ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ 3 11 страница
Лишенец решил, что коль нарушать, так уж нарушать, и съехал на левую обочину, чтоб не контактировать с Квадратом, остановившимся на правой. Я аккуратно припарковался на широкой щебеночной полосе, встав за его «двушкой». В боковое зеркало было видно, что тонированная «девятка» тоже притормозила, но приткнулась как-то коряво, почти ткнувшись в задний бампер нашего «Пассата» мордой; при этом её колёса остались на асфальте.
- Ну, нас-то за что? Формально - только Лишенец нарушал! – запротестовал я, глядя на Фёдора.
- Лишенец уже точно без прав, а остальных сейчас на алкоголь проверят. У них те же инструкции, что и у нас.
- А ты этих ребят знаешь?
- Не помню, это районные.
- Ну, тогда доставай корочки, я дуть в трубочку не собираюсь.
Один из милиционеров направился к машине Квадрата, остальные трое, пройдя мимо нас, отправились в «конец очереди», в их руках действительно были анализаторы алкоголя. В этот момент из «двушки» выскочил Квадрат и, не обращая внимания на представлявшегося ему гаишника, рванул через дорогу к «копейке» Лишенца. Оторопевший офицер пытался что-то сказать, но Квадрату было не до него. Поскольку я опустил стекло для предстоящей беседы, монолог был слышен хорошо.
- Ты как ездишь?! – орал Квадрат в окно «копейки». – Кто тебе позволил так ездить?! Ты что, совесть потерял?!
Видимо, сказанное считалось сильной аргументацией, так как распалялся он всё больше. Со стороны Квадрат был похож на некрупную собаку, «обложившую» большого зверя, который пока не отвечает. Есть такие маленькие гладкошёрстные собачонки на тонких ножках, старые и раскормленные. В момент защиты своих хозяев от опасности (обычно мнимой) они с громким писклявым лаем трясутся всем телом, а их глазки вылезают из орбит. Но это происходит только до тех пор, пока животное побольше не оскалит зубы или человек не погрозит палкой. Приблизительно так и произошло.
|
|
|
Водительская дверца «копейки» рывком отворилась, и из неё выпрыгнул Лишенец. Он ничего не говорил, просто молча зарядил Квадрату в лоб. Удар был не такой, как в драке, не сбоку, а сверху вниз; так стучат кулаком по столу, когда сердятся. Не думаю, что удар был сильным, но уж точно неожиданным. Годами сжимаемая пружина разжалась. Лишенец стоял, гордо расправив грудь, его ноздри раздувались, а резинка, перехватывающая дужки очков на затылке, слетела и висела на воротнике. Квадрат, взвизгнув, рванул обратно через дорогу под защиту милиции.
Надо сказать, что офицер, наблюдавший за происходящим, оказался опытным и в конфликт вступать не спешил. Решив, что вернуться к старикам ещё успеет, когда те остынут, он перешёл к нашей машине. Я молча протянул документы.
|
|
|
- Не знаете, что это с ними? – поинтересовался офицер, беря мои права и кивая в сторону конфликтующих.
- Давно не виделись, наверное… соскучились, – прокомментировал я.
Гаишник посмотрел на меня с подозрением, принюхался и изменившимся суровым голосом произнёс:
- Документы на автомобиль! И выходим из машины!
Фёдор начал доставать из кармана своё удостоверение, однако показывать его так и не пришлось. Поскольку я сидел вполоборота, то боковым зрением увидел, что водительская дверь чёрной «девятки» медленно открылась, и из неё, как в замедленном показе, вывалился человек. Молодой парень плюхнулся прямо на асфальт, на ладони и на лицо, ноги частично остались в машине. Экспресс-анализатор тут был не нужен – водитель в стельку пьян. Заплетающимся голосом, полностью ещё даже не поднявшись, парень начал рассказывать «нашему» милиционеру о том, как рад этой встрече.
- Так, - протягивая мои права обратно, сказал гаишник, - свободны. Счастливого пути! – добавил он уже на ходу.
- Отъезжай, - тихо прошептал Фёдор.
- А как же Квадрат и Лишенец? – решил я внезапно проявить гуманность и взаимовыручку.
- Отъезжай! Это приказ! – тихо, но твёрдо проявился вдруг рядом со мной «товарищ подполковник».
|
|
|
Поняв, что спорить бесполезно, я тихонечко вырулил на трассу. До деревни мы доехали без приключений.
…Сейчас поздняя осень. Красная «копейка» так и стоит на повороте, на самом въезде во двор, и, по всем приметам, собирается там зазимовать. Лишенца действительно лишили прав, но разве это повод убирать машину с её «законного» места?
А ещё Фёдор недавно рассказал, что видел Квадрата и Лишенца, вместе несущих с распродажи огромный рулон парниковой плёнки. Может, всё не так уж плохо?
КАК ПОЛОЖЕНО
Николай Егорович видел отца только на фотографии. На маленькой чёрно-белой карточке, висевшей на стене среди прочих, он стоял в спецовке на фоне самолёта и улыбался. Отец не был лётчиком, даже не летал ни разу, хоть всегда и мечтал об этом, просто до войны работал слесарем в мастерских на аэродроме сельскохозяйственной авиации. Тогда было почётно «служить при авиации», пусть даже среди кукурузников. С женой и тремя дочерьми-погодками он жил в ближайшем колхозе, поэтому на работу, когда позволяла погода, ездил на велосипеде, что в те времена было редкостью. Велосипед считался «знатной техникой», и отца в селе уважительно называли Егором-механиком.
|
|
|
Потом началась война, отца призвали в армию. Через месяц на него пришла похоронка, а ещё через неделю родился Николай. Мать иногда рассказывала о довоенной семейной жизни, о том, как в 41-ом молились всем приходом в храме, чтоб не было оккупации. Рассказывала, как радовались, что враг не дошёл до их мест, как аэродром переоборудовали под наши истребители и в селе квартировали лётчики. Рассказывала, что работать в колхозе приходилось и день, и ночь, да и сейчас приходится не меньше. Она говорила об этом монотонно, без эмоций, как бы вытаскивая из памяти подзабытые картинки и описывая их.
Маленький Коля внимательно слушал и спрашивал:
- Мам, а почему отец пошёл воевать? А мог не ходить, чтоб не убили?
- Пошёл как положено, - лаконично отвечала мать.
- Мам, а почему надо было молиться Богу, чтоб немцы не пришли?
- Так положено.
- Мам, а почему ты так много работаешь? А можно работать меньше?
- Работаю как положено.
- Мам, а почему лётчики до сих пор на аэродроме, если война уже закончилась?
- Так положено, – ответы матери не отличались разнообразием.
Вообще это «как положено» казалось в детстве чем-то единым и нерушимым. Как закон бытия, в одно слово – КАКПОЛОЖЕНО – кратко и ёмко. Кем и что конкретно было положено, уточнять на ум не приходило – просто принималось как данность: надо именно так, и нечего тут обсуждать!
…Когда Коле исполнилось десять, мать выкатила из сарая уцелевший отцовский велосипед и сказала: «Теперь ты ездить будешь». Сын был настолько ошарашен подарком, что не заметил слёз на её щеках. Не заметил и потому не запомнил. А запомнил только невообразимое счастье в груди и неведомое до этого чувство свободы – казалось, можно ехать куда хочешь, быстро и без препятствий.
Велосипед занимал все мысли и свободное время. Такого времени, правда, было немного - дети работали по хозяйству наравне со взрослыми. В Колиной памяти навсегда запечатлелись уходящие за хатой под горку длиннющие борозды, в которые картошку сначала сажали, потом поливали, окучивали, собирали с неё жука, по осени выкапывали. Всё теплое время года, которое так подходило для катания на велосипеде, он был постоянно привязан к этой картошке, поэтому тайно её ненавидел. На просьбы пойти покататься у матери всегда был один ответ: «Сделаешь всё, как положено, пойдёшь». Но ведь если делать всё именно так, то для самого важного и интересного времени не останется!
Коля прятался в огороде: ложился между борозд на тёплую землю и подолгу смотрел на взлетающие и садящиеся самолёты. Он не бегал с ровесниками к обнесённому колючей проволокой аэродрому – зачем бегать, если военные полетать всё равно не возьмут? Но, глядя на аккуратные серебристые фигурки среди облаков, представлял, как он, уже взрослый и серьёзный, сидит за штурвалом одного из истребителей, а с земли с восхищением смотрят мать и старшие сёстры. И чувство, испытываемое в такие моменты, тоже осталось в детской памяти.
А ещё там остался колокольный звон – торжественный и завораживающий. Когда на другом конце села начинали звонить, мать собирала детей, и все шли на службу. Коля просил постоять перед колокольней – подольше послушать звон, а иногда даже прибегал раньше остальных, чтоб ничего не пропустить. Сначала благовестник торжественно и монотонно собирал прихожан, разливаясь по округе тягуче, как мёд, потом начинался мелодичный весёлый трезвон. В этот момент Коля, задрав голову и рассматривая маленькую фигурку звонаря, пытался понять, как это человек, имеющий всего две руки и две ноги, может управлять таким количеством колоколов. Поскольку осознать это было невозможно, в памяти звон остался маленьким чудом, таким же, как полёт за штурвалом самолёта – далёким от жизни и поэтому несбыточным.
Старшие сёстры одна за другой взрослели, уезжали в райцентр учиться и, отучившись, оставались там, выходя замуж и рожая детей. Николай с матерью «обеспечивали тылы», снабжая всех деревенским продовольствием. Сколько мешков картошки они перевозили в город – не упомнить. Из года в год нехитрый сельскохозяйственный цикл «посадка – поливка – окучивание – сбор – транспортировка» повторялся «как положено».
И в этом цикле, как само собой разумеющееся, существовали и маленькие серебристые фигурки самолётов, взлетающих и садящихся где-то рядом, и колокола, то радующиеся многочисленным церковным праздникам, то провожающие кого-то из соседей на погост.
Когда Николай закончил семилетку и встал вопрос о дальнейшем образовании, он робко намекнул, что хотел бы стать летчиком. Мать ответила, что надо не в облаках парить, а по земле ходить. И лучшего выбора, чем механик в родном колхозе, и представить нельзя. Вот если очень повезёт, то можно, как и отец, устроиться на аэродром. А вообще, надо жить и не фантазировать.
Николай не привык перечить матери и подал документы в районный техникум. Трудолюбивый и спокойный, он не доставлял учителям и наставникам особых хлопот: учился, участвовал в общественной жизни и не подрывал основ социалистического общежития. Потом, как положено, отслужил механиком в танковых войсках, а вернувшись из армии, женился на девушке из своего колхоза и, к радости матери, устроился, как и отец, на соседний аэродром.
Но, находясь рядом с самолётами, он так ни разу и не поднялся в воздух - гражданских к истребителям не допускали. Да и не до полётов было: на попечении Николая оказался весь «не боевой» транспорт и механизмы. И он работал как положено: ранним утром, если позволяла погода, садился на велосипед и ехал в мастерские, а если не позволяла – шёл пешком, возвращался к вечеру и, наскоро перекусив, отправлялся за хату – на борозды, к нелюбимому корнеплоду. В селе его, чтоб отличать от других Николаев, стали называть Николаем–механиком.
Через пару лет село начало глохнуть: «в целях маскировки аэродрома» закрыли храм и взорвали колокольню, а потом вдруг и всю авиацию в одночасье перебазировали в другое место. Гражданских из мастерских стали переводить на механический завод в райцентр. Мать, было, воспротивилась переезду сына в город, но он ей объяснил, что «так положено». И эта аргументация была услышана и воспринята «правильно»: не их ума дело, не им решать, значит, и спорить нечего.
Сын, конечно же, постоянно приезжал в родной дом помогать по хозяйству. До боли знакомые картофельные борозды за хатой с годами короче не стали, времени на их обработку уходило всё так же много. Подрастающие дети Николая заниматься огородом не желали, поэтому он брал тяпку и шёл отвоёвывать урожай сам. Теперь уже без звона колоколов. Но иногда посреди работы, услышав звук реактивного самолёта, он ложился, как в детстве, на тёплую землю и рассматривал высоко в небе серебристую точёную фигурку. Мысль о том, что за штурвалом мог бы быть он, вызывала забытое ощущение волшебства.
Когда мать тихо угасла и отошла, Николай по привычке продолжал ездить в опустевший дом и поддерживать огород. Старшие сёстры, озабоченные внуками и городскими делами, долгие годы никакого интереса к малой родине не проявляли. Поэтому однажды на семейном совете было решено, что деревенское имущество надо «переписать» на Николая как положено.
Так он и стал единоличным хозяином старого, но крепкого бревенчатого дома и уходящих под горку бесконечных борозд. То ли по инерции, то ли из чувства благодарности за оставленное наследство он ежегодно снабжал всю разросшуюся семью картофелем, лично сажая, окучивая, собирая и транспортируя урожай в город. Особой радости это не доставляло, а родственники воспринимали всё как должное.
Чтоб как-то скрасить аграрные будни, Николай Егорович переделывал дом и перестраивал двор под себя, поэтому времени на стандартные мужские развлечения типа рыбалки и футбола не оставалось.
Так продолжалось до пенсии, на которую Николай Егорович, как и положено трудовым кодексом, ушёл ровно в назначенный срок. К этому времени в его медицинской карте собрался целый букет труднопроизносимых диагнозов, которые звучали гордо лишь в компании таких же пенсионеров у подъезда. А такие компании он не любил: после посиделок на лавочке и жалоб друг другу на накопившиеся болячки чувствовал себя совсем уж старым и беспомощным.
Вскоре умерла жена, и Николай Егорович сильно затосковал, потеряв единственную родственную душу. Дети давно перебрались в областной центр, навещали редко, компенсируя личное общение звонками и СМС-ками на подаренный ими же мобильный. Трудовой коллектив остался на заводе, по праздникам извещая ветерана производства открытками со стандартным текстом о том, что он не забыт. Летом спасала работа в деревенском доме, а вот зимой становилось совсем невмоготу. Пробовал «увлечься» популярной среди соседей-пенсионеров зимней рыбалкой, но сразу же заболели суставы.
Телевизор Николай Егорович не жаловал, так как там было «не про жизнь». Не верил он диктору в новостях, когда тот рассказывал о снижающейся инфляции и росте благосостояния. Не верил, потому что в магазин ходил и на рынок ходил, и к старому своему «Москвичу» иногда запчасти покупал. А всякие там шоу и прочие телевизионные тусовки не понимал. То ли дело хороший концерт на «майские» или на «ноябрьские»! Но ведь они всего пару раз в год бывают. И для чего, скажите, нужен этот телевизор?..
…Однажды, приехав в деревенский дом ранней весной, Николай Егорович обнаружил протянутый по родной улице газопровод и объявление о том, что за такую-то сумму можно «обустроиться» котлом, плитой и системой отопления. Две недели он решался, потом зашёл в сберкассу и снял все имеющиеся на книжке деньги, а ещё через месяц сидел в преобразившемся благами цивилизации доме, доделывая за строителями всё, что они, уходя, искренне обещали «сделать потом». Затем перевёз из городской квартиры нехитрый скарб и оставил ключи соседям, пояснив:
- Поеду на родину помирать.
- Что с ключами-то делать? – спросила соседка.
- А кто из родственников первый придёт, тому и отдай, - решил Николай Егорович и убыл в «родовую усадьбу».
Там ему стало легче – стены помогали. Соседи, знакомые с детства, не имели привычки сидеть на скамеечке и жаловаться на судьбу или обсуждать телесериалы – в деревенском доме и на дворе всегда найдётся занятие. Спать ложились рано, рано же и вставали, размеренно проживая отпущенный световой день. Этот режим постепенно наладил здоровье и упорядочил мысли. Впервые за много лет Николай Егорович не боялся куда-нибудь опоздать или что-то забыть сделать. Он влился в давно забытый неспешный ритм сельской жизни и выходить из него не хотел.
В середине лета приехал сын - уговаривал, скорее для приличия, переехать жить к нему в областной центр, но, не увидев ни запустения в хозяйстве, ни ущерба в отцовском здоровье, успокоился, погостил с неделю и уехал, велев «хоть в гости заезжать». Больше Николая Егоровича никто из его «прошлой городской жизни» не тревожил, как будто её и не было…
…Ближе к осени в гости зашёл старый знакомый - Петр Петрович, одноклассник по сельской школе. По причине малочисленности местного мужского населения его выбрали, как сам он пояснял, «главным по поселению», то есть главой местной администрации. Пару раз в неделю Петрович приходил в покосившуюся избу около церкви, поправлял над крыльцом выцветший триколор и «начальствовал». Выражалось это в проверке наличия печати в сейфе, подписании накопившихся справок и отчётов в вышестоящие инстанции, а также в инспектировании работы подчинённого состава.
Подчиненным составом, или, как выражался сам начальник, «правой рукой» (к тому же единственной) была Елена Васильевна. По совместительству она являлась бухгалтером, делопроизводителем, уборщицей и сторожем «здания администрации». По причине ее активности, общительности и бойкости на язык Петр Петрович был в курсе всех происходящих «на территории» дел. Именно Елена Васильевна в разговоре с ним сделала однажды следующий вывод:
- Слышь, Петрович, а Николай вроде как в город на зиму не собирается.
- Это какой Николай?
- Николай–механик, сын Егора–механика.
- А! То-то я гляжу, он сарай старый перекрыл.
- Это он его под гараж переделал. Точно зимовать будет. Хорошо, что газ провели: глядишь, ещё кто в деревню вернётся.
- У нас не деревня, а сельское поселение, - многозначительно заметил Петр Петрович.
- Ладно тебе, какое у нас село, когда церкви нет? Деревня.
- Церковь есть, - Петрович выглянул в окно и стал разглядывать облупившиеся стены храма. Поразмыслив и припомнив что-то, он подвёл итог: - Просто она пока не функционирует… А к Егорычу зайти нужно, это точно…
…Разговор бывших одноклассников начался, как и положено, с взаимного опроса о результатах уборки урожая. Затем осмотрели вновь перекрытый сарай, ставший гаражом, постучали по стенам восстановленной баньки, перешли в дом, поговорили о погоде, о детях, которые не желают возвращаться в родные места. Тут Петр Петрович перешёл к сути:
- Говорят, ты навсегда надумал вернуться, Николай?
- Есть такая мысль, Петро.
- И правильно, где родился – там и сгодился, так ведь?
- А как я должен сгодиться? – насторожился Егорыч.
- Да это я так, к слову, - неумело соврал Петр Петрович.
- К слову – не к слову, а давай выкладывай, - Егорыч знал особенности местного общения, - видать, не просто так пришёл.
- Не просто, - кивнул Петрович и неожиданно достал из внутреннего кармана пиджака «чекушку» водки, - ты это… выпиваешь?
- У-у-у, да разговор, похоже, серьёзный будет. Я вообще-то не пью, так что можешь сразу к делу.
- Что не пьёшь – это совсем замечательно, - обрадовался Петрович, но «чекушку» не убрал. - А может, всё же по маленькой? Чтоб не на сухую бакулить?
- Ну, давай уж, уважу, коль такой начальник предлагает. – Николай Егорович достал стопочки, нарезал солёного огурца, и одноклассники приняли «за встречу».
- Говори–говори, Петро. Чего тебе от меня нужно-то? – прервал неловкую паузу Егорыч.
- Помнишь Мартыновых?
- Это где два брата, лет на десять нас младше?
- Ну да, они.
- Помню. Я их летом видел. На джипах ездят. Они и дом новый отгрохали. Коттедж, как теперь говорят. Сейчас эту красоту их мать охраняет, а она уж старенькая совсем.
- Точно, эти. Они стройматериалами по всей области торгуют. В городе, поди, видел – фирма «Братья Мартыновы».
- Видел, да не думал, что это наши Мартыновы.
- Наши, точно тебе говорю.
- Ну и пусть, нам-то с тобой что?
- Нам-то, может, и ничего, а вот поселению нашему - очень даже!
- Очень даже что?
- Очень даже то! Они стройматериалы на храм дают.
- На ремонт что ли?
- На ремонт и на восстановление колокольни!
Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 131; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!