Тайпинского восстания в Китае) // Проблемы
Дальнего Востока. 1993. № 4. С.141-145.
Скачков К.А. Мой дневник
К. А. Скачков с 1849 по 1857 г. заведовал метеорологической и магнитной обсерваторией при русской духовной миссии в Пекине и довольно регулярно вел дневники. Один из них он назвал «Мой дневник», а другой – «Мой политический журнал». В этих дневниках среди записей о быте китайского народа, экономическом положении страны, сельском хозяйстве и т. п. встречаются довольно часто записи об «инсургентах», как тогда называли повстанцев, в том числе и тайпинов.
К. А. Скачков жил в Пекине, тайпины же действовали гораздо южнее. Он не только не видел тайпинских солдат, но даже не разговаривал с людьми, сколько-нибудь знакомыми с тайпинскими порядками, религией и государственным строем. Несмотря на это, дневники являются ценным источником сведений о тайпинском восстании. В них собрано много интересных и в общем достоверных фактов, отсутствующих в известных ранее письменных источниках.
Значительная часть дневников занята переводами из «Цзинбао» («Столичного вестника») – официального правительственного органа, единственной в то время в Китае газеты. «Цзинбао» был мало похож на привычный для нас тип газеты, это был скорее информационный бюллетень, осведомлявший государственный аппарат о деятельности правительства. Его страницы заполнены официальными материалами: докладами чиновников императору, указами императора и распоряжениями высших правительственных учреждений. Переводы из «Цзинбао» К. А. Скачков, как правило, сопровождал критическими заметками, в которых обнажал лживость и продажность маньчжурского правительства, прикрытые пышными фразами. Эти замечания имеют самостоятельное научное значение.
|
|
|
Обращает на себя внимание убежденность автора в скором падении Пекина. Он серьезно был озабочен тем, что ему делать после вступления повстанцев в столицу. Решив не уезжать из Пекина, К. А. Скачков заготовил пищу на случай перерыва в снабжении. Вот характерные образчики его размышлений: «Народ в надежде на облегчение своей участи не трогается с места»; «Может быть, инсургенты[54] оградят миссию от буйства черни» (неизбежного, по мнению автора, при штурме города) и т. д.
Нарисованная в дневниках картина всеобщего разброда и смятения, которые царили в правительственных органах Пекина при приближении армии Линь Фэн-сяна и Ли Кай-фана, и сочувствие широких слоев населения повстанцам дают основание поставить вопрос: не имел ли план Северного похода – с налета взять Пекин (в целом ошибочный план) – некоторые реальные основания, которые и создали иллюзию возможности его осуществления?
|
|
|
Очень интересен материал дневников о финансовых мерах маньчжурского правительства. Громадные военные расходы совершенно опустошили императорскую казну. К. А. Скачков пишет, что расходы императора за три года составили около 40 млн. лан. Эта цифра, видимо, соответствует действительности, так как совпадает с оценками современных китайских историков.
В дневниках содержится интереснейший материал и по другим вопросам: таковы легенда об обществе «Байляньцзяо», информация о денежном рынке (курс серебра и т. п.), сообщение о казни человека, выданного маньчжурами за вождя тайпинов Хун Да-цюаня, подробности о деятельности антиманьчжурских элементов в Пекине и т. д.
Год
5 октября <…> Есть вести, что цзэи[55] колотят дзамэньды[56], отставлены 3 дажэня[57], а Сай Шан-га мэйю лянь[58] – каков-то будет конец! Ходят слухи, что бунт в Шаньси, – «Нянь хао бу хао?» – «Хао!»[59] <…>
7 октября <…> Сяньшэн так рассказал начало гуансийского бунта. В прошлом году там был го[лод] и нищета от разлития рек. Император объявил о помощи, между тем сего не исполнилось, да и нечем было пом[огать]. Народ стал требовать у начальства, от[вета] не было. Тогда богач-китаец Ли Юань-ш[и] объявил целой губернии, что нуждающиеся найдут у него хлеб; к нему был сил[ьный] приток толпы. Правительство на это обра[тило] внимание, его заставляли передать свой провиант чиновникам. Он отказал, тогда его взяли и отправили в кандалах в Пекин в Синбу (Министерство наказаний), народ восстал; после неудач со стороны войска, возвратили Ли Юаня, но бунт был начат, ничто не могло его потушить, теперь вани цзэев[60] колотят чиновников, забирают казну. У них несколько предводителей, но все цзинганьжэн[и][61].И сяньшэн подтверждает о Сай Шан-ге. У него есть жена и дети здесь... у него нет лянь[62], богат ли он? Разумеется, при таких местах. Но общий голос – что он взятки не берет, за что и был послан главнокомандующим с величайшими, беспримерными уполномочиями <…>
|
|
|
Год
<…> 5 февраля <…> Дела в Гуанси плохи. Войско передается толпами неприятелю, жертвуя своими косами, но в уверенности хорошего жалованья и каши, а для китайца тут вся честь. <…> У неприятельского предводителя свое сильное войско, много денег и рису, убеждение в древнее право, да безопасное и хорошо знакомое горное убежище. В «Северной пчеле» гласят, что его правление названо трьяньтрьи –небесное благосостояние. Это – Тяньди приняло наперекор Сяньфэн – всеобщее благоденствие[63]. Жестоко будет потрясение Азии при перемене династии, восстанут монголы, джунгары, киргизы, туркестанцы, тибетцы, корейцы, кохинхинцы, тонкинцы – везде бунты, а с нами будет что? <…> Что-то ожидает Азию, перевороты, ежели будут, то кровавые <…>
|
|
|
10 февраля <…> Многие семейства, по преимуществу курящие опиум, забыли все отрады нового года <…> Чжунь говорит, что можно полагать ныне на 100 человек, умирающих в Пекине, 5 человек умирающих от опиума. Ужасная пагуба, а искоренить какая возможность? Исполнять буквально слова закона – «рубить курящим голову» – беда, будет восстание, воспретить в портах строжайше доставку опиума трудно, не найдешь столько честных чиновников, притом же теперь разводят в Южном Китае мак во множестве и делают опиум. Есть постановление, чтобы жечь эти поля, но трудно нечестным чиновникам усмотреть, притом во многих губерниях сеют понемногу, но в каждом семействе в огородах – жги весь уезд! Чжунь говорит, что «плачевна будущность Китая, ежели эта зараза будет идти такими же мерными шагами, как в 1-е пятнадцатилетие[64], на юге курители по преимуществу, и в средних губерн[иях] – множество, в Пекине чуть ли в пропорции уступает Югу. Курят и в Монголии и в Маньчжурии.
Иезуиты хлопотали ввести их учение, надобно было бы им посоветоваться с англичанами, эти сделались теперь необходимостью для всей Китайской империи своею торговлею, а учение иезуитов охладилось во многих губерниях, но как то, так и другое послужили и служат во вред народу нашему, – говорит Чжунь. – Отчуждение от семейств, бедность, неповиновение закону, небоязнь к императору, все смуты, грабежи, фаланга нищих – все это атрибуты иезуитов и англичан в физическом и нравственном смысле с той и другой стороны.
Курящий опиум всем готов пожертвовать, лишь бы затянуться еще раз, продаст свою жену в несчастный дом, продаст туда же дочерей. Бэй Кун отдал в заведение свою жену служанкою, а 13-летнего сына – в гнусное ремесло, с условием, чтобы они затягивались известное число раз опиумом, а он сам однажды каждый день бесплатно. Но скоро и этого ему будет мало, он будет воровать, продаст последнее свое платье, готов голодать, мерзнуть, только давай этого зелья. Жестокое положение!» – Все это слова Чжуня – последствия в действительности, но он может и ошибаться, сравнивая учение иезуитов с опиумом. Об этом настрочу когда-нибудь <…>
<…> 1 июня <…> Опять объявлено в «Цзинбао» об уроне цзаньмэнь[65]. <…>Плохо приходится императору, он объявил воззвание к народу, в котором просит дать совет, что ему делать. Один из дажэней написал ему чжэцзу (докладную записку), где упрекает его в слабости преследования взяточников, в беспутном его поведении (пьешь вино), советует беспрестанно держать в голове своей тему: береги деньги, оставь роскошь, ограничь число своих жен, преследуй взятки и прочее. Император объявил, что он благодарит за такой совет, раскаивается в своих поступках и обещает слова его написать везде, где только он часто сидит, дабы беспрестанно ему напоминало <…>
Год
1 января <…> Долго не было известий о цзэях, зато мое 1 января ознаменовано важным по последствиям своим известием: цзэи уже в Хубэй. До сих пор с месяц не было о них слуха, в «Цзинбао» иногда публиковалось, что восстание подавлено то в Туркестане, то в Илийских провинциях, то в Ганьсу, то в Шаньдуне, Чжэцзяне, Кантоне, а о центральных цзэях с важностью недели две [назад] было сказано, что их выгнали из одного чжоу (округа) с значительными с их стороны потерями, [но] ни слова о потере цзамэнь. Но уже таились в моей педантской и подозрительной голове виды, что таятся страхи во дворце, потому что внезапно воротили из ссылки знаменитого умника и взяточника Ци Шаня и облекли его высокой властью в Пекине. Теперь этот же Ци Шань назначен генерал-губернатором в Хэнань, даны ему большие права, средства собирать цяни, назначено ему 10000 войска, в том числе из Ганьсу 3000 (а там беспрестанные волнения), из Шаньдуна и Чжили по 3 тысячи с лишком солдат! 3 января он едет на свой пост с убеждением, как слышно в народе, не допустить цзэев до Хэнани – это ключ к Пекину. Но сегодня же распространились слухи, что цзэи вошли и в Цзянсу и тем заградили Пекин от житниц рисовых его. Ежели Ци Шань будет действовать оборонительно, ограничиваясь отпором цзэев в Хэнани, то все же в Пекине можно ожидать волнения, по крайней мере к осени 1853 года, за истощением риса. Казенный рис цзэи ни за что, разумеется, не пропустят по Желтой реке, а ежели что повезется морем около берегов к Тяньцзиню, то и там могут тоже цзэи удержать, ежели успеют укрепиться по берегам Цзянсу, а легко укрепиться и по берегам Шаньдуна. Но что за надежды на Ци Шаня, он из всего будет жать для себя деньги, а тут добра для войска его немного. Как говорит Чан сяньшэн, Ци Шань не знает военных книг[66], потому с ним будет подобная же участь, как и с Саем. О приезде Сая в Пекин нет толков <…>
7 января <…> На днях император приезжал в Юнхуагун, он вышел из носилок, опершийся на палку, будто бальное платье на нем было поношенное и, как уверяет Осип, находящийся в числе стражи у ворот монастыря, на халате была явна большая заплатка (?!), а вся свита в богатых костюмах. Лицо императора необыкновенно тощее, что тот же цижэнь приписывает не столько горю, сколько ваньирам (забавам) его с женами да цзю (вину), а есть слухи, что он курит и яньпянь (опиум). Тот же болтает, что император весьма мало занят делами, занимаясь по преимуществу с женами, а взяточничество, начиная от чжунъюнов (высших чиновников) до последнего чиновника, все то же, за что и желает им свидания с цзэями. <…>
27 марта <…> «Цзинбао». Объявлен длинный манифест, в котором император объясняет, что по содержанию войска на юге для поправки берегов Хуанхэ издержаны большие суммы, потому теперь он, затрудняясь в запасной небольшой сумме, приказал Хубу представить ему соображения о приобретении денег, на это поступало к нему много проектов, но ни один не удовлетворяет настоящему затруднительному положению. Он дни и ночи неспокоен, зная, что и в Пекине народ стеснен недостатком серебра, дурными платежами по ассигнациям в цяньпу, которые с каждым днем банкротятся, что много стесняет торговцев, а цена на все возвышается. Теперь, желая помочь сему, но не решаясь пока выпустить ассигнации свои, о которых по сие время еще неудовлетворительно составлен проект в Хубу, он желает, чтобы ассигнации были не для одного Пекина, но для всей Тянься. Приказывает выпустить из собственной его казны Юаньминьюаня 500 000 лан для раздачи полугодового жалованья гражданским чиновникам от 4 класса и ниже, военным чиновникам от 3 класса и ниже, будучи уверен, что ваны, гуны и дажэни могут пока обойтись без жалованья. Этим выпуском серебра он надеется, что цяньпу опять откроют платежи по своим ассигнациям, и торговля и благосостояние пекинцев восстановятся. Вместе с тем приказывается строго преследовать буянов, всякое чжаньнао[67] в цяньпу, преследовать делателей фальшивых ассигн[аций] и купцов, не платящих по своим ассигнациям. Затем успокаивает пекинцев в будущем о предполагаемом будто недостатке крупы, обещает, что с будущим привозом из Тунчжоу не будет впредь туйми[68], а примет меры, чтобы лабазники не возвышали цены на нее <…>
19 мая <…> «Цзинбао». Вследствие докладов, что в Шаньдуне и в Аньхой от голода много умирает народу, приказано хоронить умерших на казенных участках и раздать беднейшим хлеб (которого теперь нет в казенных магазинах). По доносу видно, что голодают вследствие вреда от Хуанхэ, которая разлилась... в прошлую осень, и вода долго не была удержана. Толкуют, что один из инсургентов, обобрав с убитого в сражении чиновника, в голубом шарике[69], прибыл в Пекин, и его чайши (слуга) был с гаоши[70]! По всей вероятности, ему будет снята голова <…>
7 июня <…> «Цзинбао». Не так! Сегодня известие о взятии инсургентами Фэнянфу, теперь они на границе Северного Китая с Южным близ Желтой реки, пункт, который решить может все, взятие предстоящее Кайфэнфу, поразит всех. Соболезнование и разжалование чинов городских по принятой форме. <…>
27 июня <…> Толки. Вполне оробевшая пекинская публика уверяет, что инсургенты явятся к Пекину вполне неожиданно, пред тем неизвестно будет по газетам, где они находятся, ибо с сего времени уже не объявляют о потерянных городах, хотя Цаочжоуфу и Цзянчжоуфу взяты. Это совершенный пустяк, так скоро инсургенты не могли перешагнуть такое пространство, притом Цзянчжоуфу возьмется когда-нибудь, но сомнительно, чтобы в то же время был взят и Цаочжоуфу, ибо Шаньдун не должен быть путем инсургентов, если они дорожат кашею. Многие цижэни почти вслух жалуются на предстоящее фанду, говоря, что они вовсе не привыкли к мысли быть часовыми, стоять продолжительное число часов на солнце при совершенном неумении стрелять. Многие из них думают ослушаться идти на стену. Указом («Цзинбао») император разжаловал 2 цижэней белого знамени за то, что они не явились дежурить на стену. Этот пример должен сильно подействовать на все знамена.<…>
30 июня <…> Толки. В южном нашем городе, совершенно в противоположность с северным городом, никто не боится ожидаемых инсургентов, будучи уверен, что они не грабят добрых мирных китайцев, а впереди ждут даже добра для своей торговли, теперь необыкновенно стесненной и упадшей <…>
14 июля <…> «Цзинбао». Манифест к народу, содержание его в следующем: «Цзэи с большею и большею дерзостью идут вперед, и это они исполняют тем смелее, что, проходя небольшие города, вовсе не встречают там сопротивления. И действительно, что может противопоставить слабый городской гарнизон против организованной шайки. Народ бежит, но куда, сам не знает, туда тоже проникают цзэи. Будьте храбры, любите свою родину, уверьтесь, что цзэи тогда лишь сильны, когда вы слабы, вы усилитесь – и цзэи будут с каждым днем считать потери, а не выигрыш, как ныне. Соединитесь в одну общую силу, действуйте с войском в одно, составляйте ополчение, в ожидании прихода к вам дерзких цзэев не отступайте, и тогда цзэи, удивленные вашей храбростью, со стыдом отступят. Выгоды от сего: спасение вашего имущества и семейства, постепенное истребление цзэев, честь, которая не преминет быть награждена вашим отцом – императором, ежечасно пекущимся и изобретающим средства к водворению спокойствия» <…>
25 июля <…> «Цзинбао». Все эти дни без особо замечательных указов и докладов. Считать замечательностями, что «силою храброго оружия инсургенты отогнаны с постыдным бегством от Бяньлянь», что Чжэцзян сюньфу одержал огромное сражение, за что и был награжден нефритовыми принадлежностями. Все это теперь оставляется без внимания. Известно каждому, что сражения и победы существуют лишь в газете, все доклады и указы входят в газету после строгой их цензуры в Нэйгэ.
Сегодня указ с докладом позамечательнее. То Мин-га доносит, что он отогнал инсургентов от осажденного ими Хуайцинфу (он отстоит от Пекина на 1800 ли, а от Кайфэнфу уже на север в 300 ли, за Желтою рекою). При осаде было более 4000 инсургентов, из них, как гласит доклад, убито более 1000 человек, взято много в плен, в том числе один цзяды сяньчэн[71] <…> инсургенты укрепились по сю сторону Желтой реки, в течение 2 месяцев приблизились к Пекину на 900 верст, пройдя от Цзяннина 650 ли. Ежели они будут подвигаться с таким же успехом, то в сентябре они наши гости и хозяева, вот тогда-то разыграется трагико-комедия. Жалкое зрелище будет <…>
24 августа <…> «Цзинбао». Повторялись беспрестанные объявления о победах при Хуайцинфу, разумеется, всегда без признака даже успеха, это не более как слабые стычки, а за всем тем тщеславно доносится о шэнчжань (о победе). Император уверяет всех, что вот скоро, скоро будет инсургентам последнее поражение. Беспрестанно подобными словами утешать публику сделало то, что теперь уже не читают в газетах ни шэнчжань, ни резолюций по ним императора. Для поощрения же настроения чиновников в военном корпусе Наэр Цзин-га он жалует всякого, кто представлен на какие-либо заслуги Лу Ин-гу, то сломал такой-то ногу, то такой-то впереди шел своего отряда, то сам (такой-то) напал (а все же ничего не сделал), награды теперь жалуются в длинных списках <…>
26 октября <…> «Цзиибао». Одержана великая победа. Шэн Бао доносит, что инсургенты вышли из Шэнчжоу, наши войска с 5 дорог их окружили, смяли, убили множество сотен, взяли оружия, скота и прочего без счета, несчастные инсургенты убежали к юго-востоку. Резолюция императора, что при таких действиях, когда еще подойдет князь Сэн, то одним ударом будут уничтожены враги, впрочем пока приказывает Шэн Бао и другим следить конницей и пешими за инсургентами, поражать их.
Обещанная тактика Шэн Бао заморить инсургентов не совершилась, а напротив, они выиграли тем, что подвинулись на север, ежели же действительно они «убежали» на юго-восток, то разумеется, тотчас же заняли Хэцзяньфу, отсюда будет им прямой путь в Ичжоу, миновав с востока Баодин.
Шэнчжоу и до прихода инсургентов представлял развалину, стена его существует лишь по названию, там для них был плохой укрепленный пункт. <…> Пекин теперь в состоянии полуосадном по паническому страху народа, по дороговизне жизненных запасов, по оскудении всех привозимых товаров. Байцай (капуста) теперь стоит в цене 12-й луны, ляо (корм для скота) для коровы сегодня я купил за 4500 [чохов] вместо всегдашних 4000. Угольщик мой еще не возвратился, но сын его доставил 2400 гинов [угля] по той же цене – 9,5 чохов = 1 гин – в уважение, что мы покупаем его уголь 15 лет и всегда на чистую. Уголь доставлен не [на] верблюдах, которых теперь вовсе нет в окрестностях Пекина, а [на] сяочэцзы (тележках), на одном привешено 360-400 гинов.
1 ноября <…> «Цзинбао». Несколько докладов из Цзянси от Чжан Фэя: о занятии инсургентами Чанъюсяня, о занятии инсургентами Цзюцзяна, о принесении поклонения в кумирнях за совершенную очистку инсургентами осады Наньчанфу. На это отвечает император, что он саморучно напишет дицзу[72] и прикажет Либу переслать, повесить ее в Чжицзюньмяо. О занятии инсургентами Фуланьсяня. По всем докладам об инсургентах разжалованы чиновники или оплакана их смерть, и во всех докладах Чжан Фэй не упускает сказать, что инсургенты заняли города за малочисленностью городских гарнизонов.
Гуй Лян доносит, что инсургенты заняли Сянсянь (это возле Хэцзяньфу), им было сопротивление гарнизона, но его малочисленность не устояла против множества инсургентов. При сем, когда инсургенты вошли в город, чжисянь, сопровождаемый своим сыном, встретил их ругательством. За это инсургенты убили отца и сына, а потом сожгли их. Император, форменным слогом оплакав их кончину, приказал почтить память его [чжисяня], как чжифу (это огромная награда), а в уезде том поставить его имя в кумирнях наравне с добрыми духами <…>
Скачков К. А. Мой дневник // Пекин в
дни тайпинского восстания. – М., 1958, или http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/XIX/1840-1860/Skackov/
ТЕМА: ВОССТАНИЕ ИХЭТУАНЕЙ
Движение это охватывало смежные социальные группы – и лумпен-пролетариат городов (полудеревенский по существу) и китайскую буржуазию в лице купечества и служилой интеллигенции и китайское духовенство в лице, главным образом, буддийских монахов, туземцы-христиане, студенты, изучающие европейские науки, и продавцы изделий иностранной мануфактуры.
Чрезвычайно развитая прокламационная литература движения, – явление, свидетельствующее о ближайшей прикосновенности к делу социальных групп, владевших китайскою письменностью. Брожение принимало характер широкого народного движения, по размерам и глубине приближавшегося к тому, которые принято называть общенациональным.
Идеологические и организационные формы оно нашло уже готовыми, унаследовав их от старых религиозно-политических сект: организация «Трияды», общество «Бай-лянь-цзяо» (1796-1821), организация «Большого Ножа», «Гэ-лао-хэ», и, наконец, «И-хэ-Туань» («Кулак во имя справедливости и гармонии», – между всеми ими можно установить определенную генетическую или идейную взаимную зависимость.
Деятельность возглавляющего движение общества «И-хэ-Туань» не только допускается правительством, но, чем дальше, тем больше поощряется, руководство ею вверяется родовитым сановникам и принцам крови. Сплетая свою работу с работою правительственных полувоенных организаций (типа добровольных дружин) «Туань-лянь», организация «И-хэ-Туань» покрывала сетью своих филиалов всю страну: к лету 1900 г. не было ни одного города или деревни, где не существовало бы и-хэ-туаней; весь северный Китай был превращен в сплошной, нафанатизированный систематической агитацией лагерь.
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 455; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!