Символ, конечно, дерзновенный

За несколько дней до нового года мы с дочкой открыли новогодний марафон – пошли на первую в том сезоне елку. Елка, как водится, проходила в интерактивном режиме: персонажи периодически обращались к юным зрителям с вопросами. Дед Мороз загадывал загадки, а также осведомлялся, всегда ли детки говорят правду. Волк интересовался, в какую сторону пошла Снегурочка (тут, конечно, следовало ответить сугубую неправду). И вот в какой-то момент Снегурочка спрашивает: «Ребята, вот скажите мне, а сколько лет-то Дедушке Морозу?» Я задумалась: интересно, какого же ответа они ожидают от четырехлетних детей, если я – с высшим образованием и ученой степенью – оказалась в затруднении. Дети, впрочем, не смутились. Самая бойкая девочка (это не была моя дочь) уверенно ответила: «Семьдесят пять!» – «О, если бы! – вздохнула Снегурочка. – Год-то мы какой встречаем? 2006! Ну вот!» От изумления я только и могла растерянно прошептать сидевшей рядом мамаше: «По-моему, 2005 лет назад родился кто-то другой…»

А действительно, это ведь замечательно: 2006 год от рождества Дедаморозова. Интересно, родился он тоже в яслях? А волхвы приходили? В общем, вопросов много.

Вообще-то это очень естественно, что разные праздники, принадлежащие разным культурам, сливаются, смешиваются в народном сознании. Яркий пример такого смешения – Масленица, предшествующая Великому посту. В Масленице ясно просматривается языческий культ солнца, он виден даже в самой форме блина.

Так и зимние праздники: все смешалось в голове современного русского человека – два Рождества, два Новых года, Святки, звезда рождественская и звезда кремлевская. Собачка (мышка, коровка) из восточного календаря в колпачке Санта- Клауса, а для полноты картины стоило бы дать ей в лапу горящую менору, чтобы уж заодно учесть и Хануку (в Америке теперь, кстати, в видах политкорректности в декабре вешают плакаты с надписью просто Happy Holidays!). Да и сам Дед Мороз, конечно, побратался с Санта-Клаусом – святым Николаем. Прототип Санта-Клауса Святитель Николай Мирликийский жил в 4-м веке и прославился разными не очень фантастическими, но очень добрыми чудесами. А теперь вот обнаружились новые астральные близнецы…

Who is who?

Хорошо известно, что есть такие памятники, про которые почти никто не знает, кого эти самые памятники изображают. Например, в Москве около метро «Кропоткинская» стоит памятник. Мало кто в курсе, что Энгельсу. И очень многие думают, что Кропоткину. Наш институт находится как раз на Волхонке, напротив Храма Христа Спасителя. Очень часто, выходя из института, ловишь обрывок фразы: «…есть Кропоткин…» – и сразу достраиваешь ситуацию. Вот люди приехали в Москву, они только что осмотрели Храм Христа, а теперь идут в метро. А может, направляются из Музея изобразительных искусств на Волхонке в мемориальный музей Пушкина на Пречистенке.

Естественно, увидев у метро «Кропоткинская» памятник, они соображают: а вот это, наверное, и есть Кропоткин. Надо сказать, что, по мере того как личность и облик Энгельса теряют свою актуальность, заблуждение становится все более распространенным. Но спутать Кропоткина с Энгельсом – это еще что.

Все-таки, как сказано в фильме «Джентльмены удачи», «мужик в пиджаке» – точнее, в сюртуке. Со мной однажны был случай гораздо более яркий.

Мы плыли на теплоходе по Волге. И приплыли в славный город Козьмодемьянск. Славен он, в частности, тем, что стал прототипом Васюков в знаменитом романе И. Ильфа и Е. Петрова. В память об этом в городе ежегодно проходит шахматный турнир. Путеводитель гласит:

Козьмодемьянск – старейший город марийского Поволжья – по преданию, основан Иваном Грозным при возвращении из Казанского похода. Первыми поселенцами были стрельцы и ямщики. После Азовской кампании в 1695 году стрельцы получили разрешение у Петра I на строительство часовни, которая до сих пор стоит на берегу Волги. Сохранились также Смоленский собор, Троицкая и Тихвинская церкви. Улицы старой части города украшены ажурной резьбой.

В память о первых поселенцах в Козьмодемьянске у пристани стоит огромная фигура стрельца в соответствующем костюме и с соответствующим же вооружением. Вокруг местное население торгует туесками и прочими изделиями народных промыслов, а также брусникой, воблой и т. д.

Спрашиваем про скульптуру у одной тетеньки: «А кто это?» Она говорит: «Ой, а я не знаю», – и переадресует вопрос соседке, старушке. Та тоже не знает, но высказывает гипотезу: «Дак Эшпай чай». Ответ, прямо скажем, неожиданный и крайне малоправдоподобный.

Большая советская энциклопедия сообщает:

Эшпай Андрей Яковлевич (р. в 1925), советский композитор, народный артист РСФСР (1975). Первоначально обучался музыке под руководством отца – марийского композитора и фольклориста Якова Андреевича Э. (1890–1963). <…> К лучшим достижениям композитора принадлежат балет «Ангара» (1976, Большой театр), кантата «Ленин с нами» (1968). <…> 1-й секретарь правления Союза композиторов РСФСР (с 1973). Государственная премия СССР (1976). Награжден 3 орденами, а также медалями.

В той же энциклопедии можно почерпнуть сведение о том, что родился композитор Эшпай, как вы уже догадались, как раз в Козьмодемьянске. Видимо, это один из самых знаменитых уроженцев городка. Но, честное слово, 1-й секретарь правления Союза композиторов РСФСР гораздо меньше похож на стрельца, чем Кропоткин на Энгельса.

На страже

Сидела я тут как-то вечером на кухне и вяло тюкала по клавишам компьютера. А в телевизоре говорящие головы обсуждали актуальное искусство. Оказалось, что я их хоть и вполуха, но все-таки слушала. Потому что вдруг в обалдении уставилась в экран, уловив одну фразу. Речь шла о семидесятых годах и одном левом (в эстетическом смысле) художнике. И вот Леонид Бажанов, руководитель Центра современного искусства, сказал: «Ну, разумеется, он был в конфликте с правозащитными организациями».

Я удивилась. Если бы такое сказали о современном художнике, это было бы еще понятно: скажем, в контексте противоречия между идеалом полной свободы художественного самовыражения и идеалом политкорректности. Но в 70-е годы?? Вроде враг у всех был один, чего делить-то? Нет, делить всегда есть что, и в конфликте может оказаться кто угодно с кем угодно. Но почему же художник, РАЗУМЕЕТСЯ, должен был быть в конфликте с правозащитными организациями? Вот тут моя картина мира зашаталась.

Нельзя было не вспомнить Грибоедова, который говорит, что в его пьесе, кроме Чацкого, нет «ни одного здравомыслящего человека; и этот человек разумеется в противуречии с обществом его окружающим». В школе на уроках литературы особенно упирали на это «разумеется», делая из него вывод о революционных взглядах Грибоедова.

Все эти мысли за доли секунды успели пронестись в моей голове, и тут оратор поправился: «…с правозащитными организациями… То есть с правоохранительными органами». Я выдохнула. Картина мира плюхнулась на место: художника-экспериментатора гнобили власти.

Но как хитро устроен язык! Два таких похожих выражения: тут право- и там право-, тут защитный, там охранительный, почти одно и то же, и один и тот же греческий корень в словах орган и организация. А в сумме – вещи почти противоположные. И как досталось в свое время правозащитным организациям от правоохранительных органов! Как раз-таки в 70-е годы.

Надо, впрочем, сказать, что фрагмент право- в словах правоохранительный и правозащитный имеет разный смысл. В слове правоохранительный имеется в виду право, право вообще, то есть закон, правопорядок. А в слове правозащитный имеются в виду права – права человека. Отдельного человека, и притом вовсе не того, которого видел чукча из анекдота.

Я хорошо помню, как звучало сочетание права человека в позднесоветское время. Звучало оно абсолютно диссидентски и связывалось в первую очередь с деятельностью Хельсинкской группы. У многих людей выражение права человека вызывало страшное раздражение и отторжение: что, мол, они правда такие идиоты и не понимают? Донкихоты малахольные. Ну какие могут быть у человека права? Как будто не видят, что права есть у государства, а у человека… Все равно, что прийти на избирательный участок и спросить: а этот кандидат от какой партии? А чем его программа отличается от программ конкурентов? С такими вопросами можно было и в психушку загреметь. Права человека. Хельсинкские соглашения. Вы слушаете голос Америки из Вашингтона. Обзор «События и размышления» ведет Наталья Кларксон.

Абсолютно не могу себе представить, чтобы тогда кто-то мог спутать правозащитные организации и правоохранительные органы. А теперь вот такая оговорка стала возможна. Это хорошо или плохо? Как посмотреть. Хорошо, что сочетание права человека уже не звучит так утопично и так вызывающе. Плохо, что оно превратилось в очередное общее место.

Коэффициент поэтичности

А теперь о высоком. Как сказано у Льва Лосева,

О лирике и прочих пустяках.

Как-то по телевизору говорили о так называемых чирлидерах – специально обученных людях, которые образуют группу поддержки певца, спортивной команды, политика и так далее. Обычно это хорошенькие девушки в мини-юбках, которые машут большими помпонами и выкрикивают не очень глубокомысленные речевки (слово cheer обозначает аплодисменты, одобрительные или приветственные восклицания, ну а leader – соответственно). Рассказывая о девушках-чирлидерах, корреспондент выразился так: «Почти по Пушкину – кричали женщины ура и в воздух вместо чепчиков бросались». Разумеется, фраза Кричали женщины ура и в воздух чепчики бросали принадлежит перу хотя и Александра Сергеевича, но не Пушкина, а Грибоедова. Поскольку Пушкин олицетворяет собою всю поэзию, то если кто-то что-то написал по-русски в стихах, то естественно приписать это Пушкину.

Чьих только строк не подписывали пушкинским именем! И Средь шумного бала, и Белеет парус одинокий, а уж Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые – так это почти всегда.

Здесь интереснее другое. У Пушкина ведь действительно можно найти слова о женщинах и бросаемых в воздух чепчиках. В повести «Метель» так описывается настроение русского общества после победы над Наполеоном: «Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове Отечество!..» И далее: «Женщины, русские женщины были тогда бесподобны. Обыкновенная холодность их исчезла. Восторг их был истинно упоителен, когда, встречая победителей, кричали они: ура!

И в воздух чепчики бросали».

Так что корреспондент, пожалуй, и Яндексом прилежно поискал. Точно, вот же, Пушкин. Только «Метель» написана во время Болдинской осени в 1830 году, и Пушкин цитирует здесь комедию Грибоедова, написанную шестью годами ранее.

Забавно при этом, что у Грибоедова эта фраза находится в совершенно другом контексте. Это из монолога Чацкого «А судьи кто?», а точнее из фрагмента, который начинается словами Мундир, один мундир! Чацкий обличает страсть русского общества, в частности жен и дочерей, к мундиру. И бросание чепчиков вовсе не связано у него с победой над Наполеоном:

Когда из гвардии, иные от двора

Сюда на время приезжали, –

Кричали женщины: ура!

И в воздух чепчики бросали.

А вот какое исследование однажды провел известный московский лингвист С. А. Крылов. Он собрал все антологии русской поэзии, какие ему удалось добыть, всего около семидесяти. Потом он ввел в базу данных информацию о входящих во все эти антологии и хрестоматии стихотворениях (автор, название, первая строка, год написания). Всего получилось почти 13 тысяч вхождений, и это количество позволяет сделать много разных занятных статистических выводов.

Прежде всего, можно судить об уровне «хрестоматийности» отдельных стихотворений. Дело в том, что важным элементом культуры того или иного народа является «золотой фонд» стихотворений, более или менее общий для всех представителей этого народа.

Именно эти стихотворения большая часть людей помнит хотя бы частично наизусть или не совсем уже помнит, но помнит, что учила когда-то для концерта художественной самодеятельности, или просто читала, или хотя бы слышала краем уха. Так или иначе, именно эти стихотворения формируют общие для данного народа представления о поэзии, а отчасти также о любви, красоте и многом другом. Да-да, и о любви. Действительно, если человек с детства слышал про чудное мгновенье и про то, что как дай вам Бог любимой быть другим – это ли не «воспитанье чувств»?

Как вы думаете, какое стихотворение оказалось самым хрестоматийным? Для меня это было неожиданно. Самый высокий рейтинг у трех стихотворений: у «Есть в осени первоначальной…» Тютчева (ну там – Есть в осени первоначальной / Короткая, но дивная пора, / Весь день стоит как бы хрустальный / И лучезарны вечера), у стихотворения Фета «Я пришел к тебе с приветом / Рассказать, что солнце встало, / Что оно горячим светом / По листам затрепетало» и т. д., а также у лермонтовского «Выхожу один я на дорогу…» А уж потом идут пушкинские «На холмах Грузии лежит ночная мгла» и то самое «Я помню чудное мгновенье». Удивительно, но самыми хрестоматийными оказались не стихотворения Пушкина. Хотя самый хрестоматийный поэт – конечно, Пушкин. Его стихотворения встречаются в этих хрестоматиях в сумме 1079 раз. Затем идет Тютчев, затем Лермонтов, Фет, Блок и так далее.

Разумеется, в каждом конкретном случае включение стихотворения в антологию – в значительной степени дело вкуса составителя. Однако статистические показатели много говорят о месте этого стихотворения или поэта в культуре.

При помощи созданной Крыловым базы данных можно решать и другие задачи. Например, сравнив частоту, с какой данное слово попадается в первых строчках всех стихотворений, с его встречаемостью в языке, можно определить коэффициент его поэтичности.

Sic transit

Мы гораздо лучше замечаем назойливое мелькание новых слов, чем исчезновение тех, что вот еще недавно были у всех на языке. А потом встретишь такое слово в каком-нибудь тексте и подумаешь: действительно, было такое. Что-то давно его не слышно – куда же оно делось-то?

К примеру, все ли читатели помнят слово сейшн? А если помнят – давно ли в последний раз его встречали? Я имею в виду в первую очередь сейшн не как музыкальный термин, а в качестве синонима слова вечеринка. История слова сейшн совершенно замечательна. Начнем с цитаты:

Люди, о которых я пишу эти строки, были молодыми в начале 70-х. Они слушали рок и презирали советскую эстраду. Они много читали на родном языке, но говорили на своем особом. Слов «круто» и «отстой» еще не было. Были слова «клёво» и «лажа», просочившиеся из музыкантского и тюремного сленга. Другие слова напоминали английские. «Лети за кайфом!» – с этими словами гонцу вручали смятые рубли, и он приносил на сейшн портвейн.

Слово сейшн пришло из джаза через неформальный термин jam session (особый вид совместного музицирования с большой долей импровизации) в рок-музыку, в частности в русский рок – получив при этом вид сейшн вместо корректного сешн, затем закрепилось уже в более широком значении «тусовка» в языке русских хиппи и вообще неформально и прозападно ориентированной молодежи. В более позднем апокрифическом «Евангелии от Митьков» [1990] (апокрифическом, разумеется, в смысле митьковского авторства) говорится, в частности:

Придя из пустыни, собрал Иисус сейшн из братушек и чуваков. И учил сынков, говоря: Не напрягайтесь ни в жизни своей, ни в помыслах, ибо лишь оттянувшиеся кайфуют.

Интересно тут, конечно, это искажение английского слова, которое прочно закрепилось, хотя и продолжает вызывать разнообразные эмоции – от недоумения до возмущения:

Американское жаргонное джазовое слово «Jam session» читается по-русски как «джем-сэшн», и буквы «й» там нет и в помине. Тем не менее даже наши уважаемые критики и музыковеды, блюдя русские традиции любви к «самопалу», произносят это как «джем сэйшн». Между прочим, в хипповые 70-е годы, рок-музыканты домакаревичевского периода, признававшие только англоязычный рок, произносили это слово правильно, когда собирались на подпольные «сэшена». Трансформация в совковый «сейшн» произошла уже позднее.

Алексей Козлов. Козел на саксе (1998)

Языковые причины такого искажения вполне понятны: здесь сработала аналогия со словами типа situation, immigration. Похожий механизм действовал, например, в истории русского слова вынуть.

Первоначальное вынять (ср. отнять, занять) было «переразложено», и в безударной позиции «ня» было понято как суффикс и заменено на «ну», по аналогии со словами типа кинуть, дернуть. Так в русском языке возникло слово, в котором как бы нет корня: после приставки вы- сразу идет суффикс -ну-.

Споры о том, как надо говорить: сешн или сейшн – продолжаются до сих пор. Я наткнулась на любопытный диалог на одном сайте:

– Для тех, кто не знает – слово «сейшн» пишется с Й, ну уж никак не «сешн». Если уж этого не знали, могли бы прочитать на плакате на рок-фестивале (о котором собственно и писали, употребив неверно слово). А говорите, у вас работают в основном молодые. Слово это, кстати, в употреблении не меньше шести лет точно! (Эх, молодо-зелено! – И. Л.) Так что… делайте выводы…

– уважаемый/-ая посетитель/-ница нашего сайта! во-первых, отрадно, что мы читаемы!! во-вторых, слово session на русском (сешн) написано верно. вот вам ссылка, если разберетесь в транскрипции, значение 5. http://lingvo.yandex.ru/en?text=session да простят нас участники фестиваля, но подобный недочет в произнесении мы допустить не могли

– И все же!!!!!! Сешн – (session – англ.) относится не к слэнгу, в отличие от слова сейшн, которое вовсю употребляет молодежь. Вашему вниманию предлагаем синонимы этого слова: пир, вечер, мальчишник, гулянка, пирушка, девичник, посиделки, вечерка, бардак, сейшен, сейшн, погулянки, поддача, междусобойчик, бордальеро, гудеж, пати, спрайтопитие, суарэ. Так что, организаторы вечерины употребили данное слово в правильном контексте. А вот вам надо бы больше интересоваться не только политикой, а жизнью вообще, в том числе и жизнью молодежи. Может, тогда вы сможете говорить с ней на одном языке.

– уподобляться тому, как использует его в русифицированных вариантах наша молодежь (и не только), когда один неграмотный ляпнул, а все дружно подхватили, – увольте!! и вообще, ребята, пора уже начинать английский учить…

Ну и так далее. Было бы неверно думать, что эта дилемма: говорить как правильно или как освящено культурной традицией – связана здесь с маргинальностью предмета спора.

Точно таким же неразрешимым является вопрос о том, говорить ли власть предержащим или властям предержащим.

Но вернемся к слову сейшн. Когда происходит легализация рока, отход от хипповских ценностей, слово сейшн постепенно возвращается на исходные позиции, теперь употребляясь в основном в составе музыкального термина джем- сейшн. Или отдельно – для указания на концерт определенного рода, несколько неформальный. Кроме того, слово сейшн все в той же нестандартной огласовке сейчас используется для перевода английского слова session в контекстах, не связанных с музыкой (рекламный сейшн).

Сейшн в значении «встреча, тусовка» из языка еще не совсем ушло, но малоупотребительно. Постаревший пипл горюет в Интернете:

Кстати, куда пропало слово сейшн из нашего современного языка?

Ты вот, прости, и слова такого не знаешь – «сейшн». А как оно сладко звучало! И каждый, еще не так давно, знал, что оно значит. А, интернетовцы?

Помните У нас сегодня сейшн, мол… А то ребята такого молодые не знают, у них все пати и пати.

Впрочем, в каких-то кругах слово сейшн снова в ходу. Но уже с совершенно другим набором ассоциаций и совсем иным социальным портретом говорящего:

«В моей компании в преддверии Дня строителя сегодня корпоративный сейшн в Лосево – рафтинг и всякие шашлыки-дискотеки…»

«Основная цель „GT-Сейшна 2007“ – собрать в одном прекрасном и подходящем для автоспортивных соревнований месте всех людей региона, увлеченных столь популярными во всём мире GT-Гонками и автомобильным тюнингом. Организаторы мероприятия – „GT-Клуб Красноярск“, „Автомагазин“, kolenval.ru, „КрасноярскАвто“. Основное действие сейшена – соревновательные заезды, пройдут на взлетно-посадочной полосе аэродрома, заасфальтированной специально для автомобильных гонок на 402 метра(!)».

Да, это вам не клёвый сейшн на флэту…

Талмуд и мобильник

Не так давно в средствах массовой информации бурно обсуждался арест банды неофашистов в Израиле. По телевизору показывали, как арестованных ведут в наручниках, как они натягивают майки на головы, чтобы не быть узнанными. И вот в одном репортаже корреспондент очень старательно и увлеченно описывал обстановку судебного заседания: «На столе перед судьей толстые талмуды уголовного дела». По частям все нормально.

Ну в Израиле Талмуд. И уголовные дела в Израиле – тоже понятно. Да и толстое уголовное дело назвать талмудом – тоже нормально. А вот вместе – талмуды уголовного дела в Израиле – просто смех.

Да к тому же вызывает представление о каком-то аналоге шариатского суда. Фраза про талмуды напоминает торжествующий юбилейный возглас другого журналиста: «И в свои пятьдесят он выглядит на все сто!»

Конечно, в русском языке у слова талмуд, естественно, есть переносное значение, не связанное с иудаизмом.

Конечно, в отличие от слова хохма, про которое можно и не знать, что оно еврейской национальности и значит, собственно, «мудрость», со словом талмуд в нарицательном значении всем все понятно. Видимо, у журналиста оно и сорвалось с языка, поскольку он говорил об Израиле.

Между прочим, слово талмуд в переносном употреблении за последние годы несколько изменило значение. Сейчас это слово образно используется для обозначения толстенного тома, фолианта, кирпича. Скажем, «Желтые страницы». А вот словари в основном дают другое значение – «большой блокнот, ежедневник, в котором записаны необходимые сведения, адреса и т. п. Потрудись заглянуть в свой талмуд!» В таких контекстах сейчас как-то больше используется не нерусское слово талмуд, а тоже не вполне русские органайзер и agenda.

А есть еще слово талмудик – и тут уж ясно, что размер не то чтобы не имеет значения, но не самое главное.

Талмудик – тетрадка или блокнот с именами и явками. Талмудик – потому что человек без него ни шагу, ходит и все время туда заглядывает, сверяется. Вполне ясный образ, но я что-то давненько этого слова не слышала. Мне казалось, что оно выходит из употребления. Однако выяснилось, что это не совсем так. Заглянув в Интернет, я увидела, что слово талмудик очень даже популярно. Нет, блокнотики-то не на слуху. Зато в последние годы появился новый предмет – книжечка, которая прилагается к мобильному телефону, Bluetooth или подобным штукам. Она обычно маленькая, соизмеримая с самим девайсом, но толстенькая, особенно если, в видах избежания мировой однополярности, написана сразу на нескольких языках. И главное, предполагается, что человек поминутно проверяет по ней, все ли он правильно делает. А если не знает, как поступить, то должен книжечку полистать, и ответ обязательно найдется. Это как в Талмуде, говорят, можно найти ответ на вопрос о том, как еврею определять время наступления субботы в космосе.

Правда, современная разновидность удали состоит в том, чтобы ни в какие инструкции принципиально не заглядывать. Что ж, с этой точки зрения человека, который осваивает новый мобильник, сверяясь с книжечкой, можно назвать талмудистом и начетчиком.

История с географией

Как известно, во многих пословицах и поговорках фигурируют названия населенных пунктов. Ну, скажем, в огороде бузина, а в Киеве дядька, Москва слезам не верит, показать Москву (т. е. потянуть вверх за уши), уехать в Могилевскую губернию (смысл прозрачен), поехать в Ригу (даже в двух значениях, чаще всего в смысле «рожать»), смотрит глаз, видит Арзамас (о косоглазии), через Бердичев (т. е. кружным путем – тоже вполне понятно, связано с чертой оседлости). А вот какую историю рассказал мне недавно мой отец, предавшись по случаю дачной расслабленности детским воспоминаниям. Когда ребенок сидел за столом, слишком далеко отставив стул, у них дома и в кругу их знакомых такому ребенку обыкновенно говорили: «Ну вот, опять сам здесь, а стул в Кондарьяловке». И они всё недоумевали: где же эта загадочная Кондарьяловка?

Надо сказать, что у меня сразу появилась гипотеза, где этот населенный пункт и на каких картах его искать. Я, правда, не могу эту гипотезу доказать, но мне она кажется правдоподобной. По-моему, Кондарьяловка – это испорченное и русифицированное слово Кордильеры.

Я легко могу себе представить гимназического учителя – не типа Беликова или Передонова, а вроде кого-то из их более веселых коллег. Он следит за правильной осанкой учеников – а как же без нее – и делает им замечания. Но, так сказать, с выдумкой: Сам здесь, а стул в Кордильерах.

Кордильеры действительно далеко, на другой стороне карты полушарий, а слово и вправду забавное. Анды, допустим, здесь бы не смотрелись. Мне кажется, родилось это выражение именно в связи с правильной позой при письме, а не по отношению к хорошим манерам за обедом. Возможно даже, что не просто какой-то отдельный учитель так говорил, а это было устойчивое выражение, во всяком случае, где-то и в какой-то период. Ну, как наши учителя отзывались на сообщение о забытом дневнике стандартной фразой: «Да? А голову ты дома не забыл?»

И вот приходит ученик из гимназии домой – эдакий румяный первоклассник, воспитанник чеховской Душечки. Садится он чай пить с пирогами и важно рассказывает, как ему замечание сделали. И сам-то он слово Кордильеры неточно запомнил, а уж Душечка и подавно.

Но примерно все-таки запомнила, по-своему поняла и пошла рассказывать знакомым, как много в первом классе задают и какие смешные замечания делают.

По этому поводу не могу не вспомнить замечательный рассказ Е. Рейна: некто просит у граждан денег, мотивируя свою просьбу тем, что он, мол, бывший заключенный, сидел по делу громкому, государственному – делу Ахмедова и Зайченко. А когда у него требуют подробностей, сообщает заговорщическим шепотом: «Зайченко не виноват. Его Ахмедов затянул». Ахматовой – а Ахмедов и Зайченко суть не кто иные, как перевранные Ахматова и Зощенко, а их «подельник» просто наслушался разговоров вокруг известного постановления – история, по свидетельству Рейна, понравилась.

Так начинают

У Б. Пастернака есть стихотворение 1921 г.:

Так начинают. Года в два

От мамки рвутся в тьму мелодий,

Щебечут, свищут, – а слова

Являются о третьем годе.

Ну и далее по тексту. Заканчивается стихотворение строчкой: «Так начинают жить стихом». Ну, с поэтами, музыкантами, художниками еще более или менее понятно. А вот как с наукой? Как будущих ученых находит их призвание? В особенности, когда они не рождаются в академической среде, не окружены с детства научными разговорами.

Лет десять назад А. А. Зализняк рассказал мне одно свое детское воспоминание. Рассказ произвел на меня сильнейшее впечатление, и я все мечтала его записать, чтоб не пропал.

И вот недавно я наконец попросила Андрея Анатольевича рассказать мне то же самое еще раз и, с его разрешения, собираюсь рассказ воспроизвести. Тут надо заметить, что ценность этой истории придает личность героя. Дело в том, что Зализняк – не просто крупнейший лингвист, автор классических «Русского именного словоизменения» и «Грамматического словаря», исследователь берестяных грамот и «Слова о полку Игореве» и автор «Древненовгородского диалекта».

Для меня и многих коллег Зализняк – это живое воплощение лингвистики, так сказать, лингвистика собственной персоной. И если Пастернак жил стихом, то о Зализняке можно сказать, что он живет языком.

История эта произошла более 60-и лет назад, будущий прославленный лингвист был тогда 11-летним школьником.

Итак, 1946-й год, в Москве голодно. Внезапно объявляются дальние родственники отца нашего героя из Западной Белоруссии. Они приезжают в Москву по каким-то юридическим делам и живут, естественно, у родни, в единственной полуподвальной комнате. В благодарность за приют и помощь они предлагают прислать к ним на лето мальчика – подкормиться и подышать воздухом. Предложение с радостью принимается.

И вот одиннадцатилетний герой уже едет на поезде, один, страшно гордый своей самостоятельностью.

А ехать нужно почти до самого Бреста, немного не доезжая, выйти на небольшой станции и оттуда добраться до городка Пружаны. Сейчас трудно себе представить, что маленького мальчика отпустили в такое путешествие одного, но тогда время было другое и, видимо, выбора у взрослых не было. Ну, так или иначе, поезд подошел к нужной станции. Вот тут-то и произошла сцена, которая, по словам А. А., до сих пор стоит у него перед глазами.

Вот он сходит с поезда, поезд моментально уходит, и мальчик остается на платформе совершенно один. Вечереет, вокруг никого и ничего, только станционное здание, а прямо за ним – врезавшийся в землю немецкий самолет. Одно крыло торчит немного кверху, другое смято. А на здании название станции – латиницей – Orączyce.

1946-й год, у властей руки не дошли заменить надпись на русскую. Какое потрясение это было для московского мальчика – внезапно выпасть в совершенно другую реальность! И началась эта новая реальность с польской надписи.

Тут еще надо заметить, что до этого у юного Зализняка было одно столкновение с лингвистикой. В шестилетнем возрасте он был отчислен из группы детей, изучающих немецкий язык, за отсутствием способностей. Эту историю лингвисты передают из уст в уста – как анекдот.

Однако с надписи Orączyce началась новая эпоха в отношениях Зализняка с языками.

Конечно, дело не только и не столько в самой надписи, которая послужила лишь первотолчком. Добравшись до Пружан, он попал в удивительную обстановку: вокруг говорили по-русски, по-украински, по-белорусски и по-польски, притом еще и ходили в разные церкви, да и вообще одновременно существовали разные культурные традиции (должна была бы присутствовать и еврейская составляющая, но она, понятное дело, в 1946 году в тех краях слабо прослеживалась).

Самым престижным и «европейским» языком был польский. Да собственно, все польское традиционно имело в русской культуре ореол элитарности. Легко себе представить, какое это удовольствие было для восприимчивого мальчика, к тому же, как оказалось, необыкновенно способного к языкам, – когда вдруг он очень быстро стал осваивать этот так непривычно звучащий (со своими шипящими и носовыми), а все же славянский и потому нетрудный для русского человека язык. Да к тому же обнаружилось, что между разными языками легко можно устанавливать соответствия и таким образом догадываться о значении слов, а то и конструировать слова другого языка. В общем, мир наполнился увлекательными лингвистическими задачками.

Как ясно виден в мальчике, пытающемся разобрать почти стертую польскую надпись на доме, тот, кто полвека спустя точно так же вглядывается в черточки и царапины на цере!

Местная родня была семьей священника одной из церквей, при церкви и жили. Так что советский школьник еще и оказался в совершенно непривычной культурной среде и стал жадно впитывать эту новую для себя культуру. Все церковное страшно ему понравилось. Там же, в Пружанах, он и крестился, для чего нужно было самостоятельно прочесть «Верую». С этим новоиспеченный христианин, к собственной гордости и гордости родни, блестяще справился. Да тут еще и крестная мать – молодая красавица, к тому же взявшаяся учить крестника польскому… В общем, жизнь заиграла всеми красками.

С того лета все и началось. Иначе с чего бы мальчику вдруг пришла в голову фантазия самостоятельно изучать латынь. А потом – взять с собой в пионерский лагерь знаменитый «Англо-русский словарь» В. Мюллера. Будучи самоучкой, Зализняк не знал тогда, как пользоваться словарем. Ну и – читал, как книжку. «Процентов 80 запомнил», – скромно комментирует он этот эпизод. Ну потом прибавились итальянский, испанский. А в 14 лет в его жизни появилась библиотека иностранной литературы на Петровских линиях. Там детям давали на дом книги на иностранных языках. Главное впечатление того времени – «Жизнь Бенвенуто Челлини» по-итальянски. В общем, дальше уже все понятно.

Тут надо добавить, что страсть к языкам, скажем, в 50-е годы выглядела совершенно иначе, чем сейчас. Еще бы, ведь увидеть живого иностранца в те годы было событием редкостным, а поговорить с ним – рискованным приключением. Изучая, скажем, итальянский язык, человек практиковался, беседуя с таким же соотечественником-фанатиком, даже не думая о том, что когда-нибудь можно попасть в Италию. Да в глубине души и не до конца веря, что города с волшебными названиями Флоренция или Падуя реально существуют.

Лингвистика же была чистой игрой в бисер – о ее прикладных аспектах тогда еще не было слышно. Лингвистов было мало, и профессия эта казалась экзотической. Как говорит А. А., что-то вроде специалиста по жизни на Марсе.

А дальше рассказ, в лучших традициях жанра, начинает закольцовываться.

Сначала возвращается польская тема. Уже студентом Зализняк обнаружил свое знание польского языка перед барышнями из польской группы. И тут выяснилось страшное. Его польский, элитарный польский его детства оказался чудовищным, простецким, окраинным польским диалектом! Так что пришлось срочно переучиваться. В этом месте рассказа я изумилась: «Но ведь зато у них-то, у девиц из польской группы, язык был выученным, из книжки, а у Вас натуральным, из жизни!» А вот к этому – был ответ – никогда у него не было почтения: мол, из глубин, живое и неустойчивое, исконное-посконное-домотканое. Наоборот, был вкус ко всему жестко регламентированному, освященному культурной традицией и по возможности для жизни бесполезному.

А в финале снова возникает станция Orączyce. Так вышло, что после Перестройки А. А. Зализняк стал ездить в Европу по несколько раз в год, причем обычно на поезде через Брест. И вот, десятки раз проезжая этот отрезок пути, он каждый раз смотрел в окно, пытаясь углядеть знакомую станцию. Но она мистическим образом не показывалась, хотя станция Оранчицы существует и сейчас. Только надпись там, естественно, кириллицей.

И вот недавно, дожидаясь в Бресте смены колес, А. А. заснул и проснулся, когда поезд уже какое-то время шел. Ну и решил на этот раз не идти в коридор ловить станцию детства. И вдруг – поглядев случайно в окно, увидел, как мимо, как раз со стороны купе, проплывает эта самая станция, только буквы действительно русские и самолета нет.

Оказалось, детское воспоминание немного подвело: неправильно запомнилось, в каком направлении уезжал тогда поезд, оставляя мальчика стоять на пустой платформе перед разбитым самолетом и польской надписью. Картина так ясно стояла перед глазами, что за все годы не пришло в голову усомниться ни в одной детали.

О чём речь 2015

Вместо предисловия

Книга Ирины Левонтиной – о самом важном, что есть в мире, об эволюции. Можно сказать, что язык – самое молодое эволюционное приобретение нашего биологического вида. Но можно сказать иначе: без языка не было бы никакого человечества. Но как бы мы ни пытались разрешить эту загадку – человек изобрел язык или язык создал человека, – несомненно одно: эволюция языка происходит с такой фантастической скоростью, что изменения фиксируются на протяжении жизни одного поколения, и в этот процесс оказываются вовлечены миллионы людей… Все мы – умные, глупые, высокообразованные и безграмотные – оказываемся равноправными участниками этого процесса.

Удивительная книга Ирины Левонтиной, лингвиста и филолога, уникальна: не знаю другой книги, в которой строгое научное содержание столь элегантно сочеталось бы с простотой изложения, остроумием и полным бесстрашием. Она опрокидывает расхожие мнения, прочищает снобское отношение к языку, примиряет старших с младшими, учит мудрости и терпению.

«Академическое» знание не входит в привычное противоречие с практикой жизни, наука и жизнь в этой книге замечательно «договариваются» между собой, что случается не так уж часто.

А за что автору отдельная благодарность от читателя – она узаконила наше святое право «потрындеть». Или «потрендеть». Из ее книги следует, что наш язык еще не определил «правильной» формы для этого глагола и мы пока имеем право и на то, и на другое. Вот о том и речь!

От автора

Моим детям Варе и Грише

«О чем речь» – продолжение моей предыдущей книжки «Русский со словарем». Это тоже собранье пестрых рассказиков о жизни русского языка. Книга основана на колонках, которые я публиковала в последние лет пять-шесть в газете «Троицкий вариант – наука» и интернет-издании stengazeta.net.

Пожалуй, новая книжка немного другая. В ней меньше веселых баек про дурацкие названия магазинов и несколько больше экскурсов в лингвистику. Как будто мой читатель уже слегка поднаторел и познал толк в языкознании.

Перечитывая книжку сейчас, я с некоторой досадой вижу, как много места в ней уделено не самым приятным персонажам. Но что поделать – такова, значит, была в последние годы наша жизнь, что персонажи эти так сильно занимали наши уши и наши мысли.

Вот, собственно, и книжка о том, что язык неотделим от жизни. Настолько, что иной раз о нем и поговорить почти невозможно: пишешь про слова, а читатели яростно возражают про жизнь. Наша жизнь пропитана языком – и сама в нем растворена.

Мы самонадеянно считаем, что владеем языком. На самом деле это язык владеет нами. Впрочем, я все равно не сформулирую лучше Льва Лосева:

Грамматика есть бог ума.

Решает все за нас сама:

что проорем, а что прошепчем.

И времена пошли писать,

и будущее лезет вспять

и долго возится в прошедшем.

Глаголов русских толкотня

вконец заторкала меня,

и, рот внезапно открывая,

я знаю: не сдержать узду,

и сам не без сомненья жду,

куда-то вывезет кривая.

На перегное душ и книг

сам по себе живет язык,

и он переживет столетья.

В нем нашего – всего лишь вздох,

какой-то ах, какой-то ох,

два-три случайных междометья.

Что новенького

Навешивание ярлыков

Считается, что бурное развитие моды провоцирует легкая промышленность. Ну еще бы: вот закупила себе модница полный гардероб цвета анемона или фуксии, а потом бац – и в следующем сезоне нужны экологические цвета – оттенки зеленого, бежевого, мой любимый цвет половой тряпки. Фуксия же с анемоном, даром что цветочки, цвета-то у них неэкологические. И чем моднее вещь сегодня, тем старомоднее она завтра. Вот и приходится весь гардероб обновлять, а швейники, производители тканей, ниток, красок только руки потирают. Ну хорошо, допустим, что с модой на одежду так. Но кто провоцирует изменение моды на слова? Точно не составители словарей и вообще не лингвисты. В языке, как, собственно, и в моде, действует другой механизм – тот, который когда-то описали формалисты для искусства: прием – минус-прием, появляется новое и непривычное, вытесняет старое на периферию, потом это новое автоматизируется, становится массовым и неинтересным и само смещается на периферию, вытесняемое чем-то еще более новым.

Я не случайно заговорила об одежде. Я все думаю о словах бренд, брендовый. О том, что нового они принесли в русский язык, какой новый смысл. И еще: а что было на этом месте в русском языке раньше? Как мы об этом говорили? Ну, были, скажем, сочетания торговая марка, товарный знак – не будем слишком углубляться в терминологию. Мне кажутся чрезвычайно показательными слова фирменный и фирмá – с ударением на последнем слоге. Джинсы фирмá – то есть на них есть заветный лейбл Lee, Wrangler или Levi’s. И еще: что это объект совсем другого сорта, класса. Кстати, фирмá могло означать и просто положительную оценку. Вот характерный пример:

А вот и более поздний пример, уже без кавычек:

Что такое европейские, фирменные? Какой фирмы? Просто шикарные, явно произведенные не отечественным легпромом. Похоже вело себя слово импортный, которое могло использоваться как синоним слов элегантный, шикарный:

А еще у Жванецкого: «Сандалий импортных нет?» (М. Жванецкий. На складе, 1979). Хоть каких-нибудь, то есть только не «наших». А «импортные туфельки» – значит, красивые, у нас таких не делают.

Вспомним тогдашний патриотичный лозунг: «Советское – значит отличное» (а теперь, кажется, говорят: «Отечественное – значит качественное»). Но язык предательски сообщает нам, что граждане думали об этом на самом деле. Раз слово импортный выражало положительную оценку, то думали они примерно так: «Отличное – значит несоветское». Да собственно, мы же помним, как интерпретировал народ знак качества: как будто фигурка разводит руками, говоря: «Извините…»

Но вернемся к словам бренд и брендовый. Кажется, их смысл очень похож на тот, который в свое время выражался словом фирменный. Вот что пишут на сайте одного одежного интернет-магазина:

Казалось бы, все очень похоже на «самоощущение» советского человека, которому вдруг перепали фирменные джинсы. Но есть одна тонкость. Вот очень характерная запись из блога, где обыгрываются несколько популярных одежных брендов:

Чувства – как Burberry – или настоящие, или не надо…

Секс – как Henry Lloyd – много не бывает…

Клубы – как Lacoste – дорого и пафосно…

Алкоголь – как Ben Sherman – только в меру…

Скромность – как Fred Perry – украшает…

Я подсократила, там было больше. Боюсь, что значительная часть моих читателей не сможет оценить этот юмор. Что, впрочем, несущественно: важен сам ход мысли. За каждым брендом закреплен определенный имидж, а значит, брендовая шмотка на человеке – это послание. Различия тут, кстати, довольно тонкие, неочевидные и даже спорные – насколько я понимаю, все перечисленные бренды примерно одного плана: ни Prada, ни Chanel, ни, скажем, D&G здесь нет. А дьявол-то, как известно, носит Prada, а не Lacoste.

Здесь кроется важное различие. Да, и фирменный лейбл, и брендовая вещь приобщают человека к миру прекрасного (иначе зачем так сильно переплачивать за лейбл). Но слово фирменный не требует дальнейшей конкретизации. Фирменный и фирменный. Какой-нибудь настоящей фирмы. А вот брендовый – значит принадлежащий одному из раскрученных брендов. Одному из – и человек выбирает подходящие ему по установке и мироощущению бренды. Потому что какой-то бренд фанатский, какой-то пафосно-клубный, какой-то непафосно-солидный и т. д. Ключевые слова здесь – разнообразие и выбор. Выбирая свои бренды, человек себя определенным образом позиционируе т.

Очень интересно, что фирмá используется в единственном числе – обобщенно или собирательно. А с брендом не так. Бренд – это только один бренд, а бренды – это разные.

Так что пуристы могут сколько угодно высмеивать слова бренд и брендовый – они уже прижились, потому что нужны для описания нового устройства жизни.

Пафосня

Кто не знает, это слово произносится с ударением на последнем слоге. Ну, типа гламурьё и пафосня, как теперь говорят. Это я вот к чему. Давно хотела написать о слове пафосный, но все ждала, пока оно немного отстоится, утрясется, займет свою определенную нишу А то ведь, когда новое слово имплантируется в язык, оно поначалу иногда вызывает такое воспаление, что ничего и не разглядишь. Но сейчас уже вроде нормально.

Слово пафосный – из серии не так давно вошедших в моду прилагательных типа элитный (наряду со старым элитарный), комфортный (плюс к старому комфортабельный). Так и тут: было слово патетический, потом появилось и пафосный. И во всех случаях история похожая: сначала более простой словообразовательный вариант входит в язык с новым значением, разделяя со старым и более сложным вариантом сферы влияния, а потом новый вариант попросту вытесняет старый, захватывая все значения.

Я, правда, думала, что слова пафосный раньше не было вовсе. Оказалось, я ошибалась. Нечасто, но вариант пафосный использовался наряду с патетический. Вот забавный пример. Н. Крупская написала в свое время разгромную рецензию на детские стихи Чуковского:

Автор влагает в уста крокодила пафосную речь, пародию на Некрасова.

Узнайте, милые друзья,

Потрясена душа моя.

Я столько горя видел там,

Что даже ты, гиппопотам,

И то завыл бы, как щенок,

Когда б его увидеть мог…

За Чуковского вступился Горький:

И патетический, и пафосный восходят к понятию пафоса. Пафос – категория античной риторики; Аристотель (он выделял пафос, этос и логос как элементы риторики) связывал пафос с идеей, что трагедия героя вызывает эстетическое переживание и эмоциональный подъем у аудитории. Гегель связал пафос не только с трагедией, но и с торжественной и возвышенной эстетикой. Как термин пафос и до сих пор используется в теории литературы, эстетике и пр. Даже говорят и так: «пафос моего выступления…» – основная мысль, цель то есть.

В отличие от слов пафос и патетический, которые всегда могли, конечно, указывать на чрезмерную эмоциональность и экзальтацию, но могли и не выражать идеи преувеличенности и фальши, прилагательное пафосный (как и наречие пафосно) с самого начала тяготело именно к последнему типу контекстов:

Это старое значение слова пафосный чрезвычайно активно и сейчас.

То, что в таком слове закрепилась отрицательная оценка, вполне понятно: для русской культуры вообще характерно, что, при чрезвычайной любви к искренности, она настороженно относится к демонстративному вербальному выражению высоких чувств.

Но вот на рубеже тысячелетий у слова пафосный появилось новое значение. Стали говорить: пафосные бренды, пафосный автомобиль, пафосная вечеринка, пафосный клуб.

Пафосная тачка – не совсем то же, что престижная, не совсем то же, что статусная, не совсем то же, что крутая, не совсем то же, что понтовая. Не то же, что элитная. И уж конечно, не то же, что просто дорогая.

Хотя идея дороговизны есть, разумеется. Пафосное не может быть общедоступным. И идея «напоказ» есть, конечно, тоже. Но в отличие от понта, который обычно на пустом месте, пафос, по замыслу во всяком случае, основан на реальных достоинствах. Пафосный – значит содержащий некоторое послание, сообщение о статусе человека. Но не так, как статусный. Статусный фиксирует статус человека, но не кричит о нем. А в пафосном очень важен жест, некая претензия, именно заявка на особый статус.

На автомобильных форумах люди активно обсуждают, какие именно модели Mercedes или BMW можно считать пафосными. Кстати, вовсе не обязательно самые дорогие.

Слово пафосный часто употребляется вполне всерьез и с положительной оценкой:

Но для многих людей в слове пафосный есть идеи нуворишества, недостатка вкуса, нарочитости, претенциозности – что неудивительно, если вспомнить старое значение этого слова:

Эта отрицательная оценка в концентрированном виде представлена в пренебрежительном слове слове пафосня, которое соотносится с разными значениями слова пафосный и может характеризовать и людей (мажоров), и бренды, и тексты, и много разного другого:

Мне нравится новое значение слова пафосный. Нравится не только интеллигентным происхождением, но и тем, что в нем очень ясно отразилось время. Когда настала новая эпоха, социальная структура общества стала усложняться. Поэтому не могли не измениться и те фрагменты лексики, которые описывают общественное признание самого человека и окружающей его среды. Конечно, были и раньше такие слова, как престижный и авторитетный, но этого оказалось мало (да, кстати, вспомним, что произошло со словом авторитетный в перестройку). Такие слова несут непонятно чью оценку. Вот и появились в дополнение к ним новые (пафосный, статусный, имиджевый и др.). За словом пафосный стояла оценка со стороны вполне четко очерченного социального типа человека, с определенными ценностями и предпочтениями – первоначально, во всяком случае. Слово пафосный нравится мне и еще в одном отношении. Ведь никто не скажет, что это опять английская калька, как будто своих слов не хватает. Потому что в английском-то слово pathetic, придя из того же греческого источника, развило почти противоположные значения – «жалостный», «трогательный», «душераздирающий», «жалкий»…

Скромное обаяние нормы

На одном из сайтов знакомств объявление девушки из Нижнего Тагила: Умная, привлекательная, самодостаточная, сексуальная девушка желает познакомиться с умным, симпатичным, порядочным, самодостаточным молодым человеком для серьезных отношений.

Очень тонко: девушка привлекательная, а молодой человек должен быть симпатичным (т. е. красота не обязательна, пусть будет хоть минимальное обаяние); девушка сексуальная, а мужчина нужен порядочный (логично). А вот остальное совпадает: умной нужен умный (понятно, глуповатый будет раздражать), и оба самодостаточны (правда, если они такие самодостаточные, неясно, так ли они нужны друг другу).

И вообще – что, собственно, девушка имела в виду?

Может быть, самодостаточный – это современный эвфемизм для выражения без материальных проблем? Отчасти, наверно, так, но не только.

Девушка, вероятно, хотела сказать, что она не только материально вполне самостоятельна, но и психологически уравновешенна и способна реализоваться в работе, что у нее есть друзья, хобби. В общем, молодой человек нужен ей не в качестве жилетки, не в качестве соломинки для утопающего, она не планирует вцепиться в него бульдогом и повесить на него все свои проблемы. Но и сама не готова жертвовать собой, спасать от нищеты или алкогольной зависимости и вообще шастать по горящим избам.

Конечно, слово самодостаточный используется не только в брачных объявлениях. Говорят, например, самодостаточный ребенок – то есть такой, которого не надо непрерывно развлекать. Сидит себе подолгу, рисует, в игрушки играет. Вообще это слово сейчас очень модно. В интернете полно дискуссий о том, кто такой самодостаточный человек. Не то чтобы оно было совсем новым, но раньше оно употреблялось нечасто и было совершенно книжным. (Между прочим, вот я пишу, а Word мне слово самодостаточный подчеркивает: не знает он такого слова.) Притом относилось оно обычно не к конкретному человеку. Вот типичные примеры:

Сейчас же от былой книжности осталась разве что легкая претензия на глубокомыслие.

До последнего времени словари толковали слово самодостаточный как «то же, что самодовлеющий». Тут история слова самодостаточный пересекается с другой историей. Я говорю о непростой судьбе глагола довлеть.

Он значил «быть достаточным» (ср.: «Довлеет дневи злоба его», т. е. «достаточно для каждого дня своей заботы»; отсюда – злободневный). Собственно, довлеть – того же корня, что довольно. Однако в современном русском языке он закрепился в совсем ином значении – «подавлять, тяготеть», возникшем по созвучию со словами давление, подавлять. Ср.: «Памятник довлеет над площадью», «Над ним довлеет одна мысль»… Еще в середине прошлого века словари признали это значение (хотя оно до сих пор остается несколько вульгарным). Это вызвало протесты пуристов. Академик В. В. Виноградов ответил заметкой, в которой проследил смысловые колебания глагола довлеть аж с конца XVII века. Сохранился замечательный документ – письмо писателя Федора Гладкова на имя президента Академии наук СССР А. Н. Несмеянова, содержащее полемику с В. В. Виноградовым (оно опубликовано в комментариях к трудам Виноградова). Прекрасен его финал:

По мере того как забывалось старое значение глагола довлеть, утрачивало свою внутреннюю форму и книжное прилагательное самодовлеющий. Соответственно его синоним самодостаточный получал преимущество.

К концу прошлого века он стал предпочтительным, а попав в массовый обиход, обзавелся и новым смыслом. Никак нельзя ведь сказать: «самодовлеющий ребенок», «Самодовлеющая девушка познакомится с самодовлеющим мужчиной»…

Мода на слово самодостаточный вполне объяснима. В последнее время русский язык стал гораздо благосклоннее, чем раньше, смотреть на простое соответствие человека психической норме. Особенно ярко это заметно по возникновению новых значений у слов адекватный и вменяемый. Слово адекватный сейчас чрезвычайно активно используется применительно к человеку. При этом не указывается, чему этот человек адекватен. Просто – адекватный, то есть без тараканов в голове, без неожиданных и странных проявлений, без комплексов, сверхценных или фиксированных идей. И главное, подразумевается, что все это – хорошо. Вменяемый – тоже хорошее качество человека. В юридическом смысле вменяемость предполагает, что человек отдает себе отчет в совершаемых поступках, поэтому его можно за них судить. Однако в обиходе это слово вовсе не связано с преступлениями: вменяемый – значит достаточно разумный, способный понять, что ему говорят. Причем говорят уже не только о вменяемых людях, но и о вменямых текстах, вменяемых взглядах и даже о вменяемых ценах. На самом пике моды на это слово мне попалась небольшая статья М. Берга «Западник на западе» (Ежедневный журнал. 2010. 15.12), в которой чуть ли не все было вменяемым:

Но его позиция освящена культурой, она культурно вменяемая.

«Он человек очень адекватный и абсолютно вменяемый» – это сейчас едва ли не высшая возможная похвала. И за ней стоит какое-то совсем новое представление о жизни. Вспомним «Обыкновенное чудо» Шварца: «Вы сумасшедший?» – «Что вы, напротив! Я так нормален, что сам удивляюсь». Конечно, эту фразу говорит главный негодяй – Министр-администратор, и невозможно себе представить, чтобы ее произносил другой герой пьесы.

Подчеркиваю, тут дело не в том, чтобы обзываться сумасшедшим – это не фокус. Каждый без труда вспомнит обозначения разных видов психических расстройств, которые используются как бранные слова. И слова неадекват и невменько, хотя как раз вполне новые, но в концептуальном отношении неинтересные. Потому что ругать за интеллектуальную неполноценность – это сколько угодно, а вот хвалить за нормальность – это нечто для нашей культуры действительно новенькое.

Дела и делишки

Недавно по телевизору шел какой-то старый советский фильм, а в нем звучала исполняемая бодрыми женскими голосами песня. Эту-то песню я краем уха и услышала. Тут все дело в характерной манере пения – голос журчит, согласных вообще не слышно. И вот мне показалось, что я слышу строку припева: «Энергичные / И практичные» (это о друзьях). Я была изумлена: вот уж никак не ожидала услышать слово практичный в этом контексте. Оно скорее из рекламы бытовой техники Hansa: «Немецкая практичность во всем». В немецких магазинах женской одежды русское ухо поражает частота, с которой звучат два слова – praktisch и günstig. Конечно, русское практичный не вполне тождественно немецкому praktisch, а русское дешевый тем более отличается от немецкого günstig, но все же трудно представить себе русскую даму, которая, примеряя в магазине нарядное платье, одобрительно восклицает: «Дешево и практично!»

Для нас такое сочетание намертво связано с диалогом Миронова и Папанова из фильма «Бриллиантовая рука»: «Лелик, но ведь это неэстетично!» – «Зато дешево, надежно и практично». Я особенно люблю рекламный слоган шоколадок Ritter Sport: «Quadratisch. Praktisch. Gut». Ну, с quadratisch понятно: такие шоколадки действительно отличаются от большинства других своей квадратной формой. Gut – тоже понятно: это слово значит не только «хороший», но и «вкусный». Но praktisch? Для нас такой эпитет никак не соединяется с представлением о шоколадке. Реклама Ritter Sport идет и в России, и не случайно этот слоган обычно дается без перевода. Как сказано в той же «Бриллиантовой руке», «непереводимая игра слов». Пробовали одно время по-русски: «Квадратный, практичный, хороший». Но это, право слово… Еще был громоздкий вариант: «Отличный шоколад в практичной упаковке». Он, оказывается, назывался практичным в том смысле, что его открывать удобно.

Пока я все это соображала, на экране спели следующий куплет и снова затянули припев. Я вслушалась и разобрала: «Энергичные, / Симпатичные…» Но это же другое дело! У слова симпатичный тоже, конечно, непростая история в русском языке, и все же энергичные и симпатичные друзья – это нормально.

Однако вернемся к слову практичный. В практичности, конечно, нет ничего плохого, для жизни это качество очень даже полезно. Но русская культура так устроена, что все утилитарное, все связанное с расчетом и выгодой располагается в ее иерархии ценностей довольно низко. Практичность – это свойство Штольца, а он, как известно, всем хорош, да только любим и жалеем мы Обломова.

Впрочем, тут стоит задуматься вот о чем. Сейчас в русском языке целый пласт лексики меняет свой концептуальный и оценочный потенциал: слова карьерист и амбициозный перестали быть однозначно отрицательными, слова успешный и эффективный теперь могут характеризовать людей. По логике вещей, польза, выгода, практичность – следующие в очереди на реабилитацию. Правда, практичность пока не пробилась в число признаваемых русским языком ценностей. Есть в этом слове какая-то мелкотравчатость, а от своей любви к широте и размаху русский язык не готов отказаться. Пока, во всяком случае.

И все же. Все же то, что должно происходить, происходит. Только полем битвы оказалось не слово практичный (греч. praktike, от praktikós – «деятельный»), а слово с родственным греческим корнем – прагматичный (от греч. pragma, pragmatos – «дело, действие»).

До недавнего времени слова прагматичный, прагматик за пределами специальных (лингвистических, семиотических, философских, исторических) контекстов употреблялось нечасто. Однако за последнее десятилетие они стали необыкновенно популярными, при этом прямо на наших глазах меняя свой смысл и оценку. Поначалу слово прагматик выражало осуждение:

То есть прагматик здесь – беспринципный человек, циник, расчетливый, мелочный, бездушный. Это слово вписалось в ряд таких слов, как приспособленец, конформист, соглашатель. Между прочим, в других языках совершенно необязательно имеется в виду, что бескомпромиссность – хорошая черта характера.

При этом прагматизм воспринимается как черта западная и современная: прагматичные американцы, по-западному прагматичный, европейцы – прагматики, в наше прагматичное время, прагматичная молодежь.

Но чем дальше, тем чаще мы слышим слово прагматик в сугубо положительном смысле: «Амбициозный и прагматичный. Таков типичный портрет молодого специалиста из Приморья»; «Как построить команду нового бизнеса: прагматичный подход». А сколько автомобильных, мебельных, страховых и прочих фирм называется «Прагматик» или «Прагматика»!

Зюганов мечтает о правительстве «национального спасения, состоящем из прагматиков и профессионалов»; «Единая Россия» хвастается «позитивным и прагматичным подходом».

Так что сейчас сразу и не поймешь: если кого-то назвали прагматичным политиком, то это его эвфемистически обругали «продажным политиканом» – или похвалили: мол, не долдон и не горлопан, а разумный и стремящийся принести реальную пользу слуга народа.

Контент-анализ

Очень часто, когда людей раздражает новое слово, они концептуализуют это таким образом, что вот, мол, совершенно лишнее и ненужное заимствование, то же самое можно сказать по-человечески – по-русски то есть. На самом же деле в большинстве случаев оказывается, что раздражает как раз тот новый смысл, ради которого слово и было заведено в языке. Вот, к примеру, модное слово контент. У меня есть коллега, которого от этого слова прямо трясет. Он возмущается: «Они же про нашу работу даже не говорят „словарь“, – это он про одно технически „продвинутое“ издательство. – Они же говорят „контееент“. Для них это просто контент! Слово-то какое дурацкое…»

Русское слово контент – это не то же, что английское content – содержание. У русского слова, как часто случается с заимствованиями, значение гораздо более узкое. Контент – это информационно значимое наполнение информационного ресурса. Текст, картинки, музыка, да что угодно. В первую очередь, конечно, применительно к интернету, но не только. Ну вот, скажем, те же словари. Лексикограф составил словарь: указал грамматические формы слов, разбил слова на значения, привел примеры, переводы. То есть это он думает, что составил словарь. Но для издательства тут-то все только и начинается. Дальше это сырье – контент – поступает в руки мастеров: его можно «залить» в ту или другую форму, сделать из него бумажную и/или электронную версию, и так переформатировать, и эдак, с поворотом и с прискоком, можно слить с другим, а можно отобрать (автоматически, разумеется), скажем, только новые слова – или только разговорные. Можно совсем дешево из того же материала сделать словарь глагольного управления. Картинки еще неплохо бы подобрать – ну, к предметной лексике (можно тогда будет назвать визуальным словарем). А то перевернуть… В общем, вариантов много.

Вот несколько примеров употребления слова контент:

Совершенно, между прочим, понятно, почему в русском языке прижилось слово контент: старое доброе содержание обладает несколько другим набором ассоциаций. Ведь как нас учили в школе: у произведения есть содержание – то есть сюжет, герои, идеи, и есть форма, художественные особенности. И форма должна находиться в гармонии с содержанием. «Единство формы и содержания». «Содержательность формы». Старая шутка (ее Ардов цитирует): «Вы формалистка?» – «Нет, я содержанка!» Я, кстати, нашла в какой-то коммунистической газете забавную статейку (http://tr.rkrp-rpk.ru/get.php?3198). Автор, наверно, учился на каком-нибудь филфаке, об этом говорит заголовок: «О содержательности формы». Речь там об истории с переименованием милиции в полицию (статья тогда и написана):

И вот автор заключает:

В этом рассуждении очень ясно видно именно то представление, к которому мы привыкли: главное – содержание, а основная задача формы – соответствовать содержанию.

Тут дело, кстати, не в том или ином слове. Само по себе слово контент уже появлялось в русском языке, в первую очередь в сочетании контент-анализ. Такой анализ существует в разных науках. В социологии, психологии и т. п. это более или менее строгий метод качественно-количественного анализа содержания документов в целях выявления или измерения социальных фактов и тенденций. При этом в соответствии с целями исследования выделяются определенные параметры (скажем, психологические характеристики персонажей, фигурирующих в сообщениях массовой коммуникации). Количественный анализ текстовых массивов производится с целью последующей содержательной интерпретации выявленных числовых закономерностей. Как нетрудно заметить, контент-анализ подразумевает контент как самое обычное содержание, в старом понимании.

Но сейчас появилось совершенно другое представление об информационном объекте. Первична некая оболочка, в которую можно «залить» совершенно разное. Вот это-то аморфное, которое «заливают», и есть контент – то есть как бы то же содержание, но пониженное в статусе. А форма – первичная и диктующая все остальное, называется сейчас еще другим модным словом – формат. Новое значение слова контент отразило важную идею: развитие информационных технологий привело к отрыву формы от содержания. Причем парадоксальным образом это черта именно русского слова контент.

Скажем, английское слово shopping совершенно не имеет того консьюмеристского накала, как русское шопинг. Поэтому, как это ни смешно, русское слово шопинг трудно перевести на английский. Точно так же и тот технологический азарт, который звучит в русском слове контент, теряется при переводе на английский. Собственно, такая же петрушка со словами гаджет и девайс – об этом я уже когда-то писала. Такое вообще часто бывает с заимствованиями. Но тут у русского языка, пожалуй, есть одна особенность. Наше хроническое технологическое отставание и догонялки, а с другой стороны – наша склонность к культурной и языковой рефлексии приводит к тому, что именно для русского языка особенно характерно возникновение дурацких на первый взгляд словечек, в которых так точно схвачена суть цивилизационных сломов.

Дематериализация

Когда я была на передаче «Школа злословия» у Татьяны Толстой и Авдотьи Смирновой (прекрасный, кстати, был проект, страшно жаль, что его закрыли), зашла речь, в частности, как раз о модном слове проект. Действительно – в последнее время кругом одни проекты. «Независимый театральный проект». «Национальный проект „Здоровье“». «Блог проекта авто-информ.рф на blogspot». «Хакасская делегация приняла участие в IX Красноярском экономическом форуме, где презентовала пилотный проект „Развитие Абакано-Черногорской агломерации“». Да, вот еще замечательная новая конструкция: Прохоров – «проект Кремля» или «кремлевский проект».

В соответствии с проектом (Sic!) новых образовательных стандартов «самостоятельный проект», кажется, включался в короткий список обязательных предметов – наряду с ОБЖ (основами безопасности жизнедеятельности), но в отличие от русского языка – правда, не знаю, чем дело закончилось. Подросло уже целое поколение младших школьников, которые уверены, что слово проект означает «доклад с презентацией». И вот Авдотья Смирнова сказала, что для нее и ее коллег-киношников слово проект вместо сценарий или фильм – это отражение зыбкости и неопределенности нынешнего существования. Мол, начинаешь какую-то работу, и непонятно, будет ли, состоится ли, и страшно назвать ее правильно – сценарий там или картина. Вдруг сорвется. А проект – что ж, это еще почти что ничего, можно не бояться сглазить.

У меня тоже есть кое-какие соображения по поводу этого слова. Как мне кажется, за последние лет двадцать с ним произошли два важных изменения. Во-первых, оно в значительной степени утратило свою проспективность – устремленность в будущее. Изначально ведь проект – это некий замысел, перспективный план. То, что еще только предстоит осуществить. Теперь же говорят: «Я работаю на нескольких проектах»; «Проект начался месяц назад» и даже «Проект завершен» или «закрыт». Думаю, распространению такого употребления способствовала грантовая система финансирования в науке, искусстве, социальной деятельности. Человек подает заявку на конкурс для финансирования научной разработки, радиопередачи, художественной акции, какой-то общественно-полезной идеи. В заявке он излагает свой проект. Проект имеет название, номер. Дальше происходит конкурс проектов. Но вот человек получает деньги и осуществляет задуманное. Продолжая называть это проектом.

И еще одна очень важная вещь. Выше я упомянула близкие по значению слова замысел и план. Между тем они немного разные по значению. Замысел всегда предполагает некую творческую идею, общую концепцию чего-либо, но обычно не слишком детально разработанную. Особенность плана в том, что в нем акцент делается на временном развертывании. Сначала это, потом то. Это могут быть даже не связанные между собою действия. И вот на таком фоне особенность проекта – того проекта, который был раньше, – в том, что здесь на первом плане конструкция, структура. Может быть проект моста, но не проект романа. У романа замысел. Может быть проект реформы и план реформы. Но проект реформы выражает ее суть, а план – разбиение на этапы. Проект – такое в широком смысле инженерное слово. Было. Вот тут как раз мы подходим ко второму изменению. О проектах стали говорить применительно к кино, к литературе, к театру – да к чему угодно. Стали говорить: «Это не вписывается в мой жизненный проект». Видимо, как-то не хватало в нашей жизни и в нашем языке такой бодрой конструктивности, оптимистической деловитости. Проект – слово для успешного человека, нацеленного на социальное признание.

В новом употреблении слова проект, как мне кажется, очень важна его субстанциальная неопределенность. «У меня новый проект» – это, собственно, что? А кто его знает. Важно, что человек что-то задумал, и вот теперь оно осуществляется. Есть еще одно модное слово, очень похожее в этом отношении на проект. Оно не так бросается в глаза, но в каком-то смысле не менее характерно. Я говорю о слове площадка. «Они предоставляют нам площадку». Это что предоставляют? Может, книжный магазин разрешил поставить столик, где автор будет подписывать книжки, которые читатели предварительно покупают (автографсессия). Может, институт предоставил свой конференц-зал общественной организации для сходки. Возможно, это поляна в лесу, удобная для спортивно-оздоровительного или тимбилдингового мероприятия. Может, партия подыскивает подходящую площадь для митинга. А то, может, речь вообще идет о сайте, который готов что-то такое у себя повесить. То есть площадка – это место, на котором можно что-то расположить – не важно, реальное или виртуальное. Чистая функция. Место для…

Со словом площадка недавно произошла весьма характерная история. Коллега из Екатеринбурга профессор УрФУ Елена Березович пишет:

Преподавателям объяснили: «Это не наше мероприятие, а Росмолодежи и Роспатриотцентра… УрФУ – просто площадка».

А надо сказать, что слово площадка вызвало сильное раздражение:

И еще Лена написала об этом новом употреблении слова площадка: «…По другой линии ассоциация ведет к площадной девке:)))…»

Пожалуй, можно упомянуть и еще одно слово на ту же тему. Это слово позиция, которое теперь употребляется очень широко. Например, «заказать пять позиций» – то есть пять наименований товара по списку. Или есть еще позиция в смысле «вакансия, должность».

В общем, для проекта нашли площадку и набрали людей, но две позиции пока свободны… Где, что будут делать? Кто эти люди, наконец? Неизвестно. Мне кажется, здесь очень ясно виден, я бы сказала, менеджерский взгляд на жизнь: не важно что, для кого, зачем – важно все правильно организовать. Эффективно. Разумеется, само наличие слов с весьма абстрактными значениями для русского языка совершенно не новость. Но то, что так стремительно входят в моду такие слова, связанные с организацией деятельности, – это, как теперь говорят, тренд. Человек стал более мобилен, менее привязан к материальным подробностям своей работы. И может не только на работу, но и на саму жизнь посмотреть как на амбициозный проект.

До востребования

В свое время тогдашнему министру образования и науки РФ А. Фурсенко в ходе одного из интервью задали вопрос: «Какие критерии Министерство образования и науки полагает основными для оценки результатов образования?» Министр ответил: «Если в целом, то самое главное – насколько востребован человек и насколько он считает себя успешным после завершения того или иного уровня образования». Замечательно, что в ответе фигурируют сразу два ключевых для современного русского языка слова: успешный и востребованный. Ну, про слово успешный я уже много раз писала: само сочетание успешный человек появилось в русском языке недавно как калька с английского successful man. В нем проявилось фундаментальное изменение в отношении к человеку, к категориям успеха и достижения в русской культуре. Востребованный (англ. in demand) – слово тоже необыкновенно популярное в современном языке. Мы все время слышим и читаем: «Имидж профессионала: как быть востребованным в своей профессии»; «Если нормальный востребованный человек работает, то лузер ищет подходы к работе»; «Уже сейчас чрезвычайно востребованы люди, разбирающиеся одновременно в последних технологиях, в разработке новых финансовых инструментов и операционных схем, а также в математике и в проектировании»; «Могущественный Назарбаев, без сомнения, востребованный человек, особенно с тех пор, как Запад занялся поиском альтернатив дорогим российским нефти и газу»; «Можно не огорчаться, что годы труда прошли впустую, а порадоваться тому, что в музыкальных учебных заведениях вырастают востребованные люди, способные вырваться на первые места в борьбе за успех и благополучие». Из примеров видно, что слово востребованный связано с социальной успешностью человека, прежде всего с возможностью реализоваться в профессиональной деятельности.

Разумеется, само по себе слово востребованный существовало давно (востребованные – или невостребованные – бандероли, трупы, кредиты и т. п.). А прилагательное невостребованный и раньше могло метафорически упо требляться по отношению к человеку, его свойствам и способностям:

Именно благодаря существованию таких контекстов слово востребованный так быстро и легко приспособилось передавать новый смысл, когда он понадобился языку – или, скажем иначе, когда он оказался востребованным. А смысл этот связан с «западным» представлением о том, что ценность человека определяется его рейтингом на рынке. Он может предложить то-то и то-то, а многие ли готовы это купить и почем, да многие ли еще предлагают на рынке то же самое?

Готового слова на эту тему в русском языке, естественно, не было. Ну, было слово популярный – но оно про другое. Тут не соотношение спроса и предложения, а массовая любовь. Еще было слово нужный, но у него слишком широкий смысл. «Ты мне нужен» – это высказывание совсем не про свойства другого человека, а про мои личные пристрастия. Как у Цветаевой:

Наконец-то встретила

Надобного – мне:

У кого-то смертная

Надоба – во мне.

А еще было, да и сейчас есть сочетание нужные люди – то есть полезные, такие, из знакомства с которыми можно извлечь пользу. Было еще слегка презрительное слово нужники. Презрительным оно было потому, что считалось зазорным водить дружбу с человеком не ради его душевных качеств или близости взглядов, а из-за того, что он вхож в мясной отдел гастронома или умеет доставать дефицитные книги.

Еще интересно, как востребованность соотносится с занятостью:

Да, конечно, для актера занятость и востребованность – очень близкие вещи. Артист должен играть, играть что-то интересное, и побольше, и это не вопрос денег. Но в большинстве случаев, если кто-то корячится на пяти работах, мы понимаем, что это, скорее всего, не от большой востребованности, а от большой малооплачиваемости. Востребованность – не перегруженность. О советской продавщице с ее знаменитым «Вас много, а я одна!» только в шутку можно сказать, что она востребована.

Итак, человек востребован – это значит, что спрос на него, на его умения или продукцию превышает предложение, так что он может выбирать, какие варианты ему более интересны или выгодны. Он может торговаться и ставить условия. Не факт, что он наберет работы больше, чем способен сделать. Не факт, что он пойдет туда, где больше заплатят. Не исключено, что у него другие приоритеты. Главное, что у него есть выбор.

Кстати о потребностях – а вы заметили, как скукожилось слово дефицит? Нет, конечно, говорят: бюджетный дефицит, дефицит внимания, даже дефицит любви. Но слово дефицит совершенно утратило свой экзистенциальный накал. И вот что интересно. Сейчас ведь тоже бывает, что долго не удается купить какую-то вещь. Но мы больше не говорим об этом в терминах дефицита. Потому что мы думаем об этом по-другому: не «все хотят, но на всех не хватит», а наоборот: «я хочу чего-то такого, что, наверно, мало кто хочет, – поэтому это трудно найти». Помню давний рассказ о какой-то западной знакомой, которая говорила: «Вот интересно, а у нас популярны совсем другие русские писатели, чем в СССР. У нас любят Ахматову, Пастернака, а у вас их в книжных магазинах вообще нет, а продаются какие-то совсем другие». Господи, как мы хохотали над этой историей! Бывает сейчас, конечно, и так, что появляется очень удачная модель чего-то, и ее сразу все хотят, а сделать столько сразу невозможно. Потом-то выпустят сколько нужно, или рынок предложит что-то аналогичное или лучше, или появятся более дешевые подделки, или просто мода на эту вещь пройдет. Но сначала возникает этот самый дефицит. Забавно, что часто, говоря об этом, люди вспоминают советское прошлое и Райкина: «Как говорил Райкин, „дифсит“».

Какчество

Раз уж про Райкина вспомнили… Летом 2011 года тогдашний премьер-министр Путин встретился с представителями молодежных организаций Северо-Кавказского федерального округа. На этой встрече он, в частности, сказал:

Меня заинтересовало определение качественный. Слова качество, качественный за послед нее время значительно расширили сферу употребления. Вообще качество – это так называемое параметрическое слово, такое, как, скажем, высота, глубина, вес, температура, скорость. Интересно, что у таких слов часто возникает значение большого, простите за тавтологию, значения соответствующего параметра. Например, во фразе «Какая у него температура?» температура – параметр, а во фразе «Он заболел, у него температура» – значение параметра. В этом случае температура – то же, что высокая температура. Точно то же самое и с качеством: оценка качества – параметр, а ценю качество – значение параметра. Я не говорю здесь, разумеется, о слове качество в значении «свойство» (душевные качества), в котором оно, кстати, имеет форму и единственного, и множественного числа.

Прилагательные могут быть образованы от обоих значений параметрических существительных. Скажем, слово возрастной. Одно дело возрастной ценз, другое – новое возрастная роженица (немолодая то есть). Так и слово качественный: качественные показатели – это показатели качества (уж хорошее оно там или не особенно – неизвестно), а качественный товар – хороший, правильный, не вредный, надежный. Конечно, слово качественный можно употребить и расширительно – например, в видах избежания банальностей и штампов, сказать, что у девушки качественная улыбка. Это будет такая игра. Впрочем, стоматолог может сказать это и в прямом смысле.

Кстати о товаре. Качество – это характеристика не любого объекта, а прежде всего продукции, товара. Если цветы растут в поле, да даже и выращены в цветнике, мы не скажем, что они хорошего качества. А вот если поставляются в цветочный магазин – тогда да. О хорошем или плохом качестве котлет в норме говорят не тогда, когда они приготовлены дома. То же и со словом качественный. Качественные носки – это скорее об изделиях чулочной фабрики, а не о носочках, связанных бабушкой любимому внучку на день рождения. Поэтому многих людей так травмирует популярное сейчас выражение качество жизни. Им видится за этим представление о жизни как об огромном супермаркете, где у всего есть своя цена, где нет ничего штучного, а все изготовлено по ГОСТу или там по ТУ.

Так вот, вернемся к Путину. «Качественный человеческий потенциал» – это такой технологический взгляд на людей. Не случайно в Сети появился комментарий: «А уж про качество человеческого матерьяла уж совсем по нацистски звучит!»(http://nr2.com.ua/society/342218.html/discussion/). Забавно, что пишущий ошибся при цитировании: вместо потенциал запомнил материал. Скорее всего, именно благодаря определению качественный возникли промышленные ассоциации.

Но интересно здесь другое. Было бы ошибкой думать, что слово качественный по отношению к людям могут употреблять только начальники. Так же может выразиться и интеллигент, однако вкладывая в это определение совершенно другой смысл. Вот, например, что написал поэт и эссеист Лев Рубинштейн о Дине Годер, театральном критике и чудесном человеке, в деньрожденном поздравлении:

Совершенно понятно, чем хорошо такое определение, как качественный. Тут, по-моему, две причины.

Во-первых, наша вечная боязнь пафоса. Боязнь эта, кажется, даже усилилась по сравнению с советским временем. Еще бы, теперь кроме официозного пафоса есть еще и куча других пафосов, и от всех хочется как-то дистанцироваться.

И слово качественный годится именно в силу своей технологичности.

А во-вторых, в нашу постмодернистскую, релятивистскую и пр. эпоху очень уж небезопасны слова, характеризующие моральный облик человека. Слишком они легко присваиваются кем попало, наполняются каким-то не тем смыслом. Мы знаем, как легко передергивать в этой игре. Мы понимаем, как все в жизни сложно и неоднозначно. Но от этого мы не перестали видеть и ценить в людях простые вещи: человеческую надежность, способность к дружбе и органическую неспособность к предательству. Поэтому удобно воспользоваться словом, максимально далеким от сферы моральных оценок, материалистическим и деловито-объективным. Можно долго спорить о том, кто такой хороший человек. Еще бы, тут придется вспомнить всю мировую литературу вместе с театром и кинематографом (ну, там «Плохой хороший человек» и пр.). А кто такой качественный человек, в общем-то, понятно.

Да, возвращаясь к заголовку. Слово какчество все помнят по монологам Аркадия Райкина, где слесарь обирает новоселов, устраняя собственные недоделки. Марк Азов, один из райкинских авторов, написал, что это слово «почерпнуто из лексикона евреев-портных: „Это, по-вашему, качество? Это какчество!“ Но именно тут Аркадий Исаакович учуял что-то родное и как сел на это словечко, так и не захотел слезать: придумал и „рекбус“, и „кроксворд“, а главное, вытянул всю „большую промблему“: „Государство мне платит за коликчеств о, а за мое какчество будешь платить ты, жилец“» (http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer6/Azov1.php). Забавно, кстати, что в слове какчество обнажена внутренняя форма слова качество – от как, какой, чего не скажешь о чисто балагурных словечках рекбус, кроксворд, промблема. Да они и не так запомнились, как какчество. То есть количество – это сколько (колико), а качество – это как (ср. аналогично: лат. quālitās – oт quālis). Чудесный и прозрачный, но редкий способ словообразования. Вот разве у философов еще есть слово из этой серии – чтойность.

Здоровое равнодушие

Когда-то уже довольно давно я увидела по телевизору интервью с журналистом и деятелем Рунета (весьма охранительного толка) Антоном Коробковым-Землянским. В частности, его спросили о гей-парадах, и он ответил, что к этому надо относиться со здоровым равнодушием. Если, мол, что-то меня напрямую не касается, то на это лучше не обращать внимания. И пояснил: если соседи бьют ребенка, то это меня, да, касается. Но если соседи бьют посуду, то пусть бьют, это их дело. Мысль вполне понятная. Весь вопрос в том, что человека, по его представлениям, касается, а что нет.

Но я задумалась над этим сочетанием – здоровое равнодушие. По какой причине Коробков не захотел воспользоваться дежурным словом толерантность, а выбрал нестандартное, даже парадоксальное сочетание? Парадоксальное оно вот почему. Дело в том, что русское слово равнодушие окрашено в особые тона. Конечно, можно сказать, например, твое равнодушие к пиву – и тогда мы почти ничего не узнаем о человеке, о котором говорим. Может, вообще он пламенный, а вот к пиву равнодушен, то есть безразличен. Другое дело – равнодушный человек. Это холодный, плохой человек. А неравнодушный человек – отзывчивый и хороший. И равнодушие просто так, без контекста, – это скорее что-то плохое. У Достоевского в «Бесах» есть сочетание болезнь равнодушия. И вот поди ж ты. Нам говорят о здоровом равнодушии, и мы прекрасно понимаем, о чем речь. И даже примерно понимаем, почему человек избегает слова толерантность.

Вообще русское слово толерантность имеет интересную историю. Оно употреблялось еще в середине XIX века – у Лескова, Достоевского и т. д. Вот пример, где оно использовано вполне современно:

На английский это слово здесь вполне можно было бы перевести как tolerance. Аналогично и с другими европейскими языками. Потом слово толерантность как-то подзабылось за ненадобностью, вернее, осталось только в качестве биологического термина. А в последнее время, в ходе интенсивного освоения «западных» ценностей, вошло в моду. Однако многие люди сразу его невзлюбили.

Вот представим себе: узнают люди новое слово. Что же оно значит? Им говорят: ну, это по-русски терпимость. Да и словари пишут: толерантность, мол, – это терпимость к чужому образу жизни, поведению, чужим обычаям, чувствам, верованиям, мнениям, идеям (Брокгауз и Ефрон, правда, толкуют толерантность более узко, как веротерпимость). Ну хорошо, вот есть два слова – терпимость и толерантность. Но язык не терпит дуплетов. И они сразу начинают как-то притираться, распределять сферы влияния, диссимилироваться. А как они распределяются – это вообще-то довольно предсказуемо. Когда одно и то же в русском языке обозначается и русским словом, даже если это и калька с иностранного, и заимствованием, то можно предположить, что первое будет дрейфовать в направлении чего-то исконного, а также внутреннего, связанного с чувствами, искреннего и относящегося скорее к отдельному человеку, а второе будет осмысленно как что-то несколько чуждое, связанное с поведением, возможно, фальшивое, а также скорее социальное. Например, верность и преданность – это в душе конкретного человека, а лояльность – в поведении, возможно и лицемерном, и это нечто более общественное. Когда слово лояльность только появилось в русском языке, этого в нем не было.

Так примерно и вышло с терпимостью и толерантностью. Сейчас очень часто противопоставляют плохую толерантность хорошей терпимости. Вот типичный заголовок статьи: «Толерантность: терпимость или вседозволенность?» Многие люди говорят: ненавижу толерантность, потому что толерантность значит «Моя хата с краю, ничего не знаю». Другие говорят: не надо учить детей толерантности, толерантность – это пораженчество. Толерантность часто связывают с равнодушием, опять-таки по контрасту с терпимостью. В терпимости очень ясно ощущается глагол терпеть, в частности, возникает ассоциация с другим его значением: терпеть боль. Мол, мы, страдая, терпеливо выносим недостатки других людей, как терпят боль, холод, голод. Соответственно в случае толерантности мы не то что терпим, а просто ничего не чувствуем. Особенно же характерна подобная риторика для православных текстов:

Между тем, например, у философа Владимира Соловьева было другое понимание терпимости:

Это очень близко к тому, как понимают толерантность те люди, которые являются ее адептами: даже не соглашаясь с позицией другого, пытаться его понять, и даже не понимая, признавать право другого человека жить по-своему. До тех пор, разумеется, пока это не затрагивает права других людей. Часто заимствуется слово, которое как будто имеет аналог в языке. Но у аналога совсем другие ассоциации, другая культурная «бахрома». И вот берется новое слово, берется вместе с целым пластом представлений и ассоциаций. Но тогда слов оказывается два, и тут уж они начинают конкурировать по внутренним законам языка. Пока непонятно, чем дело кончится с толерантностью и терпимостью. Поживем – увидим.

Бэд карма и мастдай

У меня в прошлой книжке есть рассказ о том, как один деятель искусства, повествуя о своей тяжелой жизни, с подобающим смирением произнес: «Ну что ж, такая моя харизма». Я предположила, что он спутал слова харизма и планида («судьба, участь»). И вот одна моя знакомая написала: «Я, конечно, не знаю, что это был за „деятель“ и какого именно „искусства“, но рискну предположить, что имел он в виду не старомодно-литературную „планиду“, а новомодную „карму“, которая вошла в речевой обиход относительно недавно – вместе с „харизмой“». Что ж, могло быть и такое. Хотя по типажу мне показалось, что скорее у него могло быть в пассиве старое слово планида, которое послужило субстратом для нового – харизма. А слово карма как-то с ним не вязалось. Но поди пойми, что там у человека в голове.

Однако я задумалась о самом слове карма. Оно пришло к нам извилистыми путями. Если посмотреть Национальный корпус русского языка (http://www.ruscorpora.ru), легко заметить, что в текстах до 1970 года это слово встречается, но нечасто. Есть оно у Лескова, Толстого, Лосского, С. Булгакова, В. Соловьева, Рериха и т. д. – и всё в нормальном буддийском контексте. Ну, у Андрея Белого, конечно, не без метафор и фантазий. Вообще карма – это одно из центральных понятий в индийских религиях и философии, некий вселенский причинно-следственный закон, по которому праведные или греховные действия человека определяют его судьбу, причем не только в текущем, но и в последующих существованиях.

А на исходе тысячелетия на нас хлынул мутный поток оккультно-эзотерического варева, в котором булькала и карма:

И вот уже Гребенщиков, который в свое время изрядно способствовал и увлечению эзотерикой, и популяризации самого слова карма (вспомним «Балладу о Кроки, Ништяке и Карме», которую он пел вместе с Майком Науменко), раздраженно отвечает на вопрос журналиста: «Может, нищенская пенсия – это карма, против которой, как вы сами как-то спели, не попрешь?» – «Я думаю, непонятное чужеземное слово карма здесь ни при чем. Существует социальная справедливость, которую можно обеспечить тем или иным образом».

А в последнее время слово карма употребляется и совершенно иначе. Говорят слегка иронически: карма такая, то есть попросту непруха. Например, обсуждается на каком-то сайте некий магазин бытовой техники, и кто-то пишет: вот его ругают, а у меня вся техника оттуда, да и у родителей, так что это если у кого-то бэд карма… (в смысле, кому как повезет).

А еще – еще бывает такая постановка вопроса: «Что такое Карма и как ей пользоваться на форуме?» Это уже, конечно, не про то, что, как пел Высоцкий, «если был как дерево, родишься баобабом», да и не про везение. Это некий цифровой показатель авторитета:

Тоже, между прочим, своего рода причинно-следственный закон. Кстати, в этом контексте бэд карма – плохой, значит, пост.

А вот еще одна история в тему. Недавно я наткнулась в Сети на забавную запись: «Смотрю фильм и не понимаю. Исус Христос суперзвезда, рок опера вот все понятно но причем тут виндоуз???»

Здесь я прерву цитату и спрошу: догадался ли кто-нибудь, о чем речь? Нет? Тогда цитирую дальше:

Все помнят конечно же этот фрагмент из Jesus Christ Superstar:

ALL (inside). Must die, must die, this Jesus must die.

Вот молодой человек услышал это впервые и шутит: он решил, что обнаружил просто случайное и смешное созвучие. Нет, юноша, это даже не просто формально то же самое сочетание слов must die, это действительно именно то мастдай (масдай, маздай), которое Windows. Потому что зря многие программисты думают, что «выражение „мастдай“ появилось в среде сисадминов в 90-е годы. Так на жаргоне называли (и продолжают называть) Windows из-за ее ненадежности». Действительно, Windows часто так называют: «А я вчера мастдаище 98-е поставил»; «Re: Поработал я с Линуксом… Мастдай имхо лучше». – «Гнать в шею отсюда, пришедших под флагом M$ Die’я!!! Тошнит от етих юзверей»; «Что такое недопатченный мастдай или энциклопедия начинающего крекера»; «ВЫНЬДОС – Windows, она же МАСТДАЙ. (Син.: ВИНДА, ВИНДУЗА, ВИНДЮК, ОКОШКИ, СТЕКЛА и др.)». Однако говорят и по-другому, например: «Это просто мастдай / полный мастдай» в смысле «очень плохо»(хочется сказать: «бэд карма»). И здесь антонимом будет вовсе не Линукс, а форевер: «Прапорщик МАСТДАЙ! Сержант ФОРЕВА!»; «Универ мастдай, митхт тоже мастдай, учеба мастдай, все мастдай, прикладная медицина форевер»; «Тупы и примитивны. Полный мастдай!!!»; «Материализм мастдай, вы правы… но все же… не поверить ли вам хоть немного в светлое?»

По-моему, очевидно, что слово мастдай первоначально возникло вовсе не для обозначения Windows. Оно более раннего и более возвышенного происхождения. Его подхватили поклонники великой рок-оперы как некий западный вариант клича «Банзай!». А Microsoft, программы – это уж потом.

На ход ноги

Вообще-то возникновение новых слов обычно связано с изменениями картины мира. Ну, появился новый смысл, а слова-то для него нет, вот и… Однако в языке есть и другие механизмы. Прежде всего существуют разные подъязыки, в частности, жаргоны – молодежные, профессиональные и пр. Здесь специфические словечки нужны как опознавательные знаки для своих, а то и как шифр – от чужих. И они, разумеется, должны меняться, а то постепенно словечки просачиваются за пределы узкого круга своих и теряют эксклюзивность. Но, кроме того, в языке явно действует и механизм обновления: людям надоедают одни и те же слова, хочется чего-то новенького. Старые слова затираются, новые кажутся яркими и свежими. Потом и они приедаются, и снова откуда-то берутся новые. Это особенно хорошо видно на всяких формулах речевого общения: у каждого поколения свои коммуникативные обыкновения. А еще очень характерны «слова-паразиты» – мода на них тоже меняется. Вот в последние годы – эпидемия на словечко по ходу (в интернете видим также написания походу и по-ходу). Ну, там: «Ты что по ходу совсем дурак?»; «А у тебя по ходу самое длинное сочинение». Вот несколько примеров, выловленных в Сети (орфография, само собой, аутентичная):

И вот самый замечательный:

Тут все, что я люблю – и мандаринки, и кушать, и особенно – бр-р!.. – вкусняшка. Ну и тут же наше походу.

Вообще это слово довольно вульгарное. Правда, в молодежном сленге, кажется, сейчас почти общепринятое. При этом мне не раз приходилось слышать от коллег: «Да брось ты! Нет такого слова». Не попадалось. А ведь оно на каждом шагу – если места знать, конечно.

Судьба выражения по ходу в качестве «паразита» складывается так удачно, потому-то у него очень подходящий семантический потенциал. Подобные слова призваны помочь человеку в нелегком деле речевого общения. Трудно ведь одновременно говорить и думать, слова могут подвернуться какие-нибудь неточные. Вот язык и предлагает целый арсенал словечек, снимающих с говорящего ответственность за такие неточности. Классика жанра здесь – знаменитые как бы и типа (типо). Действительно, одно дело «Он профессор», и другое – «Он типа профессор» или «Он как бы профессор». А тут еще Грайс со своими постулатами!

Один из столпов лингвистической прагматики Г. П. Грайс выделил четыре принципа речевого общения (коммуникативные постулаты): 1) количества (требование информативности высказывания); 2) качества (требование истинности); 3) отношения (соответствие высказывания теме коммуникации); 4) способа (требование ясности – однозначности, упорядоченности и т. п.). Грайс называет это Принципом Кооперации. Он, конечно, признает, что люди часто в своем общении отклоняются от его постулатов. Он говорит лишь о том, что люди при говорении бессознательно стремятся следовать этим постулатам, а при восприятии речи друг друга интерпретируют ее исходя из предположения, что собеседник, скорее всего, им следует. Отсюда и фундаментальное понятие коммуникативной импликатуры.

Ничего себе: «Будь информативен»; «Не отклоняйся от темы». А как тут быть информативным и тем более как не отклоняться от темы, если говорится как-то само собой, а зачем – «затем, что ветру и орлу…» Поэтому очень удобно на всякий случай пересыпать речь словечками, которые помогают сделать вид, что вот это говорится так, между делом, как будто вообще-то человек открыл рот, чтобы сказать нечто важное, просто случайно отвлекся на что-то другое. Тут возможны такие выражения, как между прочим, между тем, кстати – и наше славное по ходу из этой когорты. Постепенно в выражении по ходу, конечно, остается лишь слабый след первоначальной идеи. В вариантах по ходу дела или, как сейчас часто говорят, по ходу пьесы, смысла гораздо больше. Но и употребляются они гораздо более ограниченно. По ходу содержит, так сказать, гомеопатическую дозу. Вроде почти что ничего, но при регулярном применении довольно эффективно.

Вообще было бы неверно считать, что подобное слово каждый раз конкретно указывает на то, что такая-то часть высказывания недостоверна, нерелевантна, неинформативна и т. п. Это некие словесные жесты, передающие определенную установку говорящего. Мол, не предъявляйте ко мне повышенных требований: это я так просто, пусть Грайс со своими постулатами пока покурит.

Между прочим, а почему мы так часто начинаем речь со слова а? Потому что очень трудно начать речь, вступить в словесный контакт. Вот мы и говорим «А скажите, пожалуйста…»; «А можно войти?» Как будто мы уже до этого с человеком разговаривали, а сейчас просто хотим тему сменить. А то действительно – как это прямо так и брякнуть: «Можно войти?» Или там: «Где найти директора?»

Да и закончить речь непросто, именно поэтому люди так часто в конце фразы прибавляют ни к селу ни к городу: во-о-о-т или еще что-нибудь в этом роде. Скажем, как в русском переводе «Над пропастью во ржи» – трогательно-беспомощное и все такое… Сейчас, кстати, в моде вариант вот это все…, до него – как-то так…

---

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 215; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!