Красно-чёрное, свистком по белому. 8 страница
Мечеслав попятился и действительно почти сразу обнаружил лестницу, её старые стёртые ступеньки. И как не мог найти её раньше…
Он начал было подниматься, но на второй или третьей ступеньке остановился и неуверенно оглянулся.
Ну, что ещё?
– Там, наверху может быть обвал, – пробормотал он.
Нет там обвала.
– Он, наверно, случится, пока я буду подниматься. Да?
Что-то вроде беззвучного смешка заискрилось в потёмках.
Думаешь, я специально даю тебе уйти, чтоб в последний момент перекрыть дорогу?
– Как вариант, – предположил Мечеслав.
Если меня сильно разозлить, я перегрызаю горло. А удерживать насильно – не в моих привычках. Особенно когда речь о таких дурачках, как ты.
Что-то слегка покачивалось вместе с воздухом подземелья и, казалось, могло вот-вот сойтись в силуэт – или это рябило в глазах от уходящих теней?..
Иди, на поверхности тебя уже ждут. Фонарь, если не возражаешь, оставлю себе. На память о встрече.
– Но… – он только вспомнил о фонаре. – Там темно… Боюсь, без света я заблужусь.
Заблудишься, идя по прямой? – голос насмешливо фыркнул. – Хотя да, от людей всего можно ожидать, – насмешка его вмиг сменилась серьёзностью. – Не заблудишься. Я дам тебе проводников.
И тут же миллионы огоньков выплыли из глубин, будто много-много маленьких свечек вспыхнуло вдруг в ночи. Снова и снова появлялись они из-под низких сводов пещер и один за другим уходили наверх, мимо старых выщербленных ступеней, мимо хмурых, расписанных краской стен, и нарисованные лица провожали их нарисованными глазами.
|
|
|
– Кто они? – спросил Мечеслав.
Поверь, тебе лучше не знать.
Те, что на самом верху, терялись из вида, и на место их приходили другие – целая река, бесконечный поток плывущих огней, всё выше и выше, наверно, к самому небу.
Просто иди. Всё с тобой будет нормально.
Сдержанная отстранённая печаль колыхнулась в темноте, скользнула напоследок лапкой по плечу и оставила Мечеслава.
Осторожно он двинулся по лестнице, несколько раз ещё оглянулся со ступенек, но там, внизу, было уже ничего не различить. Тогда он стал смотреть наверх.
И, пока он шёл, безмолвные и неназванные огоньки по обе стороны освещали ему путь.
Он сидел на кровати, застланной клетчатым шерстяным пледом.
Тихий субботний день разливался снаружи. С улицы через приоткрытое окно доносилась музыка.
В этом районе всегда было спокойно.
В который раз лениво, совсем неумело подумалось, сон или нет. Если бы он помнил, как проснулся…
Если бы он помнил хотя бы остаток того дня: ведь добрался же он как-то от Железнистой долины до общежития, коль был сейчас здесь. Вспоминалось, но очень смутно… Кажется, ехал на трамвае. И, возможно, даже снова видел ту девушку с чёрными пружинками-волосами. Нет, не ту. Просто похожую, но абсолютно обычную человеческую девушку – наверно, одну из горожанок.
|
|
|
Или и это тоже приснилось?
Надо бы спросить Мартина. По крайней мере, предшествующий их разговор он должен помнить, если тот был взаправду.
Но чем-то не нравилась эта затея, чем-то отталкивала от себя. Будто кто-то, легонько хлопнув по плечу, говорил: «Брось. Не надо».
Под окном проехала машина, остановилась неподалёку, у соседнего подъезда. Хлопнули её двери, слышно было, что наружу высыпало много людей, раздались их громкие и недовольные голоса. Он вслушался было, чтобы понять, о чём они, но в этот же момент зазвонил телефон.
Мечеслав снял трубку.
– Да?
И с облегчением – сам не зная отчего – услышал голос Мартина.
– С северо-запада отзвонились, – сказал тот. – Собрались, видать, пораньше. Решили всё закрывать.
– Что – «всё»? – не сразу сообразил Мечеслав.
– Весь проект. Не будем ничего прокладывать, короче.
– Аа…
– Сказали, ландшафт неподходящий, будем прорываться – может всё поехать и рухнуть в тартарары.
– Вот как.
– Ну, это они так сказали, – повторил Мартин. – Что там на деле, и какие у них причины… Ну, ты сам понимаешь.
|
|
|
От последних слов повеяло мгновенно пробежавшим холодком, и Мечеслав не смог озвучить вопрос. Пока он соображал, как бы половчее уточнить, что имелось в виду и кто из них что понимает (или думает, что понимает), Мартин крикнул:
– Алло, алло! Слава!
– Да-да, я здесь. Просто задумался.
– Я надеюсь, ты не собираешься подбивать рабочих на забастовку, чтоб нам разрешили копаться дальше?
В голосе Мартина послышались хорошо знакомые язвительные нотки, и от этого почему-то сразу стало легче.
– Не настолько же у меня поехала крыша, – улыбнулся Мечеслав.
– Вот и чудненько, – протянул Мартин. – Тем более нас перебрасывают на другой проект.
– Обоих на один?
– Ну естественно!
Естественно, М и М, неразлучная парочка… Мечеслав снова невольно улыбнулся.
– А что за проект такой? Не сказали?
– У нас же, на северо-западе. В подробности не посвящали пока, тоже что-то очень важное, даже поважнее метро. Прямо-таки просили выдвигаться первым поездом, все издержки, сказали, берут на себя.
– Даже так…
Наверно, молчание затянулось, потому что Мартин вновь повысил голос:
– Алло, Слава! Точно нормально всё?
– Да, конечно. Когда поезд?
Утром воскресенья на вокзале было хоть и людно, но спокойно, без лишней суеты. Кто-то, услышав, что объявили его поезд, шёл к платформам, другие тихо переговаривались здесь, за высокими круглыми столиками небольшого кафе.
|
|
|
Мечеслав уже взял билет, но отправляться предстояло только вечером. Его же теперь охватила чуть капризная созерцательная ленца, свойственная человеку, от которого ничего более не требуется. Поэтому, прихватив по пути газету, он стоял у одного из крайних столиков – тех, что почти на улице, – и не спеша допивал кофе в маленькой чашке из нержавейки. Пожалуй, сам кофе не очень, бывает и получше, но ему понравилось, как сделана эта чашка: крепче, чем из стекла или фарфора, и удобнее, чем пластиковый стаканчик. К тому же почти не нагревается. Мечеслав развернул газету.
На первых полосах было всё больше про всяких важных персон на верхах. Вот, пожалуйста – отстранили председателя парламента, по-честному, большинством голосов. Сказали, что не справляется. Взамен, правда, никого не выбрали, потому что так и не смогли договориться, только устроили драку, после чего часть ушла выражать свой протест на крышу, другая же часть объявила себя серьёзными людьми, которые решают проблемы внутри помещения. Мечеслав даже усмехнулся, хотя мало что понимал во всём этом: как дети, право слово.
Он отлистал газету ближе к концу. Так, а что это у нас тут пишут под старой фотографией с дирижаблем? Никак ещё один проект масштаба субмарины А-114…
Точно: как раз на северо-западе планируют наладить производство дирижаблей. Пока готово несколько пробных моделей, но если всё пойдёт как надо, то они будут поставлены на поток, а это откроет новую веху в деле воздухоплавания. Уж не на этот ли проект собираются перебросить их с Мартином? Едва ли, конечно, но если вдруг так… то так было бы просто чудесно. Автор статьи – неведомый собрат Мечеслава по духу – считал, что с распространением самолётов и хеликоптеров дирижабли вовсе не стали случайной страницей истории и могут по праву занимать свою, совершенно особую нишу. Вот, например…
Он погрузился в чтение и даже забыл про кофе, но тут звонкий голос окликнул его:
– Дядя Слава!
Он сбился, поднял голову.
– Машенька! – светловолосая девушка подлетела к нему, он обнял её одной рукой. – Ты здесь откуда? Проводить пришла?
Та смущённо кивнула.
– Папа сказал, вы уезжаете сегодня.
– Да вот, приходится, – улыбнулся Мечеслав. – Труба зовёт.
Думал он в это время о том, при каких обстоятельствах они с братом виделись последний раз: о фейерверке, Нике и том загадочном телефонном неразговоре.
– Как ты? Всё нормально? – осведомился он. (Осторожнее. Не лезть, куда не надо).
– Да, всё хорошо, – вид у неё и вправду был радостный. Даже как-то уж слишком сияли глаза. Он не стал спрашивать почему. (Возможно, стоило лучше спросить Георга, он-то должен знать, если что, но Георга тут не было).
– А что сам папа? – поинтересовался Мечеслав. – Не захотел прийти?
– Он работает, – несколько виновато ответила Машенька.
– В воскресенье?
Она кивнула:
– Он сказал, у них там что-то срочное и очень много, нужно всё успеть до понедельника.
– Ясно…
Чего и следовало ожидать от Георга, – подумал он без всякого удивления. Всё-таки загонит себя когда-нибудь. Вспомнилось вдруг, что надо было у него спросить ещё про что-то, тоже очень важное, но что… Абсолютно вылетело из головы.
– Передай, чтоб берёг себя, – проговорил он только и тихо рассмеялся. – Он вам ещё понадобится.
Машенька улыбнулась:
– Хорошо!
Когда она, случайно взглянув на вокзальные часы, заторопилась, наскоро распрощалась и собралась идти, Мечеслав пробормотал:
– И ты тоже.
Машенька обернулась:
– Что?
– Береги себя. Тоже.
Она распахнула глаза в каком-то совсем детском удивлении, медленно кивнула:
– Хорошо, дядя Слава.
Он проследовал за ней взглядом. Миновав кирпичную арку («Приветствуем сюда входящих»), Машенька делалась всё меньше и меньше, почти уже кукольной, пока не скрылась наконец среди толпящихся у придорожной остановки.
Тогда только Мечеслав отвернулся и оглядел почти пустой столик. Допил из нержавейки кофе.
Теперь и у меня плохое предчувствие, – подумалось ему.
Впрочем, кому какое дело до предчувствий.
Несколько часов оставалось до отправления поезда, и Мечеслав сидел в своей – почти уже не своей – комнате общежития. Все вещи были сложены, и всё, что можно убрать, – убрано, и помещение стало теперь непривычно пустым. Только горел ещё настольный светильник (Мечеслав не стал в последний раз зажигать люстру, когда стемнело), да «Энциклопедия истории Ринордийска» была открыта на случайной странице: надо же занять чем-то оставшееся время. Откуда-то из-за стены, может быть, с верхнего этажа, доносилась лёгкая, чуть меланхоличная мелодия пианино. Красивый женский голос подпевал ей.
Выцветшие слова на жёлтых страницах мелькали перед глазами:
«…Так же, как и бабочка, свеча или просто маленький огонёк увязывается поверьями с символикой души и вообще человеческой жизни – с той разницей, что свечка символизирует всё лучшее, всё самое яркое, что есть в этой душе, то, чем она живёт и к чему стремится. В этом контексте становятся понятны образы потухшей свечи и негаснущего пламени. Не так легко объяснить традицию «ночной реки» – обряд, представляющийся в виде миллионов отдельных…»
Внезапные хлопанье и трепет сбоку отвлекли его. Большая сероватая бабочка забилась под абажуром лампы. Кажется, она не могла выбраться. Мечеслав мигом вскочил.
– Дурочка!
Он погасил светильник, через секунду включил верхний свет и поискал взглядом бабочку. Она была здесь же, на столе, ещё живая, но, видимо, сказался жар лампы: бабочка неловко ползла по столу, то в одном, то в другом направлении, и даже не пыталась взлететь. Впрочем, повреждений заметно не было. Может, придёт в себя потихоньку…
Мечеслав кинул взгляд на часы: уже почти пора выходить. Но не оставлять же её тут, в пустой комнате, где и еды нет.
Прикинув, что брать за крылья её не стоит, Мечеслав накрыл бабочку ладонью и аккуратно отодвинул к краю стола, где осторожно просунул снизу вторую ладонь.
Решив, наверно, что попала в западню, она забилась в узком замкнутом пространстве. Мечеслав даже испугался, что она переломает себе крылья.
– Тише ты, – проговорил он. – Я тебя выпустить хочу.
К счастью, окно было незаперто, оставалось только подвинуть створку локтем. Он высунул руки наружу и вскинул кверху, одновременно раскрыв ладони.
Бабочка выпорхнула – наверно, свежий вечерний воздух привёл её в чувство – и резво помчалась прочь, туда, где за силуэтами деревьев и домов алела полоска заката.
Мечеслав улыбнулся вслед. Ему вдруг стало легко и спокойно – будто так же, как он отпустил бабочку, отпускали сейчас и его самого.
Вдалеке послышался паровозный гудок.
ноябрь 2015 – март 2016
Красно-чёрное, свистком по белому.
Freund Hein.
Und dein Herz, es schlägt so laut es nur kann,
Die schwarzen Vögel ziehen in den Sonnenuntergang,
Wenn die Zeit erstarrt und die Welt entweicht
Im Taumel der Gedanken , bis ein Freund die Hand dir reicht.[1]
Mantus, « Freund Hein»
Вечер распускался, как пышный лазоревый цветок. Не все ещё здесь, не самый ещё всплеск, но рассыпа́лись уже фиолетовые блёстки, усыпа́ли темневшее небо, музыка и голоса звучали в отдалении.
Она, правда, предпочла остаться в сторонке, не присоединяться так уж явно, претендуя на всеобщее внимание. Нет, внимания Адель не чуждалась – но те, кто подойдут к ней, подойдут и так. Для этой компании она и будет играть, зачем больше?
Пока же она устроилась под прикрытием узорчатых тяжёлых драпировок и расстроенного пианино с поцарапанной, но блестящей крышкой (Гюрза-Алмазаев ещё не объявился, а кроме него никто не совладал бы со своенравным механизмом).
К тому же не лишне воспользоваться уединением и освежить ещё раз в памяти новую мелодию – старательно разученную, но ещё непривычную. Хорошо, музыка – пальцы уже легко находили с ней лад, – но вот слова…
Адель присела на банкетку, кем-то удачно забытую здесь, перебрала гитарные струны. Тихо попробовала:
– Фройнд хейн, гиб мир дайне ханд…
Не так просто было запомнить два десятка ничего не говорящих тебе слов, запомнить по одному только звучанию, но Адель очень старалась.
– Фюр михь нах дем троймеланд, – негромко, вполголоса. Рано ещё, чтоб кто-то слышал это.
И снова, закрепляя:
– Фройнд хейн, гиб мир дайне ханд, фюр михь нах дем троймеланд…
– Хайн, – сказал вдруг совсем близко чей-то голос.
– А? – она вскинула голову. Перед ней, облокотившись на крышку пианино, стояла фройляйн Рита – сама фройляйн Рита, королева местной богемы, падающая звезда ринордийских вечеров. Сузив глаза в своём фирменном прищуре, она по-змеиному стлалась по дереву, и почти так же, отражаясь в лаковой поверхности, стлались концы её сиреневой шали.
– Фройнд хайн, а не хейн, – поправила Рита.
– Хайн, – кивнула Адель и повторила с готовностью. – Фройнд хайн.
Фройляйн ободряюще улыбнулась:
– Как дальше?
Адель растерялась в первый момент: она не уверена была, что помнит точно, а ошибиться при свидетелях, тем более при таком свидетеле… Но всё же, уняв волнение, продолжила:
– Цайг дас энде майнес лайдс, траг михь нах дер эвихькайт.
– Хорошая песня, – глаза фройляйн на несколько мгновений зажглись, будто она услышала что-то очень важное для себя и это важное несло ей благие вести. – Мне нравится. Сыграешь? Я хочу танцевать под неё.
Первым порывом было отказаться: затрясти головой, смущённо пробормотать, что не сможет. Да, наверно, она думала об этом втайне, когда выбирала вещь с непонятным ей немецким текстом, – вдруг сама фройляйн Рита обратит внимание, вдруг попросит её сыграть, чтоб танцевать именно под эту песню, – хоть Адель и убедила себя, что ей просто нравится мелодия. Но вот так, сейчас, не подготовившись как следует, – она же обязательно собьётся и всё испортит… Но тут же поняла: нет, с чего бы? С чего ей вдруг сбиваться: Рита кинула одобрительный взгляд и с гордо поднятой головой встала поодаль, на свободном месте, только чуть обернувшись в ожидании. Она так уверена в себе, уверена, что всё получится, – значит, получится и у Адель. Не сомневаясь больше, она поддалась куражу нового, неиспробованного и начала уже в полную силу:
– Фройнд хайн, гиб мир дайне ханд…
Краем глаза она заметила, как вступила Рита. Первым же движением фройляйн отозвалась на звук, будто давно знала его, и, подхватив волну, закружилась параллельно переливам струн, ушла по ним в ей одной только ведомый танец: не потому, что кто-то смотрел, – потому, что сама этого хотела. Танец был её стихией, частью неизменно окружавшего её мира – как немецкий акцент, как закрытые узкие платья в пол и лёгкие яркие платки, как насмешка на тонких губах и поблёскивающие шпильки в высоком пучке волос. Смелость почти до безрассудства, несгибаемая воля и в то же время истинная женственность, – вот что наверняка воплощала фройляйн для всех вокруг; по крайней мере, для Адель. Самой Адель хотелось быть такой же, но что-то всегда не получалось, и у неё так не выходило.
Но теперь это неважно. В этот вечер, в эту минуту – это совершенно неважно: стираются границы и то, что только грезилось, становится реальностью. Пока фройляйн Рита движется под музыку Адель, в каждом жесте отражая звуки её гитары, пока мерцает и летит сквозь пространство их маленький, ими двоими созданный мир, не существует рамок и всё возможно.
Тишина окутывала Дворец Культуры. Шёл ноябрь.
Шёл ноябрь странного, нелёгкого года, который начинался так хорошо, но непонятно чем грозил закончиться. Год перемен и внезапных поворотов: ещё в самом его начале, под звон с Часовой башни, они пили шампанское за свободу и вечно живое искусство, ещё в августе в их компанию вошёл знаменитый Алексей Лунев, ещё совсем недавно явилась свету его эпиграмма на – страшно подумать, но – понятно на кого (копия хранилась и у Адель в ящике под кроватью). И вот теперь… Пусто. Почти никого. Только отзвук тихих голосов долетал откуда-то из глубин Дворца.
Один голос, женский, раздался громче, настойчивей. Похоже, он приближался сюда.
Фройляйн, – почти сразу поняла Адель. Что-то, похоже, раздосадовало её: голос звучал недовольно, почти озлобленно. Она отвечала кому-то – кому-то из оставшихся там, – переругивалась с ними, но их слов было уже не расслышать отсюда.
Минута – и сама Рита появилась в дверях. На скулах – два красных пятна, ноздри гневно раздуваются; сложив руки на груди, она плотно куталась в шаль. На пороге она ещё оглядывалась, но, заметив Адель, кивнула ей и, кажется, совсем не удивилась, что та здесь.
– Придурки, – пояснила Рита, мотнув головой в сторону двери.
– А что случилось?
– Ничего, просто сборище придурков и трусов, которым бесполезно что-то говорить, – она передёрнула плечами. – Обычное дело. Мужчины никогда ничего не понимают.
Видимо, кто-то только что обидел её брошенной фразой, в такие моменты фройляйн могла быть весьма резкой. Не зная, о чём всё-таки шёл разговор, Адель осторожно предположила:
– Сейчас такое время… Все на нервах – эти исчезновения, аресты… Всем несколько не по себе.
– Да знаю, – отмахнулась Рита и вдруг остановила на ней взгляд. – Адель, пойдём напьёмся.
– Вдвоём? – растерялась она.
– А что такого? – рассмеялась фройляйн. – Если мальчики так боятся, что мы их скомпрометируем, не будем смущать их лишний раз. Пойдём, найдём какое-нибудь симпатичное местечко. Должны же они быть и при идоле.
Адель невольно вздрогнула: легко же у неё получается бросить вот так запросто. Рита уловила её замешательство и оглянулась с хитрой улыбкой:
– Или ты против?
– Нет, не против, – поспешно возразила Адель и последовала за Ритой.
Местечко действительно нашлось – уютная кафешка с цветами на окнах и ненавязчивой музыкой из недр помещения, какая-то песенка из прежних времён. Но им обеим, конечно, было мало, а потому после кафешки, после холодного зимнего воздуха ринордийских улиц и мутных фонарей, желтеющих сквозь сумрак, как-то незаметно они переместились в квартиру Риты. Адель даже упустила, когда и кто из них так решил.
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 106; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!