Глава II. Человек и его потребности 41 страница
При определении юридической силы Свода необходимо различать первое издание и последующие издания. Условия решения вопроса не совсем одинаковы в том и другом случае. В пользу взгляда, что Свод Законов в издании 1832 года представляет новый закон, заменивший собой прежнее законодательство, говорят следующие соображения: 1) Мнение Государственного Совета, принявшего, вопреки Сперанскому, первое из предложенных ему на выбор решений. 2) Манифест 31 января 1833 года, который в пункте 2 указывает, что Свод отменил собой все прежние, до него действовавшие законы, начиная с Уложения 1649 года. 3) Назначение для Свода Законов 1 января 1835 года, как срока начального применения, ввиду того, что vacatio legis уместно только в отношении новых законов. 4) Высочайше утвержденное 30 января 1836 года мнение Государственного Совета, в котором указывается, что "судебным местам предписано без всякого изъятия основывать решение свое единственно на статьях Свода". 5) Особенно важное значение в настоящем случае имеет надпись, сделанная Николаем I на журнале, в которой Свод прямо назван "положительным законом". При самодержавии выраженная воля государя, при бесспорности ее содержания, имеет силу закона *(554). С другой стороны выдвигаются доводы в пользу того, что Свод Законов в первом своем издании представлял собой только новую форму прежних законов. 1) Прежде всего нужно иметь ввиду цель Свода. Государь отверг мысль Сперанского сочинить уложение и выразил пожелание, чтобы было приведено в известность и систему то, что уже существует. 2) Сам составитель Свода, Сперанский, в Совете отстаивал положение, что статьи Свода следует "признать законом, но не единственным и не исключительным", а в случае сомнения обращаться к "самому тексту закона"; он же противопоставил Свод инкорпорации Юстиниановой, которой "отменяется все прежнее, закрываются все другие источники законодательства" *(555). 3) Тот же манифест 31 января 1833 года, в пункте 4, заявляет, что Свод ничего не изменяет в действии прежних законов, но приводит их только в единство. 4) Свод Законов не обсуждался в Государственном Совете со стороны его содержания, как это было принято для всех новых законов, а был предложен ему для решения вопроса о силе Свода. 5) Свод Законов повелено было применять к делам, производящимся после 1 января 1835 года, хотя и возникшим до этого времени, что было бы невозможно без нарушения принципа обратного бездействия, если бы Свод был новым законом.
|
|
|
Итак, совокупность обстоятельств, при которых появился Свод Законов, дает возможность, почти с одинаковым успехом, отстаивать каждое из двух противоположных мнений относительно силы Свода в первом его издании. Все же opinio communis, основанная главным образом на резолюции государя, склоняется к признанию Свода Законов новым законом, заменившим собой прежнее законодательство *(556).
|
|
|
Но вопрос становится еще острее, когда дело касается последующих изданий, для которых резолюция Николая I уже не имеет значения. Полные издания 1842 и 1857 года сопровождались указами 4 марта 1843 года и 12 мая 1858 года, в которых не содержится ничего, соответствующего по значению надписи Николая I. Дальнейшие же частичные издания выпускаются постепенно и постоянно без всякой препроводительной бумаги, определяющей их силу.
Тем не менее некоторые высказываются за то, чтобы каждому изданию Свода придать значение нового закона. Особенно резко такую постановку дал в свое время Цитович *(557). Он не видит юридического различия между первым изданием и последующими изданиями и готов признать в каждом издании Свода или его части обязательную силу закона со дня его опубликования. Из этого положения Цитович последовательно делает важные практические выводы; "поэтому: а) та или другая статья получила свою силу не из того закона или законов, откуда она извлечена или помечена таковой, но из обнародования ее в составе Свода Законов; b) смысл каждой статьи такой, какой она получила из собственного текста, а не такой, какой имели отдельные узаконения, из которых она извлечена; в) та или другая статья Свода имеет силу и тогда, когда она даже не извлечена ни из какого узаконения, хотя, может быть, и показана извлеченной по ошибке или недоразумению". Этот взгляд нашел себе мало последователей *(558).
|
|
|
Большинство русских юристов держится того мнения, что Свод Законов, в целом и в частях, а следовательно и в Продолжениях, имеет обязательное значение только при условии соответствия его содержания тем законам, которыми обоснована та или другая статья, а потому при разногласии чтения текста статьи Свода с текстом подлинного закона предпочтение должно быть отдано последнему.. Таким образом юридическая сила Свода условна, а его значение - руководящее *(559).
Таков конечный вывод огромного предприятия, выполненного трудом и энергией человека, мечтавшего о более правильном пути - кодификации. Теперь, по прошествии значительного периода, можно смело сказать, что то, что слишком трезвым людям казалось увлечением Сперанского, оторванным от действительности, более всего отвечало бы запросам русской действительности. На почве Свода создалась та робкая психология, та боязнь отойти от старого, потерять берег из виду, которая приводит наши руководящие сферы к жалкому топтанию на одном месте или к лицемерному подведению заимствований под видимый образ самобытного.
|
|
|
При составлении Уложения о наказаниях 1845 года, когда имелось уже не мало уголовных кодексов в Европе, главная забота составителей его в том, что "уложение долженствовало быть и есть не что иное, как собрание очищенных, приведенных в порядок и ясность, дополненных и во многом исправленных, но однакож в общем составе и существе своем прежних уголовных наших законов". И эта сводная идея так крепко внедрилась в сознание, что составители проекта гражданского уложения на рубеже XIX И XX столетий, заимствуя полной рукой из германского образца, повторяют все тот же лейтмотив: "редакционная комиссия поставила себе задачей не сочинить уложение, но, оставаясь на исторической почве и, по возможности, не нарушая основных начал действующего права, лишь пересмотреть гражданские законы, т.е. воспроизвести в будущем гражданское уложение т. X. ч. I в исправленном и дополненном виде".
Свод не подготовил кодификацию, а убил кодификационное творчество.
§ 44. Правовые обычаи
Литература: Puchta, Das Gewohnheitsrecht, т. I, 1828, т. II, 1837; Beseler, Volksrecht und Juristenrecht, 1843; Thoi, Volksrecht und Juristenrecht, 1846; Smidt, Zur Lehre vom Gewohnheitsrecht, 1884; Schuppe, Das Gewohnheitsrecht, 1890; Zitelmann, Gewohnheitsrecht und Jrrthum (Archiv f. civ. Praxis, m. 66, 1883); Brie, Die Lehre vom Gewohnheitrecht, т. I, 1899 (истор. часть); Neukamp, Das Gewohnheitsrecht in Theorie und Praxis des gemeinen Rechts (Archiv f. civil. Praxis, т. 12, 1897); Knitschky, Gewohnheitsrecht und Gerichtsgebrauch, (Archiv f. off. Recht, m. 13, 1898); Stier-Somlo, Die Volksuberzeugung als Rechtsquelle (Jahr. f. verql. Rechtsw. 1899); Ehrlich, Die Tatsachen des Gewohnheitsrechts, 1907; Geny, Methode d'interpretation et sources en droit prive positif, 1899, стр. 276-392; Lambert. La fonetion du droit civil comparee, 1903, стр. 111 и след.; Salmond, Jurisprudence, 1907, стр. 143-159; Brown, The Austinian Theory of Law, 1906, стр. 303-330; Карасевич, Гражданское обычное право Франции в историческом его развитии, 1875.
Под именем правовых обычаев понимаются нормы права, которые устанавливаются самой общественной средой путем постоянного, однообразного соблюдения правил поведения.
Определение правовых обычаев обыкновенно дается отрицательным способом, - как право, не установленное в законодательном порядке. Такой прием не отвечает научным требованиям определения и неверен по существу. С этой точки зрения право = закон + правовые обычаи, или иначе: правовые обычаи = право - закон. Между тем формы права, в их исторической действительности, гораздо многообразнее.
Неправильно также противопоставлять обычное право закону, потому что в обоих случаях речь идет о двух формах права. Следовательно, или рядом с обычным правом необходимо говорить о законном праве, или сопоставлять с законом правовые обычаи, а не обычное право.
Признаки правовых обычаев, как формы права, являются в то же время условиями признания наличности обычного права. Спрашивается, откуда могут быть взяты эти признаки? Ни один законодатель не решился перечислить эти признаки. Да если бы даже современный законодатель поставил себе такую задачу, - вопрос не был бы исчерпан. Правовые обычаи в исторической последовательности предшествуют законодательной деятельности, а следовательно признаки, данные законодателем известной страны в известное время, не имели бы значения для прошлого и для других стран. Остается извлечь искомые признаки из наблюдения сущности этого исторического явления, подобно признакам права.
Господствующее воззрение принимает наличность по крайней мере двух признаков: а) норма должна основываться на правовом убеждении в ее необходимости, b) норма должна проявиться в более или менее частом применении *(560). К этим двум признакам присоединяются еще, в виде второстепенных или производных моментов, требования, чтобы правовые обычаи с) не противоречили разумности, d) не нарушали добрых нравов, е) не имели в своем основании заблуждения.
О наличности правового обычая можно говорить лишь тогда, когда в основании однообразно повторяемой нормы лежит правовое сознание или народное убеждение в необходимости данного правила (opinio necessitatis), - таков психологический признак. Но это, по-видимому, столь понятное и общепринятое условие, при ближайшем рассмотрении, возбуждает ряд сомнений.
Прежде всего возникает вопрос, что значит правосознание или правовое убеждение. О каком праве идет речь? Сознание ли это, что данная норма есть право, или же сознание, что данная норма должна быть правом? Если мы скажем, что право на форму соответствует правовому сознанию русского общества, то означает ли это, что русское общество убеждено в существовании такого права, или же что оно убеждено в необходимости такого права? Очевидно, различие точек зрения в том и другом случае громадное: здесь идет дело о действующем праве, а тут о справедливости. Между тем можно ли ожидать, чтобы народная среда, напр., наше крестьянство, усвоило себе это различие вполне сознательно, когда даже юристы легко допускают переход от одной точки зрения к другой.
Допустим, однако, что среда, вырабатывающая правовые обычаи, усвоила себе сознание, что такая-то норма поведения должна быть. В этом случае так называемое "правосознание" сливается со справедливостью, с представлением о нормах, какие должны бы существовать взамен существующих. Но такое представление лежит и в основании оценки законодательных норм: подчиняясь действующим законам, общество сохраняет возможность сознавать, какие законы должны бы существовать взамен существующих. Но почему в этом случае сознание не имеет никакого юридического значения, а в первом мечты должны считаться за действительность?
Остается предположить, что правосознание является ничем иным, как убеждением в том, что такая-то норма обычного права существует. Но к чему тогда сводится правосознание? Норма обычного права уже существует по удостоверению правосознания, следовательно, предшествует сознанию, значит сознание не есть правообразующий момент. Право сформировалось и затем уже предстало сознанию общества, подобно тому, как сознанию общества может предстать и закон, изданный помимо общественного участия. При этой точке зрения правосознание есть не что иное, как знание права. Но это, конечно, не признак правового обычая, не условие его образования.
Да и кто носитель этого правосознания? Народ? Нация? Но можно ли допустить, чтобы правосознание, в том или другом его значении, могло быть усвоено всеми единицами общества, в политическом или национальном смысле. А если мы сочтем такое требование излишним, то должны остановиться, по крайней мере, на требовании, чтобы правосознание было господствующим, чтобы большинство общества усвоило себе убеждение. Как однако удостовериться, что правосознание свойственно большинству? А если мы откажемся от возможности и необходимости удостовериться и в этом, и удовольствуемся ссылкой на мнение некоторых, случайно избранных лиц, то не признаем ли достаточным убеждение меньшинства. Что, если сознанию большинства норма остается чуждой? Может ли быть речь, при этих условиях, о народном правосознании?
Нигде в истории не видим ссылки на народное убеждение. Создаются ли сборники обычного права при участии самого народа или лично королями, всюду выдвигается авторитет старины, сложившегося порядка, "пошлины", но не авторитет правосознания. Обычные нормы переходят в законодательные сборники не потому, что они отвечают народному правосознанию, a потому что так "поступали отцы и дети". И это весьма понятно: нравственная сила правовых обычаев именно в старине, a не в убеждении современников. Самая мысль о возможности исследовать, насколько обычай соответствует сознанию применяющих его, показалась бы неимоверной дерзостью.
В современной судебной практике при применении норм обычного права вопрос о правосознании не возбуждается. Исследуется лишь вопрос, применялась ли в жизни такая-то норма или нет.
Допрашивают, как в этих случаях поступают, а не как надо поступать. Решив первый вопрос, суд не ставит далее вопроса, насколько установленный обычай соответствует убеждению в его необходимости со стороны заинтересованных в его соблюдении лиц. И это весьма понятно: у суда нет средств для решения такой задачи *(561).
Все это приводит к заключению, что "правосознание" или "народное убеждение", так сильно выдвинутое исторической школой, не служит и не может служить признаком правовых обычаев.
Обращаемся ко второму признаку обычного права, к обычаю, т.е. к повторному соблюдению правила. В противоположность первому, это признак материалистический. Историческая школа отнеслась к обычаям как-то непоследовательно. Сначала, в лице Пухты, она отвергла за ними правообразующее значение, видела в них лишь внешнее выражение правосознания *(562), а позднее, в лице новейших своих представителей, как, напр., Гирке *(563), поставила обычаи рядом с правосознанием в число условий наличности обычного права. Если обычное право основывается на правосознании, то в таком случае обычаи, как признак обычного права, совершенно излишни. Мало помогает и примирительная точка зрения, выдвинутая Бруннером, что норма обычного права, отвечающая общему правосознанию, становится правовой с первого же случая ее применения *(564) так как здесь все же вся суть в психологическом, а не материалистическом моменте. Савиньи готов признать, что в некоторых случаях, как, напр., при определении сроков, правосознание совсем лишне и обычное право обуславливается всецело обычаями. Это относится к тем нормам обычного права, которые устанавливают сроки или форму *(565). Но, если в некоторых случаях нормы обычного права могут образоваться под влиянием подражания раз принятому порядку, без участия правосознания, то, очевидно, не правосознание составляет искомый признак, если только в обоих случаях налицо нормы обычного права. Нельзя еще не заметить, что материалистический признак не комбинируется с психологическим признаком, если понимать последний, как представление о норме, какой она должна быть: что должно быть, то, очевидно, еще не осуществилось.
И действительно, следует признать, что повторяемость применения правил поведения составляет всю сущность обычного права. Правовые обычаи, - это нормы, сложившиеся в той или другой части общества вследствие неоднократного повторения известного образа действий. Повторяемость может иметь двоякое направление - вглубь и вширь. Или правило вытекает из последовательного повторения на значительном пространстве времени, или правило вытекает из массового повторения в данное время среди значительного числа лиц. Правило поведения соблюдается потому, что так всегда поступали, или потому, что так все поступают. Первое главным образом приложимо к крестьянским обычаям, второе - к торговым. Чем чаще соблюдалось или соблюдается правило поведения, тем менее сомнения в наличности нормы обычного права, - "чем старей, тем правей", "повальный обычай, что царский указ". Все, сложившееся временем, имеет в глазах общества большой авторитет само по себе; такой же авторитет имеет и то, что делается "на миру", по принципу: "как люди, так и мы". Устойчивость нормы обуславливается однообразностью в применении ее, - чем больше вариаций, тем труднее установить наличность правового обычая. Отсюда издавна общепринятые черты материалистического признака: неоднократность и однообразность в применении.
К второстепенным требованиям, какие предъявляются к правовым обычаям, относятся разумность их, согласие с нравственностью и отсутствие заблуждения в их основании.
Требование разумности обычая выставлялось еще римскими юристами *(566), а в настоящее время особенно выдвигается в английской литературе *(567). Если римские юристы не признавали обычая, который был contra rationem, то английские юристы настаивают, что custom must be reasonable. Но такое условие страдает совершенной неопределенностью. Где мерило разумности обычая? Должен ли он быть разумен с точки зрения судьи, его применяющего? Если решающей должна быть точка зрения судьи, то к чему же сводится роль правосознания, которому, по господствующему взгляду, обязано обычное право своим существованием. Непоследовательно основывать силу обычного права на народном убеждении и в то же время отрицать обязательность обычая под предлогом его неразумности *(568). Если же считать, что правовые обычаи создаются благодаря только повторяемости раз принятого поведения, то и с этой стороны требование разумности являлось бы несогласным с существом правовых обычаев. Если действуют неразумные законы, почему не могут иметь силы неразумные обычаи? Требование разумности не опирается на законодательный текст какого-либо европейского государства.
То же самое следует сказать относительно требования, чтобы правовые обычаи не противоречили нравственности. Опять-таки и здесь отсутствует критерий. Нравственные воззрения опираются на общественное мнение и непонятно, почему судья мог бы противопоставлять свои нравственные понятия общественным. Помимо общепризнанных нравственных положений, нормы нравственности способны различаться в одном и том же народе, смотря по общественным группам. На чем могло бы основываться право выбора со стороны судьи одних норм предпочтительно перед другими? Если крестьянину представляется основательным лишить женщину прав на наследство в пользу лиц мужского пола, то как бы ни противоречил такой взгляд чувству справедливости интеллигентного человека, воспитанного в иных условиях и взглядах, нельзя найти основания, почему бы лишить силы такой обычай. Как будто русские законы о наследовании не противоречат чувству справедливости? И, однако, никто не возбуждал сомнения относительно их силы.
Требования разумности и справедливости правовых обычаев очевидно навеяны взглядами на правосознание, как основу обычного права, а также смешением в этом правосознании точки зрения на право, каково оно есть, с точкой зрения на право, каково оно должно быть. Если же отвергнуть народное убеждение, как условие наличности правовых обычаев, и признать, что последние образуются исключительно вследствие повторяемости избранного поведения, то всякие требования разумности и справедливости должны отпасть сами собой.
Все с той же точки зрения решается и вопрос о значении заблуждения, лежащего в основании применения правового обычая. Если настаивать на правосознании, то можно прийти к заключению, что распространение известного обычая под влиянием ошибочного представления, будто обычай соответствует мнимому закону, обнаруживает недостаток в правосознании, а следовательно и подрывает силу обычая. Но если отвергнуть психологический признак и стать на точку зрения материалистического признака, то роль заблуждения окажется незначительной. Напр., в России все знают, что при выходе замуж женщина должна переменить свою фамилию на фамилию мужа. Не только крестьянин, мещанин, но даже человек, принадлежащий к интеллигентному классу, на вопрос, почему это так, сошлется не на opinio necessitatis, а на закон. В действительности такого закона не существует, и значит мы имеем случай заблуждения, лежащего в основе правового обычая. Но настоящий обычай опирается на такое массовое повторение, что сомнение в его силе едва ли допустимо.
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 125; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!