту встречу описал так: «На днях, ехавши в Бегичевку, я съехался с экстренным по­ездом солдат с розгами и боевыми патрона­ми, ехавших усмирять тех голодных, с ко­торыми мы жили последний год». Дочь пи­сателя, Татьяна Львовна, сопровождавшая отца, писала матери: «Это произвело на нас всех и особенно на папа́ ужасно неприят­ное впечатление». 12-ю, заключительную, главу трактата «Царство Божие внутри вас» Толстой написал под непосредственным впечатлением встречи на станции Узловая. Описание этой встречи принадлежит к са­мым волнующим страницам толстовской публицистики.

Е.В. Белоусова

БОБРИНСКИИ Владимир Алексе­евич («Димир», «Димер»; 1867 или 1868— 1927), граф - сын А.П. Бобринского. В 1887 г. В. Бобринский поступил волон­тёром в лейб-гвардии гусарский полк. В 1889 г. уволился в запас в чине корне­та. Вернувшись в родовое имение в Бо­городицком уезде Тульской губ., включил­ся в общественную деятельность. В на­чале 1890-х гг. В. Бобринский был избран гласным Богородицкого уездного земского собрания.

В 1891-1893 гг., когда во многих губ. центральной России разразился голод, Тол­стой своим участием в бескорыстной по­мощи голодающим подал пример мно­гим современникам. В числе его ближай­ших помощников в работе «на голоде» был В. Бобринский. «...Извести Димира Бобринского, он <...> к Бибиковым прие­дет и будет там помогать. Он очень усер­дно работает...» - сообщал писатель до­чери, Татьяне Львовне, 2 февраля 1892 г. из Бегичевки. 12-15 февраля Толстой по­сетил Богородицкий уезд, чтобы познако­миться с положением местных крестьян. Во время этой поездки он остановился в имении В. Бобринского, который тогда был членом Богородицкой земской управы и председателем Богородицкого уездного по­печительства Красного креста. «Доехали мы прекрасно до Богородицка. Застали Бобринского и поехали с Димером до Бибиковых. Там поездили по деревням, и я нашёл, что при той большой выдаче, которая даётся, помощь столовых не нуж­на», — писал Толстой жене 14 февраля 1892 г.

В 1895-1898 гг. В. Бобринский состоял председателем земской управы. Он нахо­дился под негласным надзором жандарм­ской управы как один из лидеров основан­ной в Тульской губ. либеральной партии.

В 1900-е гг. Бобринский был депутатом III и IV Гос. дум от Тульской губ. В 1919 г. эмигрировал, жил в Германии, Югославии, Париже.

 

Лит.: Бурлакова Т.Т. Мир памяти: Толстовские места Тульского края. — Тула, 1999.

Е.В. Белоусова

БОГДАНОВИЧ Модест Иванович (1805-1882) – военный историк; генерал-лейтенант (1863), профессор кафедры воен­ной истории Академии Генерального шта­ба, официальный военный историограф.

Автор работ по истории Наполеонов­ских войн, в т.ч. «Истории Отечественной войны 1812 г. по достоверным источни­кам» (т. 1-3. СПб., 1859-1860), которая явилась высшим достижением русской официозной историографии темы и по­ныне остаётся самой подробной историей этой войны. Исследование Богдановича сыграло важную роль в формировании канонической трактовки событий 1812 г., а также отличалось обширной источниковой базой. Продолжением темы стали иссле­дования «История войны 1813 г. за неза­висимость Германии» (т. 1-2. СПб., 1863) и «История войны 1814 г. во Франции и низ­ложение Наполеона» (т. 1-2. СПб., 1865). Богдановичу принадлежала также фун­даментальная монография «История цар­ствования императора Александра I и России в его время» (т. 1-6. СПб., 1869-1871), работая над которой он пользовался секретными архивными материалами (в частности, связанными с историей дека­бристов).

Толстой был знаком с трудами Бог­дановича, прежде всего с «Историей Оте­чественной войны», использовал их при создании «Войны и мира», извлекая не только необходимую информацию, но и цитируя некоторые опубликованные там документы. В черновиках «Войны и мира» неоднократно встречаются за­писи типа: «Богд[анович] 260 стр.», «289 Богд[анович]», «(Б[огданович] 323 Б[о1данович] 347)» (13: 38,39,46) — напоми­нание самому себе посмотреть, справиться 

 

 

87

 

о чём-то у Богдановича. Или: «Костёр по­сле Красного. Кутузов после Красного. – Богданович»; «Красное. Торжество Кутузова. Богданович» (14: 142) – указание, каким материалом пользоваться в процессе работы. И чуть позднее – очевидное несо­гласие с Богдановичем в оценке деятель­ности Кутузова: «Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, как Кутузов под Красным (в истории Богдановича, писан­ной по высочайшему повелению, прямо сказано, что Кутузов виноват в неуспехе дела под Красным), отчего их не судили и не казнили?» (15: 180). В конспективных записях к Эпилогу и к статье «Несколько слов по поводу книги “Война и мир”» тоже упоминался Богданович: «О Богдановиче нельзя говорить – ничего самостоятельно­го» (15: 140).

В конце 1870-х гг., вернувшись к работе над романом о декабристах, Толстой внима­тельно изучал материалы, опубликованные в книге Богдановича «История царствова­ния императора Александра I и России в его время». В 1878 г. через В.В. Стасова он пытался узнать (неудачно) у Богдановича как знатока Александровского царствова­ния, правдиво ли утверждение, слышанное Толстым от декабриста П.Н. Свистунова, что историк Н.М. Карамзин особенно на­стаивал на смертной казни декабристов.

В.М. Бокова

 

БОДЛЕР Шарль (Baudelaire; 1821—1867) – один из самых загадочных поэтов Франции, предшественник французско­го символизма, критик и переводчик. Спокойствию классиков и бурным стра­стям романтиков противопоставил двой­ственные, переходные настроения, соз­дал, по словам В. Гюго, «новый трепет» в поэзии. Отказался от некоторых поло­жений теории «искусства для искусства». Выступал против реализма. Предвосхитил все направления современной литерату­ры. Современники называли его «прокля­тым поэтом». Главный сборник его стихотворений, «Цветы зла», был призна­н «непристойным», «оскорбляющим общественную мораль», а самому поэту был предъявлен судебный иск. Судебное постановление вменяло в вину «грубый и оскор­бляющий стыдливость реализм» (Бод­лер Ш. Цветы зла. СПб., 1999. С. 7). Бод­лер, писал Горький, «жил во зле, добро любя», и был далеко не безразличен к нрав­ственным проблемам.

Толстой был знаком с поэзией Бодлера. Ещё в 1857 г. вместе с Тургеневым он ре­шил, что французы народ не поэтический: «Правду писал Тургенев, что поэзии в этом народе il n 'у a pas» <нет. - фр.> (60: 168). Ответ на вопрос «что такое искусство?» Толстой искал в полемике с элитарными литературными течениями на примере творчества Бодлера.

Имя французского поэта для Толстого было связано с новой декадентской литера­турой. 6 ноября 1892 г. Толстой записал в дневнике: «От Страхова письмо о декаден­тах. Ведь это опять искусство для искус­ства. Опять узкие носки и панталоны после широких, но с оттенком нового времени. Нынешние декаденты, Baudelaire, говорят, что для поэзии нужны крайности добра и крайности зла. Что без этого нет поэзии. Что стремление к одному добру уничтожа­ет контрасты и потому поэзию. Напрасно они беспокоятся. Зло так сильно – это весь фон, — что оно всегда тут для контраста. Если же признавать его, то оно всё затянет, будет одно зло и не будет контраста. Даже и зла не будет – будет ничего. Для того, что­бы был контраст и чтобы было зло, надо всеми силами стремиться к добру». Тем не менее Бодлер Толстого заинтересовал, и он просил С.А. Толстую, бывшую в Москве, прислать ему книгу. 15 ноября 1892 г. он ей сообщил, что «Baudelaire получил. Не сто­ило того. Это только чтобы иметь понятие о   степени развращения fin de siècl’a <конца века. – фр.>».

В яснополянской библиотеке писателя имеется Полное собрание сочинений (Pa­ris, 1892) Бодлера на французском языке в семи томах с предисловием Т. Готье; «Цве­ты зла» (т. 1) и «Маленькие поэмы в прозе» (т. 4) — обе книги с пометами Толстого.

В трактате «Что такое искусство?» Толстой писал: «Theophile Gautier в своём предисловии к знаменитым “Fleurs du mal” говорит, что Бодлер сколь возможно изго­нял из поэзии красноречие, страсть и прав­ду, слишком верно переданную. <...> И Бодлер не только высказывал это, но и до­казывал это как своими стихами, так тем бо­лее прозой в своих “Petits poemes en prose”, смысл которых надо угадывать, как ребусы, и большинство которых остаются неразга­данными» (30: 90). Поэтому Толстому было удивительно: как французы «могли припи­сать такое значение и считать великими» Бодлера и Верлена, «очень неискусных по форме и весьма низких и пошлых по содер­жанию? Миросозерцание <...> Бодлера со­стоит в возведении в теорию грубого эгоиз­ма и замене нравственности неопределён­ным, как облака, понятием красоты, и кра­соты непременно искусственной. Бодлер предпочитал раскрашенное женское лицо натуральному и металлические деревья и минеральное подобие воды – натуральным.

 

 

88

 

<…> Оба притом не только совершенно лишены наивности, искренности и просто­ты, но оба преисполнены искусственности, оригинальничанья и самомнения» (30: 99).

По мнению Толстого, «Бодлер и Верлен придумывают новую форму, при этом под­новляя её ещё неупотребительными до сих пор порнографическими подробностя­ми. И критика и публика высших классов признаёт их великими писателями. Только этим объясняется успех не только Бодлера и Верлена, но и всего декадентства» (30: 100).

В трактате «Что такое искусство?» про­цитировано пять стихотворений Бодлера на французском языке «из его знаменитых “Fleurs du mal”»: «Duellum» («Дуэль»), «Je t’adore a l’égal...» («Я обожаю тебя на­равне...») и из «Petits poemes en prose»: «L’etranger» («Чужестранец»), «La soupe et les nuages» («Суп и облака»); «Le gallant ti- reur» («Галантный стрелою)).

Вот суждение Толстого о «Чужестран­це»: «Для того, чтобы быть точным, я дол­жен сказать, что в сборнике есть стихотворения менее непонятные, но нет ни одного, которое было бы просто и могло бы быть понято без некоторого усилия, -- усилия, редко вознаграждённого, так как чувства, передаваемые поэтом, и нехорошие, и весь­ма низменные чувства. Выражены же эти чувства всегда умышленно оригинально и нелепо. Преднамеренная темнота эта осо­бенно заметна в прозе, где автор мог бы говорить просто, если бы хотел» (30: 94). Толстой считал, что «пьеса <здесь и да­лее: стихотворное произведение. – А.П.> “La soupe et les nuages”» должна, «веро­ятно, изображать непонятость поэта даже тою, кого он любит» (30: 95). «Как ни ис­кусственно это произведение, с некоторым усилием можно догадаться, что хотел ска­зать им автор». Толстой полагал, что «есть пьесы совершенно непонятные», напри­мер, смысла стихотворения «Le Galant tireur» он «не мог понять совершенно» (30: 96).

Бодлер упоминался в статье «О Шек­спире и о драме» как пример «литератур­ных наваждений»; иронически звучало его имя в черновиках романа «Воскресение». В статье «О том, что называют искус­ством» Толстой писал о «новых поэтах», которые «открывают новые пути, и дошло до того, что плоская бездарность Бодлер и Верлен считаются поэтами, и по открытому ими пути кишат их продолжатели – Маларме и подобные ему, пишущие что-то, по их мнению, прекрасное, но никому не по­нятное. То же делают у нас в России какие-то непонятные люди» (30: 246). В черно­виках этой статьи Толстой признался, что когда он читает «стихи Бодлера, Верлена Маларме, драму Ибсена, Метерлинка» и слушает Вагнера, Листа, Штрауса, то не знает, «мистификация это или серьёзно» (30: 483).

Несмотря на пристрастное отношение к творчеству Бодлера и полемику с ним, Толстой всё же оценил его: «некоторые вещи у них <у Бодлера и Метерлинка. - А.П.> не лишены интереса и своеобразной красоты» (ЛH. Т. 37-38. Кн. 2. С. 451).

 

А.Н. Полосина

БОКЛЬ Генри Томас (1821-1862) – британский историк, автор труда «History of civilization of England» («История циви­лизации в Англии»). Доказывал, что ум­ственный прогресс и приобретение практи­ческих умений являются главными факторами исторического развития. Опровергал тезисы и о господстве случайности в исто­рии, и о предопределённости историческо­го процесса, о его заданности сверхъесте­ственными силами. Придерживался идеи географического детерминизма, объяснял эволюцию народов преимущественным влиянием почвы, климата, пищи, ланд­шафта. Полагал, что одни географические условия способствуют развитию рассудка, подчиняющего природу человеку (Европа), другие – развитию воображения, гармо­низирующего жизнь человека в природе (районы возникновения древних цивилиза­ций). Объясняя явления истории, отводил важную роль статистическим данным, ха­рактеризующим поведение больших масс людей. Бокль оказал заметное влияние на процесс становления истории как научной дисциплины.

Имя Бокля и его основной двухтомный труд «История цивилизации в Англии» (1858-1861) были весьма популярны в России в 1860-1880-е гг. Менее чем за пять лет книга выдержала три издания. Всего лишь через год после выхода её второго тома на родине автора (1861) полностью, со всеми примечаниями, она была издана в С.-Петербурге (Бокль. История цивилиза­ции в Англии. Т. I—II. Пер. А.Н. Буйницкого и Ф.Н. Ненарокомова. СПб., 1862). В этом переводе и читал её Толстой (в яснополян­ской библиотеке не сохранилась). В 1860—1862 гг. труд Бокля в русском переводе был с сокращениями напечатан в «Отечественных записках». В 1863 г. в полном виде книга Бокля в переводе К.Н. Бестужева-Рюмина была ещё раз напечатана в издании Н. Тиблена. Интерес отечественной интеллиген­ции к труду Бокля разделил и Толстой, в 1860-е гг. напряжённо размышлявший над историософскими вопросами.

 

 

89

 

Впервые упоминания Бокля встреча­ются в педагогических статьях Толстого начала 1860-х гг. В статье «Воспитание и образование» (1862), говоря о «недостатках университетов», Толстой ссылался, в част­ности, и на то, что студенты заняты «чтени­ем новых книг, имеющих блестящий успех в Европе, без всякой связи и отношения к предметам, которыми занимаются: Льюис, Бокль и т.п.» (8: 232). В статье «Прогресс и определение образования» (1862-1863), осмысливая предложенное Боклем опреде­ление прогресса, Толстой вступал с ним в спор. «Может быть, прогресс есть закон, открытый только европейскими народами, но столь разумный, что ему должно подле­жать всё человечество, — рассуждал он. – В этом смысле прогресс есть путь, по кото­рому идёт известная часть человечества и который признаёт эта часть человечества ведущим её к благосостоянию. В таком смысле понимает Бокль прогресс цивили­зации европейских народов, включая в это общее понятие прогресса – прогресс со­циальный, экономический, наук, искусств, ремёсл и в особенности изобретения по­роха, книгопечатания и путей сообщения. Такое определение прогресса ясно и понят­но: но невольно представляются вопросы: 1-й, - кто решил, что этот прогресс уведёт к благосостоянию? Для того чтобы поверить этому, мне нужно, чтобы не исключитель­ные лица, принадлежащие к исключитель­ному классу: историки, мыслители и жур­налисты — признали это, но чтобы вся масса народа, подлежащая действию прогресса, признала, что прогресс ведёт её к благосо­стоянию. Мы же видим постоянно противо­речащее этому явление. 2-й вопрос состоит в следующем: что признать благосостояни­ем: улучшение ли путей сообщения, рас­пространение книгопечатания, освещение улиц газом, распложение домов призрения бедных, бордели и т.п., или первобытное богатство природы – леса, дичь, рыбу, силь­ное физическое развитие, чистоту нравов и т.п.? Человечество живёт одновременно столь многоразличными сторонами своего бытия, что определить степень его благосостояния в известную эпоху и определить её человеку – невозможно. Один человек видит только прогресс искусства, другой – прогресс добродетели, третий – прогресс материальных удобств, четвёртый – про­гресс физической силы, пятый – прогресс социального устройства, шестой – прогресс науки, седьмой — прогресс любви, равен­ства и свободы, осьмой — прогресс газового освещения и машинного шитья. И человек, который бесстрастно будет относиться ко всем сторонам жизни человечества, всегда найдёт, что прогресс одной стороны всегда выкупается регрессом другой стороны че­ловеческой жизни». И потому, не соглаша­ясь с определением «прогресса цивилиза­ции европейских народов» Бокля, Толстой заключал, «что, во-1-х, признать прогресс ведущим к благосостоянию можно только тогда, когда весь народ, подлежащий дей­ствию прогресса, будет признавать это дей­ствие хорошим и полезным <...> и, во-2-х, тогда, когда будет доказано, что прогресс ведёт к совершенствованию всех сторон человеческой жизни или что взятые вместе последствия его влияния преобладают до­брыми и полезными над дурными и вред­ными» (8: 333-335).

Иронически упоминал Толстой Бокля в неоконченной комедии «Заражённое се­мейство» (1863-1864), где гимназист Пет­руша (Пётр Иванович, 15 лет), пытаясь доказать родителям и окружающим свою самостоятельность, говорит: «Я вдумался в своё положение и убедился, что семья есть главная преграда для развития инди­видуальности; отец посылает меня опять в гимназию, а я убедился, что стал выше всех преподавателей по своему развитию. Я сей­час читал Бокля. Он это самое говорит» (7: 254).

Своё критическое отношение к исто­рическим построениям Бокля Толстой вы­сказал и на страницах второй части эпи­лога «Войны и мира». Вину «новой исто­рии», одним из создателей которой был Бокль, Толстой видел в признании того, что «1) народы руководятся единичны­ми людьми и 2) что существует известная цель, к которой движутся народы и челове­чество» (гл. 1). Не соглашаясь с этим, Тол­стой утверждал, что «до тех пор пока пи­шутся истории отдельных лиц, -- будь они Кесари, Александры или Лютеры и Вольтеры, а не история всех, без одного исключения всех людей, принимающих участие в событии, -- нет никакой возмож­ности описывать движение человечества без понятия о силе, заставляющей людей направлять свою деятельность к одной цели». А именно так и «сделал Бокль» (гл. 3). Современная история, с сожалени­ем отмечал Толстой, «на вопросы челове­чества о законах видоизменения масс про­должает отвечать описанием исторических деятелей, которыми одни признают царей и министров, а Бокль, стоящий ближе всех к истине, но потому более всех противуречивый, -- цивилизаторов человечества <...> предполагая и утверждая, что в этих деяте­лях выражается характер времени, которо­го они современники, и вся деятельность масс» (15: 222).

 

 

90

 

Бокль для Толстого был одним из тех историков, в полемике с которыми форми­ровались его оригинальные историософ­ские воззрения.

 

М. А. Лукацкий

 

БОЛХИНЫ

Гавриил Ильич (1831-1885) – из по­томственных яснополянских крестьян; бон­дарь в усадьбе Толстых. Человек характе­ра неуживчивого, часто ссорился с сосе­дями, на сходках бывал криклив. За оскор­бление крестьянина Антонова на сходке в 1870 г. Болхин был наказан 15 плетьми. Яснополянцы подозревали Болхина в коно­крадстве. Жил он бедно, часто за ним быва­ли недоимки. Семья Болхиных была хорошо знакома Толстому: многие были характера бойкого, даже буйного. Жили все в родовом гнезде. О них Толстой скажет: «Их деды шалили. Были очень сильные. Воровали, тащили возы в лес» (ЯПЗ. 1. С. 417).

---

Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 138; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!