Применение управления с помощью сигналов 1 страница

Никому не нужно постоянно управлять или быть управляемым с помощью условных сти­мулов или выученных сигналов, живые су­щества — это не машины. В действительности реакция на выученный сигнал представляет собой усилие, причем такое усилие, которое не только не должно, но и не может поддер­живаться постоянно.

Большую часть времени у начальника нет надобности держать подчиненных рядом. Если дети бездельничают, а вы не очень спешите, то вы можете сами расслабиться. Служащим, которые и так уже работают с полной отда­чей, не нужны приказы и инструкции. Ни нас самих, ни других людей не должны опуты­вать ненужные правила и регламентации: они вызывают только сопротивление.

Совершенно очевидно, что управление с помощью стимулов используется, чтобы дети стали воспитанными, домашние животные слушались, персонал был надежным и т.д. Очень своеобразное управление с помощью стимулов необходимо также для многих ви­дов коллективной деятельности, таких, как марширующие колонны, танцевальные ан­самбли, спортивные команды. Отвечать на выработанную систему выученных сигналов доставляет определенное удовольствие, даже животным, по-видимому, это нравится. Я ду­маю, это происходит оттого, что стимулы ста­новятся подкреплениями, как в поведенчес­кой цепи, так что, когда овладеваешь всеми типами поведения и сигналами, осуществле­ние ответов имеет сильное подкрепляющее действие. Словом, это интересно. Отсюда то

 

удовольствие от участия в управляемой стимулами групповой деятельности, как, на­пример, согласованный танец, игра в фут­бол, хоровое пение и игра в оркестре.

Когда мы видим какой-либо пример пре­красно управляемого сигналом поведения, начиная с фигур высшего пилотажа, испол­няемых группой истребителей, до класса хо­рошо умеющих вести себя детей, то, желая похвалить их, используем понятие дисцип­лины. "Они поистине хорошо дисциплиниро­ваны" или "Этот учитель знает, как поддер­живать дисциплину". Однако понятие о дисциплине включает применение наказания, которое, как мы видели, совершенно не нуж­но при установлении управления с помощью стимулов. <...>

Л. С. Выготский

ПРЕДИСЛОВИЕ К

РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

КНИГИ В. КЕЛЕРА

"ИССЛЕДОВАНИЕ

ИНТЕЛЛЕКТА

ЧЕЛОВЕКОПОДОБНЫХ

ОБЕЗЬЯН"*

Развитие научных идей и взглядов совер­шается диалектически. Противоположные точ­ки зрения на один и тот же предмет сменяют друг друга в процессе развития научного зна­ния, и новая теория часто является не пря­мым продолжением предшествующей, а ее диалектическим отрицанием. Она включает в себя все положительные достижения своей предшественницы, выдержавшие историче­скую проверку, но сама в построениях и вы­водах стремится выйти за ее пределы и захва­тить новые и более глубокие слои явлений.

Так же диалектически совершалось разви­тие научных взглядов на интеллект животных. Мы можем отчетливо отметить и проследить три этапа, которые прошло в своем развитии это учение в последнее время.

Первый этап — те антропоморфические теории, которые, обманываясь внешним сход­ством поведения животных и человека в из­вестных случаях, приписывали животному

' Выготский Л.С. Предисловие к русскому изда­нию книги В.Кёлера "Исследование интеллекта чело­векоподобных обезьян"//Собрание сочинений. М.: Пе­дагогика, 1982. Т.1. С. 210—237 (с сокр.).

Статья написана как предисловие к книге В. Келера "Исследование интеллекта человекоподобных обезь­ян*, изданной на русском языке в 1930 г.

В книге видного представителя гештальтпсихологии В. Келера развивается, исходя из эволюционных позиций, положение о своеобразии интеллектуального поведения высших животных.

В борьбе против механицизма Торндайка и других бихевиористов Выготский видел преимущества этого подхода.

Вместе с тем Выготский подчеркивал глубокое ка­чественное отличие деятельности человека, носящей сознательный характер, опирающейся на применение орудий и ознаменовавшейся переходом к социально-историческим формам жизни.

 

взгляды, мысли и намерения человека, пе­реносили на животное человеческий образ действий и полагали, что в сходных ситуаци­ях животное достигает таких же результатов, что и человек, при помощи тех же самых пси­хологических процессов и операций. В эту пору животному приписывалось человеческое мышление в его самых сложных формах.

Реакцией против такой точки зрения ста­ло объективное научное исследование пове­дения животных, которому путем тщательных наблюдений и экспериментов удалось уста­новить, что значительная доля тех операций, которые прежняя теория склонна была рас­сматривать как разумные действия, принад­лежит просто к числу инстинктивных, врож­денных способов деятельности, а другая часть — видимо разумных способов поведе­ния — обязана своим появлением способу слу­чайных проб и ошибок.

Э. Торндайку — этому отцу объективной психологии — в исследовании интеллекта животных удалось экспериментально по­казать, что животные, действуя по способу случайных проб и ошибок, вырабатывали сложные формы поведения, которые по виду оказывались сходными с такими же формами у человека, но по существу были глубоко от­личны от них. Животные в опытах Торндайка открывали относительно сложные запоры и задвижки, справлялись с различной сложно­сти механизмами, но все это происходило без малейшего понимания самой ситуации или механизма, исключительно путем самодрес­сировки. Его опыты открыли новую эпоху в психологии животных. Торндайк сам прекрас­но выразил это новое направление в изуче­нии интеллекта животных и его противопо­ложность старой точке зрения.

Прежде, по словам Торндайка, все очень охотно говорили об уме животных и никто не говорил об их глупости. Основной целью но­вого направления сделалась задача показать, что животные, будучи поставлены в ситуа­цию, сходную с той, в которой человек обыч­но размышляет, обнаруживают именно глу­пость, неразумное поведение, по существу не имеющее ничего общего с поведением раз­мышляющего человека, и, следовательно, для объяснения этого поведения нет никакой на­добности приписывать животным разум.

Таков важнейший итог исследований, со­здавших, как уже сказано, целую эпоху в на­шей науке.

В. Келер справедливо говорит по тому же поводу, что до самого последнего времени

208                                                                               Л.С. Выготский

учение об интеллекте было охвачено негати-вистическими тенденциями, руководствуясь которыми исследователи старались доказать неразумность, "нечеловекоподобность", ме­ханистичность поведения животных.

Исследования Келера, как ряд других ис­следований в этой области, знаменуют но­вый, третий этап в развитии проблемы. Келер задается тем же самым вопросом, что и Тор-ндайк, и хочет исследовать, существует ли у высших животных, у человекоподобных обе­зьян, интеллект в собственном смысле сло­ва, т. е. тот тип поведения, который издавна считается специфическим отличием челове­ка. Но этот вопрос Келер пытается решить по-иному, он пользуется другими средствами и ставит перед собой другие теоретические цели, чем Торндайк.

Несомненная историческая заслуга Торн-дайка заключается в том, что ему удалось по­кончить раз и навсегда с антропоморфи­ческими тенденциями в науке о поведении животных и обосновать объективные есте­ственнонаучные методы в зоопсихологии. Механистическое естествознание отпраздно­вало свой высший триумф в этих исследова­ниях.

Однако вслед за решением этой задачи, вскрывшим механизм образования навыка, перед исследователями самим ходом разви­тия науки была поставлена новая задача, ко­торая Выдвигалась по существу дела уже ис­следованиями Торндайка. Благодаря этим исследованиям создался очень резкий разрыв между поведением животных и человека. В поведении, животного, как показали ис­следования Торндайка, нельзя было устано­вить ни малейшего следа интеллекта, и оста­валось — именно с естественнонаучной точки зрения — непонятно, как возник разум чело­века и какими генетическими нитями он свя­зан с поведением животных. Разумное пове­дение человека и неразумное поведение животного оказались разделенными целой бездной, и самый разрыв не только указывал на бессилие механистической точки зрения в объяснении происхождения высших форм поведения человека, но и на существенный принципиальный конфликт в генетической психологии.

В самом деле, перед психологией в этом пункте открылись две дороги: или отойти в указанном вопросе от эволюционной теории и отказаться вообще от попытки генетичес­кого рассмотрения мышления, т. е. стать на метафизическую точку зрения в теории интел­

лекта, или обойти проблему мышления, вме­сто того чтобы разрешить ее, устранить са­мый вопрос, пытаясь показать, что и поведе­ние человека — в том числе и его мышление — может быть сведено без остатка к процессам механической выработки навыков, по су­ществу не отличающимся ничем от таких же процессов у кур, кошек и собак. Первый путь приводит к идеалистической концепции мыш­ления (вюрцбургская школа), второй — к наи­вному бихевиоризму.

В. Келер справедливо отмечает, что Торн­дайк даже в первых исследованиях исходит из молчаливого признания поведения разумного типа, как бы мы ближе ни определяли его осо­бенности и какие бы критерии ни выдвигали для его отличия от других форм поведения.

Ассоциативная психология, как и психо­логия Торндайка, как раз и исходит из того положения, что процессы, которые наивно­му наблюдателю кажутся разумными, могут быть сведены к действию простого ассоциа­тивного механизма. У радикального представи­теля этого направления, Торндайка, говорит Келер, мы находим в качестве основного ре­зультата его исследований на собаках и кошках следующее положение: ничто в поведении этих животных не является сколько-нибудь разум­ным. Кто формулирует свои выводы таким об­разом, продолжает Келер, тот должен при­знать другое поведение разумным, тот уже знает из непосредственного наблюдения, ска­жем, над человеком, эту противоположность, хотя бы он в теории и пытался ее отрицать.

Само собой разумеется, что для вопроса, о котором идет сейчас речь, один вид живот­ных имеет совершенно исключительное зна­чение. Человекоподобные обезьяны, наши ближайшие родственники по эволюционной лестнице, занимают совершенно исключи­тельное место в ряду других животных. Ис­следования^ в этом пункте должны пролить свет на происхождение человеческого разума. Именно близость к человеку — основной мо­тив, который возбуждает, как указывает Ке­лер, наш наивный интерес к исследованиям интеллекта человекоподобных обезьян. Пре­жние исследования показали, что по химиз­му тела, поскольку он отражается в свойствах крови, и по строению большого мозга чело­векоподобная обезьяна ближе стоит к чело­веку, чем к другим, низшим видам обезьян. Естественно рождается вопрос: не удастся ли специальным исследованием установить

 человека и обезьяны также и в области поведения?

Предисловие...                                                                            209

Главное и важнейшее значение работы Келера, основной вывод, который ему уда­лось сделать, состоит в научном оправдании наивного ожидания, что человекоподобная обезьяна не только в отношении некоторых морфологических и физиологических призна­ков стоит к человеку ближе, чем к низшим видам обезьян, но также и в психологичес­ком отношении является ближайшим родственником человека. Таким образом, ис­следования Келера приводят впервые к фак­тическому обоснованию дарвинизма в пси­хологии в самом критическом, важном и трудном пункте. К данным сравнительной анатомии и физиологии они прибавляют дан­ные сравнительной психологии и восполня­ют этим прежде недостававшее звено эволю­ционной цепи.

Можно сказать без всякого преувеличения, что этими исследованиями впервые дано точ­ное фактическое обоснование и подтверж­дение эволюционной теории в области раз­вития высшего поведения человека. Эти исследования преодолели и тот разрыв меж­ду поведением человека и поведением живот­ного, который создался в теории благодаря работам Торндайка. Они перекинули мост че­рез бездну, разделявшую разумное и неразум­ное поведение. Они показали ту—с точки зрения дарвинизма — несомненную истину, что зачатки интеллекта, зачатки разумной деятельности человека заложены уже в жи­вотном мире.

Правда, нет абсолютной теоретической необходимости ожидать, что человекоподоб­ная обезьяна обнаружит черты поведения, сходные с человеком.

В последнее время, как справедливо ука­зывает В.А. Вагнер, идея о происхождении человека от антропоморфных обезьян вызы­вает сомнения. Есть основания полагать, что его предком была какая-то исчезнувшая фор­ма животных, от которой по прямому эволю­ционному пути развился человек.

Клоач целым рядом весьма убедительных соображений доказывает, что антропоморф­ные обезьяны представляют собой не более, как отделившуюся ветвь родоначальника че­ловека. Приспособляясь к специальным усло­виям жизни, они в борьбе за существование должны были пожертвовать теми частями сво­ей организации, которые открывали путь к центральным формам прогрессивной эво­люции и привели к человеку. Одна уже редук­ция большого пальца, по словам Клоача, от­резала этим побочным ветвям путь наверх. С

 

этой точки зрения антропоморфные обезья­ны представляют тупики в сторону от основ­ного русла, которым двигалась прогрессивная эволюция.

Было бы, таким образом, величайшей ошибкой рассматривать человекоподобную обезьяну как нашего прямого родоначальни­ка и ожидать, что мы найдем у нее зачатки всех форм поведения, которые свойственны человеку. Наш общий с человекоподобной обезьяной родоначальник, по всей вероятно­сти, исчез, и, как правильно указывает Кло­ач, человекоподобная обезьяна лишь боковое ответвление этого первоначального вида.

Таким образом, мы заранее должны ожи­дать, что не встретим прямой генетической преемственности между шимпанзе и челове­ком, что многое у шимпанзе — даже по срав­нению с нашим общим родоначальником — окажется редуцированным, многое окажется ушедшим в сторону от основной линии раз­вития. Поэтому ничего нельзя решить напе­ред, и только экспериментальное исследова­ние могло бы с достоверностью ответить на интересующий нас вопрос.

В. Келер подходит к этому вопросу со всей точностью научного эксперимента. Теорети­ческую вероятность он превратил в экспери­ментально установленный факт. Ведь даже разделяя всю справедливость указаний Клоа­ча, мы не можем не видеть огромной теоре­тической вероятности, что при значительной близости шимпанзе к человеку как в отноше­нии химизма крови, так и в отношении струк­туры большого мозга мы можем ожидать найти у этой обезьяны зачатки специфически чело­веческих форм деятельности. Мы видим, та­ким образом, что не только наивный инте­рес к человекоподобной обезьяне, но и гораздо более важные проблемы эволю­ционной теории были затронуты этими ис­следованиями.  

В. Келеру удалось показать, что человеко­подобные обезьяны обнаруживают интеллек­туальное поведение того типа и рода, кото­рое является специфическим отличием человека, именно: что высшие обезьяны спо­собны к изобретению и употреблению ору­дий. Употребление орудий — эта основа чело­веческого труда,— как известно, определяет глубокое своеобразие приспособления чело­века к природе, своеобразие, отличающее его от других животных.

Известно, что, согласно теории истори­ческого материализма, употребление орудий есть исходный момент, определяющий свое-

210                                                                               Л.С. Выготский

образие исторического развития человека в отличие от зоологического развития его пред­ков. Однако для исторического материализма открытие, сделанное Келером и состоящее в том, что человекоподобные обезьяны способ­ны к изобретению и употреблению орудий, не только не является ни в какой мере нео­жиданным, но является наперед теоретичес­ки угаданным и рассчитанным.

К. Маркс говорит по этому поводу: "Упот­ребление и создание средств труда, хотя и свойственны в зародышевой форме некото­рым видам животных, составляют специфи­чески характерную черту человеческого про­цесса труда, и поэтому Франклин определяет человека как "a toolmaking animal", как жи­вотное, делающее орудия" (Маркс К., Эн­гельс Ф. Соч., Т. 23. С. 190—191). В этом поло­жении мы видим не только указание на то, что зачатки употребления орудий мы нахо­дим уже у некоторых животных.

"Как только человек становится животным, производящим орудия, — говорит Г. В. Плеха­нов,— он вступает в новую фазу своего раз­вития: его зоологическое развитие заканчива­ется и начинается его исторически жизненный путь" (1956. Т. 2. С. 153). "Ясно, как день,—гово­рит далее Плеханов, — что применение ору­дий, как бы они ни были несовершенны, пред­полагает относительно огромное развитие умственных способностей. Много воды утекло прежде, чем наши обезьяночеловеческие пред­ки достигли такой степени развития "духа". Каким образом они достигли этого? Об этом нам следует спросить не историю, а зоологию... Как бы там ни было, но зоология передает ис­торию homo (человека), уже обладающего спо­собностями изобретать и употреблять наиболее примитивные орудия" (там же).

 Мы видим, таким образом, со всей ясно­стью, что способность к изобретению и упот­реблению орудий есть предпосылка историче­ского развития человека и возникает еще в зоологический период развития наших пред­ков. При этом чрезвычайно важно отметить, что, говоря об употреблении орудий, как оно было свойственно нашим предкам, Плеханов имеет в виду не то инстинктивное упот­ребление орудий, которое свойственно неко­торым нижестоящим животным (например, постройка гнезд у птиц или постройка пло­тин у бобров), а именно изобретение орудий, предполагающее огромное развитие умствен­ных способностей.

Экспериментальные исследования Келера не являются прямым фактическим подтвер­

ждением этого теоретического предположе­ния. Потому и здесь мы должны внести по­правку при переходе от теоретического рас­смотрения к экспериментальному исследованию над обезьянами, поправку, о которой говорено выше. Мы не должны ни на минуту забывать, что человекоподобные обезьяны, которых исследовал Келер, и наши обезьяночеловеческие предки, о кото­рых говорит Плеханов, — не одно и то же. Однако, даже сделав эту поправку, мы не можем отказаться от мысли, что между од­ними и другими существует, несомненно, ближайшее генетическое родство.

В. Келер наблюдал в экспериментах и в свободных естественных играх животных ши­рокое применение орудий, которое, несом­ненно, стоит в генетическом родстве с той предпосылкой исторического развития чело­века, о которой говорит Плеханов.

В. Келер описывает самые разнообразные применения палки, ящика и других предме­тов в качестве орудий, при помощи которых шимпанзе воздействует на окружающие его вещи, а также примеры примитивного изго­товления орудий. Например, шимпанзе соеди­няет две или три палки, вставляя конец од­ной в отверстие другой, чтобы получилось удлиненное орудие, или отламывает ветку для того, чтобы воспользоваться ею как палкой, или разнимает стоящий на антропоидной станции аппарат для чистки сапог, чтобы высвободить из него железные прутья, или выкапывает из земли наполовину зарытый в нее камень и т.д.

Но только палка, как показал Келер, у обезьян излюбленный и универсальный ин­струмент, которому они находили самое разнообразное применение. В этой палке, как в универсальном орудии, историки культуры и психологии без всякого труда увидят прооб­раз наших самых разнообразных орудий. Пал­ку употребляет шимпанзе как шест для пры-гания, палкой пользуется как удочкой или ложкой, выдавливая взбирающихся на нее муравьев и слизывая их потом. Палка для жи­вотного рычаг, при помощи которого оно открывает крышку водоема. Палкой, как ло­патой, шимпанзе копает землю. Палкой, как оружием, угрожает другому. Палкой сбрасы­вает ящерицу или мышь с тела, дотрагивает­ся до заряженной электрической проволоки и т.д.

---

Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 179; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!