Лишняя информация и обманутые ожидания
И еще немного о Грайсе. 9 октября 2011 года Владимир Путин, в то время премьер-министр, сказал в каком-то интервью: «…и я, и действующий президент…» Отлично сказал. То есть на самом-то деле я сам уже практически президент, но будем корректны – пока что президентом считается Медведев. Тут все дело в этом слове – действующий. Почему действующий, а не просто президент? Это как если мужчина скажет: «Позвольте представить вас моей нынешней жене». Вполне вроде вежливо, но жена, скорее всего, обидится.
Наука, а именно как раз постулаты речевого общения Г. Грайса, учит нас: «Твое высказывание не должно содержать больше информации, чем требуется». По умолчанию президент и так действующий, а жена актуальная. Поэтому лишние определения вносят дополнительный смысл: мол, пока-то президент (жена), а там посмотрим.
Или вот еще показательный случай. На следующий день после взрыва в белорусском метро 11 апреля 2011 года одна из новостных программ рассказывала о том, как в Москве люди приходят к посольству Белоруссии, чтобы выразить соболезнования белорусскому народу: «Люди идут, несут цветы. И это не флешмоб!»
Потом эту новость с чудесной фразой, что это, мол, не флешмоб, несколько раз повторяли в разных выпусках новостей, и я каждый раз вздрагивала.
Флешмоб (на данный момент рекомендованное написание таково), а также флэшмоб, флэш моб, флэш-моб или просто моб, от англ. flash («вспышка», «миг»); mob («толпа», «народ») – это заранее спланированная массовая акция, организованная через современные средства связи, в основном через интернет, в которой большая группа людей внезапно появляется в общественном месте, в течение нескольких минут выполняет заранее оговоренные действия, а затем быстро расходится. У классического флешмоба не должно быть никакой посторонней цели – ни коммерческой, ни политической. Чистый выплеск творческой энергии, и делается это для «фана» – для удовольствия то есть. Не случайно участников обычно предупреждают: не смеяться, сохранять серьезность. Участники флешмоба не знакомы друг с другом или делают вид, что не знакомы, – так их согласованные действия выглядят загадочнее. Придя на место немного заранее, надо сориентироваться, а потом отойти и заняться, скажем, покупкой жвачки, делая вид, что ты вообще здесь случайно. И быть наготове, чтобы в нужный момент мгновенно включиться в общее действо. В настоящем флешмобе всегда есть элемент абсурда – чтобы прохожие останавливались в недоумении, не понимая, что происходит. Конечно, сейчас границы жанра размываются, появились, например, рекламные флешмобы, но классический флешмоб именно таков.
|
|
|
Вот недавно школа «Класс-Центр», где учится моя дочь, проводила танцевальный флешмоб в большом торговом центре. Представьте себе картину: ровно в семь вечера грянула музыка, и, как по волшебству, огромную площадь в середине торгового центра заполнили нарядные дети, которые стали абсолютно синхронно танцевать. Причем музыка все время менялась – от вальса до хип-хопа и летки-енки. Надо ли говорить, что преподаватели танца все тщательно отрепетировали во всех классах, а потом была общая репетиция во дворе школы. Минут через десять музыка прекратилась, и дети разбежались. Было здорово.
|
|
|
И вот спрашивается: какое все это имеет отношение к людям, которые приносят цветы в знак соболезнования? Ну так что ж – корреспондент же и сказал: НЕ флешмоб. Здесь, однако, есть одна тонкость. Отрицание в естественном языке – не совсем то же, что отрицание в логике. Говоря, что что-то не является чем-то, мы тем самым указываем на то, что можно было ожидать, что оно таковым является, что кто-то утверждает, что является, и т. п. То есть корреспондент как бы говорит: вот вы небось подумали, что это такой флешмоб – синхронно нести цветы к посольству. Ан нет, не флешмоб! Поэтому фраза и звучит так дико. Тем более что сейчас большинству людей совершенно понятно, зачем можно приносить цветы к посольству страны на следующий день после трагедии в этой стране, но не вполне понятно, что вообще такое флешмоб.
|
|
|
Неуловимое
В новогоднем (2011 года) поздравлении тогдашний президент Медведев пожелал россиянам жить в счастливой, безопасной, благополучной стране. Вообще-то он тут верен себе: и раньше говорил, что Россия должна стать лучшей страной для безопасной и комфортной жизни. Но я задумалась о слове благополучный. Нет, разумеется, это не новое слово. Просто я подумала, что раньше было бы странно услышать его в таком контексте. Говорили, например, благополучное завершение путешествия – обошлось, значит. Или благополучная геомагнитная обстановка – нигде вроде не рвануло и не собирается. Но это о ситуациях и событиях. Но еще говорили: благополучный человек. Это ведь не просто человек, у которого все хорошо, но это еще и человек, который потому несколько скучноват, лишен сильных страстей и не вполне способен к сопереживанию. Что-то есть в таком человеке мелкое. Что-то глубоко неинтересное. И вообще – да что он может понимать в настоящей жизни, благополучный человек?
Вот несколько характерных примеров из Национального корпуса русского языка:
|
|
|
Еще было такое слово – сытый. С еще более выраженным негативным оттенком. Сытый – читай равнодушный, душевно черствый, глухой к чужим переживаниям. Потому и у Цветаевой:
Если душа родилась крылатой…
……………
Два на миру у меня врага,
Два близнеца, неразрывно – слитых:
Голод голодных – и сытость сытых!
«Голод голодных» ненавистен, потому что для человека с душой мучительно чужое страдание, а «сытость сытых» – вовсе не потому что крылатая душа завистлива. Просто сытые не разумеют голодных, не чувствуют их страдания, их души не крылаты.
Возможно было раньше и сочетание благополучная страна – это, к примеру, Швейцария. В войнах не участвует, революций не практикует, держит себе в банках золотые слитки – не будем говорить чьи; шоколад, сыр, часы, перочинные ножики производит. Я, кстати, очень люблю Швейцарию, тут просто речь об определенном культурном стереотипе. Как написал Лев Лосев,
А и правда – поди плохо, если и у нас все будет так же чистенько и шоколадно. Вполне себе новогоднее пожелание. Сюжет для небольшого рождественского рассказа.
Почему я говорю «неуловимое»? Тут ведь не само слово благополучный как-то особенно изменилось. Изменились представления о мире, ценности и ориентиры, и потому слово вдруг естественно возникает в таком контексте, в каком раньше едва ли могло фигурировать. Может, благополучный человек, благополучная страна – это вовсе не мелко, не скучно, а очень даже хорошо? Правда, теперь все опять поменялось, и у нас новый приступ мании величия… Ну дождемся следующего исторического витка.
Еще я все думаю о слове менять. Сейчас часто стали говорить: менять машину, поменять телефон. Такое значение было у слова менять и раньше: «Меняет женщин, как перчатки». И все-таки во фразах: «Хочу поменять машину», «Пора менять телефон» – есть, воля ваша, что-то остросовременное.
Потому что изменилось само отношение к вещам. Раньше вещи должны были служить долго. У нас на даче до сих пор функционирует стиральная машина ЗВИ (кто не помнит: ЗВИ – это «Завод Владимира Ильича»), которой уже более полувека. У нее две секции: в одной (воду туда заливать надо шлангом) белье стирается, скручиваясь в тугие жгуты, для борьбы с чем предусмотрено нечто вроде огромного деревянного пинцета, другая представляет собой центрифугу, в которой белье вращается с дикой скоростью, выжимаясь почти досуха – и ино гда до дыр. Понятия о деликатной машинной стирке то гда не было. Вещи из деликатных тканей просто стирали руками. Что-то там на центрифуге такое написано, не соответствующее нормам современной орфо графии. Каждое лето обра щаю внимание, но потом за зиму забываю. Вот, правда, холодильник «Саратов» все-таки уже лет десять как сдох. Теперь не то. Приятельница спрашивает: «Там никому не нужна посудомоечная машина, а то я собираюсь менять?» Я говорю по старинке: «Так она что, плохо работает?» – «Да нет, – говорит, – работает отлично, просто сколько можно».
С автомобилями еще понятно: через сколько-то лет эксплуатация дорожает, страховка становится менее выгодной, так что в некоторых случаях лучше старую машину поскорей продать и купить новую – благо дефицита сейчас нет. Но вот с телефонами – совсем чистый случай. Телефон меняют часто только потому, что появилась новая модель. Не то что старая чем-то не устраивает, а просто зачем старая, если есть новая. Вещи морально устаревают быстрее, чем выходят из строя. Все должно обновляться, потому что жизнь не стоит на месте.
И вот опять неуловимое: вроде со словом менять ничего особенного не произошло, но зазвучало оно как-то по-иному. Контекст изменился. Такие вещи забываются: трудно уже через несколько лет вспомнить, что какое-то сочетание резануло слух или только чуть-чуть остановило внимание, а тем более – чтó в нем казалось странным. И тогда-то никакие корпусные исследования, никакая статистика не смогут заменить сегодняшнего живого уха. Моего, в частности. Я знаю, что, плохо ли, хорошо ли я описываю языковые казусы, но в любом случае мои заметки – свидетельства, которые пригодятся. И это утешает.
Слова и случаи
Я вкус в нем нахожу
Прочитала я однажды в Фейсбуке запись литератора Константина Кропоткина: «Кстати, задумался, вот. А может ли вино быть „вкусным“ (или даже „вкусненьким“)? Есть в этом прилагательном и неточность, и излишество. Поймать не могу, в чем». Я стала отвечать про слово вкусный, написав в частности: «Это языковая игра, и смысл ясен: он хочет подчеркнуть… – И потом спохватилась: – Ну, это ведь Вы про интервью Антона Красовского говорили?» Да, конечно, речь была именно о нашумевшем интервью, которое как раз в тот день опубликовал «Сноб». Я тоже сразу обратила внимание на употребление слова вкусненький:
Последовал живой обмен мнениями:
В общем, все согласились, что что-то в этом сочетании не так: вкусное вино – это говорит не знаток и ценитель, а тот, для кого вино – такой хмельной компотик, скорее всего приторный (вряд ли так назовут сухое вино). Все дело в том, что по-настоящему в вине важен не только вкус и послевкусие, но и букет меняющихся ароматов, и какие-то ощущения, которые ближе к осязательным, чем к вкусовым, плюс еще крепость и эффект (в голову, в ноги ударяет, какое-то настроение создает), – то есть оно воспринимается не только при помощи вкусовых рецепторов, а сложнее. Вот лишь некоторые определения, характеризующие разные вина: бархатистое вино, маслянистое, гибкое вино, животное вино (обладающее букетом ароматов кожи, мускуса, дичи), мягкое вино, уравновешенное вино, вяжущее, нервное вино, агрессивное, округленное вино. А вот что пишут про то самое шабли (Chablis): «…Живое белое вино, утонченное и изысканное, с тонами зрелых фруктов с минеральными оттенками» (http://lrdv.ru/frantsiya/shabli-chablis.html). В общем, именно такое вино особенно странно назвать вкусненьким.
Вкусное вино – это примерно как когда говорят: «Хорошо поет, громко» или «Хороший чай, горячий и сладкий». Для ценителей чая такая фраза звучит абсурдно. Дж. Оруэлл а своем эссе 1946 года «Чашка отменного чая» называет «заблудшими» людей, которые «вовсе не любят чай как таковой и пьют его лишь для того, чтобы взбодриться и согреться, и кладут сахар, чтобы отбить привкус чая».
Тем не менее, автор в данном случае знает, что говорит. И мне почему-то кажется, что Красовский нормально разбирается в вине. Это языковая игра, и смысл ее ясен: он хочет подчеркнуть органичность стремления человека к простым и ясным приятным ощущениям. Иными словами, автор противопоставляет мучительную жажду правды и непреодолимую тягу человека к комфорту и удовольствию. И в таком контексте сказать, что шабли «такое изысканное» или «такое утонченное» – это было бы не то.
Тут вот что еще интересно. Вполне нормально говорить о вкусе вина – ну там, ягодном, кисловатом, свежем. Но не о вкусном вине. Получается, что слова вкус и вкусный различаются сильнее, чем кажется на первый взгляд. Недостаточно сказать, что вкусный – это имеющий приятный вкус. Видимо, вкусный предполагает, что вкус – это основной критерий, по которому оценивается данный объект. То есть имеет приятный вкус и именно этим ценен.
И еще забавная деталь. Как известно, у слова вкус есть, кроме прямого, переносное, эстетическое значение (одеваться со вкусом). Когда-то, в XVIII веке, так пробовали употреблять и прилагательное вкусный (вкусные стихи), но почему-то не прижилось. А сейчас снова можно встретить сочетания вкусный текст или те же вкусные стихи, которые, кстати, многих людей ужасно раздражают. Однако вкусный текст в этом новом модном смысле указывает вовсе не на то, что у автора тонкий вкус, а на то, что от чтения этого произведения испытываешь почти физиологическое удовольствие.
И наконец, очень важное замечание. Иногда говорят также вкусная водка – и это тоже не вполне стандартное, слегка игровое сочетание. Однако вкусная водка и вкусное вино – совсем разные вещи. Если сочетание вкусное вино или там вкусный коньяк обличает человека как профана, не знающего толка в винах и коньяках, то сочетание вкусная водка, напротив, указывает на подлинного ценителя этого напитка. Как раз профан думает, что в водке важен не вкус, а достигаемый результат. А вкус – чего там, чем его меньше, тем лучше (водка чище, меньше сивушных масел, меньше потом голова болит). На эту же тему старая шутка, что «водка бывает хорошая – и очень хорошая». Водку вообще проглотить трудно, особенно первую рюмку («первая колом»), – не случайно, выпив, человек часто морщится и осипшим голосом говорит что-нибудь вроде: «И как ее беспартийные пьют». «Выпей, как лекарство», – уговаривают человека, которому надо согреться или успокоиться.
Но есть у нас особая культура пития водки: со своим ритуалом, приемами, ритмом, закусками, тостами и обязательным душевным общением:
В этом контексте водка – это именно вкусно, и с ее специфическим вкусом связан целый мир (кстати, у Гришковца как раз все это очень подробно и со знанием дела описано). Здесь (спасибо, кстати, за ссылки М. Горбаневскому) http://2006–2009.littleone.ru/archive/index.php/t-776928.html большая дискуссия на тему «Вкусная водка». Особенно меня поразило замечание, что хорошую водку лучше не замораживать, а то не почувствуешь ее вкуса. Настоящие ценители собрались.
А вот как лингвист И. А. Мельчук вспоминает о старшем коллеге А. А. Реформатском:
Могём!
В 90-е на телевидении появился странный продукт под названием «Русский проект» ОРТ. Это было нечто вроде социальной рекламы, только посвященной национальной рефлексии. Один из наиболее удачных клипов назывался «Все у нас получится»: там был показан человек, который, невзирая на страшную бурю за окном, вдруг обретает уверенность в победе в битве за урожай от взгляда на ушастого зайца и фотографию дочурки с бантами. Его добрая отрешенная улыбка и сопровождается подписью: «Все у нас получится!» Я тогда обратила внимание на то, как хорошо этот клип отра ж ает русские культурные стереотипы и как правильно выбрана грамматическая форма («Все у нас получится»), в которой субъект (мы) не является подлежащим (у нас). Мы даже с А. Шмелевым упомянули этот клип в заметке о словах типа авось, угораздило, обойдется, пронесет. Действительно, рассуждали мы, что должно вселять в человека оптимизм и бодрость духа? Если «по-западному», нам должны были бы показать людей, которые уверены в успехе, потому что обладают высокой квалификацией, опытом и чувством ответственности. Клип мог бы называться, например, «Мы справимся» (заметим, что подлежащее здесь – мы). Вместо этого – зайцы, бантики, иррациональная вера в то, что все обойдется, сложится или получится.
Я, конечно, не могла не вспомнить эту историю, когда в 2008 году Барак Обама триумфально прошествовал к президентскому креслу с предвыборным слоганом Yes, we can! («Да, мы можем!»). Вообще риторика его замечательна.
А как он произносит вновь и вновь этот свой рефрен Yes, we can! – без надрыва и истерики, без малейшей агрессии! Так, я бы сказала, вежливо, но твердо. Прямо завидно слушать. Нет, конечно, завидую я не Обаме, а народу, с которым ТАК говорят.
Правда, как раз по поводу того, что Запад есть Запад, а Восток, соответственно, есть Восток, тут у Обамы вышла история: татарские СМИ обвинили его в том, что он украл национальный лозунг президента Минтимера Шаймиева «Без булдырабыз!» («Мы можем!»). Да вообще плагиатор. Если кто не заметил, другой свой слоган We need change! Обама тоже попятил – у группы «Кино» и лично Виктора Цоя. Помните: «Перемен! Мы ждем перемен!»?
Все сказанное – такое длинное предисловие. На самом деле я хочу поделиться одним лингвистическим наблюдением, касающимся именно Yes, we can! Как ни удивительно, но столь простая фраза – это, как сказано в знаменитой комедии, непереводимая игра слов. Все дело в yes. Английское yes может, в отличие от русского да, использоваться не только для подтверждения, но и для опровержения. Возможен и, более того, совершенно типичен диалог: You can’t do it! – Yes, I can. По-русски же неправильно: «Вы этого не можете!» – «Да, могу!» Тут надо сказать: «Нет, могу». Наше да выражает скорее согласие с собеседником, а не удостоверение правильности содержания высказывания. Кстати, и в немецком нельзя здесь употребить слово ja («да»). Там для этой ситуации существует отдельное замечательное слово doch (нечто вроде «нет да»). Замечу попутно, что мы с моим коллегой Д. Добровольским сравнивали употребление русского нет и немецкого nein, и обнаружились весьма нетривиальные различия.
Так вот, в «Винни-Пухе» говорится о Пятачке, что он настаивал, будто надпись на обломанной табличке у его дома «ПОСТОРОННИМ В» – это имя его дедушки. Дальше по-английски так: «Christopher Robin said you couldn’t be called Trespassers W, and Piglet said yes, you could, because his grandfather was». А в заходеровском тексте так: «Кристофер Робин сказал, что не может быть такого имени – Посторонним В., а Пятачок ответил, что нет, может, нет, может, потому что дедушку же так звали!» Даже читатель, не знающий немецкого, уже догадался, что окажется в этом месте немецкого перевода. Естественно: «Christopher Robin sagte, man könne nicht Betreten V heißen, und Ferkel sagte, doch, das könne man, sein Großvater habe ja so geheißen».
И вот теперь как же быть с формулой Обамы? Ведь на русский она должна была бы не всегда переводиться как «Да, мы можем» – а иной раз и как «Нет, мы можем».
У него есть пассажи, которые в буквальном переводе выглядят примерно так: «Нам говорили, что мы не готовы к переменам, что мы не можем… Да, мы можем». По-русски получается полное отсутствие связности. Но переводить подобный рефрен по-разному – это разрушать все НЛП (нейро-лингвистическое программирование), не говоря уж о художественных достоинствах. Самый простой выход состоял бы в том, чтобы просто опустить yes, ограничившись формулировкой «Мы можем!» Но это yes в начале фразы очень важно. Во-первых, оно придает формуле диалогичность, а во-вторых, дает мощную позитивную установку. Так что без yes никак невозможно. Вот ведь проблема.
Только кажется, что да и нет выражают такие простые и очевидные идеи, что должны вести себя в разных языках одинаково. А это совершенно не так. Что касается русского нет, самая, пожалуй, забавная особенность, которая больше всего бросается в глаза (вернее, в уши) иностранцам, – наше обыкновение говорить нет в смысле да. Диалог «Ты придешь?» – «Нет, я приду!» в написанном виде выглядит абсурдно, а между тем мы именно так и разговариваем.
Вот еще несколько примеров «подтверждающего» нет:
Здесь очень показательны сочетания нет, правда, нет, да, нет, правильно и т. п.
Такая особенность русского нет возникла не вчера. Вот пример из «Идиота» Достоевского: «„Нет, вы найдите-ка такую раскрасавицу, ура!“ – кричали ближайшие».
Итак, парадоксальным образом русское отрицание нет часто используется для выражения энергичного согласия с собеседником. Этим нет человек как бы отрицает саму возможность каких бы то ни было сомнений, допустимость самого предположения, что он думает иначе. Кроме того, это нет можно связать с тем, что человек настолько согласен с собеседником, что торопится перебить его, перехватить инициативу и высказаться. Отрицание, таким образом, в русском непринужденном разговоре часто служит сигналом turn-taking: стоп, теперь я беру слово!
А может быть, и наоборот. Вот человек возмущается: «Какой дурак! Нет, ну какой дурак!» Без нет вторая фраза звучала бы не очень ловко. А с нет – хорошо. Просто человек уже сказал один раз: «Какой дурак!» – и вроде он уже высказался. Говорить второй раз то же самое как-то странно. А этим нет он первое высказывание как бы отменяет и получает санкцию выплеснуть свои эмоции еще раз. А вместе с тем сигнализирует собеседнику, что не готов передать ему слово, что еще не до конца самовыразился…
В общем, все непросто. И вот спрашивается, можем ли мы в таких условиях мечтать о демократии? Yes, we can! Yes, we can! Yes, we can!
Умом олимпиаду не понять
Ну и уж заодно о культурных стереотипах. Специалисты по этнолингвистике, этно-культурологии часто слышат раздраженное: да бросьте вы носиться со своей национальной спецификой! Все это такая архаика, все эти ваши авось, воля, просторы! У людей уже совсем другие ценности, а это язык сохраняет по инерции. И правда, многое изменилось. И все же некоторые культурные стереотипы поразительно живучи – например, представление о том, каковы «мы».
Вот реклама Сочинской олимпиады 2014 года (начали крутить лет за пять до События). Характерный голос Познера за кадром:
В другом ролике (а их целая серия):
И опять слоган, который произносит Познер в конце каждого ролика: «У нас не получится обыкновенно: это будет великая Олимпиада. Олимпиада всей страны, Олимпиада каждого». И опять гагаринское «Поехали!».
Что ж, очень духоподъемно и весьма объединяюще. Но прочтем еще раз медленно.
«Мы люди крайностей».
Ну, понятно дело – «…Коль грозить, так не на шутку… коли пир, так пир горой». В общем, как говорит герой Достоевского, «я бы сузил».
«Мы трудно зарабатываем на Севере и легко тратим на Юге».
Опять всевозможные контрасты: Север – Юг, трудно – легко, зарабатываем – тратим. Ну и, естественно, просторы: «широка страна моя родная», «с южных гор до северных морей». «От Японии до Англии». «Равняется четырем Франциям». Шоколадные конфеты «Родные просторы».
«Мы ездим по бездорожью так же хорошо, как и по дорогам».
Ну, это удаль. Хлопнул стакан, взял колхозный трактор – и ну по ухабам, по развороченным и раскисшим дорогам. Пусть это и не привлечет на Олимпиаду туристов, но важнее, что мы самые-самые. Если нечем похвастаться, можно бахвалиться тем, что ни у кого нет таких плохих дорог, как у нас. Правда, после катастрофы Невского экспресса как раз в 2009 году пострадавшие несколько часов не могли дождаться помощи, потому что «скорые» все же не умеют «ездить по бездорожью так же хорошо, как и по дорогам».
«У нас даже Новый год может быть старым».
Это так, для пущей парадоксальности.
«Когда мы занимаем места, то на всех, когда мы выигрываем – это надолго».
На всех – ясно: всем миром, общинность, соборность, коллективизм. Не без некоторого шапкозакидательства, как водится.
«Мы верим в себя так, что заставляем поверить в себя других».
Ага, в Россию же «можно только верить».
«У нас не получится обыкновенно: это будет великая Олимпиада».
О, это да. «Особенная стать… аршином общим не измерить». Третий путь. В общем, мы опять настаиваем, что мы не как все. И захотели бы, так обыкновенно не получится.
И снова: «Мы люди крайностей».
Да, да, знаем. Далее эти крайности иллюстрируются довольно случайным набором формулировок:
«Даже в космосе мы можем быть первыми на земле».
«У нас даже слабость может быть силой».
«У нас даже в жару бывает мороз по коже».
Надо сказать, что вообще во втором ролике вдохновение как-то изменяет авторам. Матрица остается той же, но материал уже наскребается с трудом.
«Мы проигрываем так же красиво, как и выигрываем».
Это, конечно, немного не из той оперы. Авторы решили напомнить, кто тут именинник, поэтому возникла тема спорта.
«Мы любим таким, какой есть».
Это я не знаю к чему. В смысле что «по милу хорош»? Или что «полюбишь и козла»?
«Мы встречаем так, что с нами уже не расстаться».
О, вот, вспомнили еще важную вещь – гостеприимство, хлебосольство. Причем, настойчивое – как в глаголе потчевать («Демьянова уха»). Эдакая агрессивная задушевность. Попалась, мол, птичка, стой, не уйдешь из сети, не расстанемся с тобой ни за что на свете.
«Мы проводим зимнюю олимпиаду там, где вся страна отдыхает летом».
И опять иррациональность (ну не понять Россию умом!) – хотя и внешняя. Что такого сверхъестественного в том, что летом в Сочи, как и в Италии или Болгарии, можно купаться в море, а зимой кататься на горных лыжах? Хотя идея зимней олимпиады в субтропиках действительно оказалась весьма разорительной…
Вообще-то тут не требуется никакой особой деконструкции: все это считывается элементарно. Авторы и сами говорили что-то насчет специфики русского национального характера. Интересно другое.
Предположим, это было бы озвучено голосом, скажем, Надежды Бабкиной. Выглядело бы как вполне естественный антураж для олимпиады в России. Местный колорит: гжель-хохлома, рушники-кокошники, караваи и матрешки, русские недели в Макдоналдсе, удаль, размах, широкая русская душа, эхма – была не была. Или, например, фирменным фальцетом Никиты Михалкова. Тоже ничего – была бы такая мелодекламация на темы русской национальной мифологии: «…А цыганская дочь – за любимым в ночь по родству бродяжьей души». «Он русский, это многое объясняет».
Но нет. Авторы поступили нетривиально. В. В. Познер – ведущий аналитических программ. Интеллектуал и мыслитель. Говорит вдумчиво и взвешенно. И произнесенные его вкрадчивым голосом, с интеллигентными интонациями и легким иностранным акцентом слова обретают совсем иной статус. Как будто это все говорится всерьез, без тени улыбки.
И тем самым двухсотлетней давности придумка, давно превратившаяся в лубок и китч, выдается за национальную идею. Долго думали, напряженно искали – и что же? Крайности и иррационализм, напористая душевность, особый путь – и обязательно чтобы куда-то нестись по ухабам. Куда? Не дает ответа. А другие государства и народы все «постораниваются» и «постораниваются». Таков он, русский пиар, «бессмысленный и беспощадный».
Концептуализация
Как научил нас еще в 1892 году немецкий математик, логик, философ Готлоб Фреге, в содержательной стороне языкового знака есть разные составляющие – то, что он назвал смыслом (der Sinn) и значением (die Bedeutung). Часто это переводят как смысл и денотат, но меня завораживает именно то, что два слова на первый взгляд про одно и то же. Да и немецкой паре слов русские смысл и значение вполне хорошо соответствуют. Речь вот о чем. Значение (денотат) – тот фрагмент внеязыковой действительности, с которым соотносится данное языковое выражение, а смысл – то, как объект представлен. Например, пишет Фреге, Утренняя звезда и Вечерняя звезда – это одно и то же (это, собственно, Венера). Значит, у двух выражений одинаковое значение, но разный смысл.
Рассказывая о языковой концептуализации, я люблю приводить два примера. По-русски мы говорим, что птичка на дереве, а по-английски или по-французски она, буквально, «в дереве». Картинка немного разная. В русском варианте дерево – это совокупность веточек, на которых и сидят птицы, в английском и французском – скорее крона, полупрозрачный шарик, и птицы внутри. Если ехать на поезде из Германии во Францию, можно заметить забавный факт: по разные стороны границы одно и то же действие по компостированию билета описывают прямо противоположным образом. Немецкое слово буквально означает «лишить ценности», а французское «сделать ценным». И то и другое понятно. Если билет прокомпостировать, то он уже как бы использован, то есть лишен ценности. А с другой стороны, пока он не прокомпостирован, это еще не полноценный проездной документ.
Проблема здесь вот в чем: в языке подобные вещи фразеологизуются, костенеют, так что в каждом случае непонятно, влияет ли языковая концептуализация на наше представление об объекте. Ну в самом деле – какая нам разница, надо ли говорить на почте и в аптеке или в почте и на аптеке? Видим ли мы из-за этого по-разному? Поэтому так ценны случаи, когда язык предоставляет разные возможности концептуализации одного и того же и говорящий может выбрать.
Как читатель догадался, я это рассказываю не просто так. Когда в храме Христа Спасителя был выставлен пояс Богородицы, я, приехав на Кропоткинскую в свой институт, услышала в метро объявление, что «начало очереди» к храму в настоящий момент у станции метро «Воробьевы горы» (для иногородних читателей: это на четыре остановки дальше). Я сразу вспомнила советский анекдот про троллейбус: «Остановка винный магазин. Следующая остановка – конец очереди». Действительно, ведь про одно и то же можно сказать и конец очереди, и начало очереди. Подходя к очереди, человек ищет последнего, а не первого. А первый в очереди – это не тот, кто только что подошел, а тот, кто давно стоит и уже у цели. Ну, или как-то протырился в начало очереди. В этом случае очередь для нас – это хвост из людей, которые пристраиваются чередом друг за другом. Но можно мыслить и иначе: вот человек пришел и начал свое стояние. Для него лично очередь на Воробьевых горах начинается, длится много часов и заканчивается у входа в храм. Концептуализация, однако.
Я просмотрела публикации про пояс Богородицы. Писали и про конец очереди, и про начало очереди, иногда прямо в рамках одной заметки. Но отчетливо преобладала формулировка начало очереди. И думаю, что это не случайно. Выходя из храма, многие люди говорили примерно одно и то же: если хочешь почувствовать, то надо отстоять всю очередь. И даже так: те, которые без очереди по спецпропускам, – на тех не подействует. То есть многочасовое стояние – необходимое условие религиозного экстаза, благодати, чудодейственного эффекта. Очередь концептуализуется как паломничество, и поэтому естественно говорить о начале очереди как о начале пути.
И последнее. А все же приятно, что подзабылась стандартная советская сочетаемость: вот и выражение конец очереди уже не срывается само собой с горячих губ, как ночной ястреб.
Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 159; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!