Роль социальных сетей Интернета в организации политических акций

⇐ ПредыдущаяСтр 26 из 29Следующая ⇒

Революцию в Египте 2011 года, приведшую к свержению президента Хосни Мубарака, иногда называют «Твиттерной». Могли ли социальные сети Интернета действительно сыграть решающую роль в столь масштабных политических событиях? Или это очередной искусственно созданный эпизод гиперреальности (согласно терминологии Бодрийяра) с целью убедить мировую общественность во всемогуществе онлайновых социальных сетей?

Статистика говорит о том, что международные онлайновые социальные сети в арабском мире не популярны, в первую очередь, из-за низкой доступности Интернета, массовой бедности и приверженности большинства населения традиционному образу жизни. Лидерами по использованию социальных сетей являются нефтедобывающие страны региона, где уровень жизни значительно выше (в первую очередь, речь идет о традиционном союзнике США на Ближнем Востоке – Саудовской Аравии). В этой связи крайне сомнительной выглядит связь распространения использования социальных сетей Интернета с процессами «демократизации» в регионе, потому как на данный момент наибольшее распространение они получили в государствах с устойчивыми монархическими режимами, в которых не намечается никаких демократических преобразований.

По данным Arab social media report^[54], количество пользователей Twitter в Египте в начале 2011 года составляло около 120 тыс. человек, притом что численность населения страны более 85 млн жителей. К концу 2014 года количество пользователей Twitter в этой стране выросло до 0,5 млн, но эта цифра также является незначительной на общем фоне. О каком влиянии на массовые настроения можно говорить при таком охвате аудитории? Максимум что может сделать эта сеть – обеспечить циркуляцию информации внутри узкой прослойки элиты, сконцентрированной в Каире и Александрии, двух крупнейших городах страны (то есть «агитировать уже сагитированных»). На момент революции примерно также обстояли дела и с распространенностью сети Facebook: в начале 2011 года ее аудитория в Египте составляла 5,42 % (также по данным Arab social media report). Примерно такой же была ситуация с распространением онлайновых социальных сетей в других странах региона, охваченных массовыми беспорядками в ходе «арабской весны». Количество пользователей Facebook в Ливии в 2011 году – 3,84 %, в Тунисе в конце 2010 – начале 2011 г. – около 17 %. Аудитория Twitter в этих странах была ничтожно мала. Понятно, что такие группы пользователей никакой репрезентативной картины общественного мнения создавать не могут и представляют собой весьма сомнительный инструмент влияния на общество в целом.

В качестве контраргумента моим доводам некоторые могут привести популярную концепцию «креативного класса», который, по мнению некоторых экспертов, должен повести человечество к «светлому будущему», как некогда пролетариат у марксистов, правда, к будущему «демократическому».

Автором теории креативного класса является американский экономист Ричард Флорида^[55]. По его мнению, основным двигателем экономического прогресса является творческая элита (данный тезис сам по себе является достаточно спорным с учетом размытости понятия «творчество» в современную эпоху).

В России одним из основных трансляторов данной концепции выступил Фонд эффективной политики (ФЭП). В 2006 году эта организация провела исследование (количественный опрос 3600 респондентов и проведение 30 фокус-групп в 10 регионах страны), на основании которого был сделан вывод о характеристиках российского «креативного класса»: «Это высокообразованный и материально благополучный класс российского общества. В нем велика доля жителей крупных городов и представителей среднего класса. Высокий интеллектуальный потенциал позволяет этому классу выступать в роли идеолога, создавать образцы политических предпочтений»^[56].

Последнее утверждение ярко опровергли результаты выборов депутатов Государственной Думы и Президента России в ходе электорального цикла 2011–2012 гг., а также итоги волны протестной активности в крупных городах России. Большинство россиян «креативный класс» не поддержало. Данное обстоятельство недвусмысленно указывает на то, что его представители «являются идеологами» и создают «образцы политических предпочтений» только для самих себя и своего ближайшего окружения. Для трансляции «правильных образцов» идеально подходят социальные сети Интернета, потому что во многих странах, где спонсорами всемирной «демократизации» на него возложена данная миссия, другие СМИ «креативному классу» недоступны. Однако, когда дело доходит до практики, обнажаются некоторые реальные свойства как онлайновых социальных сетей, так и «креативного класса», вносящие коррективы в процесс реализации амбициозных пропагандистских проектов.

В этой связи вспоминается один случай из личной практики. В 2011 году ко мне обратились с просьбой проконсультировать кандидата в депутаты районного собрания в одном из районов Москвы на предмет проведения малобюджетной предвыборной кампании. Я предположила выявить различные сообщества районного масштаба в онлайновых социальных сетях (коллективные действия, направленные на решение районных проблем, благоустройство территории и т. п.) и попробовать установить связь с этой частью общественности, которая уже изначально достаточно активна и заинтересована в изменении ситуации в районе к лучшему. Результат превзошел все ожидания: он был практически нулевым (!). Конечно, что-то найти удалось, но людей, объединившихся в такие группы, было так мало, что они не представляли собой никакой реальной силы. При этом все-таки Москва не Каир, и степень распространения социальных сетей Интернета в столице России уже тогда была несравнимо более высокой, чем в Египте.

Данный пример косвенно подтверждает сомнительность эффективности онлайновых социальных сетей в качестве инструмента организации реального политического действия. Поговорить о политике – «да», высказать свое мнение – «конечно», но реально куда-то идти, тем более под пули – «извините, нет». В этом, на мой взгляд, одна из основных особенностей аудитории социальных сетей в целом: в неготовности реально рисковать своей жизнью.

Большинству пользователей психологического удовлетворения от выражения эмоций в словах и картинках («симуляции», опять же по Бодрийяру) вполне достаточно. Эта особенность очень хорошо проявилась в ходе акций протеста в ряде городов России после парламентских выборов в 2011 году. Ситуация в социальных сетях Интернета, мониторингом которой тогда пришлось заниматься, существенно отличалась от того, что реально происходило на улицах. В рамках популярных социальных сетей («ВКонтакте», Facebook, Twitter) создавались многотысячные группы, расписывались планы протестных действий по разным городам страны, велись онлайн-трансляции с митингов, то здесь, то там звучали призывы «На Кремль!», множились плакаты и призывы. В общем, работы у аналитиков было много. На практике же ситуация на улицах была достаточно спокойной, жизнь шла своим чередом, митинги собирались, время от времени достаточно крупные, на них ходили люди как истинно уверенные в своей правоте, так и те, кто пришел «за компанию» или следуя социальной моде. Потом, не достигнув желанной для организаторов событий развязки, ситуация стала постепенно входить в нормальное русло, пока не вошла в него окончательно.

Возвращаясь к событиям «арабской весны», необходимо ответить на вопрос, кому и зачем понадобилось «раздувать» роль социальных сетей Интернета в процессах искусственной смены политических режимов на Ближнем Востоке? Причем не только в СМИ, но и в научной среде. Надо отметить, что добиться этого эффекта удалось потому, что роль Twitter и других международных социальных сетей в революционных событиях в арабском мире уже стала «общим местом» и для многих людей сомнению не подлежит.

Ответ на вопрос «кому» это выгодно, очевиден. Достаточно упомянуть факт, что США перевели египетским и иностранным неправительственным организациям в Египте в январе 2011 года около $150 млн, о чем уже после революции рассказал сотрудник аппарата министра международного сотрудничества Египта Марван Заки^[57]. Вопрос «зачем» является более сложным и интересным, так как вряд ли можно предположить, что опытные политтехнологи предполагали с помощью онлайновых социальных сетей взбунтовать население, которое ими практически не пользуется. На мой взгляд, активное использование данного инструмента в событиях «арабской весны» преследовало три основные цели.

1. Создать эффектную медийную картинку народного восстания (не поддерживаемого извне, а возникшего по инициативе снизу) для мировой общественности, которая активно получает информацию из социальных сетей Интернета. По сути, тот самый симулякр, о котором писал Ж. Бодрийяр, – видимость отображения реальности, которая фактически реальностью не является. Не случайно множество плакатов, которые были в руках митингующих на площади Тахрир, были написаны на английском языке явно с целью попасть в объективы репортеров. Эти сообщения были адресованы не египетским крестьянам, многие из которых до сих пор не умеют читать даже на арабском, а западному зрителю.

Решаемая задача: легитимизация государственного переворота.

2. Создать «правильный» имидж онлайновых социальных сетей как эффективного инструмента самоорганизации и достижения желаемых целей для рекрутинга новых членов в странах, где они только начинают распространяться. С людьми, поверившими в эффективность данного инструмента в политическом процессе, впоследствии смогут работать профессиональные социальные технологи для достижения новых поставленных целей.

Решаемая задача: «работа на будущее» в целях создания лояльных групп по всему миру, через которые можно в дальнейшем осуществлять свое влияние.

3. Искусственно поднять стоимость крупнейших социальных сетей Интернета, таких как Twitter и Facebook. Имидж «страшного информационного оружия» порождает много желающих его купить, среди желающих приобрести Facebook был даже король Саудовской Аравии Абдулла, на которого события «арабской весны» произвели глубокое впечатление. После каждого нового случая массовых беспорядков, роль в которых приписывается социальным сетям американского производства, биржевые котировки данных компаний заметно растут, соответственно растет и прибыль их владельцев.

Решаемая задача: взвинтить цену на товар (онлайновые социальные сети) с помощью эффектной рекламы.

Надо отметить, что технологии, отработанные на примере Египта, настолько понравились их авторам, что в дальнейшем использовались неоднократно. Вот небольшой пример. Активная фаза египетской революции началась 25 января, известного как «День гнева», после акции в Facebook «Мы все – Халид Саид» (активист движения, умерший в александрийской тюрьме), начатой исламистской радикальной организацией «Братья-мусульмане». Конечно, смерть одного активиста не могла стать реальной причиной восстания, так как противостояние между «Братьями-мусульманами» и режимом Мубарака длилось годами. Тем более такой причиной не могла стать акция в непопулярной в Египте американской социальной сети. Просто нужна была красивая медийная картинка (она же сигнал к атаке, повод для развертывания событий, которые были заранее подготовлены), что и было сделано. На фоне всех последующих событий эта история отошла на второй план и впоследствии практически забылась. И вот недавно произошло новое применение той же схемы, теперь уже в Европе. Я имею в виду акцию «Je suis Charlie» («Я Шарли»), которая началась сразу же после терракта в редакции юмористического журнала, опубликовавшего карикатуры на Пророка Мухаммеда, во Франции 7 января 2015 года. Теперь основной площадкой проведения акции был выбран Twitter. Данный хэштег стал одним из самых популярных в истории и за два дня собрал около 5 млн ретвитов^[58]. В данном случае декорации несколько иные и участниками акции являются европейцы, среди которых Twitter действительно популярен. Только цель использования данной технологии остается прежней: разжечь конфликт. Теперь уже межрелигиозный и межцивилизационный, а с учетом того, сколько мусульман проживает в современной Европе, еще и внутриевропейский. Показателем успешного раскрытия конфликтного потенциала акции стало то, что практически сразу же началась ответная акция «Я не Шарли», а также прошли митинги протеста против оскорбления чувств верующих во многих странах, в том числе и в России. Таким образом, акция явно достигла цели, задуманной ее организаторами.

В контексте всего изложенного можно говорить о социальных сетях Интернета как об информационном оружии «непрямого действия». Достичь желаемого результата только с помощью использования ресурса онлайновых социальных сетей практически невозможно, однако оказать влияние на оценку событий, придать их освещению определенную информационную направленность вполне реально, что доказывает мировой опыт.

Распространение информации в социальных сетях Интернета носит «вирусный» характер и быстро охватывает значительный сегмент общества, при условии что в этом сегменте присутствует значительное число пользователей этих сетей. Быстрота распространения информации снижает критичность ее оценки. Акции, подобные описанным выше, апеллируют не к разуму, а к эмоциям человека. Требуется моментальный ответ «да» или «нет», «ты с нами или против нас?». Именно такая ситуация является идеальной средой для манипуляций общественными настроениями. В таких ситуациях онлайновые социальные сети выполняют роль провокатора, реализуя свою основную функцию: заставить человека выйти из «внутренней иммиграции», проявить свои истинные взгляды, стать «прозрачным» для различного рода наблюдателей. Понятно, что эффект от одной акции может быть кратковременным. Но, как правило, это часть долгой целенаправленной работы по формированию определенных общественных настроений.

В этой связи нельзя не упомянуть историю развития проекта «РосПил» Алексея Навального, который начинался как частная инициатива по борьбе с коррупцией и различными злоупотреблениями, на первый взгляд, не имевший какой-либо выраженной политической составляющей. В 2010 году (ближе к выборам) блог превратился в интернет-проект, и тогда социальная активность стала плавно перетекать в политическую. Создание правильного имиджа «борца с коррупцией», позиционирование проекта как социальной инициативы, не связанной с известными политическими силами, позволило собрать значительную группу поддержки. Политические притязания были озвучены позднее, когда этапы становления уже были пройдены. Если бы политические амбиции были озвучены в самом начале, никакого успеха добиться бы не удалось.

Универсальный принцип индивидуальной и проектной «раскрутки» в социальных сетях Интернета звучит так: сначала создать положительную репутацию источника информации, затем убедить аудиторию в его положительных качествах и в том, что он заслуживает доверия.

Когда этот этап состоялся и лояльная аудитория сформирована, можно озвучить основной тезис, до этого скрытый или подразумеваемый, и вести своих сторонников к цели. Насколько далеко люди будут готовы идти за лидером (проектом), зависит от того, насколько качественно выполнен первый этап. Отметим, что по этому принципу работают не только социально-сетевые проекты, но любые организованные формы коллективной активности, в основе которых лежит личный контакт (политические партии или религиозные секты). С появлением онлайновых социальных сетей устанавливать доверительные связи с большим числом людей одновременно стало быстрее и удобнее, поэтому в социальных сетях всегда присутствует достаточное количество «ловцов человеческих душ».

В этой связи закономерен вопрос: какова должна быть позиция государственной власти, которая подвергается постоянным нападкам со стороны внешних и внутренних сил, желающих дестабилизировать обстановку, в том числе и с использованием возможностей социальных сетей Интернета?

По мнению автора, в такой ситуации как никогда важна реалистичная постановка задач, первейшая из которых заключается не в достижении «всенародной любви», а в сохранении рамочного контроля над ситуацией. Основная функция государства в условиях высокой сегментации общества – охранять одни «малые группы» от других «малых групп». Реализация этой задачи должна выполняться на всех уровнях, включая информационную политику.

Выражение «Разделяй и властвуй» сегодня нуждается в некотором переосмыслении: властвовать приходится в ситуации, когда объект управления уже сам разделился по не зависящим от власти причинам.

Эффективность государственной политики на современном этапе зависит от следования императивам, обусловленным особенностями исторической эпохи, которые заключаются в следующем:

• не культивировать различия, которые и так прорастают сами, но и не пытаться их нивелировать, пытаясь вновь загнать общество в единую «ценностную матрицу»;

• не концентрироваться на лояльной целевой аудитории, а стремиться максимально увеличить количество групп разной степени лояльности;

• адресно взаимодействовать с микрогруппами, а в идеале – с конкретным человеком;

• понимать микрогрупповые и индивидуальные потребности и создавать максимальные условия для их удовлетворения;

• не допускать перерождения радикальных настроений в экстремизм, а впоследствии – в терроризм, с помощью точечных превентивных мер;

• стремиться формировать «точки соприкосновения», общие для всех, вне зависимости от имеющихся различий. Объединяющих позиций не может быть много, но они должны быть бесспорными по своему положительному значению;

• избегать применения «запретительной тактики», кроме случаев, где нет иного выхода. Запреты вызывают сопротивление, рождают «героев» и «мучеников», т. е. дают основания для развития сильной альтернативной мифологии.

Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 164; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 20 21 22 23 24 252627 28 29 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!