Итальянский поход 1796–1797 годов 31 страница
Бонапарт продолжал надеяться, что успешное осуществление плана вторжения в Англию разрубит все запутанные узлы, все накопившиеся противоречия. Императорские орлы над башнями Лондона — вот самый верный путь к преодолению бесчисленных трудностей европейской политики. Весной и летом 1805 года он был твердо убежден, что на этот раз грандиозное предприятие, которое он столь тщательно готовил, увенчается победой. Ни одному из своих военных начинаний он не уделял столько внимания, сколько Булонскому лагерю — плану вторжения на Британские острова.
Переписка Бонапарта этих месяцев показывает, как скрупулезно, вникая во все детали, он занимался намеченной операцией[793]. С его способностью быстро постигать новый, вчера еще неизвестный предмет он скоро разобрался в сложных вопросах, связанных со специфическими морскими проблемами. Мюрат получил титул великого адмирала, но если этот титул имел какой-нибудь смысл и мог быть кому-либо дан, то наибольшие права на него имел сам Бонапарт. Он надеялся, что в августе наступит решающий час действий. Эта уверенность в успехе намеченной операции побуждала его относиться пренебрежительно к текущим заботам, которые в иное время привлекли бы большее внимание.
Когда весной 1805 года прусский король, правда не без задней мысли, выступил с планом посредничества России в войне между Англией и Францией, Наполеон эту инициативу отклонил. Он не верил ни в искренность предложений прусского короля, ни в искренность мирных намерений царя Александра, ни, наконец, в успех переговоров. Может быть, Бонапарт был и прав. Конфликт зашел так далеко, противоречия между Францией и Англией были столь глубоки и многосторонни, что вряд ли какая-либо дипломатическая акция могла бы их разрядить. Заслуживает внимания иное: предложение прусского короля, даже если бы оно не привело к положительному результату, открывало французской дипломатии возможность маневрировать. Бонапарт прошел мимо этой возможности. Очевидно, в ту пору он был уверен в успехе десанта на Британские острова. К тому же соображения внутренней политики побуждали его стремиться к решению спорных проблем чисто военными средствами. Ему нужен был военный успех. Прошел год с тех пор, как Наполеон Бонапарт стал императором французов. Новый титул, который современники связывали с воспоминаниями о великом прошлом, о Римской империи, об империи Карла Великого, обязывал ко многому. Его ближайшие помощники и сотрудники Бертье, Даву, Ней, Ланн, Мас-сена, Сульт, Ожеро, Бессьер, Мортье — прославленные генералы армии Бонапарта — с недавнего времени стали маршалами. Но эти новые звания также должны были быть Подтверждены военными лаврами. Императорские орлы украшали знамена императорской гвардии, значит, опять нужны были сражения, победы, громкая военная слава. Императорская корона не давалась даром.
|
|
|
|
|
|
С 1804 года в политике Бонапарта, в политике Франции появляется новый элемент, которого не было ранее, — династические интересы, интересы, связанные с новой формой организации государственной власти, с превращением Франции в империю — наследственную монархию.
Нельзя не видеть своеобразную парадоксальность политики, осуществляемой Наполеоном Бонапартом. Человек необыкновенной судьбы, император французов, знаменитый полководец, самодержавный монарх, Бонапарт в глазах современников и последующих поколений казался властителем, наделенным беспредельными возможностями, самым авторитарным, самым могущественным из повелителей. Его слово было законом, его приказы исполнялись мгновенно, никто не смел ему возражать. Ни один абсолютный монарх не пользовался такой неограниченной властью, как император французов. Но при всем том этот могущественный человек должен был делать противоположное тому, что считал нужным, что хотел. Совершая переворот 18 брюмера, Бонапарт сознавал, что страна, и прежде всего те классы, которым он служил, — буржуазия, крестьянство, все собственники — требуют стабилизации.
|
|
|
После Директории, после пяти лет ее неустойчивой, постоянно меняющейся политики стабилизация стала общественной необходимостью. Бонапарт понимал это лучше, чем кто-либо иной. И когда он обещал в дни брюмера установить порядок в стране, то он подразумевал под этим порядком экономическую, политическую, государственную стабильность. В действительности же политика, которую он осуществлял, стала сплошным нарушением устойчивого государственного порядка. В самом деле, с 1799 года произошли существенные изменения в государственном устройстве страны: временное консульство, конституция VIII года и консулат, сенатус-консульт 1802 года, пожизненное консульство, с 1804 года — империя. Каждые два года политический режим в стране претерпевал изменения. Верно то, что все эти изменения шли в одном направлении: они усиливали личную власть генерала Бонапарта. Нельзя оспаривать также, что при всех модификациях сам режим, установленный 18 брюмера, мало менялся. Но господствующая группировка брюмерианцев тем не менее с тревогой наблюдала, как обещанная стабилизация видоизменяется в непрерывные коррективы государственных форм власти.
|
|
|
Это отсутствие стабильности сказалось также в частностях. В 1802 году первый консул уничтожил министерство полиции и изгнал Фуше. Он сделал это не потому, что исчезла надобность в полиции, как было официально объявлено, а главным образом вследствие недоверия и антипатии, которые вполне обоснованно он питал к Фуше. Прошло два года, и в 1804 году Бонапарт восстановил министерство полиции и назначил министром полиции того же Жозефа Фуше, хотя чувства к Фуше не изменились.
Совершая переворот 18 брюмера, Бонапарт отчетливо понимал, что страна хочет мира. Требование мира не было желанием какой-то одной фракции или какой-либо группы политиков, то было всеобщее желание, рожденное объективной необходимостью. С 1792 года Франция вела войну, ее силы были истощены, и, как бы успешно ни развивались военные действия, все классы общества сходились в убеждении, что необходимо покончить с войной и обеспечить стране мир.
Как человек трезвого, реалистического ума, Бонапарт понимал, что мир даст возглавляемой им власти ряд преимуществ. И действительно, непродолжительная мирная передышка, наступившая в стране после заключения Амьенского договора, показала, как много можно сделать в условиях мирного времени. В 1804–1805 годах Бонапарт также понимал, что мир выгоден Франции, что он может быть использован для развития хозяйства страны, ее благосостояния. И тем не менее этот могущественный монарх, сознавая все преимущества, которые давал обществу мир, вел политику войны.
И снова противоречивость замыслов и реальной политики можно проследить не только в крупных, но и в частных проблемах. Когда в конце 1799— начале 1800 года Бонапарт встал у руля государственной власти, первым его побуждением в области внешней политики было стремление добиться мира и дружбы с Россией. «Франция может иметь союзницей только Россию» — таков был тезис Бонапарта — первого консула. Обе державы в начале 1801 года подошли, вплотную к оформлению франко-русского союза. Убийство Павла I сорвало этот союз. Однако, как уже выяснилось, Александр I в первое время не склонен был идти на обострение отношений с Францией. При более гибкой, более тонкой политике Бонапарт мог бы добиться добрых отношений с Россией. Мысль о создании тройственного союза континентальных держав — Франции, России и Пруссии не была беспредметной. Конечно, этот предполагаемый тройственный союз не мог быть прочным политическим объединением: его ахиллесовой пятой была бы Пруссия. По-видимому, существовала возможность укреплять непосредственное сотрудничество с Россией на базе русско-французских соглашений 1801 года. Но Наполеон прошел мимо этой возможности, хотя отчетливо сознавал важность союза с Россией. Он не претворял возможность в действительность, замыслы в реальность.
Бонапарт с первых же шагов своей деятельности на дипломатическом поприще уделял большое внимание Пруссии. Он видел в Пруссии прежде всего инструмент антиавстрийской политики и, как большинство людей его времени, переоценивал военный потенциал Пруссии Гогенцоллернов. В начале XIX века военная репутация Пруссии была выше ее истинной силы: еще действовал гипноз былой славы железного Фридриха. В Берлине же взирали на могущественную Францию с явной опаской. Было не случайным то, что прусский король Фридрих Вильгельм III одним из первых среди европейских монархов назвал императора Наполеона «брат мой»[794]. Услужливость прусского короля была продиктована страхом: он боялся могущественного соседа. Этот побудительный мотив, вероятно, был наиболее сильным, хотя дополнялся и корыстными соображениями: как и государи Баварии, Вюртемберга, Бадена, прусский король надеялся руками Наполеона расширить свои владения, добиться приращения своей территории и укрепления своего статуса.
В германской политике Бонапарту удалось кое-чего достичь. Он сумел привязать к французской колеснице Баварию, Вюртемберг, Баден, пообещав монархам этих государств соответствующее повышение их ранга. Он сделал первых двух королями, а баденского курфюрста — великим герцогом. Французская дипломатия удерживала Пруссию от присоединения к антифранцузской коалиции ценой обещаний. Фридрих Вильгельм III мечтал о титуле императора, об императорской короне, которую издали показывал ему Наполеон; он с жадностью тянулся к ней обеими руками. Наполеон его подзадоривал и заманивал. В беседах с Лукезини, прусским послом в Париже, французский император охотно развивал мысль о том, что в интересах Германии и Европы возложить императорскую корону на голову прусского короля[795]. Наполеон прельщал его также обещанием Ганновера. В значительной мере благодаря стараниями французской дипломатии Пруссия продолжала придерживаться своей «знаменитой политики нейтралитета». Она оставалась сторонней в конфликте великих европейских держав.
Но если поставить вопрос так: была ли возможность хотя бы временно привлечь Пруссию на сторону Франции, то, вероятно, на него можно было бы ответить утвердительно. Франция захватила Ганновер, мотивируя тем, что это владение английского короля, с которым она находилась в состоянии войны. Ганновер был предметом вожделений Пруссии. Позже, когда континентальная война стучалась в двери, Бонапарт предложил Ганновер прусскому королю. Если бы то же предложение было сделано раньше, возможно, результат был бы более успешным.
Политика знаменитого государственного деятеля, который был не только выдающимся полководцем, но и одним из самых крупных дипломатов своего времени, шла в странном противоречии с его собственными замыслами. Он делал иное, чем замышлял, чем предполагал. Сам Бонапарт как-то дал объяснение этому: «Я только слуга природы вещей».
Может быть, правильнее было бы сказать, что его влек за собой ход вещей. Его политика оставалась до определенного времени исторически детерминированной; она определялась глубинными историческими процессами, которые оказывались сильнее его желаний или стремлений и которые, быть может, он не мог всегда достаточно отчетливо осознать. Эту зависимость Наполеона от незримых могущественных сил и порожденную этой зависимостью противоречивость его политики почувствовал и запечатлел М. Ю. Лермонтов:
Зачем он так за славою гонялся?
Для чести счастье презирал?
С невинными народами сражался?
И скипетром стальным короны разбивал?[796]
В этих строках обозначена та внутренняя диалектика исторического развития, которая заставляла Бонапарта делать многое иначе, чем он предполагал и хотел.
Месяцы шли, и становилось все очевиднее, что повторить путь Юлия Цезаря и Вильгельма Завоевателя в XIX веке трудно. Будничная, деловая переписка Бонапарта показывает, что со времени посещения Булонского лагеря в августе 1804 года он стал отдавать себе отчет в том, как много препятствий возникло на пути господства над проливом хотя бы на шесть часов[797]. Латуш-Тревилль умер, как говорили в прошлом столетии, от переутомления. Новому командующему флотом адмиралу Вильневу не удалось осуществить объединение разрозненной французской эскадры и освободить Брест, блокированный английским флотом. Наполеон несколько раз менял свой план. Он проявил много изобретательности, чтобы обмануть бдительность англичан и обеспечить успех задуманного плана. После долгих размышлений и тщательно проверенных расчетов был выработан окончательный вариант вторжения на Британские острова; оно должно было начаться в августе 1805 года.
В начале августа Наполеон выехал в Булонский лагерь, чтобы лично руководить «прыжком через море». Если судить по его письмам, то вначале он был удовлетворен подготовкой решающей операции. Но в десятых числах августа Бонапарт стал нервничать. Эскадра Вильнева, прибытия которой он нетерпеливо ожидал, не приходила. Прошел день, второй, третий — от Вильнева не поступало никаких сведений[798].
В ожидании прибытия эскадры Бонапарт 13 августа продиктовал генералу Дарю план операции на континенте. Этот план доказывает, что в то время, как Бонапарт был занят подготовкой операции на море и десанта на Британские острова, он одновременно обдумывал и другой вариант — операции на суше. Как человек трезвого ума, он допускал возможность неудачи или отсрочки «прыжка через море» и не хотел быть застигнутым врасплох инициативой неприятеля на континенте. План 13 августа удивляет своей логикой: здесь все продумано, все рассчитано, словно Бонапарт располагал совершенно точными сведениями о движении неприятельских войск. В истории военного искусства этот план был справедливо оценен как одно из замечательных достижений военной мысли.
Но, диктуя Дарю план операции на суше, Бонапарт еще не отказался от идеи главного удара по Англии. Он все еще ждал Вильнева. Шли дни, но напрасно вглядывался Бонапарт в бескрайнюю даль моря — французские корабли не показывались. Во второй половине августа стало известно, что Вильневу не удалось осуществить маневр, который был ему предписан Наполеоном. Он не сумел выйти из Кадикса, не сумел пройти в Ла-Манш. В то же время все поступавшие к императору сведения сходились на том, что с востока против Франции надвигается грозная опасность.
Когда Бонапарт стал осознавать, что стратегический замысел рушится или в лучшем случае отодвигается на неопределенное время, третья коалиция уже была почти сколочена[799]. Было очевидно, что в войну против Франции будут втянуты Англия, Россия, Австрия, Швеция, Неаполитанское королевство; донесения, поступавшие из Берлина, говорили о том, что союзникам, по-видимому, удалось достичь соглашения и с Пруссией. Присоединение Пруссии к коалиции стало вопросом времени.
Третья коалиция отличалась от первых двух: и политически, и в военном отношении она была сильнее предшествующих. В отличие от первой и второй коалиций, выступавших под знаменем реставрации как открыто контрреволюционная сила, третья коалиция сняла реставраторские лозунги. Участники коалиции в своих программных документах подчеркивали, что они ведут войну не против Франции, не против французского народа, а только против Наполеона и его завоевательной политики. Здесь сказалась известная гибкость тактики Александра I, который как дипломат и политический деятель оказался наиболее умелым и понимающим дух времени руководителем среди лидеров антифранцузского блока. К этому мы еще вернемся. Третья коалиция представляла собой мощную военную силу: предполагалось, что она сумеет поставить под ружье более полумиллиона штыков. Осенью 1805 года огромные силы коалиции начали движение на запад, в сторону французской границы. Бонапарт не стал ждать, он решил опередить противников.
Неудача с вторжением на Британские острова — а к сентябрю 1805 года уже все в Европе понимали, что экспедиция закончилась провалом, — естественно, бросала тень на императора. Бонапарт не мог позволить, когда его корона покоилась на еще довольно зыбкой почве, ставить под сомнение свое право не звание императора. Прошел лишь год, как он возложил на голову императорскую корону. И что же? С тех пор ни одной победы и полный провал громогласно объявленного похода на Англию. Победа над силами третьей коалиции отвечала не столько интересам Франции — она отвечала прежде всего личным интересам Наполеона.
И вот «армия Англии», как она официально именовалась во французских правительственных документах, была переименована в «великую армию». Это изменение названия скрывало за собой многое. В сентябре 1805 года «великая армия» перешла через Рейн и вторглась в пределы Германии. Задача Наполеона с точки зрения военной сводилась к сохранению тех преимуществ, которые и ранее давали ему победу. Силы коалиции количественно и по своим потенциальным возможностям, безусловно, превосходили силы французской армии. Что из того? Такое соотношение сил и в прошлом встречалось в его военной практике. Бонапарт как полководец знал, что численное превосходство может быть уничтожено быстрым передвижением французских войск и сокрушением армий противника поодиночке. Основная идея кампании 1805 года была той же: надо расчленить силы противника и наносить им удар за ударом[800].
В ту пору, как шло медленное сосредоточение австрийских войск, вступивших на территорию Баварии, а из России подтягивалась армия, возглавляемая Кутузовым, Бонапарт стремительным маршем шел навстречу врагу. Он хотел нанести удар австрийцам раньше, чем они сумеют объединиться с русской армией и к ним придет на помощь прусская армия. Французы опередили австрийцев, и в середине октября корпуса Сульта, Нея и Ланна обошли с флангов австрийскую армию генерала Мака и принудили ее отступить к Ульму. Мак пытался маневрировать, но, не использовав всех возможностей, заперся в Ульме и дал французской армии возможность окружить его со всех сторон.
20 октября 1805 австрийская армия в Ульме капитулировала. В плен было взято более двадцати тысяч солдат, захвачено много артиллерии и военных припасов. Капитуляция австрийцев в Ульме была первым крупным выигрышем Бонапарта. То была победа, отозвавшаяся гулким эхом во всей Европе. Но Наполеон не терял времени — с главными силами он двинулся к Вене.
В этой так удачно начавшейся для французов воине все продолжало им благоприятствовать. Мост через Дунай охранял арьергард австрийской армии под командованием князя Ауэрсперга, австрийский генерал имел жесткую директиву — при отступлении мост взорвать. Французам, видимо, предстояли тяжелые бои за овладение мостом. Но три французских генерала — Ланн, Мюрат и Бельяр — с гасконской изобретательностью отважились на неправдоподобно дерзкую авантюру. Они отправились без свиты, без охраны к князю Ауэрспергу и представились ему как парламентеры. Заверив австрийского командующего, будто подписано перемирие, расточая ему комплименты и любезности, они настолько увлекли его живой, остроумной беседой, что князь Ауэрсперг забыл о своем прямом воинском долге. Пока продолжалась поглощавшая все его внимание беседа с любезными французскими генералами, французские войска бесшумно и беспрепятственно переходили через мост. Когда Ауэрсперг понял, что его обманули, было уже поздно[801].
Наполеон вступил в Вену, и война, казалось, была выиграна. Но внешний ход событий столь успешно начатой кампании еще не определял исхода всей войны. Подтягивались главные силы русских войск, и объединенная австро-русская армия поступила под командование многоопытного Кутузова, генерала суворовской школы. Со дня на день ожидалось, что к союзникам присоединятся прусские войска и подойдет пополнение австрийской армии из других провинций империи. Превосходство сил неприятеля могло стать со временем подавляющим. Французская армия, хотя и находилась после Ульма в состоянии морального подъема, была крайне утомлена быстрыми, изнурительными переходами.
Прибывший в штаб армии император Александр I, так же как и австрийский император Франц, отнюдь не считал дело проигранным… Напротив, частные удачи, которые были одержаны союзниками, — некоторые из них были весьма значительными, например успех русских при Шенграбене, — подняли настроение в штабе союзных войск.
Дата добавления: 2019-11-25; просмотров: 142; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!