Творческий путь И.А. Гончарова.

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 19Следующая ⇒

Гончаров как человек был менее интересен, чем Тургенев. Человек с тяжелыми маниями, депрессиями, отчасти этим объяснялась его замкнутость. Страдал агорафобией, манией преследования.

«Необыкновенная история». Гончаров не останавливается на уголовной хронике и пытается провести сопоставительный анализ, который порой кажется комическим.

Мнение Макеева: сходство есть, и оно поразительно (не на уровне девушка-девушка, бабушка-тетушка). Пример: Одинцова и Беловодова. Вдова, женщина-статуя, холодная, ценящая комфорт и покой. Рядом молодой энтузиаст, который хочет ее пробудить (Базаров и Райский); в состоянии покоя потом выходит за другого замуж.

Стремление говорить о схожих актуальных исторических типах? Ориентация на Францию (например, Жорж Санд). Гончаров ощущал, что Тургенев превосходит его. Ощущение конкуренции и своего поражения.

Отличия, ознаменовавшие победу Тургенева:

1. Тургенев писал быстрее, его романы короче. Романы Гончарова же отстают по времени выхода, идут вразрез с актуальностью проблематики. «Обломов» устарел примерно лет на 10. «Обрыв» - на 15.

2. Гончаров имеет слишком высокий уровень генерализации для той цели, которую он ставит. Меньше, по сравнению с Тургеневым, интереса к деталям.

Мы поняли, что для Штольца труд – основа жизни, но чем же конкретно он занимается? Это не слишком важно для Г.

Марк Волохов: откуда узнаем, что нигилист? – ворует яблоки, берет деньги без отдачи, вырывает листы из книг на папиросы… Не того ждала публика.

Статья Салтыкова-Щедрина «Уличная философия». Судят, как на улице; что-то услышали о нигилистах и слепили образ, так и Гончаров.

3. Творческий путь: Тургенев начал с малой формы. Гончаров сразу начинает с романа. По объему к нему Тургенев приблизился, пожалуй, только в «Нови».

По сравнению с Т., Г. – графоман. Т. склонен к лаконичности, малой форме. Для такого писателя роман есть некоторая проблема. У него роман появится тогда, когда в нем РЕАЛЬНО возникнет необходимость. Для Гончарова, наоборот, проблема писать мало, он более экстенсивный.

Тургенев заставил современников говорить на своем языке; Гончаров – нет.

Гончаров и Тургенев боролись за первенство в определенной ячейке; и «Отцы и дети» выигрывают у «Обломова», как книга о том, что было актуально тогда, горячо обсуждалось современниками, имело обширное влияние на умы. Не существует книги без задачи, без ниши, без полки; не бывает НЕисторического чтения.

Романы Гончарова. Общая характеристика

16. Роман "Обыкновенная история". Проблематика, поэтика.

1847. «Обыкновенная история». Напечатан в «Современнике». Тепло принят критикой. Изящная схематичность. Актуальная проблематика: проблема деятельности, борьба с романтизмом.

Но изначальное противопоставление персонажей иное: Петр Иванович – ответственное отношение к жизни; младший же Адуев – поверхностное. Деятель и бездеятельный человек. Петр Иванович более холодный (деньги – опора), его позиция всегда требует чего-то реального, А.П. – поверхностный (дружба = более высокое чувство, и оно дорого).

Отношение к искусству: дядюшка не советует Адуеву писать стихи, т.к. это не даст ему средств к существованию. Даже здесь надо стремиться к основательности и ответственности. Да, искусство первично, но в деньгах выражается ответственность публики, готовой относиться к литературе серьезно.

Секрет успеха романа: есть слой, которым он говорит с современниками, и есть нечто более глубокое, что дает ему возможность жить дальше даже тогда, когда проблематика уже не так актуальна.

Адуеву-мледшему все надоело, он разочаровался в жизни, вернее, в прежнем своем о ней представлении, о чем он с горечью говорит дяде и его жене. И дядя утешает племянника, пытаясь объяснить ему, что никто не виноват в его иллюзиях, которые наконец-то рухнули, что в жизни человеку нужно много работать, цветов желтых нет, есть чины, деньги: это гораздо лучше. И вот постепенно совершается, к сожалению, та «обыкновенная история», когда под влиянием первых же трудностей, несоответствия жизни и мечтаний из романтика рождается трезвый, расчетливый и эгоистичный человек, который теперь больше верит в богатство, должность и умение вести себя в обществе, который стыдится своих бывших идеалов. И первым таким шагом для Александра было согласие «поволочиться» за вдовой Тафаевой, поскольку это выгодно для дядиных дел. Неожиданно Александр влюбляется вновь. Однако на этот раз изменяет любимой сам. То, что он оказался способен на низость, поражает его. Но история потому и называется обыкновенной, что раз от разу герой совершает все более эгоистичные поступки и все менее способен стыдиться их.

Разочарованный Александр возвращается в деревню к матери, но теперь он уже не чувствует прежних романтических восторгов, ему скучно среди простодушных провинциалов, и он начинает жалеть об упущенном времени: А моя карьера, а фортуна? Теперь он признал правоту дяди, и через четыре года после возвращения героя в Петербург мы видим его пополневшим, румяным, оплешивевшим. С каким достоинством он носит свое выпуклое брюшко и орден на шее! Когда-то он доказывал дяде, что невозможно жениться без увлечения, без поэзии любви, без страсти. Теперь он женится потому, что невеста хорошенькая, богатая, одиночество наскучило, надоело так шататься. У невесты огромное приданое, и дядя радостно восклицает: И карьера и фортуна! И какая фортуна! Но парадокс в том, что сам дядя уже осознал ущербность такого узко практического взгляда на жизнь: его жена из веселой чувствительной женщины стала больным скучающим существом. Это так поразило Петра Ивановича, что его не радует предстоящее повышение по службе. Он готов уйти в отставку, продать свой завод и увезти Лизу в Италию, отдать все, лишь бы вернуть ее прежнее здоровье и веселость: Полно жить этой деревянной жизнью!. ...Я хочу жить не одной головой: во мне еще не все застыло, говорит он жене, уговаривая ее уехать. И в то время как Александр горячо благодарит дядю за науку, оправдывая себя тем, что идет наравне с веком, дядя уже вовсе не уверен в своей правоте, видя печальный итог своего рационализма.

Гончаров называет историю своего героя обыкновенной, типичной. Адуев, пережив эпоху юношеских волнений, достиг положительных благ, как большинство, занял в службе прочное положение и выгодно женился, словом, обделал свои дела. В этом и заключается Обыкновенная история. Пустота и бесплодность основной массы поме-щичье-дворянской интеллигенции отражены писателем в романе, они могут существовать в разных формах: это и безделье, овеянное романтизмом, и благодушие, основанное на труде крепостных крестьян, и размеренная работа чиновничьей бюрократической машины, что будет самым страшным, самым обесчеловечивающим явлением. И именно такая бездушность и пустота уготовлены автором своему герою, юному романтику Александру Адуеву, что, конечно же, вызывает сожаление и горькое сочувствие у читателя.

Адуев кончил, как большая часть тогда: послушался практической мудрости дяди, принялся работать в службе, писал и в журналах (но уже не стихами) и, пережив эпоху юношеских волнений, достиг положительных благ, как большинство, занял в службе прочное положение и выгодно женился, словом обделал свои дела. В этом и заключается «Обыкновенная история».

Роман И. А. Гончарова Обыкновенная история первая часть трилогии, включающей в себя также романы Обломов и Обрыв. Сам Гончаров считал, что эта трилогия фактически представляет собою не три романа, а один, связанный общей идеей переходной эпохи в русском обществе, эпохи борьбы за свободу личности и развитие демократии. Высоко оценил роман В. Г. Белинский. В статье Взгляд на русскую литературу 1847 года он писал, что роман Гончарова наносит страшный удар романтизму, мечтательности, сентиментальности, провинциализму. Требовались новые герои борцы за свободу и демократию, деятели, а не потребители, привыкшие к паразитическому существованию за счет крепостных крестьян. Такую среду, знакомую с детства самому писателю, он изобразил в окружении главного героя, юного Александра Адуева. Это патриархальная помещичья жизнь, исполненная праздности, покоя и скуки, но в то же время воспитавшая в юноше чувствительность, доброту и сердечность. Любимый сын у матери-вдовы, любимец родственников и соседей, увлекающийся поэзией, сам он тоже пишет романтические стихи, полные банальных литературных штампов: луна, тайнароковая, коварное молчанье звезд и т. п. Встреча с родным дядей, Петром Адуевым, который уехал в Петербург семнадцать лет назад, нанесла сильный удар по сентиментальным ожиданиям юноши, заставила его испытать глубокое разочарование и задуматься над иной жизнью в столице, столь отличной от милой его сердцу деревенской идиллии.

Петр Адуев представляет собою антипод своему племяннику. За семнадцать лет жизни в столице он уже прошел свой путь освобождения от иллюзий, хотя письмо его знакомой из деревни, посвященное воспоминаниям прошлого, явно говорит о том, что раньше он был так же наивен и мечтателен, как юный Александр. В его юности были и романтические поездки на озеро, и желтые цветы, ставшие для его знакомой девушки символом любви навек, чего Петр Адуев теперь стыдится. Теперь он деятель новой формации чиновник и одновременно заводчик, чьи дела идут более чем успешно. Он рационалист и считает своим долгом отучить племянника от провинциальной наивности, от диких речей, вроде: Меня влекло какое-то неодолимое стремление, жажда благородной деятельности, во мне кипело желание уяснить и осуществить... те надежды, которые толпились... Дядя пытается раскрыть ему глаза на реальную действительность: Ты прежде всего забудь эти священные да небесные чувства, а приглядывайся так, проще, как оно есть. Видеть жизнь, как она есть, а не как нам бы не хотелось дядя учит своего племянника, и тот разочарованно полагает, что ...мы с ним, кажется, никогда совершенно не сольемся душами, так как дядя для Александра олицетворение прозы жизни, грубой и скучной. Но он не совсем понимает Петра Ивановича: для него удивительно и странно слышать, что дядя знает наизусть Пушкина. А. С. Пушкин для Гончарова всегда был родоначальником живого искусства, и его стихи звучат в романе там, где возникает подлинное чувство, например когда Александр терзается муками ревности, он вспоминает строчки из Онегина. Петр Иванович также любит театр, хорошие картины это его внутренняя потребность. И таким образом через мировоззрение, вкусы дяди Гончаров высмеивает ложный романтизм Александра Адуева. По этой же причине юная Наденька разлюбила героя, отдав предпочтение умному графу Новинскому, понимающему реальную жизнь. Ей наскучили безумные порывы и клятвы Александра, его напыщенность и сентиментальность, она чувствует в этом фальшь и лирикому охладела к нему. И совсем бездушным скучающим ловеласом он предстает, когда ухаживает за Лизой, назначает ей свидание втайне от отца, и только вмешательство старика предупреждает нравственное падение молодого Адуева. Раньше он говорил Лизавете Александровне, жене дяди, что любить значит жить в идеальном мире; теперь он едва не стал пошлым соблазнителем молодой девушки. Ему все надоело, он разочаровался в жизни, вернее, в прежнем своем о ней представлении, о чем он с горечью говорит дяде и его жене. И дядя утешает племянника, пытаясь объяснить ему, что никто не виноват в его иллюзиях, которые наконец-то рухнули, что в жизни человеку нужно много работать, цветов желтых нет, есть чины, деньги: это гораздо лучше. Разочарованный Александр возвращается в деревню к матери, но теперь он уже не чувствует прежних романтических восторгов, ему скучно среди простодушных провинциалов, и он начинает жалеть об упущенном времени: А моя карьера, а фортуна? Теперь он признал правоту дяди, и через четыре года после возвращения героя в Петербург мы видим его пополневшим, румяным, оплешивевшим. С каким достоинством он носит свое выпуклое брюшко и орден на шее! Когда-то он доказывал дяде, что невозможно жениться без увлечения, без поэзии любви, без страсти. Теперь он женится потому, что невеста хорошенькая, богатая, одиночество наскучило, надоело так шататься. У невесты огромное приданое, и дядя радостно восклицает: И карьера и фортуна! И какая фортуна! Но парадокс в том, что сам дядя уже осознал ущербность такого узко практического взгляда на жизнь: его жена из веселой чувствительной женщины стала больным скучающим существом. Это так поразило Петра Ивановича, что его не радует предстоящее повышение по службе. Он готов уйти в отставку, продать свой завод и увезти Лизу в Италию, отдать все, лишь бы вернуть ее прежнее здоровье и веселость: Полно жить этой деревянной жизнью!. ...Я хочу жить не одной головой: во мне еще не все застыло, говорит он жене, уговаривая ее уехать. И в то время как Александр горячо благодарит дядю за науку, оправдывая себя тем, что идет наравне с веком, дядя уже вовсе не уверен в своей правоте, видя печальный итог своего рационализма.

О творческой истории своего первого романа Гончаров вспоминает таким образом: «Роман задуман был в 1844 году, писался в 1845 году, и в 1846 году мне оставалось дописать несколько глав». Работа над произведением продвигалась довольно быстро, что указывало на ясность замысла, с одной стороны, и об овладении автором жизненным материалом — с другой. Вскоре роман увидел свет в третьем и четвертом номерах журнала «Современник» за 1847 год и имел большой успех у читателя. Гончаров показал наполненного иллюзиями и радужными мыслями о любви и литературной славе молодого романтика Александра Адуева. «Цель и счастье жизни он видит не в труде и творчестве на пользу общества (трудиться ему казалось «странным»), а в «возвышенном существовании», в непрерывном ощущении душевного восторга, в пленительных, но бесплодных мечтах о славе, подвигах, «колоссальной страсти», любви — во всем том, что приводит его в «сладкий трепет», — отзывается о главном герое романа исследователь творчества И.А. Гончарова Александр Рыбасов.

Далее по статье Гончарова «Лучше поздно, чем никогда»

Когда я писал «Обыкновенную историю», я, конечно, имел в виду и себя и многих подобных мне учившихся дома или в университете, живших по затишьям, под крылом добрых матерей, и потом — отрывавшихся от неги, от домашнего очага, со слезами, с проводами (как в первых главах «Обыкновенной истории») и являвшихся на главную арену деятельности, в Петербург.

И здесь — в встрече мягкого, избалованного ленью и барством мечтателя-племянника с практическим дядей — выразился намек на мотив, который едва только начал разыгрываться в самом бойком центре — в Петербурге. Мотив этот — слабое мерцание сознания, необходимости труда, настоящего, не рутинного, а живого дела в борьбе с всероссийским застоем.

Это отразилось в моем маленьком зеркале в среднем чиновничьем кругу. Без сомнения то же — в таком же духе, тоне и характере, только в других размерах, разыгрывалось и в других, и в высших и низших, сферах русской жизни.

Представитель этого мотива в обществе был дядя: он достиг значительного положения в службе, он директор, тайный советник, и, кроме того, он сделался и заводчиком. Тогда, от 20-х до 40-х годов — это была смелая новизна, чуть не унижение (я не говорю о заводчиках-барах, у которых заводы и фабрики входили в число родовых имений, были оброчные статьи и которыми они сами не занимались). Тайные советники мало решались на это. Чин не позволял, а звание купца не было лестно.

В борьбе дяди с племянником отразилась и тогдашняя, только что начинавшаяся ломка старых понятий и нравов — сентиментальности, карикатурного преувеличения чувств дружбы и любви, поэзия праздности, семейная и домашняя ложь напускных, в сущности небывалых чувств (например, любви с желтыми цветами старой девы-тетки и т. п.), пустая трата времени на визиты, на ненужное гостеприимство и т. д.

Словом, вся праздная, мечтательная и аффектационная сторона старых нравов с обычными порывами юности — к высокому, великому, изящному, к эффектам, с жаждою высказать это в трескучей прозе, всего более в стихах.

Все это — отживало, уходило; являлись слабые проблески новой зари, чего-то трезвого, делового, нужного.

Первое, то есть старое, исчерпалось в фигуре племянника — и оттого он вышел рельефнее, яснее.

Второе — то есть трезвое сознание необходимости дела, труда, знания — выразилось в дяде, но это сознание только нарождалось, показались первые симптомы, далеко было до полного развития — и понятно, что начало могло выразиться слабо, неполно, только кое-где, в отдельных лицах и маленьких группах, и фигура дяди вышла бледнее фигуры племянника.

Наденька, девушка, предмет любви Адуева, вышла также отражением своего времени. Она уже не безусловно покорная дочь перед волей каких бы ни было родителей. Мать ее слаба перед ней и едва в состоянии сохранять только decorum1 авторитета матери, хотя к уверяет, что она строга, даром что молчит и что будто Наденька ни шагу без нее не ступит. Неправда, она сама чувствует, что слаба и слепа до того, что допускает отношения дочери и к Адуеву и к графу, не понимая, в чем дело.

Дочь несколькими шагами — впереди матери. Она без спросу полюбила Адуева и почти не скрывает этого от матери или молчит только для приличия, считая за собою право распоряжаться по-своему своим внутренним миром и самим Адуевым, которым, изучив его хорошо, овладела и командует. Это ее послушный раб, нежный, бесхарактерно-добрый, что-то обещающий, но мелко самолюбивый, простой, обыкновенный юноша, каких везде — легион. И она приняла бы его, вышла бы замуж — и все пошло бы обычным ходом.

Но явилась фигура графа, сознательно-умная, ловкая, с блеском. Наденька увидала, что Адуев не выдерживает сравнения с ним ни в уме, ни в характере, ни в воспитании. Наденька в своем быту не приобрела сознания ни о каких идеалах мужского достоинства, силы, и какой силы?

Тогда их и не было, этих идеалов, как не было никакой русской, самостоятельной жизни. Онегины и подобные ему — вот кто были идеалы, то есть франты, львы, презиравшие мелкий труд и не знавшие, что с собой делать!

Ее достало разглядеть только, что, молодой Адуев — не сила, что в нем повторяется все, что она видела тысячу раз во всех других юношах, с которыми танцевала, немного кокетничала. Она на минуту прислушалась к его стихам. Писание стихов было тогда дипломом на интеллигенцию. Она ждала, что сила, талант кроются там. Но оказалось, что он только пишет сносные стихи, но о них никто не знает, да еще дуется про себя на графа за то, что этот прост, умен и держит себя с достоинством. Она перешла на сторону последнего: в этом пока и состоял сознательный шаг русской девушки — безмолвная эмансипация, протест против беспомощного для нее авторитета матери.

Но тут и кончилась эта эмансипация. Она сознала, но в действие своего сознания не обратила, остановилась в неведении, так как и самый момент эпохи был моментом неведения. Никто еще не знал, что с собой делать, куда итти, что начать? Онегин и подобные ему «идеалы» только тосковали в бездействии, не имея определенных целей и дела, а Татьяны не ведали.

«Что же из этого будет? — в страхе спрашивает Наденьку Адуев, — граф не женится?»

«Не знаю!» — отвечает она в тоске. И действительно, не знала русская девушка, как поступить сознательно и рационально в том или другом случае. Она чувствовала только смутно, что ей можно и пора протестовать против отдачи ее замуж родителями, и только могла, бессознательно конечно, как Наденька, заявить этот протест, забраковав одного и перейдя чувством к другому.

Тут я и оставил Наденьку. Мне она была больше не нужна как тип, а до нее, как до личности, мне не было дела.

И Белинский однажды заметил это. «Пока ему нужна она, до тех пор он с ней и возится! — сказал он кому-то при мне, — а там и бросит!»

А меня спрашивали многие, что же было с нею дальше? Почем я знаю? Я рисовал не Наденьку, а русскую девушку известного круга той эпохи, в известный момент. Сам я никакой одной Наденьки лично не знал или знал многих.

Мне скажут, что как ее, так и другие фигуры бледны — и типов собою не образуют: очень может быть — об этом я спорить не могу. Я только говорю, что сам под ними разумел.

В начале 40-х годов, когда задумывался и писался этот роман, я еще не мог вполне ясно глядеть в следующий период, который не наступал, но предчувствия которого жили уже во мне, потому что вскоре после напечатания, в 1847 году в «Современнике», «Обыкновенной истории» — у меня уже в уме был готов план Обломова, а в 1848 году (или 1849 году — не помню) я поместил в «Иллюстрированном сборнике» при «Современнике» и «Сон Обломова» — эту увертюру всего романа, следовательно я переживал про себя в воображении и этот период и благодаря своей чуткости предчувствовал, что следует далее. Теперь могу отвечать, «что сталось с Наденькой».

Смотрите в «Обломове» — Ольга есть превращенная Наденька следующей эпохи. Но до этого дойдем ниже.

17. Роман "Обломов". Проблематика, поэтика.

«Обломов».

В широком смысле – действительно, психологический роман. Но если говорить в узком смысле, как о некоем специальном методе, здесь, по мнению Макеева, к Гончарову это неприменимо.

Шкловский: «психологизм начинается с парадокса». Если влюбленные прощаются на всю жизнь и плачут – это не психологизм, а если прощаются и смеются, то да, психологизм.

Авторская идея здесь очень сильно зависит от поведения героев, нет места внезапному парадоксу.

ОБЛОМОВЩИНА — отображенное Гончаровым явление помещичьего строя эпохи распада крепостничества в России. В ряде своих черт О. характеризовала и пореформенную действительность. Причины ее живучести на этом этапе лежали в господстве отсталой по сравнению с Западной Европой и США сельскохозяйственной экономики.

Термин «О.» введен Гончаровым в романе «Обломов» главный персонаж к-рого, давший имя роману, является порождением старого патриархально-поместного уклада. Роман положил начало борьбе мнений вокруг обломовщины. Борьба эта отражала на разных этапах развития общественной мысли классовую борьбу вокруг пережитков крепостничества. Социальные корни О. уходят в крепостное, технически отсталое, почти натуральное дворянское хозяйство. Обломовцы «глухи были к политико-экономическим истинам о необходимости быстрого и живого обращения капиталов, об усиленной производительности и мене продуктов». «Там денег тратить не любили, и как ни необходима была вещь, но деньги за нее выдавались всегда с великим соболезнованием, и то, если издержка была незначительна. Значительная же трата сопровождалась стонами, воплями и бранью». Хозяйство велось в условиях грубой эксплоатации крестьянина, средствами примитивной техники, в обстановке еще не растраченных природных богатств. Отсталая экономика обломовского хозяйства создавала почву для примитивных общественных и бытовых отношений, содержанием которых являлась крепостническая эксплоатация. Лень, развращавшая и дворовых, моральная и умственная косность — основные качества Обломова, выросшие на почве социально-экономической отсталости и классового паразитизма крепостничества.

Гончаров отнесся к своему герою отрицательно, но вместе с тем смягчил свою оценку. Признавая устами Штольца отмирание обломовщины («Прощай, старая Обломовка... Ты отжила свой век»), Гончаров однако пытался найти ценное в личности Обломова. У Обломова «гуманное» сердце. Пенкин, сторонник «кипучей злости», предлагал ростовщика, ханжу, ворующего или тупоумного чиновника «карать, извергнуть из гражданской семьи, из общества». Обломов, горячо полемизируя с ним, предлагает помнить прежде всего человека. И Гончаров писал об Обломове, что в основании его натуры «лежало чистое, светлое и доброе начало...» Отрицательно относясь к О. как социально-бытовому выражению крепостничества, Гончаров идеализирует в Обломове гуманность и моральную чистоту. Однако при всех своих симпатиях к личности Обломова он не питает надежд на его жизнеспособность. Единственным выходом был бы путь Штольца — этого представителя российского «грюндерства». Но Гончаров закрывает этот путь, обрекая Обломова на медленное умирание. Только сын Обломова идет на выучку к Штольцу. В условиях развития капиталистических производительных сил, пришедших в столкновение со всей крепостнической системой общественных отношений, Гончаров разрешает проблему О. как идеолог промышленной буржуазии, связанной общностью интересов с капитализирующимся дворянством. Он выступает как сторонник реформ сверху, считая капитализацию дворянства и блок его с буржуазией исторически необходимой формой преодоления О. Своим творчеством Гончаров указывал путь необходимой эволюции помещичьего хозяйства, превращения помещика в буржуа. Эпоха кануна «освобождения крестьян» для Гончарова была по существу эпохой капитализации передовых помещичьих хозяйств, проблемой помещичьей, а не крестьянской, проблемой реформ, а не революции.

Вокруг романа Гончарова завязалась оживленная полемика, которая отразила в себе классовую борьбу в стране.

Вслед за «Обломовым» появилась статья Н. А. Добролюбова «Что такое обломовщина?» («Современник», 1859, V). Заострившая внимание на социальном содержании О., статья Добролюбова быстро стала ведущей в истории идеологической борьбы вокруг О., наиболее авторитетной и влиятельной оценкой этого явления. В истории Обломова сказалось «новое слово нашего общественного развития, произнесенное ясно и твердо, без отчаяния и без ребяческих надежд, но с полным сознанием истины. Слово это — обломовщина; оно служит ключем к разгадке многих явлений русской жизни...» Добролюбов подчеркивает крепостническое происхождение обломовщины и характернейшие черты ее — нравственное рабство, переплетающееся с барством, отсутствие дела как жизненной необходимости, безделье, дармоедство, неуменье осмыслить жизнь, общественную бесполезность, прекраснодушную фразу, не переходящую в живое дело, и т. д. Раскрывая социальный генезис О., Добролюбов установил связь Обломова с «лишними людьми» 40-х гг. Это один и тот же социальный тип помещика, одни и те же дворянские «родовые черты». Разницу между Обломовым и его лит-ыми предшественниками типа «лишних людей» 40-х гг. критик видел лишь в различии социального возраста и темперамента, тем самым разрешая вопрос неверно, в биологическом разрезе (по Фейербаху). Основного различия взглядов на действительность у Обломова и «лишних людей» 40-х гг., у крепостника и либералов, Добролюбов не отметил, и в этом его несомненная ошибка. Но Добролюбов ни

в какой мере не склонен был ограничивать пределы этого явления помещичьей средой. Обломов для него не только помещик-крепостник, но и помещик-либерал, и чиновник, и офицер, и либеральный журналист, фразерство которых он с большой резкостью разоблачает. О. в понимании Добролюбова есть проявление политической, социальной и бытовой отсталости, всего того, что задерживает развитие буржуазно-демократической революции и что объективно поддерживает интересы господствующего класса.

Добролюбов призывал к решительной борьбе, он осудил в статье об О. либералов, включив их в круг «лишних людей». Против Добролюбова и «Современника» выступил Герцен со статьей «Very Dangerous» (Очень опасно). Эта статья отразила давление на Герцена либеральной идеологии: Герцен в ней отразил взгляды реформистов, пошедших на соглашение с существующим порядком и возлагавших надежды на либерально начавшего царствование Александра II. «Теперь в России, — утверждал Герцен, — нет лишних людей, теперь, напротив, к этим огромным запашкам рук недостает». «Общественное мнение, баловавшее Онегиных и Печориных, потому что чуяло в них свои страдания, отвернется от Обломовых». Герцен обозвал Добролюбова и Чернышевского «паяцами», к-рые могут «досвистаться не только до Булгарина и Греча, но (что боже сохрани) и до Станислава на шею». Имея в виду эту статью Герцена, Добролюбов с возмущением писал в своем дневнике о людях, успевших «уже пришибить в себе чутье, которым прежде чуяли призыв к революции... Теперь уже у них на уме мирный прогресс при инициативе сверху, под покровом законности... Я лично не очень убит неблаговолением Герцена».

В 1861 против гончаровской оценки О. выступил радикальный разночинец Писарев. В статье «Писемский, Тургенев и Гончаров» он полемизировал с Гончаровым, нападая на его буржуазный оппортунизм («чистая современная практичность»), нейтральность, скептицизм, игнорирование «человеческих и гражданских интересов». Писарев считал, что роман не отражает «тогдашнего пробуждения деятельности». По мысли критика, Гончаров должен был показать превращение «чувствительного тунеядца» в «мыслящего работника». Этого Гончаров не сумел сделать, не разрешив тем самым важнейшей для Писарева проблемы эмансипации личности в капиталистическом обществе. Полемика Писарева с Гончаровым отражала политическую борьбу вокруг вопросов крепостничества и капитализма, являясь боевым выступлением радикальной мелкой буржуазии против либеральной буржуазии.

Выступавшая с оценкой О. либеральная критика 60-х годов по существу обычно затушевывала крепостническое содержание образа Обломова, открыто полемизируя с революционной демократией. Против опасности крестьянской революции обе партии помещичьего класса — либеральная и крепостническая — выступали единым фронтом. А. В. Дружинин напр. в статье, посвященной

роману («Библиотека для чтения», 1859, XII), создал дворянскую апологию Обломова и О. Через всю его статью проходит завуалированная полемика с Добролюбовым. Дружинин полемизирует с людьми с «чересчур практическими стремлениями», с людьми, к-рые презирают О. В толковании Дружинина О. — «детски ласковая русская душа», ему свойственны чистота нравов, рыцарская способность к преданности, русская незлобивость, «решительная неспособность на какое-нибудь нечистое дело». Обломовский оптимизм и гуманность противопоставлены Дружининым революционной «практической безурядице» и «нравственной болезни» «грешников нашего времени», под к-рыми критик разумел революционных демократов. Для дружининской трактовки О. характерна, как мы видим, маскировка политического анализа отвлеченными категориями морального порядка. Смысл этой маскировки заключается в подчеркивании незлобивости Обломова как олицетворения «русского народа».

На сходной с дружининской позиции стоял и Ап. Григорьев в статье «И. С. Тургенев и его деятельность» («Русское слово», 1859, VIII). Добролюбов назван им «человеком честным и благородным», но «недальновидным», который с яростью набросился «больше, чем сам автор, на Обломовку и обломовщину». Виднейший критик славянофильства Ап. Григорьев предпочитает возмущению Добролюбова смирение перед Обломовкой тургеневского Лаврецкого. Политический смысл выступлений Дружинина и Ап. Григорьева по поводу О. заключался в том, что они отвлекали внимание от классовой борьбы вокруг вопросов крепостничества и путей развития капитализма. Характерно, что образ Штольца не вызывает у них интереса. Либеральная буржуазно-дворянская критика, выступая на данном этапе, как это часто бывало, в блоке с критикой дворянской реакции, видела главную опасность не в сохранении крепостничества, а в росте революционного движения.

Так в условиях обостренной классовой борьбы 60-х гг. между крестьянской демократией, с одной стороны, и либералами и крепостниками — с другой, вокруг крестьянского вопроса в лит-pe шли бои, и на одном из участков этой борьбы О. приобретала для революционной партии значение социально-экономического тормоза, а для партии крепостников — политического забрала. В более позднюю эпоху дворянская критика вновь использовала О. как одно из лит-ых средств в борьбе за сохранение социально-экономического строя, основанного на блоке промышленной буржуазии и поместного дворянства против революционного движения.

Роман Гончарова “Обломов” является второй частью его знаменитой трилогии, открывает которую роман “Обыкновенная история”. Роман “Обломов” назван по имени главного героя- Ильи Ильича Обломова-помещика, жившего в Петербурге спокойной и размеренной жизнью.

Илья Ильич являет собой оригинальный тип: его распорядок дня не наполнен различными поездками по делам, он нигде не служит; вы не встретите его на балах, танцующего с хорошенькими барышнями, или на светских вечерах, играющего за столом в вист. Мало того, Обломов крайне редко выходит на улицу, чтобы просто прогуляться, - он спит до полудня, затем, лежа на диване, подолгу сладостно рассуждает о чем-то отдаленно-возвышенном.

Обломов — это своеобразный символ статичности в романе. Он настолько неподвижен и постоянен, что ничто на свете не может его расшевелить, заставить активно действовать, творить. К нему часто заезжают гости, зовут его с собой, чтобы развлечься и “интересно” провести время (Волков, Судьбинский), но при одной мысли, что ему придется куда-то ехать, не снимать целыми днями сапоги, Обломов содрогается. Возникшая необходимость переезда на новую квартиру не дает ему покоя. Но будучи не в состоянии решить эту проблему, он пытается забыть о ней, отложить на потом. Когда же Захар, верный слуга Обломова и в какой-то степени копия своего хозяина, напоминает ему, что необходимо подыскать новое место для жилья, Илья Ильич срывается: “Молчи, Захар, слышишь, молчи! Я говорил тебе, чтоб ты не напоминал мне об этой квартире! Смотри мне”.

Не удается и любви изменить Обломова. Сначала кажется, будто он на самом деле в корне преобразился. Действительно, он ежедневно читает новые газеты и журналы, занимается делами своего имения, которое пришло в упадок из-за нечестных управляющих, ходит к своей любимой, Ольге Ильинской, он не спит теперь даже после обеда и не ужинает. Правда, вскоре выясняется, что все это ему в тягость и требует от него огромных усилий. Поэтому Обломов отказывается от Ольги и возвращается к прежней жизни: опять появляется старый восточный халат, который, как верный слуга, нежно и бережно облегает тело хозяина, не стесняя движений, опять Илья Ильич спит после обеда, снова он занялся чревоугодием, редко стал выходить из квартиры на Выборгской стороне. В своих мечтах Обломов куда-то устремляется. Но куда? Он постепенно опускается все ниже и ниже, все меньше требований предъявляет своей будущей жизни.

Лучший друг Обломова, Андрей Штольц, является полной его противоположностью. Сын русской дворянки и немецкого бюргера, он с детства был непоседой, ездил с отцом на фабрику, на несколько дней уходил из дома на охоту. Его всегда все занимало и интересовало, поэтому неудивительно, что он отлично учился. И в зрелом возрасте Андрей постоянно путешествует по Европе, участвует в какой-то торговой кампании, находясь в Петербурге, посещает светские вечера и балы. Андрей постоянно в движении: когда бы мы его ни встретили, он всегда что-то делает, куда-то собирается или откуда-то приезжает. Андрей и Илья очень любят друг друга несмотря на то, что они совершенно разные люди, и Андрей, как и Ольга, постоянно пытается вызволить Обломова из его неподвижности. Он даже берется вести дела Ильи Ильича в деревне и добивается улучшения в его хозяйстве. После реформ Штольца Обломовка действительно начинает приносить доход. Штольц выступает в романе реформатором, он сведущ и в экономике, и в политике, и в светской жизни. Он приветствует все новое, постоянно что-то модернизирует.

На их фоне резко выделяется Ольга Ильинская. Это прямая, честная девушка. Ольга не только сама постоянно развивается, но и заставляет шевелиться Обломова. Илья Ильич полюбил ее, и это чувство стало каким-то рычагом, который вывел его из неподвижного состояния. Вместе с Ольгой он посещает театры, балы, гуляет в саду - отказывается от своего прежнего образа жизни.

Но похоже, что Ольга не любит его. Ей нравится быть спасительницей умирающей души. Ольга видит не Илью Ильича, а тот образ, который они придумали со Штольцем. Обломов же, наверное, испугавшись энтузиазма Ольги, отказывается от идеи жениться на Ольге, спрятавшись на Выборгской стороне.

Штольц и Ольга считают себя обязанными помогать Обломову, постоянно указывают ему на какие-то недостатки, винят за бездеятельность. Но Обломов остается верен своим принципам и по-прежнему олицетворяет покой и неподвижность в романе. Он полюбил Агафью Матвеевну Пшеницыну, мещанку, у которой снимает квартиру, женится на ней и. наконец, обретает долгожданный покой. Агафья Матвеевна также, по сути, является статичным персонажем, хотя она и проводит весь день в движении. Она видит смысл жизни в служении другим людям (в буквальном смысле этого слова). Ее дни протекают в уборке дома, приготовлении различных яств для мужа и детей. Лишь после смерти Ильи Ильича мы можем заметить, как изменилась Агафья Матвеевна, каким ярким светом озарил ее тусклую жизнь этот, казалось бы, малоподвижный человек. Таким образом, Гончаров показал в своем романе переплетение судеб героев динамичных и героев, олицетворяющих покой. Автор показывает внешнюю статичность или, напротив, активность своих героев. Гончаров как бы говорит нам, что суетливые движения нередко скрывают пустоту жизни (Волков, Тарантьев, Судьбинский), а в ленивце может биться “золотое” сердце, отзывающееся на чужую боль и страдания.

Ольга полюбила Обломова. Как могла такая умная, серьёзная девушка полюбить Обломова, бездельника, не способного к жизни человека? Ненужно забывать, что у Обломова был целый ряд положительных качеств: он был умён, достаточно образован, хорошо говорил пофранцузски и читал книги на английском языке. Лень Обломова, о которой Ольга знала сначала только со слов Штольца, могла показаться ей вполне исправимым недостатком. Наконец, самая любовь Ольги к Обломову возникла как раз на почве благородных стремлений перевоспитать Обломова, воскресить еп> для нормальной деятельности. Обломов первый признаётся Ольге в любви. Несколько позже Ольга вносит поправку в это признание: Обломов только влюблён, а любит она. Действительно, её чувство глубже, серьёзнее. Ольга говорит: «Для меня любовь — это всё равно, что... жизнь, а жизнь... долг, обязанность, следовательно — любовь тоже долг». Любовь наполняет её жизнь новым содержанием, освещает её какимто новым светом. Жизнь теперь кажется Ольге глубже и содержательнее, словно она прочла большую книгу. Когда Ольга поняла, что в сознательном отношении к жизни она стоит выше любимого человека, она твёрдо ставит перед собой задачу перевоспитания Обломова. Ольге нравилась «роль путеводной звезды», «луча света» для Обломова. Она звала и «толкала его вперёд». Её настойчивость побеждает на время лень Обломова. Ольга заставляет его читать газеты и книги и рассказывать ей их содержание, совершает с Обломовым прогулки по окрестностям Петербурга, побуждая спутника подниматься на каждый пригорок. Обломов жалуется: «Каждый день вёрст по десяти пешком». Он посещает по просьбе Ольги музеи, магазины, а дома пишет деловые письма старосте в имение. Ольга добивается от Обломова и физического движения, и умственной работы. Она сравнивает свою роль с ролью врача, спасающего больного. Поведение безвольного Обломова доставляет ей немало страданий. Видя нерешительность действий Обломова, она с тоской признаётся ему, что «теряется в соображениях» и что «у неё гаснут ум и надежда». Когда Обломов, нерешительно отодвигая вопрос о свадьбе, заявляет Ольге, что пройдёт ещё «какойнибудь год» и Ольга станет его женой, у Ольги открываются глаза. Она поняла, что мечта её о перевоспитании Обломова разбилась о его непобедимую лень. Разрыв с Обломовым стал для неё неизбежен. Ольга говорит жениху: «Я любила будущего Обломова! Ты кроток, честен, Илья, ты нежен... как голубь, ты прячешь голову под крыло — и ничего не хочешь больше, ты готов всю жизнь проворковать под кровлей... да я не такая: мне мало этого, мне нужно чего то ещё, а чего — не знаю!» Автор разъясняет дальше: «Признав раз в избранном человеке достоинства и права на себя, она верила в него и потому любила, а переставала верить— переставала и любить, как случилось с Обломовым».

Разрыв подкосил силы и Обломова, и Ольги: Обломов заболел горячкой, а больную Ольгу тётка увезла за границу. В Париже Ольга встретила Штольца. Время смягчило горечь её разочарования в Обломове, и она стала женой Штольца — человека, который соответствовал её идеалу мужа. Казалось бы, теперь Ольга могла стать вполне счастливой женщиной. Штольц •создал ей жизнь, полную комфорта и спокойствия. Однако безмятежный покой, которым окружил её Штольц, начинает смущать и томить её. Ольгу не удовлетворяет спокойная, безмятежная личная жизнь. Штольца пугают «мятежные вопросы», т. е. то, что волновало тогда мысль передовых общественных деятелей. А Ольгу тянут именно «мятежные вопросы». У неё постепенно созревает мысль о какой-то другой жизни, полной, быть может, труда и лишений, и она уже мысленно «измеряла свои силы» для предстоящей борьбы. Добролюбов писал: «Ольга бросила Обломова, когда перестала в него верить, она оставит и Штольца, ежели перестанет верить в него». Вопрос о дальнейшей судьбе Ольги составлял тему, которая выходила за рамки сюжета романа. Тема эта осталась поэтому неразработанной. Но образ Ольги и без того ясен для читателя. Добролюбов писал: «Ольга... представляет высший идеал, какой может теперь русский художник вызвать из теперешней русской жизни... В нейто более, нежели в Штольце, можно видеть намёк на новую русскую жизнь; от неё можно ожидать слова, которое сожжёт и развеет обломовщину». Ольга — тип русской женщины того периода русской жизни, когда в России под влиянием роста культуры стало пробуждаться самосознание женщин, когда они почувствозали своё право на участие в общественной деятельности^ Наряду с тургеневскими Натальей Ласунской («Рудин») и Еленой Стаховой («Накануне») Ольга Ильинская принадлежит к лучшим, пленительным образам русской женщины, созданным нашими писателями в 50е годы XIX в. Иной тип женщины дан Гончаровым в лице Агафьи Матвеевны Пшеницы но и. Любовь Обломова к ней выросла в основном на почве барских привычек Ильи Ильича. Пшеницына, добрая, скромная женщина, прекрасная хозяйка, мещанка по социальному положению, благоговела перед Обломовым. Для неё Обломов был существом высшего порядка, идеалом барина. Она готова была стать рабой Ильи Ильича и в глубокой преданности ему находила радость и счастье. Она, не задумываясь, несла в ломбард последние вещи, лишь бы Илья Ильич не нуждался ни в чём. Обстановка, которой она окружила Обломова, чемто напоминала Обломовку. Здесь Илья Ильич нашёл то, что было его жизненной мечтой: идеал «ненарушимого покоя жизни». Пшеницына не могла подняться до сознания того, что её любовь несёт Обломову гибель, бесповоротно хоронит все его порывы к деятельности. Она любила просто, бездумно, беззаветно. Это тип скромной, самоотверженной женщины-хозяйки, весь кругозор которой ограничивался только миром семейных забот и обывательского благополучия. Ольга Ильинская и Пшеницына так же противоположны, как Обломов и Штольц. В таком расположении женских фигур в романе есть глубокий смысл. Умная Ольга с её идейными порывами и серьёзными требованиями и Пшеницына, каждая по-своему, помогают раскрыть идею романа, обнажая сущность обломовщины.

18. Роман "Обрыв". Проблематика, поэтика.

«Обрыв»

Какой-то невнятный пиздеж о клевой бабушке

Бабушка, с одной стороны как мать, любит и жалеет, но она еще и авторитет, она защищает. Россия в образе бабушки.

Однако здесь все эти проблемы в значительно большей степени, чем в «Обыкновенной истории» и «Обломове», преломлены через «отношения обоих полов между собою» и выступают в форме различных трактовок любви, «образов страстей», представленных в романе «на первом плане». Это обстоятельство придает «Обрыву» характер своеобразного «эпоса любви».

Фабульно-сюжетным стержнем произведения стал поиск Борисом Райским, «художником от природы», наделенным «избытком фантазии и тонкою нервною организацией» женщины, достойной его идеала любви и одновременно послужившей бы прототипом для героини задуманного им романа. «Поклонник красоты», Райский — русский вариант Дон-Жуана. Как и ее герой, Райский ищет в чувстве к женщине не «исключительно узкое пристрастие», но залог «всеобъемлющей любви». В принципе с ним здесь солидарен и автор. Но вместе с тем Райский, дворянин и помещик по своему положению, — «артистический обломовец», неспособный, как и Илья Ильич, к безустальной активности и напряженному труду ради воплощении своих замыслов. Такова Вера, героиня, выросшая в обстановке патриархальной дворянской усадьбы (и города). В изображении автора Вера, желавшая «обновления» (VIII, 96) жизни, верно угадывает подлинную «норму» любви и упорно, вопреки и драматической ошибке (страсти к нигилисту Марку Волохову), стремится к этой высокой цели.

Идеал Веры, как и Ольги Ильинской, — любовь-долг. Эта важнейшая формула Гончарова родилась, несомненно, с учетом и в полемике с той трагически неразрешимой коллизией любви (счастья) и требований действительности (долга), жертвой которой являлись герои тургеневских повестей 50-х годов («Переписка», «Фауст», «Ася» и др.) и романов. Она призвана, снимая тургеневский трагизм, открыть оптимистическую перспективу взаимоотношений личности с современностью. Обязанности человека перед действительностью как бы вводились Гончаровым в содержание самой любви, что делало ее реальной, а не призрачной и беспочвенно мечтательной. Правда, в трактовке обязанностей любящего перед обществом Гончаров не выходил за пределы духовно-нравственного аспекта, ограничивая эти обязанности нравственным участием в судьбах окружающих. Вера толкует долг прежде всего как обязанность перед самой любовью, которую любящие должны сохранить до конца своих дней. Именно такая «вечная», «бессрочная любовь», по убеждению героини, и придаст ей нравственно-результативный смысл, позволив создать гармонический семейный союз — ячейку нового общества. Уточнение это — результат полемики Веры (и автора «Обрыва») с «правдой» Марка Волохова, проповедующего «любовь на срок», то есть как чисто чувственные отношения между любящими, без нравственных обязанностей друг перед другом.

С появлением в конце второй части «Обрыва» Веры главный интерес произведения переходит к ней и к другим женским персонажам. Роман принимает вид своеобразной иерархической экспозиции различных видов любви, в той или иной степени отдаляющихся от любовной «нормы» Веры и соответственно этому неполных, ошибочных или искаженных, уродливых.

Таковы условно-светские отношения Софьи Беловодовой, холодной петербургской красавицы, напоминающей мраморную античную статую, с итальянским графом Милари. Все здесь подчинено внешним приличиям, понятиям «хорошего тона», принятым в замкнутой, отгороженной от большой жизни и ее забот «аристократически-обломовской» среде. Одного намека на сердечное движение (Беловодова послала графу записку с приглашением навестить ее) было достаточно, чтобы свет заговорил о «ложном шаге» и отношения героев прекратились.

Далек от истины любви и «роман» Райского и Наташи, Далек, несмотря на то, что «чистый, светлый образ, как Перуджиниевская фигура» (V, 119) этой подруги героя отмечен искренностью и теплотой чувства, отсутствующих у Софьи Беловодовой. Но само это чувство односторонне, узко и по господствующему тону (здесь все замешано на безответной горести лишь с редкими проблесками робкого счастья), и по сосредоточенности на самом себе. Чувствительная, нежная и вместе с тем слабая, нежизнеспособная героиня выглядит архаичной, как бы сошедшей со страниц повестей XVIII—XIX веков, и не случайно названа райским в его «эскизе» о ней «бедной Наташей» (V, 124).

В духе еще более далеких от современности образцов протекал «роман» Татьяны Марковны Бережковой и Тита Никоныча Ватутина.

Особый тип любви, представленный увлечениями Райского, определен главными психологическими свойствами этого характера. «Он, — писал о герое романист, — живет нервами, управляемый фантазией, и страдает и блаженствует под влиянием приятных или неприятных ощущений, которым покоряется и его ум и чувства: оттуда такая подвижность и изменчивость в его натуре» Действительно, Райский довольно быстро охладевает к очередному «предмету» своего поклонения, так как и увлечен, по существу, не реальной женщиной, но образом, сотворенным его фантазией. Он забывает Наташу ради Софьи Беловодовой, Софью — ради Марфеньки и, наконец, их всех ради Веры, к которой переживает наиболее длительную, бурную и мучительную страсть, блестяще воспроизведенную романистом в третьей-четвертой частях произведения. Но и Веру Райский «любит... только фантазией и в своей фантазии...»

Живописуя названные типологические разновидности любви, Гончаров не ограничивался задачей «исчерпать в романе почти все образы страстей». Последние в «Обрыве» образуют продуманный ряд, соотнесенный с основными периодами человеческой истории, а также и ее целью, как разумел ее художник. Так, Софья Беловодова с ее бесстрастной и бездуховной красотой мраморной статуи (это сравнение постоянно сопровождает Софью, имя которой также исторически значимо), и чувственно-страстная, но безнравственная Ульяна Козлова, в облике которой проступал «какой-то блеск и колорит древности, античность формы», призваны символизировать античное, дохристианское понимание идеала любви и женской красоты (в Греции и в Риме), а вместе с тем и «нормы» жизни. Татьяна Марковна Бережкова и Ватутин выполняют ту же задачу по отношению к аналогичным средневековым, рыцарским концепциям с их высоким платонизмом и верностью прекрасной даме-избраннице. «Роман» Марфеньки и чиновника Викентьева не случайно аттестован Райским как «мещанский». Он действительно не выходит за пределы бюргерско-филистерского понимания счастья с его эгоистической замкнутостью и ограниченностью и вполне способен этот мещанский период истории представлять. Не забыты Гончаровым и такие относительно недавние эпохи, как сентименталистская и романтическая с их нормами и формами страстей, носителями которых в «Обрыве» являются «бедная Наташа» и идеалист-фантазер Райский с его культом женской красоты. Через совокупность «образов страстей» в «Обрыве», таким образом, воспроизведен ход самой истории, понятой как постепенное духовно-нравственное обогащение человеческих отношений, и прежде всего «отношений... полов». Роман был призван показать итоги этого движения и определить его цели.

В «Обрыве» истину современной любви (и семьи) призвана была символизировать любовь Веры и Ивана Ивановича Тушина. Заволжский лесовладелец и лесопромышленник и вместе с тем «простой, честный, нормальный человек», Тушин задуман русским Штольцем, якобы сумевшим на деле достигнуть единства между личными и общественными интересами. Гончаров даже ввел в роман непосредственно трудовую сцену, изобразив Тушина руководящим работою своих крепостных крестьян. Дело и деятельность для Тушина, как и для Штольца, тем не менее не самоцель и подчинены интересам его «глубокой, разумно человеческой», высоконравственной страсти к Вере. «Без нее, — заявляет герой, — дело станет, жизнь станет!».

Истина Вериной высокодуховной «вечной» любви-долга для героини «Обрыва» станет тем дороже, что она искушена и оплачена страшной ошибкой — страстью к нигилисту Марку Волохову и «падением» Веры. История увлечения Веры Волоховым изложена в третьей-четвертой частях романа параллельно отношениям к героине Райского, но, в отличие от них, трактована автором как опасное заблуждение — обрыв (отсюда название произведения) на пути человека и человечества к их прямой цели. В чем причина столь сурового отношения писателя к Волохову, которого сам же Гончаров наделяет рядом привлекательных черт (силой, смелостью, целостностью характера), выгодно отличающих этого человека от обитателей провинциального города, куда он сослан под надзор полиции?

Экспозиция видов любви и женской красоты, развернутая в «Обрыве» в исторической ретроспективе и перспективе, увенчивается образом исполненной духовной красоты христианки Веры, но не ранее того, как героиня познала — пусть и ценою страшной ошибки-драмы («обрыва») — тайну отношения полов. Ведь лишь это знание, по убеждению романиста, окончательно завершает формирование женской души и личности, придает им зрелость.

Здесь художник вновь прибегает к сравнению с «мраморной статуей», в свете которого ранее он осмысливал облик Софьи Беловодовой. Так, Райскому Вера — женщина предстает «в такой обольстительной красоте, в какой он не видел ее никогда... Она стояла на своем пьедестале, но не белой, мраморной статуей, а живою, неотразимо-пленительной женщиной, как то поэтическое видение, которое снилось ему однажды...» (VI, 277). В отличие от Беловодовой, символизировавшей красоту внешнюю, бездуховную, Вера — образ красоты одухотворенной и нравственно-сознательной.

Разлучив Веру с материалистом Волоховым, художник одновременно отказался и от намерения соединить ее в счастливом семейном союзе с Тушиным. Суровая правда действительности, чутко ощущаемая романистом, вновь внесла решительный корректив в творческий замысел. Гончаровский идеал присутствует в «Обрыве» как возможность бытия, но едва ли реальная в условиях русской современности. Они по-прежнему остаются несовместимыми.

20 конфликт старой и новой правд в романе Обрыв

«Обрыв» Гончарова — один из лучших русских реалистических романов, отобразивших жизнь дореформенной России, сыгравших важную роль в борьбе с крепостничеством и его остатками. В нем писатель продолжал разрабатывать основную тему своего творчества — тему «борьбы с всероссийским застоем», обломовщиной в различных ее видах. Сила реализма Гончарова в этом романе выразилась в том, что он сумел показать существенные явления русской жизни 1840—1850 годов, глубокий кризис крепостнического общества, распад патриархальных основ жизни и морали, «состояние брожения», полную драматизма «борьбу старого с новым». Именно в этой борьбе старого и нового состоит основной жизненный конфликт и пафос романа.

Определяющим идейным моментом в творчестве Гончарова всегда была его связь с прогрессивным направлением русской общественной мысли, его стремление служить интересам народа, отрицательное отношение к крепостничеству. Гончаров глубоко любил свою родину и верил в ее великое и светлое будущее. Однако он не видел верных путей дальнейшего развития русской жизни. Исходя из либеральных убеждений, он полагал, что преобразование общества произойдет «путем реформ», что старое отомрет, а новое будет возникать и упрочиваться «без насилия, боя и крови». В 60-е годы, не отказываясь от борьбы с крепостническими пережитками, он вместе с тем отрицательно относился к программе «новых людей», русских революционных демократов.

Гончаров видел, что к началу 60-х годов в русской общественной жизни произошли большие изменения, и, конечно, не мог в своем новом романе уклониться от изображения современности. Особенно остро он чувствовал необходимость высказать свое отношение к воззрениям «новых людей».

В «Обрыве» Гончаров ставил перед собою задачу нарисовать картину не только «сна и застоя», но и «пробуждения» русской жизни. Наиболее ярко и полно этот мотив в романе выражен в образе Веры. Ее стремление к «новой жизни» и «новой правде», ее живой и независимый ум, гордый и сильный характер, нравственная чистота — все эти черты сближают и роднят Веру с передовой молодежью 60-х

годов. В. Г. Короленко в своей статье «И. А. Гончаров и молодое поколение» (1912) писал, что в образе Веры ярко выражено то, что «переживало тогдашнее «молодое» поколение... когда перед ним впервые сверкнул опьяняющий зов новой, совершенно новой правды, идущей на смену основам бабушкиной мудрости» (В. Г. Короленко, Избр. соч., ГИХЛ, 1935, стр. 572).

Создав этот образ, Гончаров осуществил свою заветную и давнюю мечту о «светлом и прекрасном человеческом образе», который, по его признанию в одном из писем (к И. И. Льховскому, июль 1853 г.), вечно снился ему и казался недостижимым. Следует, однако, заметить, что в первоначальной «программе» романа Вера (40—50-е годы) представляла собою более цельный характер, чем тот, который обрисован в романе, что видно и из анализа рукописных вариантов (ср. стр. 437—438).

Как герой «переходной» эпохи, как «проснувшийся Обломов», задуман был другой центральный персонаж «Обрыва» — Райский. «Райский», — писал Гончаров в статье «Лучше поздно, чем никогда», — натура артистическая: он восприимчив, впечатлителен, с сильными задатками дарования, но все-таки сын Обломова... Райский мечется и, наконец, благодаря природному таланту или талантам, бросается к искусству: к живописи, к поэзии, к скульптуре. Но и тут, как гири на ногах, его тянет назад та же «обломовщина».

Гончаров критикует фальшивую, оторванную от жизни романтику Райского, его либеральное фразерство, осуждает его за пустое существование: «Новые идеи кипят в нем: он предчувствует грядущие реформы, сознает правду нового и порывается ратовать за все те большие и малые свободы, приближение которых чуялось в воздухе. Но только порывается...»

В предуведомлении к журнальной публикации «Обрыва» «От автора» Гончаров указывал, что «в программе романа, набросанного еще... в 1856 и 1857 годах», не было фигуры Марка Волохова и что «под конец романа, начатого давно и конченного недавно», эта личность приняла «более современный оттенок». Первые упоминания о Марке Волохове мы находим в письмах Гончарова к С. А. Никитенко, относящихся к 1860 году. В то время еще самому романисту не ясно было это лицо. «Я начал было писать, да не пишется, во 1-х, еще не обдумал Маркушку, во 2-х, не могу сосредоточиться», — писал он из Булони 12 августа (31 июля). Еще более категорически говорилось в последующем письме (от 6/18 августа): «...К Маркушке и приступить не умею, не знаю, что из него должно выйти» (см. «Литературный архив», 4, М.-Л. 1953, стр. 148 и 149).

Впоследствии Гончаров неоднократно высказывался по поводу возникновения и эволюции замысла этого образа. Так, в статье «Намерения, задачи и идеи романа «Обрыв» он писал: «В первоначальном плане романа на месте Волохова у меня предполагалась другая личность — также сильная, почти дерзкая волей, не ужившаяся, по своим новым и либеральным идеям, в службе и петербургском обществе и посланная на жительство в провинцию, но более сдержанная и воспитанная, нежели Волохов... Но, посетив в 1862 году провинцию, я встретил и там, и в Москве несколько экземпляров типа, подобного Волохову. Тогда уже признаки отрицания или нигилизма стали являться чаще и чаще...

Тогда под пером моим прежний, частью забытый, герой преобразился в современное лицо...»

Говоря о «признаках отрицания или нигилизма», Гончаров несомненно имел в виду «новых людей», революционную демократию. Предубежденное отношение Гончарова к идеалам передовой русской молодежи и явилось определяющим моментом для «преображения» ранее задуманного героя в Волохова, для придания ему «более современного, по выражению Гончарова, оттенка».

Гончаров и в печатной редакции романа показал «ум», «волю» и «какую-то силу» Волохова, но вместе с тем отказался от серьезной характеристики его политических убеждений. Не исключено, что люди, подобные Волохову, встречались тогда в жизни, но ошибка Гончарова состояла в том, что он пытался обрисовать Волохова типичным представителем «новых людей».

Гончарову казалось, что в Волохове он разоблачил всю несостоятельность новых революционных учений и новой морали или, как он говорил, «новой лжи». В действительности же, даже тогда, когда писатель и пытался коснуться характеристики мировоззрения этого типичного, по мнению Гончарова, представителя «новых людей», он приписывал ему, в весьма упрощенном виде, те «крайности отрицания» и вульгарно-материалистический подход к явлениям природы и общественной жизни, которые не были присущи революционной демократии.

Таким образом, фигура Волохова, вырисовавшаяся в «Обрыве» в 60-х годах, существенно меняла направление романа, вносила в него реакционную тенденцию.

Образ Веры в финале романа противоречив. Гончаров заставил ее примириться с «старой мудростью» бабушки, олицетворявшей консервативную мораль дворянского общества. Пережив «обрыв»,

Вера обретает «силу страдать и терпеть». Это было, конечно, нарушением внутренней логики образа, отступлением от правды жизни. Но в этом примирении с окружающим она не находит избавления от тревожных вопросов жизни. Несомненно, она не найдет подлинного счастья и с Тушиным — этим, с точки зрения романиста, героем современности. В рукописи романа и этот мотив был первоначально очерчен гораздо сильнее (в варианте VI главы пятой части).

Критика

Журнал реакционного толка «Русский вестник» пытался выставить Гончарова певцом патриархально-дворянской жизни, «поэтом захолустья». Журнал обходил и всячески затушевывал критику в романе «старой правды», патриархального быта и нравов, крепостнического «сна и застоя».

Крайне отрицательно «Русский вестник» отнесся к образу Веры. Все прогрессивное в ней он расценивал как «ненормальное явление», заявив, что Вера — это «незрелый плод нездоровых учений». Журнал упрекал Гончарова также в том, что его Волохов не может служить серьезным оружием для борьбы с революционными стремлениями в русском обществе, поскольку в этом образе не дано «должного», с точки зрения «Русского вестника», «ниспровержения»

«политических и социальных мечтаний, а тем более религиозного материализма» («Русский вестник», 1869, № 7).

Критик либеральной газеты «С.-Петербургские ведомости» находил «одним из наиболее интересных» образов «Обрыва» образ Веры. «С.-Петербургские ведомости» намеренно обошли молчанием в оценке образа Райского тот факт, что в нем объективно были развенчаны как бесплодные те настроения, которые были характерны для дворянско-либеральной интеллигенции. Образ Волохова не вызвал у критика «Обрыва» по существу каких-либо возражений, что свидетельствовало о том, что взгляды критика в данном случае не противоречили оценке этого образа самим Гончаровым.

Суровой и принципиальной критике реакционные тенденции «Обрыва» были подвергнуты в органе русской революционной демократия 60-х годов — «Отечественных записках». Статья Салтыкова-Щедрина «Уличная философия» показала всю глубину и серьезность идейных расхождений передовой части русского общества с автором «Обрыва» в понимании ряда явлений русской действительности того времени.

Признавая в Гончарове «талантливого романиста», который в прошлом принес немалую пользу русскому обществу, Щедрин осудил автора «Обрыва» за его попытку выдать Марка Волохова за представителя «молодого поколения и тех идей, которые оно внесло и стремилось внести в нашу жизнь». В Волохове, справедливо замечал Щедрин, в извращенном духе истолкована идея революционного «отрицания», извращены идея стремления к «познанию истины», к передовым научным знаниям, и принципы новой общественной морали.

Вскрыв нелепость и неправдоподобность многих высказываний и поступков Волохова, которые, по мнению Гончарова, якобы «характеризуют «нового человека», Щедрин указал, что это мнение писателя отражает так называемую «уличную философию», основанную на реакционных предрассудках и заблуждениях. Тенденциозность обрисовки Волохова в «Обрыве» Щедрин расценивает как отступление Гончарова от своих прежних прогрессивных и гуманных идеалов.

Справедливо критикует Щедрин попытку Гончарова доказать в романе, что будто «стремление к познанию сил и свойств природы, стремление ввести в жизнь элемент сознательности» чуть не погубили Веру и что спасло ее только «прочное, живое и верное, заключающееся в старой жизни». Ни бабушка, ни Ватутин, ни Райский, которые в романе противопоставлены Волохову как спасители Веры, конечно, замечает Щедрин, не годились для этой роли, так как нет в жизни «ничего более мертвенного, более неверного, нежели их жизнь» (Н. Щедрин, Полн. собр. соч., т. VIII, М. 1937).

Свою статью Щедрин заключал справедливым упреком Гончарову в том, что тот не понял суть и смысл передовых стремлений молодого поколения, современности.

Женские образы в романе Гончарова Обрыв

что-то можно взять из предыдущего вопроса

СОФЬЯ:

Идеальная светская красавица Софья Беловодова оказывается для художника неполноценным эстетически объектом: он не ощущает в ее облике трепета жизни, без которого невозможно выражение прекрасного в искусстве. Ее облик выдает скованность ее эмоций, подчиненных нормам поведения, принятым в дворянском высшем обществе. Райский говорит ей о ценности эмоциональных порывов, пытается разбудить в ней страсти, без которых, по его мнению, женщина не может приобщиться к полноте жизни. Он мечтает «магией» искусства, воплощением оживленного чувством облика холодной Софьи на портрете пробудить в ней непосредственность, освободить ее душу — и терпит фиаско. Робкая попытка Софьи выйти за пределы светского регламента ставит ее в конфликт с окружающими, ничем не обогащая ее натуру.

Патриархальный быт поместного дворянства, который прежде Гончарову представлялся исторически обреченным, исчерпавшим все свои ресурсы, в образах бабушки Татьяны Марковны Бережковой и Марфиньки обретает свою первозданную свежесть и привлекательность. Гончаров рисует двух сестер: старшую — самобытную, интеллектуальную и романтичную; и младшую — веселую, непосредственную, верную традициям своей среды. Образы сестер в «Обрыве» не могут не вызывать, помимо аналогии с героинями «Евгения Онегина», ассоциации с евангельской притчей о Марфе и Марии.

Хозяйственная, преданная «земным», будничным заботам и радостям Марфинька, с одной стороны, и ищущая истины, жизни духа Вера — с другой, напоминают персонажей притчи; при этом, однако, учителя, духовного руководителя, по отношению к которому определяется ценность жизненной установки каждой из них, не дано. По первоначальному замыслу Гончарова в качестве учителя жизни должен был выступать художник, и герой

романа Райский претендует на эту роль, беседуя с каждой из девушек, пытаясь добиться их доверия и внушить им свои мысли. Но содержание личности этого героя таково, что он не только не может подчинить себе Веру, но в конечном счете не оказывает существенного влияния и на Марфиньку.

БАбУШКА: Главный вопрос, на который стремится дать ответ Гончаров в своем последнем романе, — вопрос о путях прогресса русского общества. И здесь он снова выступает как противник застоя, пассивности. Будущее представляется ему вырастающим из органического соединения завоеваний многовековой русской культуры с европейской образованностью людей типа Райского; слияния здравой практичности, простой, «немудрящей», свежей молодежи — такой, как Марфинька и Викентьев, — с высокими устремлениями и обостренной этической требовательностью Веры; скромной, но действенной любви к родному краю и гуманности Тушина и анализа, критики, присущих тому же Райскому. Вместить, понять и соединить все эти начала может одна личность, изображенная в романе, — бабушка Татьяна Марковна. Она-то и воплощает в глазах Райского и самого автора Россию. Поняв все это, Райский обретает способность трудиться, проникаясь пафосом служения искусству. Так в эпилоге романа обнаруживается цикличная завершенность его структуры. Единство замысла широкого полотна эпического повествования восстанавливается, все его, на первый взгляд, самостоятельные линии сходятся и образуют гармоническое архитектоническое целое.

Другой источник:

Образу бабушки Гончаров придавал большое значение. Защитница старых

патриархальных обычаев, родовитая дворянка и властная помещица, управлявшая имением "деспотически и на феодальных началах", бабушка, однако, очень далека от того типа жестокой и тупой помещицы-крепостницы, который был обрисован в ряде произведений русской литературы 40-70-х годов. Нравственные и психологические черты бабушки во многом противоречат ее социальному

облику. Деспотичность совмещалась в ней с мягким, любящим сердцем; она полна

заботы о других и всегда готова сделать добро людям. Она без колебаний

выгоняет крупного и влиятельного губернского чиновника именно за его

высокомерие и грубо-крепостнические замашки. Бабушка во всем руководствуется

разумным началом и тем огромным житейским опытом, которым она обладала.

Но сложившаяся в крепостнических условиях житейская

мудрость бабушки, ее деспотические принципы терпят крушение в столкновении с

мыслящей, критически настроенной, свободолюбивой Верой.

Вера - чудесная русская

девушка, обладающая страстным сердцем, волей и упорством, проницательным

умом и глубоким нравственным чувством. Веру не удовлетворяет "старая правда"

бабушки, ветхозаветная, патриархальная, полуобломовская жизнь, которая

беспечно и бездумно принята ее сестрой, веселой и счастливой Марфинькой,

"простой, как сама природа". Вера - человек, ищущий новой дороги в жизни,

стремящийся познать ее тайны. Она много и упорно читает и Вольтера, и

"Фейербаха с братией", и Прудона, то есть ту социально-политическую

литературу, которая пользовалась популярностью у молодежи 60-х годов. Она

верит только тому, в чем убеждается сама, ее мысль независима, ее

отталкивают любые деспотические попытки навязать ей чужую волю. Райский

потерпел комическое фиаско, пытаясь руководить своей кузиной, ее умом и

сердцем. Бессильна над нею власть и любимой бабушки. Вера усвоила мысль о

свободной и самостоятельной жизни. В этом отношении Гончаров в ее образе

запечатлел новый тип русской девушки, выросшей в переломную эпоху.

В своей среде Вера одинока. Встретившись с Волоховым, она столкнулась с

явлением, ей незнакомым, с человеком, тронувшим ее сердце неудачами своей

жизни, своей смелостью, стремлением к новому, лучшему. Но крайний нигилизм

Марка Волохова, его теория "любви на срок" отталкивают Веру. Она считает,

что женщина "создана для семьи прежде всего", и верит в счастье с любимым на

всю жизнь. Гончаров хочет показать, что страстное чувство Веры не могло

примириться с безнравственными, как это подчеркивает писатель, принципами

"разбойника Маркушки".

Любовь Веры терпит крушение, оставляя тяжелый след в ее душе.

Либеральная критика причитала по поводу того, что Вера "пала". Гончаров

решительно протестовал против подобного ханжества, не видя в "падении" Веры

ничего, что могло бы бросить тень на ее высокую и безупречную

нравственность, рассматривая "обрыв" как отражение драмы самой жизни. В

статье "Лучше поздно, чем никогда" Гончаров раскрывает общественный смысл

драмы Веры: "Пала не Вера, не личность, пала русская девушка, русская

женщина - жертвой в борьбе старой жизни с новой: она не хотела жить слепо,

по указке старших. Она сама знала, что отжило в старой, и давно тосковала,

искала свежей, осмысленной жизни, хотела сознательно найти и принять новую

правду, удержав и все прочное, коренное, лучшее в старой жизни. Она хотела

не разрушения, а обновления, но она не знала, где и как искать". В последней части романа образ Веры, тоскующей и вместе с тем

"выздоравливающей" от своего "безумия", тянущейся к Тушину, становится

тенденциозным, утрачивает свои реалистические черты.

22. Общий смысл названия романа «Обрыв»

В первоначальном замысле «Обрыва», возникшем еще в 1849 году, Гончаров хотел показать в Райском «серьезную человеческую фигуру», художника, стремящегося подчинить свое творчество интересам жизни. Тогда роман назывался «Художник», затем «Художник Райский», потом просто «Райский». Райский был центральной фигурой романа; это был измельчавший потомственный дворянин, один из людей 40-х годов, представитель прогрессивно настроенной дворянской интеллигенции той поры. Он ищет «дела» и находит свое призвание в служении искусству.

Затем главный интерес романа сместился — и писатель намечал соответственно назвать его «Вера». Обе темы — тема художника и тема духовных исканий современной девушки — были актуальны в 50-х гг., первая из них особенно занимала умы русских писателей в период мрачного семилетия, в годы реакции и правительственных гонений на всякую свободную мысль и на литературу в частности, вторая же привлекла к себе внимание в конце десятилетия, в обстановке явно определившегося общественного подъема.

Лотман:

«прогресс» общества, осуществляемый при направляющем влиянии «нигилистов», которые требуют полного разрыва с вековыми традициями национального быта, представлялся Гончарову бесперспективным, ведущим к обрыву, провалу. Образ обрыва на высоком берегу Волги имел большое значение в символическом ореоле реального повествования романа. Образ обрыва выражал и идею самоотверженного стремления молодого поколения к риску, смелому, опасному эксперименту, и мысль о бесперспективности этого стремления.

Лжеучителем, приводящим гордую энтузиастку Веру на край обрыва, является ссыльный демократ Марк Волохов — материалист, атеист, критик социальной действительности и ниспровергатель всех утвержденных веками бытовых и этических норм.
\

Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 960; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!