Применение управления с помощью сигналов 4 страница

3

В рамки нашего очерка не входит сколько-нибудь подробное рассмотрение и критика структурной психологии и гештальттеории, к которой примыкает исследование Келера. Однако нам кажется, что для правильной оценки, даже для правильного понимания исследований Келера, совершенно необходи­мо остановиться в самых кратких словах на философской подоснове этого исследования. И не потому только, что лишь доведенные до логического предела, лишь получившие фи­лософское оформление идеи открывают свое истинное лицо, но главным образом потому, что сам вопрос, поставленный Келером,— вопрос об интеллекте — и исторически, и по существу всегда неизбежно оказывается тес­нейшим образом связанным с философски­ми проблемами. Можно, не боясь впасть в ошибку и преувеличение, положительно ут­верждать, что ни один психологический воп­рос не является столь критическим и цент­ральным по методологическому значению для всей системы психологии, как именно воп­рос об интеллекте. (Мы ограничиваемся толь­ко рассмотрением вопросов, связанных с опы­тами Келера, т.е. зоопсихологией, не касаясь структурной психологии и гештальттеории в целом.)

Не так давно Кюльпе, подводя итоги экс­периментального исследования в области про­цессов мышления, констатировал: "Мы сно­ва находимся на пути к идеям". Попытка вюрцбургской школы пробиться вперед от ассоциативной теории, попытка доказать сво­еобразие мыслительных процессов и их не­сводимость к ассоциации в действительности оказалась путем назад — к Платону. Это с од­ной стороны. С другой — ассоцианизм Г. Эб-бингауза и Т. Рибо или бихевиоризм Дж. Уот-сона приводили обычно к устранению самой проблемы интеллекта, к растворению мыш­ления в процессах более элементарного по­рядка. В самые последние годы эта психоло­гия ответила на утверждение О. Кюльпе устами

220                                                                               Л.С. Выготский

Уотсона, что мышление, по существу, ничем не отличается от игры в теннис и плавания.

Книга Келера занимает в этом вопросе совершенно новую позицию, глубоко отлич­ную как от позиции вюрцбургской школы, так и наивного бихевиоризма. Келер борется на два фронта, противопоставляя свои иссле­дования, с одной стороны, попыткам стереть грань между мышлением и обыкновенным двигательным навыком, а с другой — пред­ставить мышление как чисто духовный акт, actus purus, не имеющий ничего общего с более элементарными формами поведения и возвращающий нас к платоновским идеям. В этой борьбе на два фронта и заключается вся новизна философского подхода Келера к про­блеме интеллекта.

Легко может показаться, если судить по внешним признакам, что мы впадаем в ви­димое противоречие с тем, на что указыва­лось выше. Мы говорили, что в книге Келера нет никакой теории интеллекта, а есть толь­ко фактическое описание и анализ получен­ных им экспериментальных данных. Из этого легко сделать вывод, что исследование Келе­ра вообще не дает никаких поводов для философских обобщений и что попытка рас­смотреть и критически оценить философскую основу этого исследования заранее должна быть осуждена на неудачу, поскольку мы тем самым пытаемся перепрыгнуть через недоста­ющую психологическую теорию мышления, но это не так. Система фактов, которую сооб­щает Келер, есть вместе с тем и система идей, при помощи которых эти факты добыты и в свете которых они истолкованы и объяснены. И именно отсутствие сколько-нибудь разви­той теории мышления Келера заставляет нас с необходимостью остановиться на философ­ских основах его работ. Если идеи и философ­ские предпосылки, положенные в основу ис­следования, даны в неразвернутом виде, тем важнее для правильного понимания и оцен­ки этой книги попытаться развернуть их.

Само собой разумеется, что здесь не может быть и речи о забегании вперед, о попытках предвосхитить, хотя бы и в общих чертах, еще не развитую Келером теорию мышления. Но для правильного понимания сообщенных Келером фактов необходимо рассмотреть те философс­кие точки зрения, которые легли в основу собирания, исследования и систематизации этих фактов.

Напомним, что понятие интеллекта у Ке­лера коренным образом отличается от того, к которому пришли в результате исследований

 

Кюльпе и его сотрудники. Они исследовали интеллект сверху — в самых развитых, выс­ших и сложных формах человеческого отвле­ченного мышления.

В. Келер пытается исследовать интеллект снизу — от его корней, от его первичных за­чатков, как они проявляются у человеко­образной обезьяны. Он не только подходит к исследованию с другого конца, но сама кон­цепция интеллекта у Келера существенно противоположна той, которая была положе­на в основу прежних экспериментальных ис­следований мышления.

В способности мышления, говорит О. Кюль­пе, древняя мудрость нашла отличительный признак человеческой природы. В мышлении отец церкви Августин и после него Декарт видели единственно прочное основание для бытия личности, пребывающей в сомнениях. Мы же не только скажем: мыслю — значит существую, но также: мир существует так, как мы его устанавливаем и определяем.

Отличительное свойство человеческой природы, и притом свойство, определяющее и устанавливающее бытие мира,— вот что для этих психологов человеческое мышление. Для Келера же прежде всего вопросом первосте­пенной, принципиальной важности является найденное им доказательство того, что шим­панзе обнаруживает разумное поведение того же рода, что и человек, что тип человеческого разумного поведения может быть с несомнен­ностью установлен у человекоподобной обе­зьяны, что мышление в биологическом раз­витии не является отличительным свойством человеческой природы, но, как и вся челове­ческая природа, развивалось из более прими­тивных форм, встречаемых у животных. Человеческая природа сближается с живот­ной — через антропоидов — не только по морфологическим и физиологическим при­знакам, но также и по той форме поведения, которая считается специфически человечес­кой. Мы видели выше, что употребление ору­дий, всегда считавшееся отличительным при­знаком человеческой деятельности, Келер экспериментально установил у обезьян.

Но вместе с тем Келер не только ставит развитие интеллекта в один ряд с развитием других свойств и функций животных и че­ловека, но выдвигает и совершенно противо­положный прежнему критерий интеллектуаль-ной деятельности. Для него разумное поведение, выражающееся в употреблении орудий, есть раньше всего особый способ воз­действия на окружающий мир, способ, во всех

Предисловие...                                                                            221

своих точках определяемый объективными свойствами предметов, на которые мы воз­действуем, и орудий, которыми мы пользу­емся. Интеллект для Келера — это не та мысль, которая определяет и устанавливает бытие мира, но та, которая сама руководится важ­нейшими объективными отношениями ве­щей, открывает структурные свойства внеш­ней ситуации и позволяет действовать сообразно этой объективной структуре вещей.

Вспомним, что со стороны фактической интеллектуальная деятельность обезьян, как она описана в книге Келера, всецело покры­вается употреблением орудий. Со стороны же теоретической Келер выдвигает объективный критерий интеллектуальной деятельности. Он говорит, что только то поведение животных с необходимостью кажется нам разумным, которое соответствует — как замкнутый це­лостный процесс — строению внешней ситу­ации, общей структуре поля. Поэтому, гово­рит он, этот признак — возникновение решения как целого, в соответствии со струк­турой поля — можно принять за критерий разума.

Мы видим, таким образом, что на место идеалистического утверждения зависимости бытия от мышления, открыто содержащегося в выводах Кюльпе, Келер выдвигает проти­воположную точку зрения, опирающуюся на зависимость мышления от объективных, су­ществующих вне нас и воздействующих на нас вещей. Вместе с тем мышление не теряет для Келера своеобразия, и только мышлению приписывает он способность открывать и ус­матривать объективные структурные отноше­ния вещей и направлять воздействие на вещи, пользуясь этими усматриваемыми отношени­ями. Мыслительная операция шимпанзе, о которой сам Келер говорит, что она в самых общих чертах напоминает то, что О. Зельцу удалось установить относительно мыслитель­ной деятельности человека, представляет со­бой в конце концов не что иное, как струк­турное действие, разумность которого заключается в его соответствии со структурой объективной ситуации. Именно это резко от­граничивает интеллектуальные операции шимпанзе от метода случайных проб и оши­бок, при помощи которых у животных устанав­ливаются более или менее сложные навыки. В. Келер борется против попытки Торндайка и других американцев свести все пове­дение животных исключительно к методу проб 8 ошибок. Он показывает с экспериментальной точностью, какими объективными мо­

ментами отличается истинное решение зада­чи от ее случайного решения. Мы не станем здесь повторять доводы Келера и тем более прибавлять что-либо к ним. Нам хочется толь­ко подчеркнуть, что если Келер не дает даже начатков положительной теории, объясняю­щей интеллектуальное поведение обезьян, то он дает все же исчерпывающий "отрицатель­ный" анализ фактов, указывая, что наблю­давшееся им поведение обезьян есть нечто принципиально иное, чем случайные пробы и ошибки.<...>

Ян Дембовский

ПСИХИКА МОЛОДОГО ШИМПАНЗЕ*

Наше знакомство с психологией высших приматов мы начнем с изучения молодого шимпанзе. В этой области существует несколь­ко исчерпывающих работ, выводы которых в общих чертах согласуются между собой и дают правильное представление о духовной жизни нашего ближайшего родственника.

Во-первых, это монография Карлейля, Якобсена и Иосиока (1932), затем — инте­ресная книга супругов Келлог (1933), вос­питывавших детеныша шимпанзе вместе с ребенком человека, наконец, обширная ра­бота Н.Н. Ладыгиной-Коте (1935), со­держащая множество важных наблюдений, преимущественно из области эмоциональной жизни животного, и выполненная в плане сравнения поведения шимпанзе и ребенка.

11 сентября 1930 года на опытной стан­ции в Оранж-парке во Флориде, принадле­жащей Йельскому университету, родилась самка шимпанзе (от шимпанзе Пана и Дви­ны), названная Альфой. Через две недели ее мать умерла от родильной горячки. С самого начала мать не хотела принять новорожден­ную, и ее пришлось кормить искусственно. Наблюдения над развитием Альфы проводи­лись в течение 12 месяцев, и можно пору­читься, что только немногие дети были вос­питаны с таким старанием и с такой точной регистрацией всех их жизненных проявлений.

Животное не старались "очеловечить", его не подвергали никакой дрессировке и не на­девали на него одежды. Ему предоставили не­обходимую опеку и всевозможный комфорт, а также полную возможность для самопроиз­вольных упражнений и игр. В течение первых 9 месяцев Альфа имела дело исключительно со взрослыми людьми; она лишь редко игра­ла с маленькой собачкой и с 13-месячным ребенком. Позже она подружилась с молодым шимпанзе.

Особенно важен для нас вывод, что шим­панзе развивается гораздо быстрее человека.

* Дембовский Я. Психология обезьян. М.: Изд-во Иностр. лит-ры, 1963. С. 66—105 (с сокр.).

 

Так, годовалый шимпанзе имеет молочные зубы трёхлетнего ребенка. В первые недели жизни он представляет собой совсем беспо­мощное создание, зависящее от своих воспи­тателей. Даже самые элементарные функции у него не возникают сразу, а должны раз­виваться и улучшаться путем упражнений. Например, активные движения сосания у Альфы появились только на второй день, и лишь через 2 дня она научилась хорошо со­сать. Прикосновение к любому месту тела шимпанзе вызывает сначала общие движения туловища, головы и конечностей. Реакция же более локализованная и точнее связанная с раздражением развивается только постепен­но. <...>

Интересно сравнить развитие движений детеныша шимпанзе с развитием движений ребенка на основании работы Шерли, в ко­торой исследовано локомоторное поведение детей в возрасте до 2 лет. В нижеследующем весьма фрагментарном сравнении возраст да­ется в неделях, когда данный вид движений появляется в первый раз и у человека и у шимпанзе.

Первая цифра дроби относится к челове­ку, вторая — к шимпанзе.

Ползание. Поднимание только головы при лежании на животе — 3/3. Поднимание головы и туловища при лежании на животе — 9/5. Дви­жения плавания — 25/7. Ползание — 29/9.

Вертикальное положение. Поднимание го­ловы при лежании на спине — 15/5. Самосто­ятельное сидение — 31/13. Стояние, опираясь о мебель, — 42/15. Самостоятельное приня­тие вертикального положения, опираясь о мебель, — 47/15.

Развитие движений, связанных с хождени­ем. Хождение с помощью — 45/17. Самостоя­тельное хождение — 64/25.

Как видим, локомоторные движения у молодого шимпанзе развиваются быстрее, чем у ребенка, но в основном фазы развития про­текают в одной и той же последовательности.

Эти факты я привожу потому, что они важны для лучшего понимания психики жи­вотного. То, что мы обычно называем врож­денным, инстинктивным или автоматичес­ким, является в действительности результатом развития, приобретается не только во время роста и физического развития, но также пу­тем упражнений и опытов. Такие основные реакции, как сосание, поднимание головы, координированные движения рук, не говоря уже о более сложных действиях — сидении, ползании, стоянии и хождении, являются

Психика молодого шимпанзе

результатом научения, зависимым от условий развития.

Желая сравнить психику молодого шим­панзе с психикой ребенка, как этого требуют сформулированные во введении принципы, мы непременно должны сравнить условия наблюдения. Ребенок заботливо выхаживает­ся и обучается своими родителями и воспи­тателями, а детеныш шимпанзе в естествен­ных условиях воспитывается только своей матерью. Понятно, что условия их воспита­ния весьма различны и должны привести к возникновению разных реакций. Поэтому сравнение действительных способностей де­теныша шимпанзе и ребенка человека — дело весьма трудное, а в некоторых вопросах и невозможное.

Выдвигаются два возможных пути иссле­дования. Один из них состоит в том, чтобы ребенка человека с момента рождения вос­питывать в "животных" условиях, абсолютно лишая его общественного влияния со сторо­ны окружающих. Конечно, по соображениям этического характера подобное исследование, по-видимому, не удастся провести. Однако известно несколько более или менее вероят­ных историй с детьми, которые воспи­тывались в условиях отсутствия всякой циви­лизации и поведение которых очень отличалось от обычной нормы. В 1799 году в лесах поблизости от Авейрона во Франции нашли мальчика, ведущего жизнь животного. Он был нагим, тело покрыто множеством шрамов. Когда он видел людей, то спасался от них бегством, ловко, по-обезьяньи караб­каясь на дерево. Ему было 11—12 лет, а он совсем не умел говорить, и история его про­шлого никому не была известна. Его пробо­вали воспитывать в культурных условиях, но это не дало эффекта; мальчик остался диким и говорить никогда не научился. Затем извес­тна история некоего Каспара Хаузера, кото­рого считали наследником престола одного из немецких князей и которого в результате двор­цовых интриг заключили в тюрьму, где он пробыл с раннего детства до 17-летнего воз­раста. Мальчик жил в низкой темной камере и видел только надзирателя, никогда не ска­завшему ему ни слова. Освободили его в 1828 году. На свободе он ходил с трудом, не умел пользоваться руками и сумел сказать только одну фразу. Последующее воспитание дало весьма незначительные результаты. Хаузер так и не стал нормальным человеком. Наконец, в 1921 году в Индии нашли в волчьей норе двух маленьких девочек. Когда их забрали в посе-

 

223

лок, девочки несколько лет ходили на четве­реньках, и их с большим трудом удалось оту­чить от этой привычки. Младшая из них, на­пример, вообще не научилась говорить, а старшая, прожившая до 6 лет, достигла лишь степени развития двухлетнего ребенка.

Впрочем, следует признать, что вряд ли какая-либо из этих историй может быть на­учно проверена.

Более обнадеживающий и, во всяком слу­чае, подчиняющийся более точному контро­лю есть путь воспитания молодой обезьяны примерно в тех же условиях, в каких воспи­тывается и человек. Действительно, этим спо­собом удалось приобрести ряд ценных сведе­ний.

В 1931 году 26 июня в том самом питом­нике, где родилась Альфа, появилась на свет самка шимпанзе — Гуа. В возрасте 7,5 месяца ее отлучили от матери, и супруги Келлог взя­ли ее на воспитание. В это время их собствен­ному сыну Дональду было 10,5 месяца. В тече­ние 9 месяцев Гуа и Дональд жили и воспитывались вместе, и их психическое раз­витие было предметом весьма тщательного наблюдения. Гуа воспитывалась совершенно одинаково с Дональдом. Она носила теплую одежду и укрывалась одеялом. <...> Кормили ее на детском кресле около стола, с ложечки и из чашки, а после еды и питья она выти­рала себе губы тыльной стороной кисти. Ре­жим кормления для Гуа был такой же, как и для Дональда; шимпанзе получала 600 г мо­лока ежедневно, ела овощное пюре, бискви­ты, варенье, фрукты, яйца всмятку, желе, пудинги, пила апельсиновый сок и т. п. <...> После двух месяцев "цивилизации" Гуа ей дали кровать с сеткой и матрацем, а также пижаму. Матрац Гуа приняла с большой ра­достью, и когда его временно взяли, обезь­янка плакала так сильно, что его пришлось вернуть ей. Поведение шимпанзе во время сна очень похоже на человеческое. Сонная Гуа трет глаза кулаком, голова клонится на грудь.

Подобно этому, и Иони, молодой шим­панзе (в наблюдениях Н.Н. Ладыгиной-Коте), когда бывал сонным, громко зевал, моргал, глаза у него слипались. Во время жары шим­панзе спит на спине, широко разбросав свои конечности. Зимой он спит чаще на животе и подкладывает под себя руки. До 9-месячного возраста Гуа спала дольше Дональда, и при­том всегда спала после еды. Через несколько недель, проведенных среди людей, Гуа перед сном каждый раз разбрасывала свою постель. Келлоги не видят в этом особых конструк-

224                                                                                Ян Дембовский

тивных моментов, указывающих на врожден­ную склонность шимпанзе к строительству гнезд, что они всегда делают на свободе. Ско­рее всего, это была присущая всем детям тен­денция к игре в кровати.

Игры вообще составляют важную сторону в жизни шимпанзе. Большую часть своего вре­мени посвящали играм также Гуа и Дональд. Сидя на высоком стуле, Гуа часто бросала на пол разные предметы и то и дело нагибалась, чтобы увидеть, как они падают. Когда она находила какой-нибудь предмет, как, напри­мер, одежду, лоскуток, веревку, цепочку, то надевала себе на шею и ходила с ним. (Эту тенденцию шимпанзе к "украшению" себя всем, что можно навешать, подчеркивают все авторы.) Нередко Гуа надевала себе на спину одеяло и волочила его за собой по комнате или накладывала на плечи ветки деревьев и ходила с ними, широко улыбаясь. Дети охот­но прятались в сундуках, корзинах и ящиках. Гуа качалась на кресле-качалке, повисала на дверной ручке, на лестнице или на ветке де­рева. Игрушкой для шимпанзе может быть буквально все, что можно грызть, бросать, трясти. Гуа дышала на оконное стекло и ри­совала на нем пальцем; сидя на земле, пере­сыпала руками песок и рыла в нем ямки. Иног­да она отнимала у Дональда какую-нибудь игрушку и позволяла себя догонять, улыба­ясь при этом, когда тот с громким смехом семенил за ней. Дети часто играли большим мячом, сидя на полу и катая его от одного к другому.

В умении подражать ранее неизвестным движениям Гуа стоит ниже Дональда. Если Дональду давали щетку для волос, он пробо­вал причесаться. В возрасте 17 месяцев он зак­рывал ящики, волочил щетку по полу, как бы подметая, ходил по комнате, заложив руки за спину. Этого рода подражательные движе­ния чужды шимпанзе.

---

Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 136; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!