Красно-чёрное, свистком по белому. 12 страница
– К сожалению, на данный момент не все участники вычислены, но это дело времени. Думаю, в течение одной, максимум двух недель всё будет закончено.
– А зачинщик?
– Зачинщик отказался нам помогать. Я счёл лучшим вариантом выслать его из Ринордийска.
Верховный задумчиво покивал:
– Да, это правильно… Как думаешь, – Он вопросительно посмотрел на Эрлина, будто и правда сомневался, – больше похоже на спонтанное действо или за этим стоит нечто продуманное? Скажем, какой-то план?
– Последнее исключено почти полностью, – Эрлин сдержанно улыбнулся, как специалист своего дела, знающий, что говорит, и знающий, кому говорит. – Насколько мне известен организатор акции, этот человек всегда производит много шума, но в действиях абсолютно неэффективен. Выстроить же продуманный план он неспособен в принципе.
– Она, – спокойно, но со значением поправил Верховный.
– Именно так. Она, – Эрлин с готовностью кивнул.
– И откуда же она тебе, гм… известна?
– Мы учились в одном классе. И, насколько я заметил, она не сильно изменилась с того времени.
– Так ты, выходит, отлично её знаешь! – радостно воскликнул Верховный.
(Значит, сегодня уловил волну правильно. Иногда такие признания влекли за собой не самые приятные последствия, но не на этот раз).
– Можно сказать, что да, – Эрлин снова сдержанно улыбнулся.
– Тогда дарю, – Верховный повёл рукой, будто отпускал что-то с внезапной щедростью.
|
|
|
(Неужели понял? Или знал всё с самого начала?)
– Могу даже командировку предоставить, – охотно продолжил Он. – Месяца, скажем, на два. Проследишь за ней, чтоб всё как надо… Ну, ты знаешь.
Эрлин почтительно склонил голову:
– Благодарю, господин Правитель.
«Я вижу тебя возле великой правительницы»…
Эти слова почему-то раз за разом всплывали в голове, пока Китти исхаживала покрытые снегом окрестности или, вечерами, сидела в домике старосты при свете свечи. Жаль, не додумалась спросить Сибиллу, в каком именно качестве она видит её возле правительницы. «Ты стоишь ближе всех к ней, слушаешь её указания и улыбаешься». Прочила ей место в ближайшем окружении? Это было бы слишком невероятным стечением обстоятельств.
Впрочем, она не особо доверяла словам Сибиллы. Не сказать чтоб они спешили точно претворяться в реальность. С Ринордийском могло быть просто совпадение: многие тогда уезжали из Истрицка, город приходил в упадок, некоторые переправлялись и в столицу. А пожар с той поры был только один и маленький, она сама же его и устроила. Принимать же на свой счёт «революционные» пожары в столице и, минувшим летом, по лесам средней полосы – не слишком ли большая натяжка? Разве что правительница и впрямь появилась – Софи Нонине. Но где она и где Китти.
|
|
|
А уж в «лёгкую, но глупую» смерть она попросту не верила. Умереть легко, но глупо позволительно было только «дедушке Кире», как его называли папины родственники, жившие под столицей. «Дедушка Кира» тихо и мирно скончался в возрасте шестидесяти семи лет – задолго до рождения Китти – в своём жилище за океаном, в окружении многочисленных поклонниц и неизменной бутылки Nolle. Но архив, оставленный в спешке перед выездом за границу «по срочным делам Правителя», так и хранился в старом доме под Ринордийском.
Родственники встретили радушно, даже нарочито умилённо – особенно по отношению к Китти. Впрочем, за всем этим ненавязчиво, но вполне определённо проглядывала неискренность, вынужденность: родная дочка своего, как-никак. Хозяйка снова и снова пичкала Китти разными – как она сама считала – вкусняшками; всё это с видом аристократа, жалующего со своего плеча нищему оборванцу.
– А как похожа на дедушку Киру, просто одно лицо! – довольно повторяла она.
Китти улыбалась в ответ. Она уже научилась изображать невозмутимость и вежливо улыбаться, даже когда хотелось придушить собеседника на месте или сделать ещё что похуже.
|
|
|
(Китти знала, что – судя по фотографиям – и вправду сильно смахивает на Кирилла Эрлина, и не сказать, чтоб это обстоятельство ей нравилось).
Старый дом несколько тяготил, хотя, наверно, не столько сам по себе, сколько из-за жильцов. Малолетний родственник – видимо, брат Китти в каком-то колене – чего-то настойчиво от неё требовал, она так и не поняла, чего именно и как от него избавиться. Тот злился, что она не понимает, но объяснить словами не мог или не желал. Так или иначе, хозяйка приходила в умилённый восторг: в её глазах это была настоящая семейная идиллия. Хозяин же в основном общался с отцом Китти. Разговор их сквозил странными двусмысленностями и едкими шуточками. Их смысл не доходил до Китти полностью, но было в них что-то гадкое, неприятное, как у некоторых одноклассников в истрицкой школе. Она не любила, когда папа начинал так говорить дома, с мамой – иногда он начинал, и отношения между ними троими от этого только обострялись.
Хорошо то, что здесь не придётся селиться надолго, лишь на несколько дней. Папа просто хотел встретиться с родственниками – давно не виделись, – а Китти прихватил с собой из каких-то своих непонятных соображений. Мама же осталась в Ринордийске и осваивала там их старую квартиру – ту самую, где прошли первые годы Китти и которую она смутно вспомнила по приезде: эти стены и эти углы всплывали старыми полустёртыми образами, но на деле выглядели совсем по-другому.
|
|
|
Здесь, конечно, ничего подобного не наблюдалось – дом был чужд ей, Китти никогда его не видела, а следовательно, и не могла помнить. (Было, правда, обратное чувство: будто дом помнит её. Будто он ждал её и наконец дождался).
Лучше уж, пожалуй, сад позади постройки. Открытое пространство, не создающее преград, – оно всегда давало возможность уйти в случае опасности. Да и воздух там был свежий, летне-вечерний (уже начинало темнеть), без привкуса прежних эпох. Даже сумерки были кстати – они не скрывали в себе чудовищ, наоборот, помогали скрыться самой до поры до времени.
Китти так и сделала: ровно после того, как вызнала, где лежит ключ от архива.
Вход в архив ей показала хозяйка – с неизменной гордостью в голосе она показала Китти все комнаты в доме, – но в эту они не заходили: тёмная тяжёлая дверь была закрыта.
– Дедушка Кира вообще-то в столице обитал, – щебетала хозяйка. – Не отходил от Верховного и жил даже поблизости… А за пару месяцев до того, как уехать, внезапно перевёз все бумаги к брату, правда, сам, говорят, всё равно здесь почти не появлялся. Так всё и хранится до сих пор… – и смеялась. – Мы туда не заходим.
Китти запомнила, ничего не сказав об этом, и теперь устроилась с книжкой в садовой беседке, увитой плющом. Цепкие побеги тянулись от одного железного прута к другому и сплетались в решётку – совсем как на печати государственных органов в «чёрное время». Но здесь было спокойно: никто не окликал, не искал, а если б и искал – не заметил бы так просто.
Эта книжка – воспоминания известных людей эпохи демократического тоталитаризма – сопровождала Китти всё время сборов в Истрицке, дороги и обустройства на новом месте. С ней было как-то легче: какое значение имеют все обыкновенные трудности переезда по сравнению с тем, что происходило тогда.
Ну вот, опять… Китти накрыла разворот ладонью, чтоб страницы не перевернулись от случайного ветерка, и задумчиво вгляделась в синюю мглу над садом. В который раз в книге промелькнуло всё то же имя – имя человека, о котором Китти не знала почти ничего, но чей смутный образ её притягивал. Она пыталась узнать больше, но, кроме отдельных упоминаний или – иногда, вдруг – ярких, но единичных эпизодов, ничего не находила. Женщина. Или, судя по возрасту, скорее, девушка. Даже полного имени Китти нигде не встретила, сколько ни искала. Да и фотографий почти не сохранилось… Говорят, она не любила фотографироваться.
– Китти? – прервал её мысли папин голос. Ясно: увидел, что её нет. Но где она, кажется, ещё не догадался. Китти прислушалась, но обнаруживать себя не торопилась.
Шаги приблизились, замолкли за спиной, по ту сторону плюща.
– Китти? Ты здесь?
– Да, папа, я здесь, – кинула она повышенным, но будничным тоном, словно только сейчас услышала, что её зовут.
– Возвращайся в дом, уже поздно.
– Я вернусь чуть попозже.
– Китти, дом запирается. Останешься на улице.
– А может, лучше останусь? Здесь не холодно…
– Китти, – он появился у входа в беседку и там остановился. – Не болтай ерунды. Пошли в дом.
Китти вскинула глаза. У отца в эту минуту были хорошо ей знакомые голос и взгляд, означающие, что за ним последнее слово и возражений он не потерпит. Невысказанное «Я тебе, конечно, ничего сейчас не сделаю, но ты же знаешь, что вообще-то могу».
Она встала.
– Хорошо.
Архив в левом крыле, на первом этаже – она в точности запомнила, где именно.
Вечером можно было сидеть за столом, вглядываясь в красноватый огонёк свечи, и думать о своём. Староста обычно бывал занят допоздна, а чаще всего не появлялся и к ночи. Китти сделала вывод, что он, наверно, потеснил на время кого-то из соседей. Тут, похоже, к этому относились проще – особенно учитывая, что все домики внутри и снаружи были почти одинаковыми.
В неверном свете поблёскивала на ладони старая потемневшая шпилька с изящным камушком на изгибе. Когда не было звёзд на небе, когда не было самого неба, этот камушек был за звезду – ту самую, главную, путеводную. Если думать о ней, о негаснущем огне под шквальным ветром, о красных цветах на снегу, – это придаёт сил.
Китти до сих пор мало что знала о владелице шпильки, хоть и побольше, чем в четырнадцать лет. Но это казалось неважным. Не зная, она в то же время знала, будто этот дух незримо сопровождал её, поддерживая в тяжёлые времена. Будто, если в ответственный момент не хватит сил, он не позволит упасть, мягко прихватит за плечи, скажет «Давай, всё получится, ещё один шаг».
Или не скажет. Скажет другой и другое.
Вглядываясь в дрожащее пламя, Китти уже в который раз почувствовала, что кто-то стоит у неё за спиной – там, где в полумраке сгустились тени. Китти не стала оглядываться. Она знала, кто это, и знала, что так просто он не уйдёт. Будет по-прежнему стоять, снисходительно усмехаясь в ответ на каждый высокий порыв.
В конце концов, у неё ведь было два покровителя.
В углу послышался шум, слишком громкий и явственный для тени. Успев подавить вздрагивание, Китти быстро повернулась на звук.
Та девочка, Лаванда, каким-то образом пробралась в помещение и теперь молча смотрела на Китти исподлобья.
– Привет, – ничем не выказав испуга, Китти привычно изобразила улыбку.
Девочка только насупилась, но ничего не ответила и, казалось, не собиралась отвечать.
– Чего-то хочешь?
– Что это у тебя? – Лаванда кивнула на сомкнутые пальцы Китти.
– Это? – она раскрыла ладонь. – Шпилька. Хочешь посмотреть? Она красивая.
Девочка отступила на шаг и насупилась ещё больше.
– От тебя ничего не хочу. Ты обманщица.
– Да? – Китти удивлённо подняла брови. – Почему?
– Ты притворяешься, что ты – это не ты. Ты всегда притворяешься.
– Ах, вот что, – она принуждённо рассмеялась. – Ну, иногда приходится.
Сверкнув ярко-голубыми глазами, – так смотрят на несомненного классового врага – девочка шумно пересекла жилище и вышла. Холодный ветер с улицы на мгновение ворвался внутрь, колыхнул пламя свечи, но оно не погасло и скоро выпрямилось, успокоилось.
В таком же полумраке, в собственном кабинете сидел, наверно, и Кирилл Эрлин: большое удобное кресло, широкий стол, на столе – бумаги, разложенные в идеальном порядке, бутылка Nolle неподалёку, на ладони, раскрытой в том же жесте, – потемневшая, слегка погнутая шпилька, на лице – такая же ничего не значащая полуулыбка. Впрочем, нет, в отсутствие свидетелей и если дела складывались удачно (а они складывались удачно), он мог и искренне улыбаться – улыбка довольства собой и своей жизнью, улыбка человека, эффектно завершившего крайне важную авантюру.
Китти отогнала очередное непрошенное воспоминание. Пожалуй, пора уже ложиться спать: меньше будет глупых мыслей.
«Но сколько бы я ни пыталась свернуть на чужой путь, меня вновь возвращало на свою колею».
День за днём она бродила в снежных заносах, уходя так, чтоб деревенька лишь мелькала вдали чёрной грядой и уже не попадались люди. Проходила неделя, вторая…
Она помнила, зачем находилась здесь формально, но к плану репортажа не приступала. Это недолго, успеет и за несколько дней. Побольше красиво сложенных пёстрых слов, рисующих сплетения узора в нужной тональности, а смысл… Смысл углядит тот, кому он понадобится, – и какой понадобится. Слова сами по себе – ничто. Это только такие, как Феликс, считают, что слова что-то значат, – будто всё его тявканье в адрес Нонине не пустое сотрясание воздуха, а если «собраться всем вместе и объявить своё «нет»», то это вообще всё изменит.
Феликс – позёр и истерик. Считает себя адептом Лунева, лавры прежних поколений не дают покоя. А то, что Лунев никогда никого не призывал к борьбе, только один раз написал стихотворение по наитию и тысячу раз потом пожалел, – этого всего он, видимо, не знает. Выискался специалист по «чёрному времени».
Китти ему этого, разумеется, не говорила. Будет снова выбешивать своей театральщиной – тогда скажет. А может, и не скажет.
Алые пятна заката окрашивали снег, и воздух был красноват и сумеречен. Здесь, на зимней равнине, в призрачном гаснущем свете голоса оживали и подступали с новой силой. Китти привычно слушала их – по кругу, по кругу, – и ей казалось, будто она может, будто должна что-то сделать, чтоб разбить наконец этот круг. Будто за этим она в действительности здесь, а не из-за какого-то дурацкого репортажа.
И тогда, если только повернуть в правильную сторону и выйти на ту дорогу, которая всегда ждала её, – она просто сбилась с пути, все они сбились – тогда станут неважными все призраки прошлого, рассеются, торопливо разлетятся испуганными тенями и другой, лучший мир встанет перед глазами: мир, где всё так, как и должно было быть на самом деле.
Ей это виделось иногда, на минуту, а потом снова меркло, говорило с усмешкой, что так быть не может, – и она знает, что не может.
Что даже если бы могло – то уж, конечно, не её стараниями.
И, кроме того, неужели ты думаешь, глупая девочка Китти Башева (Китти Эрлина – если быть точнее), неужели ты думаешь, что этот мир откроется для тебя? Там будут другие люди.
Твой дом – сумерки. Твой цвет – чёрный. Твоё пламя… у тебя нет пламени.
Она ушла в гостиную, с головой накрылась пледом и только теперь позволила себе тихо всхлипывать. Не от боли даже – было бы смехотворно при сравнении со всеми теми людьми, – а от обиды, от чувства глубокой и непоправимой несправедливости. Весь мир был против неё: выживал её, выталкивал из себя, никогда не давал проходу туда, куда ей хотелось. Казалось бы, такая малость сейчас нужна… Либо тот главврач соврал ей и ничего отцу не сказал, либо отец сам не стал его слушать. Железно уверен в своей правоте, а ей – ей надо просто выбить дурь из башки. Упёрся и не сдвинется со своего места.
«Делай что угодно, я всё равно сменю фамилию!»
Вряд ли он принял её слова всерьёз, но – видно, не ожидая такого же железного натиска в ответ – оставил её и на время отступил.
Ладно бы один-два человека, пусть бы и много, много больше, но все вокруг, все ненавидят её, презирают, само мироздание объявило ей войну.
Что ж, пусть добивает её и рушится само. Да, пусть всё вокруг погибнет и исчезнет, такой ужасный мир никогда не должен был существовать…
Послышались тихие шаги: кто-то подошёл к дивану, на котором она лежала, и остановился.
– Китти? – она настороженно вслушалась, приподняв голову. – Китти, это мама.
Она немного подумала, затем наскоро вытерла слёзы. Надеясь, что в целом у неё сейчас нормальный вид, вынырнула из-под пледа.
Мама сидела на корточках возле дивана – маленькая, по-беличьи юркая. Тёмные и быстрые глаза глядели на Китти с некоторой тревогой.
– Всё нормально, – негромко сказала она, погладив Китти по щеке. – Мама всегда с тобой.
– Я знаю, – соврала она.
Мама вновь смотрела с тревогой, но несильной, контролируемой. Будто она нашла какое-то решение и теперь сверяла все мелочи перед тем, как начать.
– Если хочешь, я разведусь с ним, – она говорила тихо, но отчётливо, глядя Китти в глаза. – Я думаю, нам всем так будет лучше.
Некоторое время Китти напряжённо вглядывалась в её лицо, пытаясь осмыслить, насколько это она всерьёз и что это означает. Потом так же тихо, но отчётливо сказала:
– Хочу.
– Ну вот и хорошо, – мама обрадовалась чему-то с облегчением и обняла Китти (она хотела было чем-то ответить, но не пошевелилась). – Мы на самом деле давно об этом думали, говорили даже, но в маленьком городе это трудно. А здесь, в Ринордийске… Должно получиться.
Она чуть отстранила Китти, снова посмотрела ей в глаза:
– Только ты должна быть хорошей девочкой. Должна стараться изо всех сил. И тогда мы с тобой и вдвоём справимся. Да?
Китти подумала немного. Кивнула:
– Хорошо.
…Потому она и не верила, что умрёт легко, но глупо. Ей, несущей в себе отголосок давних преступлений, ей, за кем тянется шлейф мрака и холода металла, пришедших из других времён, ей нельзя было завершать так – это было бы слишком просто.
Неважно, виновна она или нет (она понимала, что нет, на самом деле), – это проклятие висело над ней. Один неверный шаг – и смутная, но знакомая очертаниями тень, что помимо воли порой просачивается в мысли и действия, предъявит свои права на тебя. И станешь одной из их компании – там, где не светят фонари.
Но если взять на себя искупление… Она ещё не знала как, но почему-то казалось, что такая возможность ей представится. Пусть даже придётся принести себя в жертву – но, может быть, в этом случае тот – новый и лучший – мир откроется и для неё тоже.
Да, о предсказании Сибиллы можно забыть: она постоянно что-то болтала, кое-что из её болтовни и совпадало, конечно, с реальностью.
«Я вижу тебя возле великой правительницы…»
Только это одно смущало и настораживало. Про правительницу-то Сибилла угадала. Не то чтоб нечто совсем из ряда вон выходящее – бывали у власти женщины и в прежние времена. Но всё же, всё же…
Мысли Китти исподволь переключились на Нонине. Софи Нонине – президент страны… Пока что президент.
Все так хвалили её, так радовались, что, спустя долгие годы, у страны наконец-то появился нормальный предводитель. Китти выслушивала и мило улыбалась в ответ на их восторги, но её настороженность не проходила, а только укреплялась. Не так проста Софи Нонине и совсем не та, которой кажется. С кем они имеют дело – Китти затруднялась точно сказать. Но, как бы ни хотелось думать о лучшем, на ум навязчиво приходили параллели из минувших лет. Всё ещё только начинается (один из тех немногих пунктов, где они с Феликсом были полностью солидарны).
Феликс – конечно, истерик и позёр, но что-то в нём есть. Иногда казалось: как-то, много времён назад он вышел из тех же миров, откуда пришла она сама, с тех же улиц, из искр того же костра, давно заметённого снегом; он видел те же картины – может быть, немного по-другому, под иным углом – и, хотя те образы стёрлись, какая-то смутная, слепая память осталась и она роднила их.
Так размышляла Китти, машинально сжимая пальцами шпильку в кармане пальто, и уже подходила к первым домикам. Невдалеке одна женщина, какая-то из жительниц посёлка, над чем-то трудилась – кажется, набирала воду из колодца.
Китти отметила её присутствие и хотела пройти мимо. Но та сама окликнула её:
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 159; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!