Мир повседневной жизни в феноменологической антропологии
Э. Гуссерль в своих последних работах отреагировал на критику феноменологии и, в частности, включил в нее проблематику так называемого «жизненного мира», которая осмыслялась как «экзистенциальная» или «фундаментально‑онтологическая». Критики указывали на то, что жизнь как способ постижения бытия радикально отличается от опыта сознания. Э. Гуссерль, напротив, показывал, что трансцендентальная феноменология имеет достаточно средств, чтобы обсуждать проблематику жизненного мира, не прибегая к «опыту бытия», где наиболее радикальным остается «бытие к смерти». Кстати, и сам М. Хайдеггер все реже прибегал к ссылкам на него. Э. Гуссерль указал на то, что средоточием всех объективных смыслов и значений бытия остается субъект, но он не сводим к чистому сознанию, которое всегда интенционально, направлено на что‑то и озадачено чем‑то. Поэтому тот мир, с которым взаимодействует сознание, оказывается предметом феноменологии. Этот мир дается в интерсубъективном опыте, опыте совместного с другими бытия. Он кажется несомненным и вызывает доверие. Жизненный мир является пространственно‑временным миром вещей, воспринимаемым до и вне всякой науки. Он не требует никаких дополнительных обоснований, по отношению к нему только и оправдана естественная установка, всяческие проявления которой в науке и в философии Гуссерль безжалостно критиковал. Естественная установка остается нерефлектируемой и подтверждает саму себя путем постоянного повторения одного и того же.
|
|
|
А. Шюц подхватывает эти идеи и ставит проблему описания базовых структур донаучного знания, которое считается само собой разумеющимся для участников жизненного мира. Итак, человек, с одной стороны, постоянно живет вместе с другими людьми в определенной окружающей культурной среде, а с другой – ощущает свою принадлежность к нему. «Под повседневным жизненным миром понимается та область реальности, которая свойственна в качестве простой данности нормальному бодрствующему взрослому человеку в здравом рассудке. Простой данностью мы называем все, что переживаем как несомненное, т. е. любое положение дел, которое до поры до времени является для нас непроблематичным.»[36]
Повседневный жизненный мир получает у А. Шюца достаточно простое определение: этот мир, наряду с миром мечты или истории, «является областью реальности, в которой человек принимает участие с неизбежной и регулярной повторяемостью. Взаимопонимание человека с соплеменниками возможно лишь в пределах этой области, в которой происходит взаимодействие с ними. Только в повседневном жизненном мире возможно конституирование общей среды коммуникации. Следовательно, жизненный мир повседневности есть особая реальность, свойственная лишь человеку»[37].
|
|
|
Истолкование и конструирование жизненного мира опирается на накопленный личный опыт и усвоение опыта других людей. Благодаря этому происходит типизация феноменов и упорядочивание нового опыта. Опыт возникает благодаря вниманию, которое человек уделяет ситуации. Сталкиваясь с похожей ситуацией, человек активизирует память и пытается решить проблему исходя из накопленных обобщений. Это и есть образование смысловых связей. Если обобщение получает дальнейшее применение, оно становится типизацией. Типизация – это не абстрактное обобщение. Она прагматически ориентирована и состоит в том, чтобы выявить актуальное значение положения дел исходя из множества их значений и оценок.
Главной формой отражения типичных схем опыта является язык, в котором объективировано большинство типизаций человеческого опыта. Привычки, как результаты повторения типизаций для решения проблем, образуют естественную установку. Но этот само собой разумеющийся опыт иногда начинает давать сбои. В этом случае естественная установка подвергается модификации. Но это бывает редко. Как правило, мы интерпретируем мир так, каким мы его знаем. Эти интерпретации являются не просто теоретическими. Они всегда имеют характер инструкций к действию: если положение дел таково, то я поступаю так‑то. Благодаря своей применимости эти интерпретации становятся рецептами действий.
|
|
|
Все это немного напоминает витгенштейново различие правил и способов их применения. Кстати, А. Шюц родился и работал в Вене; его первая книга вышла в 1932 г. на немецком языке. Вполне возможно, что Л. Витгенштейн ее прочел. Жизненный мир, по Э. Гуссерлю, является интерсубъективным. На это А. Шюц обращал особое внимание и отмечал, что в нем люди существуют друг для друга, что они воспринимают и придают значение друг другу. Мы допускаем, что они воспринимают мир так же, как и мы, и на этом основании мы вступаем в различные социальные отношения. Предпосылкой, которая конституирует жизненный мир как социальный, является тезис о «взаимозаменяемости перспектив». Благодаря ей предполагается, что другой, будучи на нашем месте, воспринимал бы вещи как и мы, а мы на его месте воспринимали бы вещи в его перспективе. Кроме того, тезис о «взаимозаменяемости перспектив» решает вопрос об индивидуальных различиях. Они оказываются непринципиальными для достижения согласия в социальном мире.
|
|
|
Как приобретается социальный опыт и как он влияет на общение с миром – эти вопросы являются исходными в феноменологической социологии, задачей которой является раскрытие универсальных структур субъективной ориентации в социальном жизненном мире. Феноменологическая процедура конституирования отличается от объяснения и конструирования социальной реальности. При этом Т. Лукман соединил конституирование и конструирование. Мир становится нам доступен посредством переживаний, которые накапливаются и формируют опыт. При этом в текущих переживаниях используется прошлый опыт. Обобщая опыт, человек постигает смысл. Но в феноменологической социологии речь идет не о понятии, идее или сущности. Смысл означает наличие связи между двумя единицами социального опыта (феноменами) и тем самым допущение чего‑то, лежащего за феноменами, а именно социального порядка. Процесс конституирования жизненного мира, по Т. Лукману, является одновременно и конструированием его. Не все переживания доводятся до уровня сознания, а только те, которые совпадают с представлением о социальном порядке у того или иного субъекта. Этот процесс конституирования‑конструирования социального порядка не является осознанным, и вместе с тем он формируется более или менее непроизвольно и систематически. Здравый человеческий рассудок играет здесь роль «теории», защищая человека от сомнений, и выступает конструкцией, благодаря которой мы упорядочиваем окружающую действительность.
А. Шюц выделял в структуре сознания тематическое ядро и тематическое поле. Первое выражает то, на что актуально направлено сознание, а второе – смысловые связи, на основе которых типизируются феномены. Тематическое ядро образовано повторяющимся переживанием, достигшим статуса типического. Социальный опыт превращается в типичный опыт, образующий запас знания. С его помощью создается субъективный мир, и происходит осознание себя как части социального мира, общего с другими людьми и существующего до нашего появления на свет. Так создается объективный мир, который задает определенные рамки субъективного сознания и действия. «Сеть структур жизненного мира конституируется в процессе приспособления субъективно возникающего общественного запаса знания и объективно существующего общественного a priori, которое чисто эмпирически обладает приоритетом по отношению к субъективному запасу знания. То, что является с точки зрения естественной установки жизненным миром человека, то, что он переживает и познает как свой жизненный мир, кажется ему социально заданным результатом общественного действия и опыта, накопленного обществом.»[38]
Дело не ограничивается субъективным конструированием. В дальнейшем Т. Лукман попытался показать, что результаты социальных действий и социальные институты оказывают обратное воздействие на действующих и проектирующих порядок субъектов. Жизненный мир – это такая действительность, которую мы стремимся изменить своими действиями, которая сама меняет наши поступки. Поэтому наша естественная установка является принципиально прагматической: мы действуем в своем жизненном мире, который задает рамки нашей свободы.
Обсуждая вопрос о значении феноменологической социологии, Х. Абельс указывает, что она исследует то, как человек шаг за шагом организует социальную реальность. При этом она изучает не просто рутину повседневного мышления, а раскрывает, как реализуется в нем идеология и иные формы «ложного сознания». Кроме того, Т. Лукман считает, что одной из важнейших функций феноменологической социологии является практическое предложение изменения социальной реальности. Раскрывая механизмы, сети жизненного мира, она должна вносить свою лепту в их гуманизацию и помогать людям в решении их повседневных проблем.
Эпоха постмодерна накладывает свой отпечаток на отношение к повседневности. Из предмета исследования она становится источником рациональности. Философствование включается в процесс повседневной деятельности. Поэтому и философия должна отказаться от академического статуса, снова стать формой жизни или такой рефлексивной практикой, которая вплетена в производство самого себя или наставление другого.
В статье «Происхождение норм из жизненного мира» Б. Вальденфельс обсуждает вопрос о соотношении традиции и инновации. Невозможно в точности воспроизвести традицию: следование ей всегда индивидуально и напоминает применение правила, где есть открытый, творческий элемент. Точно так же нет чистой инновации, которая была бы творением из ничего. Выход между этими крайностями и пытается найти Б. Вальденфельс.
Он исходит из действия, которое рассматривает как диалог (телесный) между Я и миром. К этому его вынуждают сложившиеся парадоксы чистой моральности: нормативности и практической опосредованности. Отталкиваясь от понятия продуктивного действия, наш автор определяет нормы как практические нормы, выступающие компасом и эталоном действия. Это позволяет ухватить нормативность, рациональность и моральность в состоянии их рождения или становления. Местом такого генезиса является жизненный мир, выступающий противовесом по отношению к гипостазированным институтам. Он акцентирует внимание на месте зарождения и функционирования норм и раскрывает важнейшее условие формирования повседневного сознания, которое было слабо разработано феноменологией, ориентированной на время.
Тот, кто действует, пытается реализовать свою цель, но при этом использует подходящие средства и материалы, приспосабливается к ситуации. Здесь надо провести различие между современным инженером и «трикстером» – умельцем, который пользуется подручными средствами. Действие характеризуется как удавшееся или неудавшееся и как правильное или неправильное. Благодаря ему мы тоже видим различие между должным и желаемым, реальным и воображаемым. Важным моментом деятельности является кооперация индивидов. Этим расхожим высказываниям Б. Вальденфельс противопоставляет понимание действия как телесного диалога с миром, с другим. «Продуктивное действие всегда имеет что‑то от выторговывания», ибо в нем намеченные цели постоянно меняются в зависимости от ситуации[39]. С точки зрения действующего, а не судьи, стирается резкое различие между действительным и должным. Действие всегда является ответом на вызов дела, времени. Б. Вальденфельс пытается отмежеваться от бихевиористской концепции действия и вводит респонзитивную точку зрения, согласно которой действие включает игру в вопросы и ответы, в ходе которой происходит «подгонка», и результат является продуктом некоего практического диалога. Диалог с миром может приобретать самые разные формы: «забота о…», «жизнь с…», кооперация, борьба, господство и т. п. Важно видеть, что, приступая к действию, мы опираемся не на жесткие нормы, не на сферу должного, а как будто заранее готовы принять компромисс. Таким образом, в жизни следует избегать противопоставления теоретических и моральных понятий.
Если бы действия были спонтанными, неселектироваными и не‑артикулированными, они были бы подобны взрыву. Но даже революция или выкрик включают ритуал, технику, символ и правило. Действия осуществляются не в пустоте, а в определенном поле, и только благодаря этому могут быть поняты и истолкованы. Не бывает просто революций: они подразделяются на буржуазные и пролетарские и т. п. Таким образом, существуют пространственные сценарии, пространственные последовательности, временные взаимосвязи и т. п.
Действия бывают типичными и нетипичными, т. е. неожиданными, значимыми и второстепенными; они нормируются как правильные и неправильные, приличные и неприличные, тактичные и бестактные. Во всех случаях нормирования срабатывает целый комплекс правил, в чем‑то подобных грамматике и логике языка. Важно то, что эти процессы нормирования и селекции оказываются одновременно процедурами исключения некоторых действий. В конечном итоге определяющим является представление о порядке. Именно на его основе происходит выбор того или иного действия.
Порядки тоже многообразны, и прежде всего следует различать порядок разума и позитивный порядок жизненного мира. Базисные порядки включают в себя формальные нормы, которые пригодны для оценки. Содержательные нормы опираются на практические поля действия и выступают нормативами среднего уровня, которые не сводятся к «затхлым привычкам».
По мнению Б. Вальденфельса, законность универсальных норм не подвергается отрицанию, изменяются лишь материальные нормы, включенные в рамки жизненного мира. Но настоящее значение вопроса об их соотношении раскрывается при анализе продуктивных и репродуктивных действий. Репродуктивное действие совершается внутри существующих порядков; оно всегда измеряется уже признанными масштабами. Наоборот, принципиально новое не позволяет измерять себя принятыми масштабами. Вопрос о правильности или неправильности такого действия решается ссылкой на «меру сущего».
Инновация – это не выдумка. Точкой перехода от старого к новому является аномалия, т. е. отклонение от нормального. Такое отклонение с точки зрения всеобъемлющего порядка выступает как проявление беспорядка, а с точки зрения гибкой, изменчивой рациональности – как переход к другому порядку. Аномалия амбивалентна: не ясно, то ли она есть нарушение порядка, то ли переход за его границы к чему‑то новому. Следующая ступень инновации – конфликт, который возникает в условиях гетерогенности норм, когда одни нормы уже не правят, а другие еще не победили. Апелляция же к форуму общественности в этих условиях тоже не дает эффекта, ибо речь идет том, каких традиций следует придерживаться.
Инновации – это не некие шумные акции наподобие путчей и даже революций. Это всегда процессы, в которых происходит смещение границ и эрозия форм и стилей. Изменения могут начаться на разных уровнях, как проявление нетипичного, маргинального, как смена норм и отказ от жестких оценок их нарушения, как потеря почвы у старых норм, как изменение их в ходе осуществления продуктивного действия.
Что такое наши нормы? На самом деле они выступают ядром символического, которое подрезает крылья живому, способному летать, Нормы ведут к тому, что часть услышанного мы пропускаем мимо ушей и не видим того, что является. Уравнивание неравного, отождествление нетождественного, превращение многозначного в однозначное, неопределенного в определенное – вот расплата за жесткий нормативный порядок. Нормы, по сути дела, оказываются трансобъективными и транссубъективными, ибо они находятся за пределами как опыта, так и практического взаимодействия. Поэтому разделение инновационных притязаний на обоснованные и необоснованные оказывается недальновидным. Значимость инновационного опыта опирается, во‑первых, на непреодолимость другого. Поэтому инновация – это ответ на вызов другого. Во‑вторых, инновационный опыт является необратимым и несоизмеримым со старым; он исключает позицию третьего, который может занять место судьи и решить вопрос о правильном соотношении традиции и новации. В‑третьих, инновационные притязания не могут быть универсализованы, ибо они не являются следствием, частным случаем закона.
Всякий порядок отстает от творческих потенций человека, который является не только аскетическим, но и продуктивным, экстатическим существом. Это необычное не лежит в некой сфере сокрытого или интимного, напротив, необычное есть обратная сторона обычного. Продуктивное действие наряду с открытием означает и закрытие, т. е. границу. Поскольку любой порядок питается и происходит из необычного, то он укоренен в жизненном мире, содержащем наряду с культурным – некультурное, наряду с утонченным – грубое, наряду с возвышенным – низменное.
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 280; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!