Формируя представления о политике
Сегодня те, кто жаждет сохранить неравенство в обществе, активно ищут способы сформировать представления и убеждения для того, чтобы сделать неравенство более приемлемым. Они обладают знаниями, инструментами, ресурсами и стимулами, чтобы сделать это. Даже если в прошлом было множество попыток формировать социальные представления, сегодня трудности в воплощении этого замысла возросли. Однако те, кто ищет, как это сделать, знают, например, как манипулировать идеями и предпочтениями. И знают: они не должны только надеяться и молиться, что эволюция идей сработает в их пользу[472].
Тот факт, что те, наверху, могут формировать представления, является важным предостережением для идеи, что никто не может контролировать эволюцию идей. Контроль может происходить разными способами, которые мы раскроем более подробно в этом разделе. Один из них – через доступ к образованию и медиа. Если одна группа испытывает трудности в возможности получения образования или доступа к государственным должностями и медиа-средствам, тогда она не принимает участия на равных правах в совещательном пространстве, где рождается «конвенциональная истина». Некоторые идеи таким образом не появятся вовсе; другие будут эффективно подавлены.
Второй способ – через создание социальной дистанции. Если экономические возможности одной группы делают ее куда беднее других, тогда взаимодействие первой группы с людьми из других групп будет ограничено, и, скорее всего, они выработают свою собственную культуру. Тогда идеи о врожденных различиях представителей бедной группы, скорее всего, будут заложены и будут сохраняться. Как я отметил в ранней работе о когнитивных рамках[473], часть мощи социально сконструированных категорий зависит от того, что они не выглядят социально сконструированными. Люди, помещенные в разные категории, действуют по-разному, а потому кажется, что это обусловлено внутренними различиями.
|
|
|
Важно, чтобы товары продавались. То же самое – и с идеями, особенно с идеями, которые поддерживают политику. Современный маркетинг учит искусству и науке формирования представлений – и для тех, у кого ресурсов достаточно (несоразмерно богатые), существуют инструменты, чтобы это делать.
В продвижении продуктов многие фирмы не чувствуют колебаний при предоставлении искаженной информации – или даже лжи. Потому табачные компании преуспели, подвергая сомнению научные доказательства риска для здоровья от курения, хотя располагали собственными доказательствами обратного. Точно так же Exxon не выразил никаких угрызений совести в поддержке так называемых мозговых центров, сомневающихся в научных доказательствах рисков глобального потепления – даже тогда, когда ошеломляющие доказательства указывали на обратное. Законы, регулирующие правду в рекламе, пытаются ограничить подобное поведение фирм, но в продвижении идей и политики таких ограничений нет[474]. Мы уже видели несколько примеров. Таких, например, как утверждение, что хотя в Америке и меньшее равенство людей, чем у других, зато страна предлагает большее равенство возможностей. Или – что причиной Великой рецессии являются усилия государства по предложению жилья для бедных. Мы рассмотрим поближе и другие.
|
|
|
Образование, конечно, также формирует убеждения и представления, и, возможно, это нигде не сказывается столь явно, как в случае с экономистами. На данный момент существует значительное свидетельство того, что представления экономистов, скажем, о справедливости разительно отличаются от представлений остального общества. Чикагский экономист Ричард Талер (Richard Thaler) пишет, что в то время, как 82 % респондентов из числа всего населения верят, что нечестно было повышать цены на снегоуборочные лопаты после снежного шторма, только 24 % из его студентов MBA придерживаются того же мнения[475]. Это может быть частично в силу того, что экономика привлекает тех, кто среди населения придает меньше веса определению справедливости. Но существует также свидетельство, что образование в сфере экономики формирует представления. Учитывая возрастающую роль, которую экономисты играют в государственной политике, их представления того, что есть справедливо, и их взгляды на консенсус между равенством и эффективностью могут иметь несоразмерные последствия.
|
|
|
Правые осознали важность образования в формировании представлений. Именно потому они так активно пытаются влиять на школьные программы и погрузились в «образовательные» программы, нацеленные на то, чтобы сделать судей более «экономически грамотными», чтобы заставить их смотреть на мир через призму консервативной экономики[476].
Один из наиболее эффективных способов влияния на общественное мнение – захватывать политиков. В конце концов, политики – это продавцы идей. (Убеждение политиков принять некую точку зрения и представления имеет двойное преимущество: они не только продают идеи публике; они транслируют эти идеи в законодательство и регулирование). По большей части политики не рождают идеи; скорее, они принимают те, что возникают в академической среде и среди общественных интеллектуалов, внутри государственных и негосударственных организаций (НГО). Они складывают это в сборную солянку из идей, которые согласуются с их мировоззрением, или по крайней мере с тем, что, как они думают, поспособствует их электорату. В проплаченной американской политике не все избиратели созданы равными. Политики обладают стимулами продвигать идеи, которые служат денежным интересам.
|
|
|
В некоторых других странах политики могут быть куплены напрямую. Но американские политики, по большей части, не настолько примитивны. Они не принимают набитые коричневые конверты. Деньги идут на их избирательную кампанию и в казну их партии. Это стало называться «коррупцией в американском стиле». Некоторые получат денежное вознаграждение после того, как покинут должность, что является частью процесса ротации, повсеместной в Соединенных Штатах; для других – удовольствия иметь власть сегодня достаточно.
Защищая эти идеи, армии «экспертов» стараются предоставить свидетельства, аргументы и истории, которые показывают правильность подобных взглядов. Эта битва идей происходит, конечно, во многих сферах. У политиков есть свои суррогаты, свои миньоны, которые не работают в аппарате, но которые продвигают варианты этих идей и спорят с идеями противников. Доказательства и аргументация обеих сторон является комплексной.
Эта «битва идей» имеет две цели (как и реклама в более широком смысле) – мобилизовать тех, кто уже свято верит, и убедить тех, кто еще не составил своего мнения. Последнее требует сплочения сил и активизации приверженности. В дорогих выборных демократиях наподобие той, что в Соединенных Штатах, взывание к «основе» важно, поскольку результат выборов зачастую зависит от сбора средств на кампанию и получение голосов. Называние противника «либералом» или «неоконсерватором» может помочь мотивировать молодых, даже если сам кандидат – без блеска.
Большая часть битвы убеждений происходит за «независимых избирателей». Выиграть их поддержку просто, искаженные истории, часто повторяемые, могут быть более эффективны, чем длинные и более изобретательные. Зачастую обращение к чувствам более эффективно, чем обращение к разуму. Рекламщики хороши в выжимке сообщений в 60-секундную рекламу, которая задевает нужные струны, – эмоциональная реакция, казалось бы, подкрепляется «разумом»[477].
Оружие войны
Существует реальное поле битвы идей. Но это, по большей части, не включает в себя битву идей, как это понимают ученые, где доказательства и теория по обе стороны тщательно взвешены. Это поле битвы «убеждения», «фрейминга», попыток не обязательно добираться до сути вещей, но лучше понять, как представления обычных граждан формируются и как на них влиять.
В этой битве идей конкретное оружие играет центральную роль. В предыдущей главе мы обсуждали одно из таких орудий – медиа. Очевидно, что несбалансированность в медиа может привести к сражению в войне идей.
Однако идеи рассеиваются, и большая часть битвы, как я предположил, ведется за фрейминг; и в этой битве слова играют главную роль. Слова, которые мы используем, могут выражать понятия справедливости, законности, позитивных чувств; или они могут выражать понятия разногласий, эгоизма и нелегитимности. Слова также формулируют вопросы другими способами. В американском жаргоне «социализм» схож с «коммунизмом», а коммунизм – это идеология, с которой мы боролись 60 лет, одержав триумф только в 1989 году, с падением Берлинской стены. Потому назвать что-то «социализмом» – значит обречь на погибель. Американская система здравоохранения для пожилых, Medicare, система одного плательщика – государство платит по счетам, но человек может выбрать организацию, предоставляющую помощь. Бо́льшая часть пожилых граждан любят Medicare. Но многие также убеждены, что государство не может предоставлять услуги эффективно, поэтому они верят, что Medicare должна быть частной. В бурном обсуждении реформы здравоохранения, развернувшейся во время первого президентского срока Обамы, кто-то сказал: «Держите руки государства подальше от моей Medicare»[478]. Правые напали на расширение программы Medicare для остального населения, назвав это «социализмом». Это окончило споры. Никто не станет обсуждать, является ли это эффективным или неэффективным, является ли качество ухода хорошим или плохим, есть ли выбор или нет.
Американцы привыкли верить в рынки и в то, что стимулы заставляют рынки работать. Поэтому название платежа «стимулирующим» накладывает ореол святости на него; это предоставляет оправдание, без оглядки на сумму. Проблема с чересчур большими выплатами возникала эпизодически. В 1993 году, в начале правления администрации Клинтона, интенсивность критики была настолько высока, что администрация решила ввести дополнительный налог на зарплаты, превосходящие миллион долларов. Но затем было сделано исключение для выплат, относящихся к продуктивности[479]. Это, разумеется, стало мотивом давать ярлык «стимулирующего» всем высоким платежам. Но, как мы видели ранее, это также предоставило целый набор искаженных стимулов, которые имели влияние далеко за пределы простой компенсации.
Возьмем другой пример – кредитные компании, вводящие для продавцов правила, по которым они принимают их карты к оплате. Одно такое правило известно под названием правило «запрета доплаты». Оно запрещает продавцам переводить стоимость транзакционных издержек при проведении кредитных карт на клиентов. Но ценовая система работает только тогда, когда человек видит стоимость, связанную с выбором, который он делает. Когда человек делает покупку, он делает выбор механизма платежа. Никто не может сказать, что «доплата» берется больше за дорогой продукт, нежели за дешевый. Но называя любой сбор «доплатой», кредитные компании пытаются «оформить» сбор, сделать его бессмысленным. Они хотят, чтобы клиенты верили, что подобный сбор не имеет оснований, предоставляя право уходить от продавцов, кто накладывает такие «сборы», к тем, кто их не делает. Отсутствие явных (до)плат означает, что кредитные компании могут поднимать сборы с продавцов до очень высокого уровня – практически до «точки излома», где продавец скорее откажется обслуживать покупателя, нежели будет платить сбор.
Последний пример сосредоточен на функции ценообразования, осуществляемой рынком. На хорошо функционирующих рынках спрос равен предложению, и результирующая равновесная цена «раскрывает» пограничную ценность товара для покупателя и пограничную стоимость для продавца. Эта информация является ценной для принятия решений. Многие экономисты утверждают, по аналогии, что на рынке акций возникающие цены отражают реальную ценность актива. Это называется «ценообразующей» ролью рынка. Слова выражают эмоции: раскрытие настоящей ценности актива, по-видимому, ценно, и рынкам доверено исполнение этой социальной функции. В самом деле, защитники рынка утверждают, что рынки были полностью эффективны – цены раскрывали всю информацию, доступную участникам рынка. Это было вопросом вероисповедания, предметом веры. Использование языка было важным: поскольку «эффективность» – это хорошо, было очевидно, что полностью эффективные рынки – это хорошо. Но это замечание базировалось на глубоко искаженной логике. В самом деле, если бы рынки полностью раскрывали всю информацию для всех игроков рынка, никто бы не имел стимулов собирать информацию о публично торгуемых активах, с тех пор как те, что не тратят деньги, имели бы равный доступ к информации. Если гипотеза эффективных рынков была бы верной, это бы иронично означало, что рынки акций обязательно были бы неэффективными, поскольку никто бы не занимался сбором какой-бы то ни было информации[480].
В период после Великой рецессии модель эффективных рынков потеряла свой лоск[481]. Тем временем, впрочем, некоторые защитники рынка продолжают использовать «ценообразование» в качестве аргумента для защиты изменений на рынках; оно на самом деле делается более волатильным и менее эффективным.
Главное изменение в рынках произошло в начале этого века: бо́льшая часть торгов (около 61 % в 2009-м, 53 % в 2010-х годах) на фондовой бирже была совершена компьютерами, которые торговались с другими компьютерами, используя определенные алгоритмы. Предложения по продаже и покупке базировались не на исследовании рынка, не на информированных взглядах о перспективах, скажем, стали или эффективности конкретной сталелитейной компании, но, скорее, на извлечении информации из паттернов цен и торгов и – какой угодно другой информации, которую компьютер мог поглотить и обработать на лету. Предложения по продаже и покупке держались открытыми в течении наносекунды. Сомневающимся, не решающимся считать за истинное ситуацию, в которой любая фирма, делающая предложения, скажем, о покупке акции по конкретной цене, держит это предложение в течение одной секунды, ответ был: «Вы хотите вернуться в Средневековье?» Конечно, цены, которые определялись в эти наносекунды, не имели никакого отношения к любомуреальному принятию решений. Ни одна сталелитейная фирма не стала бы основывать свое решение расширяться или сокращаться на основе этих микроизменений фондовых цен. Алгоритмические трейдеры утверждали, что они сделали рынки более ликвидными («глубокими»), но это была ликвидность, которая исчезла, когда она была нужна, когда возникли реальные колебания, к которым рынку пришлось приспосабливаться. В результате рынок стал показывать беспрецедентную нестабильность. В течение одного только дня, 6 мая 2010 года, цены на фондовом рынке рухнули настолько, что «Доу-Джонс» временно потерял примерно 10 % от своей стоимости, включая падение примерно на 600 пунктов в течение пяти минут[482]. До конца дня рынок вернул большую часть своей стоимости примерно так же быстро, как и потерял. Никто не мог утверждать, что реальная стоимость активов государства снизилась в столь короткий период времени. Однако постоянные отсылки к «ценообразованию» и «эффективным рынкам» создали ореол, позволивший флэш-трейдингу, этому виду «блистательных торгов», казаться не только приемлемым, но даже желаемым.
Фактически, существуют причины верить, что флэш-трейдинг на самом деле делает рынки не только более нестабильными, но и также менее «информативными». Попытки компьютера использовать сложные математические алгоритмы для извлечения любой информации, имеющейся на рынке, в современной (и более сложной) версии опережающей сделки, вполне соответствуют незаконной деятельности в старом стиле, когда брокеры пытались использовать информацию, которую они тщательно собирали у делающих ставки, для повышения своего собственного профита. Конечно, игроки рынка знают об этом. Если некий исследователь рынка открывает, что дела некой компании будут хороши (только что сделал ценное открытие), он может броситься делать большую ставку. Но компьютерные трейдеры мгновенно почувствуют это и попытаются использовать его информацию в своих собственных целях. Сегодня, разумеется, первый трейдер знает игру, в которую он играет, поэтому он никогда не станет ставить большую ставку, но сделает тысячи более мелких. Это гонка вооружений, где те, что выполняют тяжелую работу по исследованию, пытаются удержать свою информацию вдалеке от алгоритмических трейдеров, а алгоритмические трейдеры пытаются взломать их код. Можно сказать, что это – пустая трата ресурсов, борьба за ренты, связанные с более ранней информацией. Но это хуже, чем трата. В степени, в которой алгоритмические трейдеры преуспевают в обходе тех, кто делает реальные исследования, отдача от исследований падает. В конечном счете будет меньше инвестиций в информацию, а рынки на самом деле будут получать меньше информации, чем нам нужно.
Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 230; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!