Франц Антон Месмер (1734-1815)

Так или иначе, но судьбоносный переход от экзорсизма к динамической психиатрии произошел в 1775 году благодаря Францу Антону месмеру, которого часто сравнивают с Колумбом. Подобно Колумбу, он открыл новый мир, до конца своих дней так и оставаясь в заблуждении относительно своего открытия, и, подобно Колумбу, умер в горьком разочаровании своей судьбой. Еще одно обстоятельство, сближающее их судьбы, заключается в том, что и здесь и там мы имеем весьма скудные сведения об их жизненном пути.

Похоже, никто из учеников Месмера не интересовался биографией своего учителя. Первым, кто решил узнать о его жизни, был Юстинус Кернер,⁹ который специально поехал в Меерсбург - город, где умер Месмер, - чтобы собрать документы и сведения о нем из первых рук Исследования, проведенные не так давно Тишнером,¹⁰ Шюрером-Вальджаймом,¹¹ Биттелем,12 Волебом,¹³ Мильтом¹⁴ и Винчоном,¹⁵ пролили свет на некоторые периоды жизни Месмера, в истории которой осталось еще очень много белых пятен.

Франц Антон Месмер родился 23 мая 1734 года в Ицнанге, небольшой деревне на немецком берегу озера Констанц; он был третьим из девяти детей. Его отец служил инспектором по охране окрестной фауны («дичи») на службе у епископа Констанцы. О детстве и юности Франца-Антона ничего не известно, первая запись относится к 1752 году, когда в возрасте восемнадцати лет он был зачислен в Иезуитскую теологическую школу в Диллингене. В 1754 году поступил на третий курс Иезуитского университета в Ингольштадте изучать теологию. Чем занимался Месмер с 1754 по 1759 год и где он жил, не известно. Вероятней всего, он провел все это время, изучая философию. Его фамилия появляется в 1759 году в Вене в списках студентов, изучающих право, а на следующий год Месмер переключается на занятия медициной. В 1766 году он заканчивает обучение в Вене и, защитив диссертацию о влиянии планет на человеческие болезни, в возрасте тридцати трех лет получает ученую степень.

Схоластическая карьера Месмера примечательна во многих отношениях. Конечно, не было ничего удивительного в том, что Церковь, заметив умного, усердного мальчика, предоставила ему возможность учиться в церковных учебных заведениях с расчетом на то, что в будущем он сделает карьеру священника. Один из братьев Месмера Иоганн позднее стал священником соседней общины, и, видимо, Франц Антон начал свои занятия с той же целью. Однако, трудно представить, что церковь или семья стали бы поддерживать его материально, когда Месмер переключился с изучения теологии на занятия философией, юриспруденцией и, наконец, медициной. Более вероятно, что он нашел себе богатых покровителей, также как он действовал в более поздние периоды своей жизни. Не исключено и то, что он мог сотрудничать с тайными обществами.

В 1767 году Месмер женился на богатой вдове знатного происхождения Марии Анне фон Пош и обосновался в Вене в качестве практикующего врача.¹⁶ Будучи светским человеком с утонченными вкусами, он жил в великолепном поместье, про которое Леопольд Моцарт сказал: «Сад, с его аллеями, статуями, театром, птичьим двором, голубятней и бельведером на вершине, просто бесподобен».¹⁷ В числе друзей, посещавших дом Месмера, были композиторы Глюк и Гайдн, а также вся семья Моцарта. (Премьера одной из самых ранних опер Моцарта «Бастиен и Бастиенна» состоялась в театре Месмера.) Месмер одним из первых Начал играть на стеклянной гармонике, новом музыкальном инструменте, который позже в Америке усовершенствовал Бенджамин Франклин.

С 1773 по 1774 год Месмер лечил в собственном доме двадцатисемилетнюю пациентку фрейлейн Остердин, которая страдала не менее чем пятнадцатью, по всей видимости, серьезными болезнями. Он изучил квазиастрономическую периодичность ее заболеваний так, что смог предсказывать их повторяемость. Затем он добился изменения динамики их протекания. Незадолго до этого ему стало известно, что английские врачи лечат некоторые заболевания с помощью магнитов, и Месмеру пришло в голову вызвать в теле своей пациентки так называемое «искусственное течение». После того как он дал ей выпить специальный препарат, содержащий железо, Месмер приложил к ее телу специальные магниты - один на живот, а два других на ноги. Вскоре пациентка почувствовала внутри необычное движение, словно вниз по ее телу бежала загадочная жидкость, и все болезни в течение считанных часов покинули ее. Это произошло, по сведениям Месмера, 28 июля 1774 года, и этот день считается исторической датой.¹⁸ Месмер понял, что такой эффект не мог быть вызван только магнитами, но был порожден «существенно иной движущей силой». Последнее означало, что эти магнетические потоки были вызваны силой, концентрирующейся в нем самом, силой, которую он и называл животным магнетизмом. Магниты же были всего лишь вспомогательным средством, чтобы усилить непосредственно само действие и придать ему нужное направление.

Месмеру было сорок лет, когда он сделал это открытие. Всю оставшуюся жизнь ему было суждено посвятить себя изучению данного открытия и ознакомлению с ним широкой публики.

В результате лечения таким методом фрейлейн Остерлин выздоровела настолько, что вышла замуж за пасынка Месмера и стала хорошей женой и матерью. Однако первые разочарования не заставили себя долго ждать. Отец Хелль, астроном, который снабжал Месмера магнитами, заявил, что открытие принадлежит ему, в то время как друзья Месмера из числа его коллег отнеслись к его новым исследованиям с сильным неодобрением. И тем не менее, к этому времени Месмер, должно быть, уже стал чем-то вроде знаменитости, потому что в 1775 году, в июне барон Хорецки де Хорка венгерский аристократ, пригласил его в свой замок в Рохов, в Словакии. Барон страдал от нервных спазмов, которые не проходили, несмотря на усилия лучших из лучших венских врачей. Месмер пробыл в Рохове около двух недель, о его пребывании сохранился отчет гувернера барона Зейферта, который был переводчиком Месмера и, считая последнего шарлатаном, внимательно следил за ним, стремясь его разоблачить.¹⁹

Вскоре после приезда Месмера несколько человек, живших в замке, стали чувствовать боли или необычные ощущения, как только они приближались к Месмеру близко. Даже скептически настроенный Зейферт чувствовал, что, когда Месмер исполнял музыку, на него нападала непреодолимая сонливость. Вскоре после этого он полностью убедился в том, что Месмер действительно обладает экстраординарными способностями. Он видел, как тот вызывал в окружающих симптомы разных заболеваний, особенно сильно у тех, кого он магнетизировал. Месмер прикоснулся к даме, которая развлекала гостей пением, и она тотчас потеряла голос, но обрела его снова, когда тот пошевелил пальцем. Когда они сидели за одним столом, Зейферт мог наблюдать, как Месмер воздействует на людей, сидящих в соседней комнате, всего лишь указывая на их отражение в зеркале, даже если эти люди не видели не только его самого, но и, в свою очередь, его отражения в зеркале. В другой раз, когда два музыканта играли на рожках, Месмер прикоснулся к одному из инструментов, и моментально у целой группы людей, из тех, кто не мог его видеть, стали проявляться симптомы, которые исчезли, как только он руку убрал. Тем временем в округе распространился слух, что в Рохов приехал чудесный целитель, и больные толпами из всех близлежащих земель двинулись к замку, чтобы увидеть его. Многих из них Месмер магнетизировал, при этом остальных отсылал к врачу.

Вечером на шестой день своего пребывания в Рохове Месмер объявил, что на следующее утро у барона будет кризис, что собственно и произошло. Кризис был необычайно острым, причем, согласно сохранившимся сведениям, лихорадка становилась сильнее, когда Месмер подходил к больному, и ослабевала, когда тот отходил от него. Второй, менее сильный кризис произошел несколькими днями позже, но барон посчитал, что такие методы лечения слишком радикальны, и Месмер покинул Рохов, хотя буквально в последнюю минуту он успел вылечить крестьянина который неожиданно оглох за полтора месяца до этого.

Зейферт также упоминает о своих беседах с Месмером, в которых последний утверждал, что Гасснер обладает магнетизмом невероятной силы и что его собственные возможности не столь велики и ему приходится усиливать их с помощью специальных средств. У Зейферта были основания полагать, что он делал это посредством магнитов, которые носил на теле, а ночью оставлял в кровати.

Следующий месяц, июль 1775 года, Месмер провел, путешествуя к берегам озера Констанц, своей родине, где он продемонстрировал несколько чудесных исцелений, идя по стопам Гасснера. Его пребывание в Рохове, вероятно, убедило его в том, что он может превзойти Гасснера.²⁰ Как вы уже знаете, кульминацией этого наиболее лучезарного периода жизни Месмера стала его поездка в Мюнхен по приглашению вновь избранного архиепископа, во время которой он продемонстрировал свои магнетические способности, выступил с докладом о Гасснере и стал членом Баварской Академии Наук. Когда Месмер в конце 1775 года возвратился в Вену, он, должно быть, пребывал в полной уверенности, что его грандиозное открытие принесет ему нескончаемую славу.

Однако медицинский мир Вены отнесся к нему все с тем же безразличием, даже враждебностью. Месмер взял к себе в дом несколько пациентов. Одна из них, Мария-Терезия Парадиз, восемнадцатилетняя дочь богатого и влиятельного чиновника, ослепла в возрасте трех с половиной лет. Согласно сведениям одного из биографов, она получила великолепное образование, используя специальные приспособления, такие как; тисненые карты для обучения географии, знаменитый механик Кемпелен сделал ей печатный станок, на котором она могла писать.²¹ Она грациозно двигалась, умела танцевать и вышивать, но самым главным из ее дарований был талант к музыке, благодаря которому она пользовалась особым вниманием и покровительством Императрицы Марии Терезы.²² Знаменитые венские врачи многие годы безрезультатно лечили ее (в ходе лечения она получила более трех тысяч электрических разрядов). Но после нескольких магнетических сеансов Месмера она заявила, что видит. Первым человеческим обликом, который она увидела, было лицо Месмера; Мария Парадиз заявила, что человеческий нос имеет странную и даже пугающую форму, и даже выразила опасение, что он может повредить ее зрению.²³ Ее зрение постепенно восстанавливалось - или, по крайнем мере, это то, что говорила она и о чем заявил Месмер, - и ее семья выражала по этому поводу величайший восторг. Однако ее прежние врачи отрицали факт излечения. Специально назначенная комиссия утверждала, что пациентка способна видеть только в присутствии Месмера. В последующем между Месмером и семейством Парадиз возник ожесточенный конфликт, и в конце концов пациентка навсегда потеряла зрение. Она вернулась домой и продолжила карьеру слепой музыкантши. Месмер высказал предположение о том, что в ее излечении не были заинтересованы ни она сама, ни ее семья: в этом случае она утратила бы свою славу слепой музыкантши, а вместе с ней, возможно, и щедрую финансовую поддержку Императрицы.²⁴

Вскоре после этого, в конце 1775 года, Месмер покинул Вену. Причины, по которым он это сделал, неизвестны, его враги позднее заявляли, что он был вынужден уехать. Предполагали, что он был очень расстроен тем, что ему не удалось вылечить Марию-Терезию Парадиз, а также весьма враждебным отношением своих коллег. Причина могла также заключаться и в том, что одна молодая пациентка сильно увлеклась Месмером, и тот ответил на ее чувства взаимностью. (Примечателен тот факт, что его жена осталась в Вене, и Месмер так и не увидел ее до конца своих дней.) Однако реальная причина его отъезда заключалась, по-видимому в сверхчувствительности и неуравновешенности характера Месмера, в определенной психопатологий его личности.

Согласно оценкам самого Месмера, в этот период его жизни он впал в депрессию.²⁵ Он совершенно отчаялся когда-либо узнать истину. Гулял в лесах, разговаривая с деревьями и целых три месяца пытался мыслить, без помощи слов. Постепенно ему удалось обрести душевный покой и уверенность в себе, а также увидеть окружающий мир совершенно по-новому. Месмер ощутил, что его миссия заключается в том, чтобы рассказать миру о своем великом открытии! Он направился в Париж, куда прибыл в феврале 1778 года.

Атмосфера, которую Месмер застал в Париже, сильно отличалась от венской. Австрийская Империя, с ее энергичным правительством, эффективной административной системой и бдительной полицией, была довольно прочным государством. Париж не уступал Вене как культурный центр, но жизнь там была до странности неспокойной. При попустительстве слабого короля и легкомысленной королевы состав правительства был непостоянным, финансовая ситуация катастрофической - огромные суммы денег тратились на взятки, махинации и азартные игры. Идеи Просвещения имели радикальную и антирелигиозную направленность. Дворянство упорно держалось за свои привилегии, но при этом парадоксально демонстрировало удивительное стремление к филантропии и бескорыстному служению своему народу. В разорительной войне против Англии Франция потеряла Индию и Канаду, и поэтому - частично из мстительных соображений - французы с энтузиазмом восприняли весть об американской войне за независимость. Во Франции, а особенно в Париже, наблюдалась всеобщая тенденция к массовой истерии - людей буквально кидало из одного завихрения в другое.²⁶

Похоже, слава Месмера достигла Парижа гораздо раньше его самого, так как в то время французы испытывали необычайный интерес к выдающимся иностранцам. Месмеру тогда было сорок три года, это был высокий, крепкий, статный человек, чья импозантная внешность и манера говорить, несмотря на сильный немецкий акцент, обеспечили ему сравнительно легкий доступ во французское высшее общество. По неизвестным нам причинам он вскоре расстался со своим компаньоном, французским хирургом Ле Ру, и стал принимать пациентов в собственном доме в Кретей. Затем он поселился в особняке на Вандомской площади, где он принимал больных из самых высоких общественных кругов и магнетизировал их за большую плату. Он особенно стремился установить отношения с представителями научных учреждений: Академии Наук, Королевского Медицинского Общества, Медицинского Факультета. В конечном счете Месмеру удалось обрести влиятельного последователя в лице доктора Д'Эслона, частного врача графа Артуа, одного из братьев короля. Месмер дополнял свою деятельность, публикуя статьи, написанные им²⁷ и Д'Эслоном.²⁸

Тем временем его практика постепенно расширялась. Еще до отъезда из Вены он стал обходиться без использования магнитов и электричества как вспомогательных средств. В 1780 или же в 1781 ему пришлось по причине слишком большого количества пациентов ввести новую групповую (коллективную) форму лечения baquet о которой мы поговорим ниже. Два клиента Месмера были по-настоящему ему преданы: Николя Бергассе, высококвалифицированный адвокат, который был очень увлечен философией и активно участвовал в политической жизни²⁹, и банкир Корнманн - Месмер вылечил его маленького сына от очень серьезного глазного заболевания.³⁰

Систему Месмера, которую он в 1779 году изложил в двадцати семи пунктах, можно вкратце сформулировать в виде четырех основополагающих принципов.³¹ (1) Невидимые физические флюиды наполняют Вселенную и образуют соединительную среду между человеком, землей и небесными телами, а также между человеком и человеком. (2) Болезнь происходит от неравномерного распределения этих флюидов в человеческом теле - выздоровления можно достигнуть, восстановив равновесие. (3) С помощью особой техники эти флюиды можно направлять в определенное русло, накапливать и передавать другим людям. (4) Таким образом, можно вызвать у пациента «кризис» и излечить его.

Не представляет труда выделить основные элементы того, что Месмер и его последователи называли своей доктриной. Первое и самое главное положение заключалось в том, что Месмер интуитивно ощущал себя носителем таинственных флюидов - животного магнетизма, что он впервые заметил, когда лечил фрейлейн Остерлин. Месмер описывает, как ему удавалось с помощью одного своего физического присутствия или же дополнительных жестов вызвать у своих пациентов появление симптомов различных заболеваний: он также описывает случай, когда он подошел близко к человеку, которому в этот момент делали кровопускание, и кровь пациента потекла в обратном направлении. Согласно Месмеру, каждое живое существо обладает определенным животным магнетизмом определенной силы: Гасснер обладал им в очень большой степени, Месмер - в несколько меньшей, а у больных - его меньше, чем у здоровых. Можно провести аналогию между этой теорией и полинезийским понятием «мана» - всеобъемлющей, безличностной энергией, которую можно концентрировать в людях, предметах, определенных местах и наличие которой обнаруживается только по результатам ее воздействия.

Вторым основополагающим элементом доктрины было использование физических теорий, с помощью которых Месмер предполагал объяснить природу и действие животного магнетизма. Будучи сыном эпохи Просвещения, он стремился найти своим способностям «рациональное» объяснение и без сомнений отвергал все мистические концепции. С другой стороны, в силу того что психология в те времена фактически не существовала, Месмеру приходилось искать объяснение в области физики - нечто среднее между законом всемирного тяготения Ньютона и теорией электричества. В своей диссертации Месмер уже описал универсальные флюиды, наполняющие Вселенную, которые он назвал gravitatio universalis. С помощью этого феномена можно было объяснить воздействие на человеческое тело солнца, луны и других планет, а также повторяемость некоторых заболеваний. Позднее Месмер назовет эти флюиды главной движущей силой. Он полагал, что они существуют в нескольких проявлениях: в виде полей магнита, электричества и животного магнетизма. Этот физический аспект доктрины был, безусловно, ее самым слабым местом, который Месмер никак не мог для себя прояснить, ибо не был силен в конструировании систем.

Третье положение системы Месмера заключалось в аналогии, которую Месмер проводил с открытиями своих современников в области электричества. Месмер предполагал, что открытые им флюиды также имеют полюса, токи, разряды, проводники, изоляторы и аккумуляторы. Его baquet, инструмент, с помощью которого он концентрировал флюиды, на самом деле представлял собой имитацию лейденской банки. Он также учил, что флюиды делятся на положительные и отрицательные и что они нейтрализуют друг друга, - предположение, которое его последователи решительно отвергали.

Четвертым положением доктрины Месмера была теория кризиса, которая, по-видимому, была заимствована из практики Гасснера. Гасснер верил, что кризис является свидетельством одержимости, равно как и первым шагом в процедуре экзорсизма. Для Месмера кризис был искусственно полученным доказательством наличия болезни и средством ее излечения. Кризисы, как он утверждал, имеют в каждом случае свою специфику: у астматика это приступ астмы, в то время как у эпилептика - эпилептические конвульсии. Если у пациента несколько раз подряд спровоцировать кризис, то приступы каждый раз становятся слабее и слабее, пока, в конце концов, они не исчезают совсем, и не наступает выздоровление.

Эти основополагающие моменты, которые Месмер пытался синтезировать в своей доктрине, привели к тому, что он сказал свой знаменитый афоризм: «Существует всего одна болезнь и один способ ее вылечить». Ни одно лекарство или же терапевтическая процедура сама по себе никогда и никому не помогла - исцеление достигалось исключительно посредством магнетизма, хотя врачи даже и не знали об этом. Животный магнетизм теперь предоставит человечеству универсальное средство для лечения и предотвращения абсолютно всех болезней, и тем самым «приведет медицину к небывалому уровню совершенства».

Эгоцентризм Месмера позволял ему полагать, что медицинские школы спокойно воспримут теорию, которая отменяет все те знания, которые человечество накопило со времен Гиппократа, и сделает профессию врача ненужной. Неудивительно, что тот тип терапии, который исповедовал Месмер, был настолько же чужд медицине того времени, насколько последняя была чужда Месмеру. Месмер не использовал никаких лекарств, кроме магнитной воды. Он обычно садился перед пациентом, при этом его колени должны были касаться колен пациента, и держал пациента за большие пальцы рук, глядя ему прямо в глаза; затем Месмер дотрагивался до его подреберной области («ипохондрии») и начинал делать пассы руками над конечностями пациента. У многих из них появлялись необычные ощущения или начинался кризис. Это должно было принести выздоровление.

Метод коллективного лечения Месмера был еще более необычным. Английский врач Джон Грив, посетивший Париж в мае 1784 года, в своем письме описал визиты в дом Месмера, при этом он обращает внимание на тот факт, что он ни разу не встретил там менее двухсот пациентов.³²

Я пришел в его дом на следующий день и собственными глазами видел, как Месмер работает со своими пациентами. Посреди комнаты стоит сосуд, высотой примерно полтора фута, который все называют baquet. Он настолько велик, что вокруг него могут легко уместиться двадцать человек: в краях крышки сосуда проделаны отверстия, количество которых равно числу людей сидящих вокруг него. В эти отверстия вставлены металлические прутья, загнутые под прямым углом и разные по длине, так как они предназначались для разных частей тела. Кроме этих прутьев, между baquet и одним из пациентов была протянута веревка, которая от него шла к следующему и так по всему кругу. Наиболее ощутимое воздействие наблюдалось при приближении Месмера, который, как утверждали, посылал флюиды руками или же глазами, не дотрагиваясь при этом до пациентов. Я беседовал с несколькими из тех, у кого Месмер вызывал конвульсии, а затем прекращал их движением руки...

Все в комнате, где Месмер работал с пациентами, было устроено так, чтобы усилить его воздействие: огромные зеркала должны были отражать флюиды, а музыканты играли на магнетизированных инструментах. Сам Месмер иногда играл на своей стеклянной губной гармонике звучание которой многих людей просто обескураживало. Затем наступала тишина. Через некоторое время у некоторых из них появлялись необычные телесные ощущения, а тех, у кого начинался кризис, Месмер и его помощники относили в chambre des crises (комнату для кризисных больных). Иногда кризис волной переходил от одного пациента к другому.

Но еще более необычным методом лечения было магнетизированное дерево, что-то вроде коллективной терапии для бедных вне стен дома Месмера.

Описанные выше терапевтические процедуры казались столь экстравагантными, что мало кто из врачей мог поверить в то, что Месмер не шарлатан. Возросшее негодование со стороны медиков можно объяснить невероятным успехом Месмера и огромными гонорарами, которые он требовал со своих знатных и богатых клиентов.

К середине 1782 года Месмер, похоже, осознал, что зашел в тупик. Пять лет он работал над тем, чтобы научные общества признали его открытие, которое он затем очень выгодно продал бы французскому правительству, чтобы иметь право применять свой метод и обучать ему в муниципальной больнице. Однако в то время он находился дальше чем когда бы то ни было от своей цели. В июле 1782 года он на некоторое время уехал отдохнуть на воды - оздоровительный курорт на территории современной Бельгии - со своими преданными друзьями Бергассе и Корнманном. Согласно Бергассе, Месмер получил письмо, где сообщалось. что Д'Эслон, претендовавший на его место, открыл свою практику животного магнетизма.³³ Месмер пребывал в смятении и ярости на «предателя» и строил в воображении картины своего разорения. Он был абсолютно уверен, что, украв его секрет, Д'Эслон переманит и его клиентов. Тогда юрист Бергассе и финансист Корнманн предложили следующий выход из положения: они организуют подписку желающих купить открытие Месмера с целью собрать большую сумму денег. Подписчикам предоставлялись права на «секрет» Месмера, планировалось организовать особое общество, задачей которого стало бы обучение студентов и распространение учения Месмера.

Этот проект возымел огромный успех. Несмотря на огромные суммы денег, которые требовали с подписчиков, последние все-таки были найдены. Среди них оказались наиболее знаменитые имена Парижа и двора, имена представителей наиболее древних аристократических фамилий, таких как Ноайе, Монтескье и даже сам Маркиз де Лафайет, равно как и выдающиеся судьи, адвокаты и врачи.

Окружной Бальи^2* (Bailli des Barres) Мальтийского ордена должен был представить магнетизм Рыцарям на острове.³⁴ Однако между Месмером и его последователями нарастали противоречия. Бергассе позднее опубликовал подтвержденный документами отчет о напряженных переговорах с подписчиками в 1783-1784 годах, в котором, если верить всем подробностям, Месмер представлен исключительно эгоистичным, подозрительным человеком, мрачным, жадным и иногда даже бесчестным.

Как бы там ни было, общество (названное Societé de l'Harmome - Общество Гармонии) - нечто среднее между коммерческим предприятием, частной школой и масонской ложей - все же было основано и процветало. Его филиалы были открыты во многих городах и городках Франции. Все это принесло Месмеру огромную прибыль, не считая его доходов от практики. Общество также опубликовало резюме, в котором излагались основополагающие положения доктрины Месмера.³⁵ Создание общества превратило учение о животном магнетизме из секрета одного человека в общее знание, разделяемое группой энтузиастов. Несомненно, деспотизм Месмера часто становился причиной негодования со стороны его последователей, однако животный магнетизм получил во Франции признание и довольно быстро распространялся. Внимание общественных кругов, которое прежде было приковано к войне американцев за независимость и подписанию мирного договора с Англией, теперь всецело переключилось на Месмера.

1784 год для Месмера был столь же судьбоносным, как и 1776 год для Гасснера: в этом году он достиг пика своего успеха, известности, и за всем этим последовал крах.

В марте 1784 года, в результате ажиотажа вокруг имени Месмера, король назначил комиссию по расследованию, состоявшую из членов Академии Наук и Медицинской Академии, и еще одну - из членов Королевского Общества. В состав этих комиссий входили наиболее известные ученые того времени: астроном Байн, химик Лавуазье, физик Гиллотен, а также американский посол во Франции Бенджамин Франклин. Программа экспериментов была разработана Лавуазье и представляла собой образец практического применения экспериментального метода.³⁶ Вопрос, который предстояло выяснить, заключался не в том, может ли Месмер исцелять больных, а в том, подлинно ли его утверждение, что он открыл доселе неизвестные физические флюиды. Комиссия сделала заключение, что не обнаружила никакого подтверждения существованию «магнетических флюидов». Возможность исцеляющего воздействия при этом не отрицалась, но ее приписывали человеческому «воображению»³⁷. Королю был отправлен дополнительный секретный отчет, в котором говорилось об опасности эротического влечения магнетизируемой пациентки к своему магнетизеру.³⁸ Один из членов комиссии Жуссо разошелся во мнениях со своими коллегами, полагая, что у этого явления, безусловно, должна быть какая-то неизвестная науке движущая сила, возможно, «животная теплота».³⁹ Месмер был вне себя от возмущения, так как члены комиссий обратились не к нему, а к «предателю» Д'Эслону. Позднее, однако, это обстоятельство сыграло Месмеру на руку: когда Министерство Общественного Благосостояния, на основании отчета комиссии, постановило запретить практику животного магнетизма, Бергассе удалось добиться от Парламента - высший юридической инстанции - отмены запрета на основании технической стороны дела: отчет комиссии касался практики Д'Эслона, а не Месмера.

Так или иначе, заключения комиссий, похоже, мало повредили магнетическому движению. Общество Гармонии развило бурную деятельность, и во многих городах Франции продолжали открываться его филиалы. В то же время, однако, движение испытало невиданную доселе волну неудач. Месмер стал постоянным героем карикатур, сатирических куплетов и пьес.⁴⁰ В это время произошел неприятный случай со знаменитым ученым Куртом де Жебеленом, который опубликовал памфлет в защиту Месмера после того, как тот его «вылечил». Вскорости у Жебелена случился рецидив, и ученый скончался в доме Месмера.⁴¹ Так или иначе, но спустя несколько месяцев ажиотаж вокруг имени Месмера пошел на убыль, - общественное внимание переключилось на похождения графа Александроди Калиостро (Джузеппе Бальзамо) и на скандал с «ожерельем королевы». Гораздо более серьезную угрозу, по мнению Месмера, представляла та лавина критики, которая обрушилась на него со стороны ученых и образованных людей. Анонимный автор опубликовал книгу под названием «Анти-магнетизм»,⁴² где он довольно непредвзято рассуждает об источниках доктрины Месмера и показывает связь между методами лечения Месмера и Гасснера. Другой автор, Туре, опубликовал еще более полное исследование, в котором один за другим рассмотрел все двадцать семь пунктов доктрины Месмера и пришел к выводу, что каждое из них уже было описано и примерно в тех же терминах в сочинениях таких авторов, как Парацельс, Ван Хельмонт и Гоклениус, а, прежде всего, в сочинениях Мэда и Максуэла. На основании этого Туре⁴³ предполагает, что теория Месмера не содержит на самом деле ничего нового, а является древней системой, преданной забвенью около века назад. Месмер, в свою очередь, отрицал даже, что читал кого-либо из этих авторов (тогда еще не вошло в моду называть источники подобного рода «предшественниками»), Физики же не хотели даже слушать, они даже слыхом не слыхивали о каких-то там магнетических флюидах. Некто Марат, физик и врач, заявил, что животный магнетизм не имеет никакого права называться физической теорией.⁴⁴

Еще более досадным, с точки зрения Месмера, был тот факт, что он уже приступил к опубликованию своего учения, когда его последователи взбунтовались. Они посчитали, что его доктрина весьма непоследовательна и неясна, хотя в то же время Д'Эслону удалось четко и ясно изложить некоторые ее основополагающие принципы. Был назначен специальный Comité d'instruction (инструктивный комитет), в задачу которого входила публикация доктрины в доступной студентам форме.⁴⁵ Бергассе, который играл значительную роль в обществе, нашел в учении Месмера основу для новой философской концепции и изложил эту теорию в своем труде «Теория устройства мира и живых организмов».⁴⁶ Он опубликовал ее малым тиражом и в целях сохранения секретности заменил 115 ключевых слов символами, понятными только посвященным. Но выход этой книги в свет вызвал бешеный гнев у Месмера, и после острейшей полемики между ним и Бергассе последний покинул общество. Тем временем, многие члены общества, также разочаровавшись, стали уходить. Но для Месмера, похоже, самым неприятным стало открытие Пюисегюром, одним из самых его одаренных учеников, - о нем я расскажу ниже - явления магнетического сна, что дало новое направление учению.

Еще один неприятный для Месмера инцидент, более личного характера, произошел с ним в Страстную Пятницу (16 апреля 1784 года) на Concert Spirituel du Carême (концерте духовной музыки) в присутствии королевского двора и всего высшего общества Парижа. Из Вены в Париж приехала слепая пианистка Мария-Терезия Парадиз. Гримм отмечает, что «все внимание публики было постоянно приковано к Месмеру, который поступил весьма опрометчиво, явившись на концерт. Он прекрасно осознавал, что стал объектом всеобщего внимания и пережил одно из самых сильных унижений в своей жизни».⁴⁷ Его враги не преминули напомнить всем о том, как Месмер заявил, что излечил слепую, но было доказано, что ему это не удалось. Мария-Терезия оставалась во Франции в течение целых шести месяцев, и ее пребывание в Париже стало сущей пыткой для Месмера. В августе того же года лионский филиал Общества Гармонии пригласил его продемонстрировать свои способности перед принцем Генрихом Прусским (братом короля Фридриха II). К своему стыду и ужасу своих последователей Месмер не смог сделать ровным счетом ничего. Видимо, все эти разочарования подействовали на него так же, как и в 1777 году, когда он впал в депрессию и предпочел жить, плывя по течению.

Примерно в начале 1785 года Месмер покидает Париж. Куда он направился, никто из его последователей не знал. Ходили слухи, что Месмер проживает в Англии под вымышленным именем. Движение, которое он организовал, развивалось все стремительней в направлении, предложенном Пюисегюром.

О деятельности Месмера в течение последующих двадцати лет ничего не известно. Удалось выяснить только часть маршрута его путешествия по Швейцарии, Германии, Франции и Австрии.⁴⁸ Исследователям стало известно, что, когда он приехал в Вену в 1794 году, его имя упоминалось в связи с каким-то непонятным политическим заговором. Затем он направился в Швейцарию, где получил гражданство и поселился во Фраунфельде, маленьком городке на берегу озера Констанц. Месмер потерял значительную часть своего состояния, однако все еще был достаточно богат, чтобы до конца своих дней вести безбедное существование богатого аристократа. В сравнительно недавно опубликованных исследованиях жизни Месмера приводятся свидетельства людей, знавших его в этот период. Они описывают Месмера как человека хороших манер, но при этом ужасно гордого и эгоистичного, не желавшего считаться с интересами окружающих. Он был, вне всякого сомнения, озлоблен на мир, который не принял его открытия, на врачей, отвергнувших его теорию, и своих последователей, которые исказили его учение.

К этому времени про Месмера забыли настолько, что большинство его учеников даже не знало, жив он или умер. В 1812 году ему нанес визит немецкий врач Вольфарт. Романтик и патриот, Вольфарт был весьма удивлен, что Месмер изъяснялся исключительно по-французски - в манере старых немецких аристократов. Он перевел на немецкий и опубликовал последнюю книгу Месмера, в которой тот не только обрисовал в общих чертах окончательную модель своей системы, но также изложил свои воззрения относительно множества предметов и явлений, таких как образование, общественная жизнь, народные гуляния, цены и тюрьмы.⁴⁹ К сожалению, большая часть бумаг, которые он доверил Вольфарту, была утеряна. Последний оказался настолько безалаберным, что, подготавливая книгу к изданию, перепутал первое имя Месмера - Фридрих вместо Франц.

За один - два года до смерти Месмер переехал в соседний город, также находящийся на берегу озера Констанц и расположенный буквально в нескольких милях от родных мест, где он и скончался 5 марта 1815 года.

Когда Юстинус Кернер в 1854 году приехал в Меерсбург, то услышал от пожилых людей, знавших великого человека,⁵⁰ удивительные истории. Ему рассказывали, что как-то Месмер отправился на лодке на остров Майнау, к нему тотчас же со всех сторон слетелись стаи птиц, которые следовали за ним на острове по пятам, а когда он присел на пути, устроились вокруг него. Старожилы также рассказывали Кернеру, что у Месмера в комнате в открытой клетке жила ручная канарейка. Каждое утро птичка подлетала к хозяину, садилась ему на голову и будила своим пением. Птичка составляла ему компанию во время завтрака, а иногда приносила и кидала ему прямо в чашку кусочки сахара. Едва заметным движением руки Месмер мог усыпить канарейку, а затем, таким же образом, разбудить. Но однажды утром она не вылетела из клетки, - этой ночью Месмер скончался. Канарейка стала отказываться от пищи и через несколько дней умерла.

Кем же был этот человек, снискавший у себя на родине славу великого волшебника? К сожалению, мы не можем дать исчерпывающего ответа: слишком многое о нем не известно. Мы ничего не знаем ни о его детстве, ни о его личной жизни, за исключением того, что он был несчастлив в браке. Однако, основываясь на документальных сведениях, все-таки можем создать какое-то подобие его реального портрета.

Первые и самые известные описания оставили его французские последователи, в частности Бергассе, в записях которого осталось длинное преисполненное негодования описание, появившееся после того, как Месмер исключил его из своего движения.⁵¹ Бергассе рисует портрет человека, одержимого навязчивой идеей, человека, сделавшего эпохальное открытие, за которое мир должен тотчас же признать его еще до того, как это открытие получит известность. Свое открытие Месмер стремился хранить в тайне и раскрывать эту тайну только тогда, когда это было ему выгодно. Его доктрина животного магнетизма должна была навсегда оставаться его исключительной собственностью: никому не разрешалось ничего добавлять, менять или же опускать что-либо без его ведома. Месмер требовал от своих последователей абсолютной преданности, хотя при этом совершенно не испытывал стремления отплачивать им за это благодарностью и порывал со всяким, кто осмеливался выражать свое мнение. У Месмера было постоянное ощущение, что он живет во враждебном ему мире, где его противники постоянно пытаются украсть, исказить или же запретить его открытие. Он воспринимал безразличие за враждебность, а в возражениях видел стремление как-то его преследовать. Этот портрет Месмера, пожалуй, не намного отличается оттого, как его описывают несколько достаточно известных ученых. В данном случае мы имеем дело с типичным проявлением (использую термин Юнга) «психической инфляции», в которой манифестации вторичного характера наложились на более фундаментальную личностную структуру.

Месмер чувствовал внутри себя таинственную силу, которая проявилась в чудесных исцелениях и загадочных вещах, произошедших в замке Рохов. Но кроме способностей к такому временному воздействию на людей, он, в огромной степени, обладал «личностным магнетизмом» - смесью неотразимого очарования и авторитета. Ему не было равных в искусстве убеждения людей и извлечения из этого огромных выгод. Это может также объяснить тайну его стремительного взлета по социальной лестнице в эпоху непререкаемых сословных различий и способности общаться на равных с аристократами.

Причинами перепадов и колебаний в уровне личностного магнетизма у Месмера были, вероятно, его более фундаментальные характерологические черты, такие как болезненная сверхчувствительность, мрачность характера, а также чередующиеся периоды приподнятого настроения и депрессии. В моменты своего успеха он проявлял безудержную, почти гипоманиакальную активность. Похоже, временами он демонстрировал признаки параноидальной мании величия. (Швейцарский врач Эгг утверждал, что в 1804 году Месмер сказал ему, что проточная вода магнетизирована, потому что он, Месмер, двадцать лет назад магнетизировал солнце.)⁵² Но помимо этого, он был также подвержен неожиданным приступам уныния. Месмер сам описал то необычное состояние, которое он пережил в 1776 году. Весьма возможно, что нечто подобное произошло с ним и в 1785 году. Оба эти эпизода сопровождались истощением его магнетической силы.

Месмер, с его сверхъестественной внутренней силой гораздо ближе к древним колдунам, нежели к психотерапевтам двадцатого столетия. Его победа над Гасснером больше напоминает нам поединки соревнующихся шаманов Аляски, чем противостояние двух современных психотерапевтов. Тем не менее, его доктрина содержала ростки некоторых основных положений современной психиатрии, а именно:

Магнетизер, утверждал Месмер, и есть, собственно, терапевтическое начало всякого исцеления: его сила лежит в нем самом. Чтобы приступить к лечению, ему нужно установить связь со своим пациентом, то есть раппорт, иначе, «настроиться» на него. Исцеление достигается посредством кризиса - проявления скрытых заболеваний, вызываемых искусственно, с целью контролировать их. Лучше вызывать несколько постепенно уменьшающихся по силе кризисов, нежели один острый. При коллективном лечении магнетизер должен контролировать реакции пациентов друг на друга.

Месмер организовал своих последователей в общество, в котором врачи и профессиональные магнетизеры имели разные права. Его члены, жертвовавшие огромные суммы денег, изучали доктрину Месмера, вместе обсуждали результаты их терапевтической работы и поддерживали единство общества.

До сих пор остается открытым вопрос о том, был ли Месмер предтечей или же непосредственно самим основателем динамической психиатрии. Можно сказать, что любой первопроходец всегда является преемником предыдущих и предтечей для последующих исследователей. Как бы там ни было, развитие современной динамической психиатрии восходит своими корнями к животному магнетизму Месмера, чьи заслуги были несправедливо забыты неблагодарными потомками.

Пюисегюр и новый магнетизм

В истории каждого открытия есть момент, когда оно перестает принадлежать человеку, это открытие совершившему, и начинает собственный исторический путь.

Не успел Месмер приступить к обнародованию своего учения, как один из его наиболее преданных последователей маркиз де Пюисегюр сделал открытие придавшее новое направление развитию магнетизма. По мнению некоторых историков, оно имеет не меньшую или даже большую важность, чем открытие Месмера. Шарль Рише сказал: «имя Пюисегюра должно стоять в одном ряду с именем Месмера... Месмер, безусловно является инициатором магнетизма, но не его основателем.»⁵³ «Если бы не Пюисегюр, - добавляет он, - магнетизм не просуществовал бы долго и остался бы в памяти как мимолетный приступ безумия вокруг baquet».

Среди наиболее восторженных последователей Месмера были три брата Пюисегюр. принадлежавшие к одному из самых известных дворянских родов Франции. За минувшие столетия род Пюисегюр дал Франции много выдающихся людей, в основном, в сфере военного искусства.⁵⁴ Их семья принадлежала к той ветви французской аристократии, которой было присуще активное участие в филантропических делах. Все три брата стали учениками Месмера и играли далеко не последнюю роль в истории животного магнетизма.⁵⁵

Младший брат Висконт Жак Максим де Шатен де Пюисегюр (1755-1848) отличился на парадном плацу в Байонне: один из офицеров, возможно, сраженный апоплексическим ударом, упал на землю. Висконт сумел магнетизировать его на месте и вылечил на глазах у всех. Есть сведения, что он впоследствии получил повышение за то, что неоднократно излечивал солдат и офицеров в своем полку.

Второй брат, Антуан-Гиацинт, которого называли графом де Шатене (1752-1809), был морским офицером. Он увлекался исследованием гуанчей, аборигенов Канарских островов и даже привез в Париж несколько мумий. Он первым стал распространять животный магнетизм в Санто-Доминго, богатой и процветающей французской рабовладельческой колонии. Белые плантаторы вскоре толпились вокруг baquet, а чернокожие рабы также освоили эту технику и стали использовать ее для своих нужд.

Старший из братьев, Аман-Мари-Жак де Шатене, маркиз де Пюисегюр (1751-1825), офицер артиллерии, отличившийся при осаде Гибралтара и принимавший участие в официальной миссии в Россию, половину своего времени уделял военной карьере, а остальное время жил в Бюзанси, недалеко от Суассона, где у него было огромное поместье. Как и у многих его современников-аристократов, у него в доме был cabinet de physique (физический кабинет), где он производил различные опыты с электричеством. Хотя поначалу он отнесся к месмеризму весьма скептически, его брату Антуану-Гиацинту удалось обратить брата в свою веру, и тот вскоре сам начал исцелять людей индивидуальным и групповым методом у себя в поместье.⁵⁶

Одним из первых его пациентов был Виктор Рас, молодой крестьянин двадцати трех лет, чья семья была в услужении у Пюисегюров на протяжении нескольких поколений. Виктора, у которого было легкое респираторное заболевание, удалось легко загипнотизировать, и в этом состоянии с ним произошел очень странный кризис. У пациента не было конвульсий или беспорядочных движений, как позднее и у других пациентов, он скорее впал в доселе неизвестную разновидность сна, при котором казался даже в большей степени бодрствующим и осознающим происходящее, чем в нормальном состоянии. Он мог разговаривать, отвечать на вопросы и демонстрировал большую ясность мысли, нежели во время бодрствования. Когда маркиз начал чуть слышно напевать песню, то заметил при этом, что и юноша тоже ее напевает. Когда кризис миновал, Виктор ничего не помнил. Заинтригованный Пюисегюр еще раз вызывал у него такой же кризис, а также несколько раз успешно проделал это с другими пациентами. Пребывая в подобном состоянии, они могли сами диагностировать свою болезнь, предсказывать ее развитие (Пюисегюр называл это pressensation), а также назначать себе лечение.

Вскоре у Пюисегюра стало так много пациентов, что он организовал сеансы коллективного лечения. Недалеко от великолепного замка Пюисегюров располагалась окруженная деревьями и крытыми соломой хижинами базарная площадь небольшой деревни Бюзанси. Посреди площади стоял большой красивый вяз, у основания которого бил родниковый ключ. Крестьяне располагались вокруг дерева на каменных скамьях. На ствол и крупные ветви дерева навязывали веревки, свободные концы которых пациенты пристраивали к тем частям тела, которые их беспокоили. Сеанс начинался с того, что крестьяне становились вокруг дерева, держа при этом друг друга за большие пальцы рук. Они начинали чувствовать как флюиды с переменной силой начинают циркулировать по цепочке. Через некоторое время маркиз приказывал крестьянам разбить цепочку и потереть ладони. Затем он выбирал некоторых из них и, дотрагиваясь до них железным прутом, погружал их в состояние «абсолютного кризиса». Эти пациенты, которых он называл врачами, диагностировали заболевания и назначали лечение. Чтобы «расколдовать» их (т.е. вернуть их из магнетического сна), Пюисегюр приказывал им поцеловать дерево, вследствие чего они пробуждались, забывая все, что с ними в этом состоянии происходило. Эти сеансы проходили при стечении большого количества любопытных и зевак. Сообщалось, что за время немногим более месяца Пюисегюру удалось вылечить от разных заболеваний 62 пациента из трехсот.

Новая техника, открытая Пюисегюром, имела две отличительные черты: первой был собственно «совершенный (perfect) кризис», характеризуемый состоянием, схожим с состоянием сна, возможным, но необязательным общением с магнетизером, все команды которого пациент исполнял, и следовавшей за всем этим амнезией. Вскоре была отмечена схожесть такого магнетического сна с естественно вызванным сомнамбулизмом, и первый получил название «искусственного сомнамбулизма». (Пройдет еще много времени, прежде чем Брейд назовет это состояние нынешним именем - «гипнозом».) Второй особенностью была та «ясность сознания, которую проявляли некоторые пациенты, т.е. их способность диагностировать заболевания, предсказывать их развитие и определять лечение как для себя, так и для других пациентов, с которыми у них устанавливалась терапевтическая связь - раппорт.

С помощью Виктора Пюисегюр вскоре узнал о том, что состояние совершенного кризиса⁵⁷ можно использовать в психотерапевтических целях. В то время Виктор был очень расстроен ссорой, произошедшей между ним и его сестрой. Он бы никогда в жизни не рассказал об этом ни единому человеку, но в состоянии магнетического сна он почувствовал себя достаточно свободно, чтобы исповедаться маркизу, который посоветовал Виктору отстаивать свои собственные интересы и найти подходящее решение. Виктор вскоре, действительно, последовал советам маркиза и нашел выход из положения.

Роль Виктора Раса в истории магнетизма заслуживает отдельного разговора. Он был не только одним из первых пациентов Пюисегюра, но и самым первым, кто впал в состояние совершенного кризиса, прототипом которого он, собственно, и стал, - ведь именно изучая Виктора, маркиз постиг основные принципы своего открытия. В начале 1785 года Пюисегюр взял Раса в Париж, где использовал его при публичных показах. Он дважды показывал Виктора Месмеру, но какова была реакция, последнего, нам неизвестно. После этого самочувствие Виктора стало ухудшаться: в состоянии магнетического сна он объяснил, что причина в том, что во время демонстрационных сеансов его часто показывали любопытным и скептически настроенным людям. Таким образом, Пюисегюр осознал, что магнетизм можно использовать исключительно в целях лечения, а не для показов или экспериментов. Кроме того, экспериментируя с Расом, маркиз осознал также всю безосновательность учения Месмера о флюидах физического происхождения и пришел к выводу, что действительной движущей силой исцеления является воля самого магнетизера.⁵⁸

Открытие Пюисегюра возымело значительный эффект. По всей Франции пошла волна подражания чудесным излечениям в Бюзанси. Из отдаленных деревень доходили слухи о том, как филантропически настроенные графы и маркизы исцеляют своих крестьян и слуг у подножия дерева.⁵⁹ Но как бы там ни было, эта новая тенденция магнетического лечения распространялась очень быстро, к великому неудовольствию Месмера, который считал магнетический сон всего лишь одной из разновидностей кризиса и настаивал на своей теории о флюидах физического происхождения, хотя и потерял на этом много своих последователей. С этого момента между ортодоксальными месмеритами, придерживавшимися теории флюидов, и последователями Пюисегюра, концентрировавшими свое внимание на искусственном сомнамбулизме, принимавшими психологическую теорию и, в результате, упростившими технику месмеризации, произошел медленно прогрессирующий раскол.

В августе 1785 года Пюисегюр получил приказ принять командование своим артиллерийским полком, стоявшим в Страсбурге.⁶⁰ Местное масонское общество обратилось к нему с просьбой ознакомить своих членов с принципами животного магнетизма. Пюисегюр прочел им курс лекций, который закончил словами:

Я верю в существование внутри меня особой силы.

Из этой моей веры проистекает воля, посредством которой я вызываю эту силу.

Всю доктрину животного магнетизма можно уложить в два слова: верить и желать.

Я верю в то, что я обладаю силой, которая сможет осуществить на деле жизненно важный принцип моих соотечественников.

Я желаю, чтобы моя сила принесла пользу обществу.

Вот вся моя наука и вся моя техника.

Верьте и желайте, господа, и вы достигнете того же, чего и я.

В Страсбурге Пюисегюр организовал Société l’Harmonique des Amis Réunis, в задачи которого входила подготовка магнетизеров и открытие центров лечения магнетическим методом. К 1789 году общество насчитывало более двухсот человек. В их число входила элита эльзасской аристократии, представители которой давали торжественное обещание лечить безвозмездно, писать подробные отчеты о своей практике и предоставлять их обществу. По инициативе общества центры лечения были открыты по всему Эльзасу. Деятельность страсбургского общества представляет особый интерес, так как оно - в отличие от центров в остальной Франции - публиковало ежегодный отчет о своей деятельности, где фиксировались случаи исцеления в форме краткой истории болезни, с указанием имени врача и пациента, а также характера заболевания.⁶¹ Коллективные сеансы ни в форме baquet, ни в форме магнетизированного дерева в отчетах не упоминаются. Похоже, что теоретические соображения играли незначительную роль в жизни этого общества.

Невозможно предсказать, как развивалось бы общество в дальнейшем, если бы его деятельность не была внезапно прервана революцией 1789 года. Société l’Harmonie и все его филиалы перестали существовать. Крестьяне предпочли исцелению у подножия магнетизированных деревьев подножия «деревьев свободы», где они слушали речи революционеров. Многие из последователей Месмера дворянского происхождения эмигрировали, другие окончили свой путь на эшафоте, как это произошло с некоторыми из членов королевских комиссий: Байном, Лавуазье и его оппонентом Туре. Бертассе чудом избежал гильотины, позднее, он стал философом мистического направления и близким другом русского царя Александра I. Когда Мальту оккупировали войска Наполеона, а затем англичане, месмерианские рыцари были высланы с острова. В Санто-Доминго магнетизм скатился до уровня массового психоза среди чернокожих рабов, который (психоз) французы потопили в море крови. Позднее Месмер как-то хвастался, что вновь образованная республика - ныне называемая Гаити - обязана своей независимостью ему.

Маркиз де Пюисегюр провел два года в тюрьме, после чего он получил возможность отреставрировать свой замок и стал мэром Суассона. Он взялся за написание литературных сочинений, а также возобновил работу над исследованием магнетизма. Он работал над гипотезой, согласно которой сильные умственные расстройства, возможно, являются разновидностью сомнамбулического нарушения, и был убежден, что когда-нибудь магнетизм можно будет использовать для лечения безумия. Пюисегюр принялся за лечение двенадцатилетнего мальчика Александра Эбера, у которого время от времени возникали приступы безумной ярости. Маркиз лечил мальчика пол года, не оставляя ни на минуту, тем самым предвосхитив последующие попытки лечения тяжелых психозов психотерапевтическим методом.⁶²

После свержения Наполеона новое поколение магнетизеров, которые не застали Месмера, стали считать Пюисегюра своим патриархом, при этом мало кто обращал внимание на то, что термин «месмеризация» в действительности означает метод лечения, который ввел Пюисегюр. Возвратившись в Бюзанси в апреле 1818 года, шестидесятисемилетний маркиз узнал, что Виктор Рас, которому тогда было пятьдесят восемь лет, тяжело болен и все время говорит о нем. Пюисегюр отправился к нему и магнетизировал его в той же, крытой соломой хижине, как и тридцать четыре года назад. Он был поражен, что в состоянии магнетического сна Виктор прекрасно помнил все детали своей предыдущей сомнамбулической жизни. Виктору стало значительно лучше, и маркиз вернулся в Париж. Виктор Рас, старейшина французских сомнамбул умер вскоре после описанных событий и был похоронен на кладбище в Бюзанси. Маркиз отдал распоряжение, чтобы на его могильном камне сделали соответствующую надпись.⁶³

29 мая Карл X торжественно короновался в Реймсе. Церемония совершалась в соответствии с древним ритуалом. Пюисегюр, потомок одного из старейших дворянских родов Франции, остановился на время коронации в одном из праздничных шатров на базарной площади. Возможно, из-за повышенной влажности семидесятичетырехлетний аристократ сильно заболел и был отправлен домой в замок в Бюзанси, где вскоре скончался, оставив о себе память как о предельно честном, щедром, хотя, может быть, и недостаточно критичном человеке.⁶⁴ При своем врожденном уважении к рангу и старшинству Пюисегюр всегда считал себя благодарным последователем Месмера и никогда не пытался занять его место. Его имя было предано забвению, а сочинения стали редкостью. В 1884 году Шарль Рише заново откроет миру имя Пюисегюра и докажет, что большая часть того, что его знаменитые современней считали своими открытиями в сфере гипноза, уже давно было описано Пюисегюром в своих сочинениях.

В наше время Бюзанси представляет собой очаровательную маленькую деревню, скрытую среди лесов, плодородных полей и лугов. Замок древнего и могущественного рода Пюисегюр почти полностью исчез. Вековой вяз сохранялся долго и стоял до 1940 года: Société des Amis de Mesmer (Общество друзей Месмера) собиралось снимать фильм о жизни Месмера, один из эпизодов которого был посвящен этому дереву, но случившаяся тогда же буря вырвала дерево с корнем. Окрестные фермеры бросились растаскивать его на кусочки, некоторые брали кору дерева, приписывая ей профилактические или же лечебные свойства.⁶⁵ Ключ все так же продолжает бить на том же месте, где и раньше, ключевой воде тоже приписывают удивительные целительные свойства. Могила Виктора Раса на маленьком деревенском кладбище не сохранилась, а его потомки, которых удалось проследить до настоящих дней, совершенно не имеют представления об исторической роли своего предка.⁶⁶ Маленькая старая церковь хранит прах нескольких Пюисегюров, в том числе и Амана-Мари-Жака де Шатене, маркиза де Пюисегюра, одного из великих незаслуженно, забытых людей, внесших огромный вклад в историю психологической науки.

Распространение месмеризма

Движение Месмера было еще достаточно молодым и неустоявшимся, когда в 1785 году ее лидер исчез. Однако оно продолжало существовать, медленно развиваясь в разных направлениях. Ранние магнетизеры проделали много практической работы и публиковали интересные наблюдения, однако странный феномен, магнетического сна сильно повлиял на их воображение и акцентировал их внимание на всем необычном. В 1787 году в Лионе некто Палетен о публиковал сочинение об истерической женщине, которая впадала в каталептическое состояние, при этом все ее функции чувственного восприятия в этом состоянии концентрировались в надчревной области (epigastrium), таким образом, она могла смотреть и слышать исключительно надчревной областью.⁶⁷ Хотя Месмер и был известен в Германии и демонстрировал там свои способности в 1775-1776 годах, его имя позднее стало ассоциироваться с новым магнетизмом, который открыл Пюисегюр. В 1786 году маркграф земли Баден Карл Фридрих отправил делегацию к Месмеристскому Обществу в Страсбурге, и вскоре магнетизм стал известен в этих землях. В 1787 году профессор Бекманн физик из Карлсруэ, основал Archiv für Magnetismus und Somnambulismus (Архив исследований магнетизма и сомнамбулизма). Необычное состояние магнетического сна использовалось для того, чтобы попытаться разгадать сверхъестественные откровения. Было проведено много исследований случая молодой женщины двадцати трех лет, жившей в маленьком городке Раштадт (земля Баден), которая во время магнетического сна объясняла тайны строения человеческой души, рассказывала о семи ступенях магнетического сна, устройстве окружающей природы и даже о Боге и Святой Троице.⁶⁸

После временного запрета в годы Революции развитие животного магнетизма во Франции и в Германии приняло разные направления.

Во Франции, как мы видели, Пюисегюр около 1805 года возобновил исследования в области магнетизма и опубликовал несколько работ. Вместе с сочинениями Месмера они, по крайней мере, на протяжении одного поколения, считались классическими работами по этому вопросу. Однако начиная с 1812 года появляются новые исследователи и, соответственно, новые методы изучения магнетизма.

Одним из первых из них был экзотичный аббат Фариа, португальский священник, который утверждал, что он приехал из Индии, где был посвящен в брахманы. В 1813 году он начал читать курс лекций по ясновидению во сне, в котором критиковал учение о физических флюидах, а также теорию связи между магнетизером и пациентом. Он утверждал, что, по сути своей, процесс магнетизации в большей степени зависит не от магнетизера, а от пациента.⁶⁹ Далее, он учил, что некоторые типы личностей восприимчивы к гипнозу, и называл их natural epoptes. Его техника заключалась в том, что, усадив пациента в удобное кресло, он просил пациента фиксировать все свое внимание на открытой ладони его поднятой руки, после чего он громким голосом командовал: «Спать!». Пациент впадал в магнетический сон. Пока он находился в этом состоянии, Фариа вызывал у них видения, а также производил внушение уже после сеанса гипноза. К сожалению, Фариа очень плохо изъяснялся по-французски, да к тому же (по сведениям Нуазе) стал жертвой розыгрыша, когда к нему на сеанс пришел актер с намерением пошутить над ним. После этого Фариа стал главным посмешищем Парижа. Его имя дошло до наших дней во многом потому, что Александр Дюма использовал Фариа для создания образа одного из своих персонажей в романе «Граф Монте Кристо». Жане утверждал, что именно Фариа посредством Нуазе и Льебо был действительным предшественником Школы в Нанси.

Гораздо больший успех сопутствовал Делезу и именно ему приписывают возрождение магнетизма во Франции Он так же, как и Фариа, читал курс лекций и опубликовал книгу, в которой довольно ясно и четко изложил свои воззрения.⁷⁰ Делез утверждал, что эра «чудесных исцелений» прошла вместе с уходом из жизни Месмера и Пюисегюра и что настало время четко отработанной и систематизированной техники. Он также отмечал, что старые разногласия между «флюидистами» (теми, кто верил в физические флюиды Месмера) и «анимистами» (теми, кто отдавал предпочтение психологической стороне проблемы) и сторонниками смешанной теории (теми, кто верил в то, что флюиды действуют посредством воли магнетизера) на тот момент уже совершенно утратили свою актуальность: практики пришли к своему пониманию проблемы. Он дал великолепные описания явлений, происходящих во время состояния искусственного сомнамбулизма, довольно скептически относился к мнимым сверхъестественным проявлениям и предупреждал о возможных ошибках при использовании лечения магнетизмом.

Если Делез был преимущественно врачом и эмпириком, - Александр Бертран который получил двойное - физическое и инженерное - образование, подходил к проблеме животного магнетизма с намерением исследовать его в научно-экспериментальном плане.⁷¹ Жане, который ставил работы Бертрана выше работ всех остальных, считал его настоящим новатором в изучении гипноза.

Нуазе, офицер французской армии, присутствовавший при демонстративных сеансах Фариа, вспоминает, как он познакомился с Бертраном, который тогда только начал изучать магнетизм, и как он убедил его в несостоятельности теории флюидов. Они стали друзьями, и оба отослали свои работы на конкурс, который проводила Берлинская Академия, но работы им вернули. Бертран переделал свою работу в сочинение под названием «Трактат» (Traite), в то время как у Нуазе ушло целых тридцать пять лет, чтобы написать свой труд и опубликовать его в сокращенном варианте.⁷² Учение Нуазе продолжил Льебо, и, таким образом, техника Фариа была взята за образец Нансийской школой. И Бертран и Нуазе придавали особое значение тому обстоятельству, что мозг человека воспринимает мысли и рассуждения, о которых мы не имеем понятия и которые можно распознать только по их воздействию на нас.

Среди французских магнетизеров мы встречаем также фамилии Шарпиньон, Тест, Лафонтен, Депин, Дупоте, Дюран (де Грос) и другие. Все они заслуживают высшей оценки, но, тем не менее, сегодня основательно позабыты. Жане протестовал против того, чтобы их называли «предшественниками», как их порой не совсем уважительно именовали. Эти люди, утверждает он, (равно как Пюисегюр и ранние месмеристы) были настоящими основателями гипнотической науки: они с самого начала описали это явление, и в течение девятнадцатого столетия ничего существенного добавлено не было.

Эти исследователи, например, осознали тот факт, что Феномен связи между магнетизером и пациентом имеет главенствующее значение в теории магнетизма и сомнамбулизма и что воздействие этой связи выходит далеко за рамки самой лечебной сессии. Внушения, совершаемые после сеанса, были описаны уже в 1787 году и были хорошо известны Фариа и Бертрану.⁷³ Обоюдное воздействие друг на друга пациента и магнетизера вскоре стало одним из пунктов концепции раппорта (терапевтической связи).⁷⁴ Ранние магнетизеры предупреждали об опасности, заключенной в сильном межперсональном притяжении, вызываемом посредством такой связи, хотя, в то же время они знали и о том, что это притяжение имеет и свои пределы. Тардиф де Монтревель в 1785 году отметил, что пациент, находясь в состоянии магнетического сна, может также сопротивляться любым аморальным командам, которые отдает нечистоплотный в нравственном отношении гипнотезер.⁷⁵ Они также уделяли внимание превратностям индивидуального лечения, объясняя, как лучше начать и закончить его курс, и предупреждали о вреде слишком частых сеансов и слишком большой продолжительности курса.⁷⁶ Кроме того, ранние магнетизеры исследовали различны виды состояния пациента во время магнетического сна, включая случаи раздвоения личности. Главной задачей исследования они ставили изучение влияния разума на тело человека и возможности лечения различных органических заболеваний с помощью магнетизма. Магнетизеры довольно часто объединялись в рабочие группы и фиксировали подробности своей практики в журнале. Несмотря на все их заслуги: обширный опыт, который им удалось накопить, принципиальную честность и рациональный подход лучших из них, магнетизерам ранней поры так и не удалось широко распространить свое учение. Они делали отчаянные, но безуспешные попытки добиться от официальной медицины признания магнетизма; все назначенные Академией Наук комиссии давали отрицательное заключение.⁷⁷ Жане отмечает, что большинство магнетизеров, вместо того чтобы объяснять наиболее элементарные проявления магнетического сна, наивно полагали, что смогут доказать истинность своей доктрины с помощью необычных явлений. Кроме того, большинство из них не являлись профессионалами, и к тому же часто находили совершенно необразованных, хотя и чувствительных к гипнозу пациентов. На глазах у всей комиссии они погружали последних в транс, после чего те начинали ставить диагнозы и предписывать то или иное лечение. С точки зрения медицины того времени это было вдвойне неверно и вызывало гнев у медиков-профессионалов. Ну и, в конечном счете, магнетизеры были беспомощны против целой толпы шарлатанов, которые использовали технику магнетизма для хорошо оплачиваемых показов на сцене, публичных демонстраций, которые иногда заканчивались психическими эпидемиями и дискредитировали магнетизм как учение.

Развитие месмеризма в Германии приняло своеобразный характер, так как, в отличие от Франции, в Германии университеты проявляли к животному магнетизму самый неподдельный интерес, к тому же немецкие романтики и натуралисты принимали теоретические положения этой концепции. В 1812 году прусское правительство назначило комиссию по расследованию, которая в 1816 году опубликовала отчет с положительным отзывом, после чего университеты Берлина и Бонна учредили кафедры месмеризма.⁷⁸

Среди немецких месмеристов были люди необычайного интеллекта и образованности, такие как Гмелин, Клуге, братья Хуфеланд, Кизер, Нассу Пассаван и Вольфарт, который в 1811 году основал журнал «Асклепий» (Asklapeion)⁷⁴, где много внимания уделялось магнетизму. Вольфарт путешествовал к Месмеру во Фрауенфельд и привез оттуда последнюю книгу Месмера.

Также как и их французские коллеги, немецкие месмеристы понимали центральную роль, которую в лечении играла связь между магнетизером и пациентом, но при этом рассматривали само явление в более философском аспекте. В своем научном труде Клуге пишет, что магнетизер и пациент образуют «магнетический круг», т.е. замкнутый мир двух личностей, который нужно защищать от излишнего света, шума и внешних помех.⁸⁰ Фридрих Хуфеланд сравнивал союз магнетизера и пациента со связью, существующей между беременной женщиной и плодом, и учил, что лечение также имеет стадии, схожие с теми, через которые проходит развитие плода до самого его рождения, соответствующего концу лечения.⁸¹

Немецкие романтики были очень заинтригованы теорией Месмера об универсальных физических флюидах. На это у них было две причины: первая заключалась в том, что их привлекали теория Месмера об универсальных «флюидах». Философы-романтики рассматривали Вселенную как живой организм, наделенный всепроникающей душой, объединяющей все в единое целое. Флюиды Месмера - будь их существование доказано - стали бы подтверждением правильности такой концепции. Вторым фактором стало открытие Пюисегюром магнетического сомнамбулизма и возникающей в этом состоянии повышенной ясности сознания. Месмер в своих трудах уже упоминал о «шестом чувстве», которое проявляется в чувствительности к флюидам; Пюисегуюр открыл, что шестое чувство позволяет людям описывать события, происходящие далеко, а также предсказывать будущее. Романтики полагали, что, используя состояние сомнамбулической ясности сознания, они смогут установить контакт с Мировой Душой. По вышеизложенным причинам значительная часть внимания исследователей уделялась феномену магнетического сомнамбулизма как такового. Клуге в своем учебнике по животному магнетизму различал шесть ступеней этого состояния: (1) Состояние бодрствования - пациент чувствует нарастающее тепло; (2) Состояние полусна; (3) «Внутренняя темнота», т.е. собственно состояние сна и отсутствие чувствительности»; (4) Внутренняя ясность», т.е. ощущение своего тела, экстрасенсорное восприятие, чревовещание и т.п. (5) «Самосозерцание»: пациент способен очень ясно видеть изнутри свое тело и тело того, с кем он находится в связи; (6) «Универсальная ясность»: способность раздвинуть границы времени и пространства и воспринимать события прошлого, будущего или же происходящие в данный момент на значительном расстоянии.⁸²

Очень немногие пациенты, однако, могли достичь последних трех стадий и, особенно, шестой стадии, поэтому считалось, что первейшая философская и научная проблема состоит в том, чтобы найти такой объект исследования и систематически работать с ним. Таким образом, если французские магнетизеры искали сомнамбул с повышенной ясностью восприятия для усовершенствования своих методов лечения, немецкие - использовали их в своих дерзких опытах в области экспериментальной метафизики.

Среди таких необычных пациентов, которые в то время буквально наводнили Германию, никто не достиг такой известности, как Катарина Эммерих и Фредерика Хауффе. Катарина Эммерих (1774-1824), бедная крестьянка, бывшая монахиня Дюльменской обители, в Вестфалии. У нее были видения, а на теле она носила стигматы Страстей Господних. Поэт Клеманс Брентано, после того как посетил ее, решил порвать со своей прежней жизнью и стал секретарем этой Святой. Он поселился в Дюльмене и жил там с 1819 года до самой смерти Катарины в 1824 году.⁸³ В каталептическом состоянии Катарине являлись Страсти Господни, отчего она очень страдала. Каждую ночь она видела сны, которые шли в правильной последовательности согласно литургическому календарю. В этих снах ей являлись эпизоды из жизни Христа и Богоматери. Брентано приходил к Катарине каждое утро и записывал с ее слов содержание снов и видений. На основе этого материала он выпустил две книги, которые пользовались огромным успехом.^84,85 Несмотря на художественные приукрашивания,⁸⁶ которые привнесло поэтическое перо, многие люди считали эти откровения реальными историческими фактами.

Другая женщина, Фредерика Хауффе (1801-1829) была прорицательницей. Ее прославил поэт-врач Юстинус Кернер, но и она, в свою очередь, принесла ему огромную славу. Хотя в исследованиях Кернера есть существенные недостатки, они стали вехой в истории динамической психиатрии.

Юстинус Кернер (1786- 1862) был сыном небогатого чиновника в Вюртемберге. В замечательном автобиографическом труде,⁸⁷ он рассказывает о своем детстве в маленьком городке Людвигсбург, где был дом, населенный призраками, и башня, в которой, по преданию, занимался черной магией сам доктор Фауст. Рядом с домом его родителей находился приют для умалишенных, который Юстинус мог видеть из своего окна. В раннем детстве он видел поэта Шиллера, а когда Кернеру было двенадцать лет, магнетизер Гмелин вылечил его от нервного заболевания. С этих пор он стал испытывать стойкий интерес к раскрытию тайн человеческого разума. Некоторые стихотворения Кернера принадлежат к второстепенной классике немецкой поэзии. Как врач именно он впервые описал вид пищевого отравления, который в наши дни называют ботулизмом, и дополнил свои клинические исследования очень интересными опытами на животных.⁸⁸ В 1819 году он получил должность городского врача в небольшом городке Вейнсберг, в Вюртемберге, где прожил до самой смерти в 1862 году. Дом Кернера, известный своим гостеприимством, вскоре стал маленькой Меккой для поэтов, писателей, философов, а также просто людей всех рангов и классов, включая королей и принцев.⁸⁹ Кернер был добродушным, щедрым, жизнерадостным человеком. Интересный собеседник, любитель природы, популярных песен и фольклора, он интересовался также мистикой и оккультизмом.⁹⁰ Он первый совершил исследование истории жизненного пути Месмера и собрал биографические документы по этому вопросу. Кернер выделял среди своих пациентов случаи одержимости, которые он называл демонико-магнетическими заболеваниями.⁹¹ В таких случаях он применял технику, в которой причудливо смешались элементы экзорсизма и магнетизма. По словам друга Кернера Давида Штраусса, он был гораздо менее легковерным в своем отношении к одержимости, магнетическому сомнамбулизму и якобы существующим сверхнормальным психическим проявлениям, чем это принято считать.⁹² Он смотрел на эти вещи как поэт, надеющийся, что все это действительно существует, но, тем не менее, не был в этом твердо убежден.

Двадцать пятое ноября 1826 года стал поворотным днем в жизни Кернера: в этот день он впервые увидел Фредерику Хауффе, которую принесли к нему в состоянии, близком к смерти. Шестого апреля 1827 года Кернер взял ее к себе в дом, где она прожила недолго, до своей смерти в1829 году. Ее история, со слов Кернера, вкратце такова:⁹³

Фредерика Хауффе родилась в деревне Преворст, в Вюртемберге, в семье егеря. Будучи необразованной, она не читала ничего, кроме Библии и псалмов. Видения и предсказания стали посещать ее еще в детском возрасте. Когда Фредерике исполнилось девятнадцать лет, родители решили выдать ее замуж за человека, которого она не любила. В тот же самый день хоронили священника, которым она была очень увлечена. Во время похоронной службы она «умерла для видимого мира», и с этого момента началась, ее «внутренняя жизнь». Вскоре после того, как она вышла замуж, она заболела, воображая, что лежит в постели с трупом священника. Фредерика вошла в серию «магнетических кругов», в то время как ее физическое состояние все более и более ухудшалось: она страдала от конвульсий, каталепсии, кровоизлияний и лихорадки, при этом ни врачи, ни целители не могли найти никакого средства, которое могло бы ей помочь. Наконец, ее привезли к Кернеру - изможденную, бледную, с горящими глазами, с лицом закутанным в белую ткань наподобие головного убора монахинь. Сначала Кернер попытался лечить ее обычными медицинскими средствами, но заметил при этом, что каждое лекарство, которое он давал ей - даже в мельчайшей дозе, - вызывало реакцию, прямо противоположную той, которая ожидалась. Тогда он решил прибегнуть к « магнетическим пасам», после чего состояние пациентки стало медленно улучшаться. На протяжении оставшегося времени своего пребывания в Вайнсберге Фредерика вела «бестелесную жизнь», то есть, ее жизненные силы как будто проистекали не из ее организма, а исключительно от сеанса магнетизма, которым она день за днем подвергалась через регулярные промежутки, времени. Большую часть времени она находилась в магнетическом сне, хотя в этом состоянии она «была в сознании более чем кто-либо другой» и обнаружила в себе удивительный дар «прорицательницы». Кернер тщательно исследовал ее, он записывал все то, что она говорила и провел ряд экспериментов, в чем ему помогала целая группа философов и теологов.

Ни у кого из тех, кто видел «прорицательницу», не возникало подозрений в том, что она является мошенницей. На многих она производила сильное впечатление. Теолог Давид Штраус сообщает, что у Фредерики были благородные, тонкие и просветленные черты лица, она говорила медленно, в торжественно мелодичной манере, напоминающей речитатив, на чистейшем верхненемецком, а не на швабском диалекте, распространенном в этой местности. Когда она давала совет, наставление или рассказывала о мире духов, то говорила с большим чувством.

Утверждали, что «прорицательница» могла видеть события, происходящие на большом расстоянии и предсказывать будущее. В ее присутствии происходили якобы также загадочные явления физического характера, например, спонтанное перемещение предметов. От неинкарнированных духов она получала информацию как общего, так и частного характера. Например, она могла раскрывать тайны человеческой природы, «магнетических кругов»: Фредерика утверждала, что существует семь «кругов солнца» и один «жизненный круг». Эти сведения, видимо, были символическими изображениями духовных состояний.

«Прорицательница часто говорила на неизвестном языке, который Кернер и его друзья нашли звучным и очень красивым. Она утверждала, что это изначальный, язык человечества, забытый со времен Иакова, который, однако, можно обрести вновь при определенных обстоятельствах. Так как она владела им свободно и, при этом, переводила его, некоторые люди научились понимать ее. К сожалению, Кернер не составил грамматики этого языка или хотя бы словаря, а только записал несколько высказываний, например: О pasqua non ti bjat handacadi? (Не подадите ли вы мне руку, доктор?) или Bona finto girro (Люди должны идти). Этот язык был записан и представлял систему шифрованных знаков, каждый из которых также имел цифровое значение. Фредерика постоянно комбинировала эти и другие цифры в систему внутренних вычислений, которые непрерывно происходили в ее сознании.

Кернер, заметив сверхчувствительность своей пациентки ко многим вещам, проделал систематическое исследование влияния, которое на нее оказывали различные вещества: минералы, растения, продукты животного происхождения, а также влияние солнца, луны, электричества, звуков и музыки.

В состоянии магнетического транса «прорицательница» часто предписывала себе лекарства, которые всегда помогали ей, когда она что-либо предсказывала. В одном из снов Фредерика сконструировала аппарат, который назвала «прибором для настройки нервов», Nervenstimmer. Кернер сделал этот прибор, следуя ее указаниям: прибор, действительно, оказался эффективным. Также сообщается, что «прорицательница» вылечила несколько человек, но Кернер, похоже, не особенно поощрял эту грань ее таланта.

Прорицательница вызвала огромный интерес по всей Германии. Такие философы как Геррес, Баадер, Шеллинг, Г. фон Шуберт, Эшенмайер и теологи - Давид Штраус и Шлейермахер, помногу раз приезжали в Вейнсберг, чтобы увидеть ее и с полной серьезностью обсуждали ее откровения. Вскоре после ее смерти Юстинус Кернер опубликовал книгу Die Seherin von Prevorst,⁹⁴ в которой он приводит как свои собственные наблюдения, так и описание проведенных им экспериментов. К этому прилагалось теоретическое исследование Адама Карла Августа фон Эшенмайера. Книга имела в Германии колоссальный успех и переиздавалась несколько раз. Это была первая монография в истории динамической психотерапии, посвященная одному пациенту. Существовало мнение, что Кернер и его сподвижники были просто одурачены истеричной женщиной, но нет никаких доказательств того, что Фредерика вводила окружающих в заблуждение, равно как и того, что Кернер исказил или слишком приукрасил то, что она говорила. Очевидно, он прилагал огромные усилия, чтобы остаться объективным и отделить свои собственные наблюдения от результатов экспериментов и философских интерпретаций, которые он оставил на усмотрение Эшенмайера. Но ни Кернеру, ни его сподвижникам не пришла в голову мысль о том, что сам Факт подхода к, изучению пациентки с определенными ожиданиями мог оказать воздействие на появление у нее этих ожидаемых симптомов или проявлений. «Прорицательница из Преворста» и в наше время представляет определенную ценность как описание непреднамеренного эксперимента по осуществлению (perfomances) бессознательным «мифопоэтических» функций в соответствующем времени и при благоприятных обстоятельствах. Интерес к «прорицательнице», вызванный описанным наблюдением Кернера, вылился в целый поток писем и сообщений о подобных случаях. Кернер и его соратники опубликовали много таких материалов Вlätter von Prevorst (1831-1839) и в Magikon (1840-1853). Это, вероятно, были первые периодические издания, посвященные, в основном, парапсихологии.

В последний период своей жизни Кернер потерял горячо любимую жену и постепенно ослеп. Он впал в тяжелую депрессию, но, тем не менее, не прекратил своей деятельности. Для развлечения он делал кляксы на листках бумаги, складывал их и придавал получившимся чернильным пятнам забавную форму, а затем записывал на каждом таком листе по стихотворению. Он говорил, что эти фигурки - привидения и монстры, живущие в преисподней Гадесе (временном пристанище духов). Эта книга, изданная после смерти автора под названием Klecksographien, стала источником вдохновения для Германна Роршаха, который гораздо позднее разработал тестирование с помощью клякс.⁹⁵

Далее вы увидите, что в начале девятнадцатого века в Германии многие испытывали сильное влияние животного магнетизма, но после 1850 года оно пошло на убыль, уступая место позитивизму и научному рационализму.

За пределами Франции и Германии развитие месмеризма шло гораздо медленнее. В Англии месмеризм столкнулся с сильным сопротивлением, однако между 1840 и 1850 годами ситуация изменилась. На врача из Манчестера по имени Джеймс Брейд оказали сильное впечатление выступления французского магнетизера Лафонтена, посетившего Англию в ноябре 1841 года. Сначала Брейд был настроен скептически, но повторив опыты Лафонтена, вскоре поверил в небезосновательность магнетизма. Он отверг теорию флюидов и предложил свою, основанную на физиологии мозга. Брейд освоил старую технику Фариа и Бертрана, заменив фиксацию внимания на руке фиксацией внимания на блестящем предмете. Используя более подходящий термин «гипнотизм», он добился того, что магнетизм был признан в некоторых медицинских кругах, после чего Брейда в Англии стали считать основателем этого учения.⁹⁶ К сожалению, Брейд пытался комбинировать гипнотизм и френологию, что стало причиной множества его неудач. Независимо от Брейда английский хирург Джон Эллиотсон сделал доклад об операциях, которые он безболезненно совершал на пациентах, погруженных в состояние магнетического сна.⁹⁷ Эллиотсон жаловался, что натолкнулся на бешеное сопротивление со стороны Королевского медицинского и хирургического обществ. Почти одновременно другой английский хирург Эсдейл, который практиковал в Индии, сообщил, что провел 345 хирургических операций, используя месмерическую анастезию,- технику, которая, по его словам, удавалась ему лучше при работе с индусами, нежели с англичанами.⁹⁸ Он также использовал ее как главный метод лечения. Несколько лет спустя Эсдейл объявил о существовании «месмерической болезни», которая представляет собой искусственно созданное, однако довольно тяжело переносимое состояние у людей, привыкших к частому магнетическому воздействию.⁹⁹ Однако произошедшее вскоре открытие эфирной анестезии привело к тому, что эта техника стала ненужной.

Магнетизм также нашел последователей и в Шотландии. Анонимный автор опубликовал описание нескольких интересных экспериментов и отмечал необычное влечение, которое магнетизированные пациенты испытывали друг к другу во время сеанса.¹⁰⁰ Он также представил великолепные результаты работы с пациентом, находящимся в состоянии магнетического сна в течение десяти дней. Воздействие месмерического учения было столь сильным, что в 1851 году в Эдинбурге и других городах Шотландии разразилась настоящая психическая эпидемия.¹⁰¹

В США магнетизм появился сравнительно рано. Нужно отметить, что Месмер попросил Лафайета, своего ученика из числа аристократов, быть Послом к Джорджу Вашингтону. Но практическое применение магнетизма можно было увидеть только в Новом Орлеане, который в то время был все еще французским городом, в котором вскоре и образовалось многочисленное месмеристское общество. В других городах США распространение месмеризма шло довольно медленно, и стало постепенно увеличивать свои темпы только после 1840 года. Среди американских Последователей месмеризма, по крайней мере, два заслуживают отдельного упоминания. Первым был Финеас Паркхерст Квимби (1802-1866), молодой часовщик. Он осознал, что действительной движущей силой лечения является внушение, и практиковал нечто вроде «исцеления разума». Одна из его пациенток, известная впоследствии под именем Мэри Вейкер Эдди (1821-1910), стала основательницей движения «Крисчен Сайенс» (Христианской Науки).¹⁰² Другим был Эндрю Джексон Дэвис, молодой человек, который каждый день магнетизировал себя и, находясь в состоянии транса, диктовал открывающиеся ему сведения о мире духов.¹⁰³ Изданная на основе этих материалов, книга пользовалась огромным успехом и подготовила почву для распространения спиритизма, который вскоре стал весьма популярен.

Примечательно, как история месмеризма проходила свои позитивные и негативные фазы. Первой фазой считается период с 1777 по 1785, когда деятельность Месмера в Париже достигла своего пика, вторая - наступила после 1815 года, в начале 1820-х годов, третья - началась около 1840 года и закончилась в 1850-х годах. Согласно сведениям Жане¹⁰⁴ в период с 1815 по 1850 год во Франции возникло, по крайней мере, девять журналов, посвященных магнетизму. Месмеристские общества проводили заседания и конгрессы, вручали призы и награды, а 23 мая 1850 года организовали по случаю дня рождения Месмера большой праздник, в программу которого входили концерты, банкеты и торжественные речи.

Но по мере того как последователи Месмера становились все более многочисленными, исполненными энтузиазма и фанатизма, развитие движения все больше отклонялось от первоначального курса и дискредитировало себя: оно сдвигалось в сторону абстрактного теоретизирования, оккультизма, а временами даже опускалось до мошенничества. В такой ситуации в его развитии возникли неожиданные повороты, последовавшие за открытием спиритизма. Чтобы проследить судьбу этих поворотных моментов, следует обратить внимание на Соединенные Штаты Америки.

Влияние спиритизма

К 1840-1850 годам США представляли обширную по территории и склонную к территориальной экспансии страну с весьма энергичным, хотя и относительно немногочисленным населением, составлявшим около 20 миллионов человек. Большая его часть жила в маленьких городках. Уровень образованности обычного человека был выше, чем в других странах, но зато отсутствовал «образованный высший класс», который определял бы традиции и культурные нормы. Каждый человек считал своим правом самому думать и заботиться о себе и с достаточным энтузиазмом пользовался им скорее под влиянием обстоятельств, нежели рукодствуясь интеллектуальной дисциплиной. Священники и общины часто меняли свои взгляды, и число сект увеличивалось. Таким образом, в стране существовала сильная перманентная предрасположенность к психическим эпидемиям, которые возникали неожиданно, распространялись с огромной скоростью и в малочисленных районах вовлекали в свой «водоворот» буквально каждого. Открытия того времени - например телеграф - распаляли воображение. Ничто не казалось настолько фантастичным, чтобы быть отвергнутым без предварительного изучения В результате совершенно тривиальный инцидент стал началом непредвиденной по силе психологической эпидемии - возникновения и распространения спиритизма.¹⁰⁵

Если можно доверять сведениям того времени, все началось в 1847 году, когда одного человека из Хайдсвилла, около Аркадии, стали беспокоить звуки, раздававшиеся в доме по ночам, и он продал дом фермеру Джону Фоксу, который въехал туда с женой и двумя дочерьми, пятнадцати и двенадцати лет. Таинственные звуки не прекратились. Вечером 31 марта «нечто» ответило (повторило) на постукивания, которые совершала одна из сестер, а затем - в присутствии соседей - это «нечто» ответило на вопросы матери, использовав элементарный код. Обнаружилось, что ранее в этом доме жил человек, которого убили и похоронили в погребе. Толпы любопытных стали сходиться к дому Фоксов. Через несколько дней миссис Фокс с дочерьми пошли в гости, по дороге «постукивания» следовали за ними и продолжали общаться, сообщая, что они духи умерших людей. Миссис Фокс с дочерьми вскоре стали назначать плату за свои сеансы спиритизма, и у них появилось много подражателей. Эпидемия быстро распространялась по всей стране; система кодового общения с духами была доведена до совершенства. В феврале 1850 года появилось сообщение о физических проявлениях духов. Например, сообщалось, что во время спиритического сеанса начинали двигаться столы, можно было услышать громкие необычные звуки, а флюиды становились видимыми. В стране началась страстная полемика. Организовались спиритические группы, писались памфлеты, издавались журналы, проводились конгрессы. Среди наиболее активных участников движения было много последователей Месмера.

В начале^-1852 года волна спиритизма пересекла Атлантику и обручилась на Англию и Германию. В апреле 1853 года она пронеслась по Франции и вскоре достигла всех цивилизованных частей мира.

Тем временем было открыто, что результаты спиритизма в большой Степени зависят от личностей его участников: некоторые люди препятствуют появлению «духов», другие - помогают им, а немногие привилегированные могут быть использованы в качестве медиумов или посредников между живыми и мертвыми. Некоторые из медиумов могут писать автоматически, разговаривать в состоянии транса и, как предполагают, вызывать появление ряда физических феноменов. Около 1860 года «духи» начали «зримо» появляться во время сеансов, а в 1862 году были продемонстрированы их фотографии, якобы снятые во время сеансов, а также слепки, сделанные с их рук. За этим последовала эпоха выдающихся медиумов: Флоренс Кук, Стайнтон Мозес, Слейд, Хоум и другие.¹⁰⁷ Говорили, что во время сеансов Хоума в воздух взлетали пианино, арфы и аккордеоны начинали играть сами по себе, и слышались голоса духов.¹⁰⁷ Видели, как Хоум помещал руку в огонь, и говорили даже, что на одном из сеансов он исчез, «вылетев» через окно на высоте четвертого этажа,¹⁰⁸ и влетел обратно через окно в другой комнате. Сэр Уильям Крукс, хорошо известный физик экспериментировал с Хоумом и Флоренсом Куком. Крукс клянется, что в присутствии Кука он наблюдал «воплощение» прекрасной женщины Кэти Кинг. Она позволила Круксу сфотографировать себя и разговаривала с ним и его друзьями.¹⁰⁹

Эпидемия спиритизма постепенно шла на убыль, однако многие группы спиритистов продолжали действовать. В Париже Ипполит Ривель, бывший школьный учитель, последователь Песталоцци в Швейцарии, увлекся спиритизмом и выпустил в свет несколько систематизированных исследований, пользуясь псевдонимом Аллан Кардек. Своим воззрениям он придал характер ставшей очень популярной мирской религии. «Книга духов»¹¹⁰ стала - по выражению Жане - пособием не только для спиритистов, но и для самих духов.

Чарльз Рише провел более систематическое исследование спиритических явлений. Попытки изучить их ранее предпринимались Круксом и Целльнером, которые подошли к этому исследованию недостаточно критично. Постепенно на свет появлялась новая наука – парапсихология. В Англии Майерс и Герни в 1882 году образовали Общество психологических исследований, которое собрало большое количество тщательно проверенных сведений. Скрупулезный исследователь, Майерс допускал существование жизни после смерти и возможность общения с умершими, в то время как Флурнуа из Женевы считал это явление следствием сублиматического восприятия и криптомнезии.¹¹¹

Возникновение спиритизма как явления сыграло значительную роль в истории динамической психиатрии, так как оно косвенным образом знакомило психологов и психопатологов с неизведанными проявления ми человеческой психики. Автоматическое письмо - один из методой, который ввели спиритисты - было позаимствовано у них учеными для исследований бессознательного. Шевроль, который еще в 1833 году продемонстрировал, как скрытое мышление исполнителя может управлять движением магического жезла или маятника,¹¹² возобновил свои старые опыты, чтобы дать рациональное объяснение феномену переворачивания столов на демонстрационном сеансе.¹¹³ Появился новый участник - медиум, который также стал доступен в качестве объекта для экспериментальных психологических исследований. Так появилась новая модель человеческого, разума.

Другим побуждающим фактором дальнейшего развития динамической психиатрии стало появление великих профессиональных гипнотизеров, которые, разъезжая по всей Европе, демонстрировали свое искусство, привлекая внимание большого количества народа. Мы уже говорили о том, как Брейд пришел к исследованию магнетизма, посмотрен выступление магнетизера Лафонтена. Около 1880 года некоторые неврологи начинают пересматривать свое отношение к гипнотизму, посмотрев представления таких магнетизеров, как Хансен в Германии и Донато в Бельгии, Франции и Италии.¹¹⁴

Эти новые достижения в динамической психологии вызывали возобновляющийся интерес к гипнозу с его «дурной славой», а также и интерес к исследованию этого явления со стороны университетских ученых и врачей, таких, например, как физиолог Шарль Рише.¹¹⁵ Вскоре образовались две школы, которые внесли большой вклад в новую динамическую психиатрию: школа в Нанси и школа в Сальпетриере.

Школа в Нанси

116

В период с 1860 по 1880 год магнетизм и гипноз стали настолько непопулярны, что сам факт использования врачом таких средств при лечении мог испортить его научную карьеру и грозил потерей медицинской практики. Жане¹¹⁷ упоминает удивительную историю об известном в городе враче, который втайне ото всех купил дом в соседней деревне и устроил там больницу, где содержал нескольких пациентов, которых он лечил и изучал с помощью постоянного гипнотического воздействия.

Среди тех немногих, кто не боялся гипнотизировать открыто, был Огюст Амбруаз Льебо (1823-1904), от которого и начала свою жизнь школа в Нанси. Льебо был двенадцатым ребенком в семье крестьянина и провинции Лорен.¹¹⁸ Упорным трудом он сумел получить образование и занять должность сельского врача в Понт-Сен-Винсент, недалеко от Нанси. Он оказался очень хорошим практикующим специалистом, и за несколько лет ему удалось заработать себе небольшое состояние. Будучи еще студентом-медиком, он нашел старую книгу по магнетизму и сумел успешно промагнетизировать нескольких своих пациентов. Неизвестно, что заставило Льебо использовать именно этот метод после того, когда учение магнетизма утратило былую популярность. В силу того, что клиенты Льебо неохотно соглашались на лечение магнетизмом, он предлагал им выбор: либо лечиться с помощью магнетизма бесплатно, либо обычными средствами за плату. Число его пациентов настолько возросло, что через четыре года у него была огромная практика, не приносившая, впрочем, никакого дохода. Тогда Льебо решил уйти в двухлетний отпуск, он купил дом в Нанси и поселился там, посвящая все свое свободное время написанию книги о своем методе.¹¹⁹ Состояние магнетического сна, утверждал Льебо, идентично состоянию сна обычного. Существенное различие состоит лишь в том, что первый является следствием внушения: с помощью концентрации внимания пациента на идее сна. Это является причиной того, почему пациент не теряет раппорта с гипнотизером во время сеанса. Согласно сведениям Жане, идеи Льебо восходят к учению Нуазе и Бертрана. (Любопытно, что Льебо через много лет поверил в теорию флюидов, которую отвергал большую часть своей жизни). Но дело в том, что он был несомненно больше гипнотизером-практиком, нежели писателем. Есть сведения, что за десять лет был куплен всего один экземпляр его книги.¹²⁰ Вскоре Льебо возобновил свои медицинские занятия. Он принимал пациентов с 7 утра до обеда, при этом брал с них ту сумму денег, которую они сами желали ему заплатить.

Ванн Ретергем, посетивший Льебо во времена его запоздалой славы, описывает его как человека небольшого роста, разговорчивого и живого, с морщинистым смуглым лицом и внешностью крестьянина.¹²¹ Льебо, сообщает он, - принимал по 25-40 пациентов за утро. Он работал в старом сарае с побеленными стенами и полом, уложенным каменными плитами. Пациента он принимал в присутствии остальных посетителей, при этом царящий в помещении шум ему нисколько не мешал. Льебо гипнотизировал пациента, внушая ему, что тому очень хочется спать. Когда пациент находился в состоянии легкого гипноза, Льебо внушал ему, что он освободился от своего заболевания. Большинство пациентов были крестьяне из соседних деревень, и он успешно лечил их одним и тем же методом от всех болезней - артритов, язвы желудка, желтухи или же туберкулеза легких.

В течение более чем двадцати лет Льебо считали шарлатаном (так как он лечил гипнозом) и дураком (так как он не брал денег). Слухи о его чудесных исцелениях дошли до Бернгейма, который в 1882 году решил навестить Льебо, после чего признал значимость его идей. Случаи, когда уважаемый профессор соглашается подтвердить и перенять нетрадиционный метод старика, стяжавшего славу шарлатана и дурака, происходят не часто. Тем не менее, Бернгейм совершенно открыто стал почитателем таланта Льебо, его учеником и преданным другом, а также ввел его методы лечения в университетской больнице. Льебо неожиданно обрел славу великого ученого, а его книга, преданная забвению, стала пользоваться большой популярностью.

Льебо считается духовным отцом Школы в Нанси, но реальным ее лидером был Ипполит Бернгейм (1840 - 1919)¹²². Патриот Эльзаса и Франции, Бернгейм оставил свою должность в Страсбургском университете, когда в 1871 году Эльзас был аннексирован Германией, и получил должность в Нанси. В результате прибытия многочисленных эльзасских беженцев древняя столица провинции Лорен зажила новой жизнью. В 1872 году там был основан университет, процветала новая школа изящных искусств, возглавляемая Эмилем Галле и Виктором Пруве, позднее именно здесь появился распространившийся к 1900 году повсеместно стиль «модерн». Бернгейм, сделавший себе имя исследованиями в области тифозной лихорадки; а также заболеваний сердца и легких, был назначен титулярным профессором медицины на кафедре внутренних органов в новом университете в 1879 году. Через три года, в 1892 году, Бернгейм освоил гипнотический метод Льебо, хотя, в отличие от своего учителя, применял его только тогда, когда был уверен в своем успехе.

По описанию Ван Рентергема, Бернгейм был человеком невысокого роста, с голубыми глазами; обычно он говорил тихим голосом, однако пользовался довольно авторитарными методами в управлении своим больничным отделением, аналогичные приемы он использовал и при гипнозе. Бернгейм учил, что гипнозу больше подвержены пациенты, привыкшие к пассивному поведению и подчинению, например старослужащие солдаты или заводские рабочие, лечение которых осуществлялось наиболее успешно. Его результаты в лечении людей из более богатых и привилегированных сословий были гораздо более скудными.

Бернгейм ознакомил медицинский мир с работами Льебо вскоре после того, как Шарко прочел на заседании Академии Наук свой знаменитый доклад о гипнотизме.¹²³ С этого момента началась ожесточенная борьба между этими двумя людьми. В 1886 году Бернгейм опубликовал свой учебник,¹²⁴ который был встречен с огромным успехом и сделал его лидером школы Нанси. В противоположность Шарко, он заявил, что гипноз, не является патологическим состоянием, характерным для больных истерией, но есть результат «внушения». Он определил внушаемость как «способность трансформировать идею в действие», черту, в разной степени, Присущую каждому человеку. Гипноз, говорил он, является состояниемусиленной внушаемости, достигаемым посредством внушения. Бернгейм стал использовать гипноз для лечения многих органических заболеваний нервной системы, ревматизма, желудочно-кишечных заболеваний и менструальных расстройств. Он яростно выступал против теории истерии Шарко и утверждал, что истерические состояния, продемонстрированные в Сальпетриере, являются артефактами. Со временем Бернгейм стал использовать гипноз все меньше и меньше, утверждая, что воздействие, которое может быть получено в результате применения этого метода, с не меньшим успехом достигается с помощью внушения, осуществляемого в состоянии бодрствования пациента, то есть той процедуры, которую в школе Нэнси называли «психотерапевтикой».¹²⁵

Бернгейм, однако, был врачом-интернистом, а не психиатром, и вокруг него не образовалось организованной школы. В узком смысле школу Нэнси составляли четыре человека: Льебо, Бернгейм, судебно-медицинский эксперт Бонн и юрист Льежуа. Два последних особенно интересовались использованием внушения в юриспруденции и криминальной ответственности.

В более широком смысле школа Нанси состояла из разрозненной группы психиатров, которые разделяли принципы и методы Бернгейма. Среди них были Альберт Молл и Шренк-Ноцинг в Германии, Крафт-Эбйнг в Австрии, Бехтерев в России, Милн Брэмвелл в Англии, Борис Сидис и Мортон Принс в Соединенных Штатах и некоторые другие, которые заслуживают особого упоминания.

Отто Веттерстренд (Wetterstrand), модный шведский врач, жил в Стокгольме в большой роскошной квартире с анфиладой гостиных, украшенных прекрасными коврами и обставленных великолепной мебелью. Это был светловолосый голубоглазый человек среднего роста, он носил усы, и веки глаз у него периодически подергивались. Веттерстренд принимал от тридцати до сорока пациентов каждый день и гипнотизировал их в присутствии других. У него также была больница, сестрами в которой служили его бывшие пациентки. В качестве лечебного средства он использовал длительный гипнотический сон, в котором его пациенты находились от восьми до двенадцати дней. Его странные методы породили легенду, представляющую его в образе всемогущественного современного волшебника.¹²⁶ Фактически же он cтал зачинателем метода длительного непрерывного сна - метода, который Отто Вульф модифицировал в 1898 году, заменив применявшийся до того препарат, трионал, гипнозом.

В Голландии Фредерик Ван Эден,¹²⁷ известный больше как выдающийся голландский поэт, нежели врач, занимался смелыми экспериментами с гипнозом. Он пытался учить десятилетнюю девочку в состоянии гипноза французскому языку, которого в обычном состоянии (бодрствования) она не знала. Затем Иден перевел эти знания из состояния сна в состояние бодрствования, и к своему удивлению девочка обнаружила, что понимает и немного говорит по-французски.¹²⁸ В 1887 году он и Ван Рентергем организовали психотерапевтическую клинику в Амстердаме, которую назвали Институт Льебо.¹²⁹

В Швейцарии Огюст Форель, профессор психиатрии в Цюрихе и директор психиатрической клиники в Бургхольцли (пригороде Цюриха), посетил Бернгейма в 1887 году и вскоре стал одним из признанных мастеров гипнотизма. Подобно Льебо и Бернгейму, он весьма успешно лечил некоторые органические заболевания. Он организовал амбулаторное лечение методом гипнотической терапии. Наиболее оригинальным здесь оказалось применение им гипноза для самого обслуживающего персонала психиатрической больницы. Форель загипнотизировал нескольких добровольцев - медсестер и медбратьев, внушив им, что несмотря на шум, их сон будет крепким, но, как только кто-то из пациентов сделаем нечто необычное или опасное, они сразу же проснутся. Сообщалось, чти этот метод оказался весьма успешным.¹³⁰

Зигмунд Фрейд был одним из многих визитеров школы в Нанси,¹³¹ где в 1889 году, он провел несколько недель с Бернгеймом и престарелым Льебо. На него произвело впечатление сделанное Бернгеймом утверждение о том, что постгипнотическая амнезия не является столь полной, как это повсеместно считалось. С помощью концентрации и умело задаваемых вопросов Бернгейму удавалось заставить пациента вспомнить то, что он испытал в состоянии гипноза.¹³²

В 1900 году Бернгейм считался ведущим психотерапевтом Европы, но десять лет спустя его имя было почти забыто. Другие же, считавшиеся более современными, к этому времени достигли славы, в особенности Дюбуа в Берне, о котором Бергейм с горечью сказал, что тот в 1871 году «аннексировал» его открытие (подобно тому, как немцы «аннексировали Эльзас и Лотарингию). Являвшийся на протяжении многих лет любимым учеником Льебо, Бернгейм теперь, очевидно, считал его своим предшественником, а себя истинным основателем психотерапии¹³³. По крайней мере ему повезло дожить до того времени, когда, незадолго до его смерти, Эльзас был возвращен Франции.

Шарко и школа в Сальпетриере

В противоположность Нансийской школе, школа в Сальпетриере была прекрасно организована и возглавлялась весьма внушительной фигурой, - великим учителем Жаном-Мартином Шарко (1835-1893), невропатологом, который достаточно поздно занялся изучением некоторых умственных проявлений.

На протяжении всего периода между 1870 и 1893 годами Шарко считался величайшим невропатологом своего времени. Он выполнял должность врача-консультанта для королей и принцев, и пациенты приезжали к нему отовсюду, «от Самарканда до Вест-Индии». Но слава пришла к нему только после долгих лет непрерывного и неоцененного современниками труда, и лишь немногие из тех, кто поражался необычайному успеху Шарко, знают, что этот успех был запоздалым и что он достиг славы только после многолетних трудов.

До сих пор не существует достаточно серьезно написанной биографии Шарко. Многие из посвященных ему работ, такие как работа Гийена¹³⁴ основаны на некрологах и, по большей части, описывают тот период жизни Шарко, когда он находился в зените славы. Содержащие ценную информацию воспоминания о Шарко были написаны его учеником Суке,¹³⁵ и, в особенности, русским врачом Любимовым,¹³⁶ который был знаком с Шарко последние двадцать лет жизни ученого.

Шарко родился в Париже, в семье мастера, изготовляющего экипажи, и, по словам современников, экипажи, которые он делал, были необычайно красивы и напоминали скорее произведения художника, нежели изделия ремесленника. О детстве и юности Шарко известно крайне мало. Имеются сведения о том, что он был холодным, молчаливым, застенчивым и необщительным молодым человеком, у которого к тому же был дефект речи. Шарко носил черные усы и говорят, что он получил протекцию лечить своего первого богатого ученика лишь при условии, что эти усы сбреет. Молодой Шарко был направлен в качестве интерна (медика, проживающего на территории больницы) в старую больницу Сальпетриер, которая в то время являлась чем-то вроде дома для престарелых и служила убежищем для четырех-пяти тысяч пожилых женщин. Шарко понимал, что среди многочисленных пациентов, лежащих в этой больнице, многие страдают редкими или неизвестными неврологическими заболеваниями и могут стать прекрасным источником для клинических исследований. Эта мысль приходила в голову Шарко, в то время как он медленно продвигался вперед, делая карьеру патологоанатома. Будучи еще молодым врачом, он получил приглашение от одного из своих учителей сопровождать богатого банкира во время его поездки по Италии в качестве личного врача и компаньона, что дало ему возможность ознакомиться с художественными сокровищами Италии.¹³⁷ Медицинская карьера Шарко была медленной и достаточно сложной. Однако в 1862 году наступил поворотный пункт, когда, в возрасте тридцати шести лет, Шарко был назначен главным врачом одного из самых больших отделений больницы Сальпетриер, где он с лихорадочной энергией принялся за осуществление своих планов. Изучались истории болезни, делались вскрытия, открывались лаборатории. В это же время он начал собирать команду преданных ему сподвижников. Его вдохновляли работы Дюшена (де Булонь), выдающегося невропатолога, который не имел официальной должности и которого Шарко называл своим «учителем в невропатологии». За восьмилетний период с 1862 по 1870 год Шарко совершил открытия, сделавшие его выдающимся неврологом и невропатологом своего времени.¹³⁸

В 1870 году Шарко начал дополнительно вести палату, в которую администрация направляла женщин, страдающих от конвульсий. Некоторые из них были эпилептиками, другие - истериками, научившимися имитировать эпилептические кризы. Шарко стремился открыть способ, с помощью которого можно было бы различать эпилептические и истерические конвульсии. Он также начал исследовать истерию тем же методом, который он использовал при обследовании органических неврологических заболеваний, и с помощью своего ученика Поля Рише составил описание ярко выглаженного истерического криза (grande hysterie)¹³⁹.

В 1878 году, возможно, возможно под влиянием Шарля Рише, Шарко заинтересовался гипнотизмом, серьезное научное исследование которого он предпринял (как и в случае с истерией), взяв в качестве объектов исследования нескольких из своих наиболее одаренных женщин-пациентов, страдавших истерией. Он обнаружил, что больные, впадающие в гипнотическое состояние, последовательно проходят через три стадии: «летаргию», «каталепсию» и «сомнамбулизм», для каждой из которых характерны свои совершенно определенные и специфические симптомы. Шарко доложил о своих открытиях на заседании Академии Наук в начале 1882 года¹⁴⁰. Это была попытка заставить признать гипнотизм ту же самую Академию, которая на протяжении столетия отвергала его трижды под названием магнетизм. Этот впечатляющий доклад придал гипнотизму необходимую респектабельность, и с этих пор запретная тема становится предметом многочисленных публикаций.

Среди наиболее эффектных достижений Шарко были его исследования травматических параличей, которыми он занимался в 1884-1885 годах.¹⁴¹ В то время параличи считались следствием повреждений нервной системы в результате несчастного случая, хотя в 1837 году Б.К. Бгюуди¹⁴², а в 1869 году Рассел Рейнольде¹⁴³ в Англии сообщали о существовании «психических параличей». Но каким образом чисто психологический фактор может вызывать паралич при том, что пациент не знает об этом факторе, а возможность симуляции исключается?

Шарко к этому времени уже проанализировал различие между органическим и истерическим видами паралича. В 1884 году в Сальпетриер поступили три пациента с моноплегией (параличом) одной руки, наступившей вследствие травмы. Шарко прежде всего доказал, что симптомы этого заболевания, хотя они и отличались от симптомов паралича органического, тем не менее точно совпадали с симптомами истерического паралича. Вторым шагом явилось экспериментальное воспроизведение подобных параличей у больных в состоянии гипноза. Шарко сделал внушение нескольким загипнотизированным пациентам, что их руки парализуются. Появившийся в результате гипнотический паралич, как оказалось, проявлял точно такие же симптомы, что и спонтанный истерический паралич и посттравматические параличи у всех трех вышеуказанных пациентов. Шарко сумел шаг за шагом восстановить эти параличи и предложил попытаться убрать их, действуя в обратном порядке. Следующим шагом явилась демонстрация последствий травмы. Шарко выбрал легко поддающихся гипнозу пациентов и внушил им, что, когда они будут находиться в состоянии бодрствования и кто-то слегка ударит их по спине, они мгновенно получат моноплегию руки точно того же типа, что и посттравматическая моноплегия. Шарко указал на тот факт, что у ряда пациентов, постоянно живущих в состоянии сомнамбулизма, гипнотическое внушение не является необходимым. Они получали паралич руки после удара по спине даже без специального словесного внушения. Таким образом, был продемонстрирован механизм посттравматического паралича. Шарко предположил, что нервный шок, сопровождающий травму, является чем-то вроде гипноидного состояния, аналогичный гипнозу и, следовательно, дающий возможность появления у пациента самогипноза. «Я не думаю», - делает заключение Шарко,- «что в каком-либо психопатологическом экспериментальном исследовании было бы возможно более точно воспроизвести условие, изучить которое человек сам поставил себе в задачу».

Шарко относит истерические, посттравматические и гипнотические параличи в группу динамических параличей в противоположность органическим, являющимся результатом поражения нервной системы. Подобную демонстрацию он провел в отношении истерической немоты и истерической коксальгии (болей в тазобедренном суставе). Ему и здесь удалось экспериментально воспроизвести посредством гипнотизма клинические картины, идентичные истерическим состояниям. В 1892 году Шарко разграничил «динамическую амнезию», в которой потерянная память может быть восстановлена в состоянии гипноза, и «органическую амнезию», где восстановление невозможно.¹⁴⁴

В последние годы своей жизни Шарко понял, что между зоной ясного сознания и зоной органической мозговой физиологии существует еще одна обширная область. Его внимание привлекло лечение с помощью веры, и в одной из своих последних статей он писал о том, что видел больных, направляющихся в Лурд и приезжающих оттуда излечившимися от своих заболеваний.¹⁴⁵ Он пытался проследить механизм таких излечений, предчувствуя, что увеличение знаний о законах «лечения с помощью веры» приведет к большим терапевтическим успехам.

Есть много описаний и портретов Шарко, но они почти все без исключения были сделаны в то время, когда он находился в зените славы, или в преклонных годах. Наиболее живым описанием Шарко мы обязаны Леону Доде, изучавшему медицину в Сальпетриере, отец которого, романист Альфонс Доде, был дружен с Шарко. Вот сокращенный отрывок из книги Леона Доде «Воспоминания», в котором он описывает Шарко:¹⁴⁶

Шарко был небольшого роста, полноватый, живой человек с большой головой, бычьей шеей, низким лбом, широкими щеками. Его линия рта наводила на мысль о жесткости характера и склонности к задумчивости. Он был всегда чисто выбрит и зачесывал свои прямые волосы назад. Шарко чем-то напоминал Наполеона и стремился подчеркнуть это сходство. Походка у него была тяжелая, голос властный, довольно низкий, временами ироничный и настойчивый, а выражение лица говорило о необычайном темпераменте его натуры.

Он был чрезвычайно образованным человеком, знакомым с работами Данте, Шекспира и великих поэтов, читал на английском, немецком, испанском и итальянском языках. У него была большая библиотека, полная странных, необычных книг.

Шарко был очень человечен, проявлял глубокое сочувствие к животным и запрещал вести в своем присутствии какие-либо разговоры об охоте и охотниках.

Мне никогда не доводилось встретить более властного человека, не встречал я и человека, который обладал бы такой деспотической способностью воздействовать на окружающих. Чтобы понять это, достаточно было только увидеть, какой быстрый подозрительный взгляд он мог бросить с кафедры на своих студентов, и услышать, как он прерывает их резким коротким словом.

Он не выносил, чтобы ему противоречили, даже в самой малой степени. Если кто-то осмеливался на возражение его теориям, Шарко приходил в ярость, мог действовать вероломно и делал все возможное, чтобы разрушить карьеру дерзкого безумца, если тот не брал свои возражения назад и не приносил извинений.

Он не выносил глупости, однако, из-за своего стремления доминировать вынужден был избавляться от своих самых талантливых последователей, в результате чего в его окружении остались в основном посредственности. Чтобы как-то компенсировать это обстоятельство, он завел знакомство со многими поэтами и художниками и устраивал великолепные приемы.

Одна из идей, которыми Шарко был особенно увлечен, заключалась в том, что та доля, которую в нашей жизни играют сны, даже наяву гораздо больше, чем просто «значительная».

Многочисленные упоминания Шарко мы находим в Дневниках Эдмона и Жюля де Гонкуров. Эти два брата были известны своими язвительными описаниями и, похоже, до известной степени оказались настроенными против Шарко, о котором они написали следующее:¹⁴⁷

Шарко был довольно амбициозным человеком, завистливым к любому превосходству над ним. Он приходил в ярость, если кто-то осмеливался отклонить приглашение на его прием. Шарко был настоящим деспотом в университете, с пациентами он вел себя довольно бесцеремонно, вплоть до того, что грубо заявлял им о надвигающейся смерти, и в то же время проявлял малодушие, когда был болен сам. Он был тираном и по отношению к своим детям; например, он заставил своего сына Жана, который хотел быть мореплавателем, стать врачом. Как ученый Шарко представлял собой странную смесь гения и шарлатана. Наиболее отталкивающий из его черт была та бесцеремонность, с которой он говорил о конфиденциальных проблемах своих пациентов.

В то же время описание, сделанное русским врачом Любимовым, настолько сильно контрастирует с вышесказанным, что можно подумать, что речь идет о совершенно другом человеке:¹⁴⁸

Помимо тех выдающихся талантов, которые Шарко демонстрировал как педагог, ученый и художник, он был весьма гуманным человеком, бесконечно преданным своим пациентам и не выносил, когда кто-нибудь отзывался о них пренебрежительно в его присутствии. Шарко был весьма уравновешен и благоразумен, довольно осторожен в суждениях, а также мог быстро определить, что за человек перед ним. Его семейная жизнь протекала гармонично и счастливо: он женился на вдове, у которой была дочь. Жена Шарко помогала ему в работе и активно участвовала в благотворительности. Он вложил много сил в образование своего сына Жана, который, без всякого давления со стороны отца, выбрал профессию врача. Выход в свет первой научной работы Жана очень порадовал Шарко. Он пользовался преданностью своих студентов и пациентов, а день его святого покровителя Св. Мартина - 11 ноября - отмечается в больнице Сальпетриер радостно и торжественно.

Может возникнуть вопрос, как же Шарю удалось добиться такого уважения, которым он особенно пользовался с 1880 по 1890 годы. Можно привести несколько доводов.

Во-первых, Сальпетриер представлял собой все что угодно, кроме обыкновенной больницы. Это был настоящий город в городе, построенный в архитектурном стиле XVII века и насчитывавший около сорока пяти зданий, с улицами, площадями, садами и замечательной старой церковью. Сальпетриер также был местом исторической славы: именно здесь занимался своей благотворительной деятельностью Сент Винсент де Поль. Позднее Людовик XIV повелел превратить Сальпетриер в приют для нищих, проституток и безумцев. Сальпетриер стал одним из мест, где во время Французской революции вспыхнула печально известная Сентябрьская резня. Здесь Пинель проводил свои реформы лечения душевнобольных. Упоминание о нем также содержится в одном из классических романов аббата Прево «Манон Леско». Тысячи старух, живших в Сальпетриер, послужили предметом вдохновения для одной из поэм Бодлера. До прихода Шарко Сальпетриер был мало известен студентам-медикам, а врачей не особенно прельщало получить туда назначение. Шарко же все стали считать волшебником от медицины, которому удалось превратить это историческое место в Храм Науки.

В этой размещавшейся в древних строениях старой больнице не было ни лабораторий, ни приемных, ни условий для обучения. Проявив свою железную волю, а также пустив в ход политические связи, Шарко организовал лечение, исследования и набрал преподавательский состав. Он очень осторожно относился к выбору сотрудников. Шарко учредил кабинеты офтальмологии, отоларингологии и тому подобное, а также всевозможные лаборатории и фотографическую службу. Позднее он добавил к этому патологоанатомический музей и амбулаторное отделение, куда также допускались и мужчины, а также большой лекционный зал. Среди последователей Шарко были Бурвилль, Питре, Жофруа, Котар, Жилль де ла Туретт, Поль Рише, Меж, Пьер Марье, Реймон, Бабинский. Вряд ли найдется хоть один французский невропатолог того времени, не учившийся у Шарко. В школе, которая была его детищем, Шарко пользовался неограниченной властью. Каждая его лекция записывалась учениками и опубликовывалась в одном из издаваемых им журналов. Было время, когда никто не мог получить назначение в преподавательский состав медицинских факультетов в Париже без согласия Шарко. Такие патриотические настроения содействовали славе Шарко: он и Пастер были для французов доказательством научного гения Франции, бросающего вызов пресловутому научному превосходству Германии.

Шарко представлял собой человека, которого французы называют prince de la science (князем науки); он не только был крупным ученым, но также могущественным и богатым человеком. Женившись на богатой вдове, взимая со своих пациентов баснословную плату за лечение, он мог позволить себе вести жизнь представителя богатого сословия. Кроме виллы в Мейн он в 1884 году приобрел просторную резиденцию на бульваре Сен-Жермен, которая была обставлена по его собственному вкусу. Его дом представлял собой подобие частного музея: мебель эпохи Возрождения, окна с витражными стеклами, гобелены и картины на стенах, коллекция антиквариата и редких книг. Сам Шарко был еще и художником, он великолепно рисовал и являлся опытным экспертом в росписи по фарфору и эмали. Он также был прекрасным знатоком истории искусства и французской прозы, имея огромные познания в области французской литературы¹⁴⁹. Шарко знал английский, немецкий и итальянский языки, что в те годы было редкостью. Он особенно восхищался Шекспиром, которого цитировал по-английски, и Данте - на итальянском. Каждый вторник он устраивал для парижских ученых, политиков, художников и писателей приемы в своем огромном доме. Известно, что Шарко был врачом, но иногда он выступал и в качестве поверенного в делах королей и принцев. Говорили, что ему нанес визит Император Бразилии Педро II, игравший с Шарко на бильярде и посетивший его лекции в Сальпетриере. Шарко был весьма влиятельной фигурой в медицинских кругах Англии. На международном конгрессе в Лондоне в 1881 его выступление по табетической (относящейся к сухотке спинного мозга) артропатии вызывало бурю аплодисментов. У него также было много последователей в Германии, хотя он отклонял все приглашения на конгрессы в эту страну после Франко-Прусской войны 1870-1871 годов. В Вене в число его знакомых входили Мейнерт и Моритц Бенедикт. Шарко был очень популярен в России, куда его несколько раз приглашали выступить в роли врача-консультанта царской семьи. Русские врачи приветствовали его, так как он избавил их от сильной зависимости от немецких ученых. Согласно сведениям Гийена, Шарко удалось заключить неофициальное соглашение между Гамбеттой и Великим Князем Николаем, с чего и начался франко-русский альянс.¹⁵⁰ Шарко много путешествовал: каждый год он совершал тщательно запланированное путешествие в какую-нибудь из европейских стран. Он посещал музеи, делал рисунки и писал путевые заметки. Сколь бы велика ни была уже его слава, она возросла еще больше, благодаря тому ореолу тайны, который окружал его имя. Этот ореол стал медленно появляться после 1870 года и достиг апогея, когда Шарко в 1882 году представил свой знаменитый доклад по гипнотизму. Так он приобрел славу великого чародея. Доктор Любимов приводит следующие примеры случаев полуфантастического исцеления:¹⁵¹

Многих пациентов привозили к Шарко со всего мира: паралитиков приносили на носилках, или же они приходили сами, передвигаясь с помощью сложных приспособлений. Шарко просил, чтобы все приспособления были сняты с пациентов и приказывал пациентам идти. Например, среди больных была молодая дама, парализованная многие годы. Шарко попросил ее встать и идти, что она и сделала на глазах своих изумленных родителей и Матушки-настоятельницы монастыря, в котором остановилась. Другую девушку привезли к Шарко с параличом обеих ног. Шарко не обнаружил никакого органического поражения. Консультация еще не успела закончиться, когда вдруг пациентка встала и пошла к выходу, где возница, ожидавший ее, снял шляпу и перекрестился в изумлении.

В глазах общественного мнения Шарко был человеком, который досконально изучил все самые сокровенные уголки человеческого разума, его прозвищем стало «Наполеон невроза». Имя Шарко связывали с открытием таких явлений как истерия, гипнотизм, раздвоение личности, каталепсия и сомнамбулизм. Рассказывали странные вещи о том, как он лечит молодых истеричных женщин в клинике и о непонятных вещах, происходящих в Сальпетриере. Жюль Кларетье вспоминает, что во время бала для пациентов в Сальпетриере кто-то нечаянно задел гонг, вследствие чего многие из истеричек мгновенно впали в каталептическое состояние и замерли как манекены, в тех позах, в которых оказались застигнутыми звуком гонга.¹⁵² В область исследовательских интересов Шарко входило также и изучение глубин прошлого, он ретроспективно объяснял смысл, вложенный в предметы живописи и предметного искусства, при этом попутно ставил изображенным на них калекам неврологические диагнозы того времени.¹⁵³ Он основал журнал Iconographie de la Salpêtriére (Иконография Сальпетриера), за которым последовало другое издание Nouvelle Iconographie de la Salpêtriére (Новая иконография Сальпетриера). Это были, пожалуй, первые журналы, совмещавшие искусство и медицину. Считалось также, что Шарко нашел научное объяснение одержимости дьяволом, которая, как он предполагал, была всего лишь одной из форм истерии. Он также коснулся этого состояния в своих ретроспективных комментариях к предметам искусства.¹⁵⁴ Шарко был известен своей коллекцией редких старинных сочинений по колдовству и одержимости, некоторые из них он опубликовал в серии книг под названием «Библиотека дьявола».

Все приведенные выше сведения о его жизни и обстоятельства содействовали тому безграничному изумлению, которое оказывали сеансы Шарко в Сальпетриере. Утро вторника обычно посвящалось осмотру только что поступивших больных, который проходил в присутствии врачей и студентов. Им очень нравилось наблюдать, как Шарко демонстрирует свою врачебную проницательность, а также уверенность в собственных силах и легкость, с которой он устанавливал диагноз в самых трудных случаях, даже когда заболевание было редким. Но еще большей популярностью пользовались его торжественные лекции, которые Шарко читал в пятницу утром. Каждую из них он готовил с непревзойденной тщательностью. Задолго до начала лекции большая аудитория заполнялась до предела врачами, студентами, журналистами и толпой любопытных. Подиум был всегда украшен рисунками, иллюстрирующими содержание предстоящей лекции. В 10 часов появлялся Шарко, манера держаться которого напоминала Наполеона или Данте, его часто сопровождал какой-нибудь знаменитый иностранный гость и группа ассистентов, которые размещались в первом ряду. Наступала абсолютная тишина, и Шарко начинал говорить, сначала тихо, потом постепенно повышал голос, когда давал свои четкие объяснения, которые иллюстрировал великолепными рисунками, выполненными цветными мелками на доске. С талантом прирожденного актера он имитировал поведение, мимику, походку и голос пациента, страдающего болезнью, о которой он рассказывал, после чего в зал вводили самого пациента. Само появление пациентов часто обставлялось очень эффектно. Так, когда Шарко рассказывал о треморе, публике демонстрировались три-четыре женщины, одетые в шляпы с очень длинными перьями. Дрожание перьев на шляпах позволяло зрителям проследить различный характер тремора при разных заболеваниях.¹⁵⁵ Ответы пациента на вопросы лектора принимали характер драматического диалога между Шарко и пациентом. Наиболее зрелищными были его лекции по истерии и гипнотизму. Другим нововведением Шарко было использование фотографических проекторов, прием совершенно необычный для преподавательской практики того времени. Лекция заканчивалась обсуждением диагноза и коротким заключением, резюмирующим основные положения прочитанного, причем и то и другое являлось образцом четкости и краткости. Лекция продолжалась два часа, но публика никогда не замечала, как прошло это время, даже если темой лекции были редкие органические заболевания мозга.¹⁵⁶ Любимов указывает на отличие лекций Шарко от лекций Мейнерта, на которых он также присутствовал в Вене и с которых уходил в состоянии утомления и растерянности, в то время как после лекций Шарко у него всегда оставалось, чувство радостного ликования.

Не трудно представить себе завораживающий эффект, который оказывали лекции Шарко на неспециалистов, на врачей и, особенно, на иностранных посетителей, таких, как Зигмунд Фрейд, который провел в Сальпетриере четыре месяца в период 1885-1886 годов. Отношение других посетителей было более скептическим. Бельгийский врач Дельбеф, интерес которого к работам Шарко привел его в Париж в то же самое время, что и Фрейда, вскоре начал ощущать весьма сильные сомнения, когда увидел, с какой небрежностью проводятся эксперименты над больными истерией. По возвращении в Бельгию он опубликовал весьма критическое описание методов Шарко.¹⁵⁷

Те посетители, которые приезжали в Париж ненадолго, чтобы увидеть Шарко, часто не представляли, что он был со всех сторон окружен могущественными врагами. Духовенство и католики клеймили его как атеиста (одной из причин этого была произведенная им замена в Сальпетриере монахинь на светских медсестер), но, с другой стороны, некоторые атеисты обвиняли его в излишней склонности к спиритуальному (spiritual).

Он был публично обвинен магнетизерами в шарлатанстве.¹⁵⁸ Жесточайшие враги были у него и в политических и светских кругах (как это с очевидностью следует из дневников братьев Гонкуров). Некоторые из невропатологов, которые были его приверженцами до тех пор, пока он оставался на твердой почве неврологии, покинули его, когда он сделал крен в сторону изучения гипнотизма и начал свои зрелищные эксперименты с истерическими пациентами. Любимов сообщает, что проведя месяц в Париже, немецкий невропатолог Вестфаль выразил глубокую озабоченность по поводу нового направления исследований Шарко. В Америке Шарко с тех же позиций критиковал Бакниль. Берд, хотя и признавал, что Шарко допустил «серьезные ошибки», тем не менее относился к нему с уважением «как к гению и человеку чести»¹⁵⁹ Шарко приходилось также вести бесконечную борьбу против Нансийской школы, и в этой борьбе он неуклонно уступал позиции своим оппонентам. Бернгейм с сарказмом заявил, что среди тысяч пациентов, которых Шарко гипнотизировал, лишь одна прошла все три стадии, описанные Шарко, и это была больная, пролежавшая в Сальпетриере три года. Шарко столкнулся также с неугасающей ненавистью к себе со стороны некоторых из своих коллег, особенно со стороны своего бывшего ученика Бушара, честолюбивого человека, который был двенадцатью годами младше его. Что было еще более ужасным - некоторые из учеников Шарко, внешне оставаясь ему преданными, ставили его в тупик, демонстрируя ему все более и более необычайные симптомы у больных, с которыми они заранее все это репетировали. Конечно, далеко не все из его учеников участвовали в этом, но ни один из них, очевидно, не осмелился предупредить его. В течение достаточно длительного времени он проявлял чрезвычайную осторожность, но в конце концов наступила пора, когда и к нему можно было применить афоризм Ларошфуко о том, что «обман всегда пересидит подозрение». Как сообщает Гийен, под конец жизни Шарко стали посещать серьезные сомнения, и он начал подумывать о том, чтобы заново предпринять изучение гипнотизма и истерии, но смерть помещала ему осуществить эти планы. Тайный враг Шарко, которому было известно о его болезни и который годами посылал ему анонимные письма, описывающие состояние здоровья Шарко и предвещающие его надвигающуюся смерть от грудной жабы, по всей вероятности, принадлежал к числу медиков, окружавших Шарко.¹⁶⁰

Крайние расхождения мнений относительно личности Шарко - очарование, которое он мог внушить людям, с одной стороны, а с другой стороны, ожесточенная враждебность, которую к нему испытывали весьма многие, - сделали истинную оценку его работы при жизни весьма затруднительной. В противоположность ожиданиям, время не сделало эту задачу более простой. Поэтому представляется необходимым разграничить различные области его деятельности. Во-первых, часто забывают о том, что будучи специалистом по внутренним заболеваниям и патологоанатомом, Шарко внес ценный вклад в исследование легочных и почечных заболеваний, а также о том, что его лекции, посвященные старческим болезням, в течение длительного периода считались классической работой в области медицины, в настоящий момент получившей название гериатрии. Во-вторых, в неврологии, ставшей его второй карьерой, Шарко сделал несколько выдающихся открытий, несомненно обеспечивших ему славу на многие годы: это описание рассеянного склероза, амиотрофического латерального склероза («болезнь Шарко»), локомоторный атаксии и сопутствующих ей артропатий (заболеваний суставов = «связки Шарко»), работа по церебральным и спинномозговым (медуллярным) локализациям и потере речи.

С другой стороны, чрезвычайно сложно объективно оценить то, что можно было бы назвать «третьей карьерой» Шарко, а именно его исследование истерии и гипнотизма. Как это случается со многими учеными, он утратил контроль над новыми идеями, самим им сформулированными, и был унесен потоком того движения, которое сам и создал.

Методологические ошибки, совершенные Шарко в этой области, достаточно точно описаны Пьером Жане.¹⁶¹ Первой из этих ошибок было чрезмерное стремление к описанию сущности конкретных заболеваний с использованием в качестве их модели тех случаев, где проявлялось наибольшее количество симптомов, в то время как остальные случаи считались неполными формами заболевания. Поскольку такой метод оказался успешным в неврологии, Шарко счел как само собой разумеющееся, что то же окажется верным и для психических состояний. Руководствуясь этим, он сделал свои описания grande hysterie и grand hypnotisme. Вторая его ошибка состояла в том, что он излишне упростил описание сущности этих заболеваний для того, чтобы сделать эти описания более понятными для студентов. Третьей фатальной ошибкой Шарко было то, что он не проявлял должного интереса к происхождению и предшествующей жизни пациентов, а также к тому, что происходило в палатах Сальпетриера. Он почти не делал обходов больных, встречался с ними только в смотровой комнате, а его помощники должны были осматривать их и докладывать ему об их состоянии. Шарко не имел понятия о том, что его больных часто посещали и гипнотизировали в палатах некомпетентные люди. Жане показал, что описанные Шарко «три стадии гипноза» были не чем иным, как результатом обработки, которой эти магнетизеры подвергали его пациентов. Видя, что ранняя история гипнотизма предана забвению, Шарко - даже в большей степени, чем Бернгейм - считал все открытое им при работе с гипнотизированными пациентами оригинальными открытиями.

Еще одно обстоятельство, благодаря которому исследования Шарко в области динамической терапии претерпели искажение, заключалось в том специфическом духе коллективизма, царившем в Сальпетриере. Это закрытое заведение давало приют не только огромному количеству пожилых женщин, в нем также были специальные отделения для больных истерией. Некоторые из этих пациенток были молоды, красивы и коварны: невозможно себе представить более благоприятных обстоятельст для распространения психической инфекции. Эти женщины использовались как средство привлечения внимания на демонстрациях клинических случаев студентам, а также на публичных лекциях, которые Шарко читал для парижан (Tout-Paris). Так как Шарко по-отечески снисходительно относился к окружающим, а в отношениях со студентами был настоящим деспотом, его сотрудники никогда не брали на себя смелость возражать ему, вместо этого они демонстрировали Шарко то, что, по их мнению, он и хотел видеть. Тщательно прорепетировав показ, они приводили пациентов к Шарко. Тот вел себя настолько беспардонно, что позволял себе проводить обсуждение в присутствии последних. Между Шарко, его сотрудниками и пациентами устанавливалась специфическая атмосфера взаимного внушения, достойная более тщательного социологического исследования.

Жане отмечал, что описания Шарко таких явлений, как истерия и гипнотизм, основаны на изучении весьма ограниченного количества пациентов. Примадонна Бланш Виттманн заслуживает большего, нежели только анекдотического упоминания. Роль пациентов в исследовании по динамической психиатрии также недооценивалась и тоже достойна более подробного изучения. К сожалению, по прошествии стольких лет очень трудно собрать достоверные сведения.

Нам неизвестно абсолютно ничего ни о происхождений Бланш Виттман, ни о ее прошлом до той поры, пока она не была направлена в отделение истерических больных в Сальпетриере. Согласно сведениям Бодуэна, она попала в Сальпетриер в довольно молодом возрасте и быстро стала одной из самых известных пациенток Шарко, получив при этом прозвище la reine des hystériques (королевы истерии).¹⁶² Шарко часто использовал ее при демонстрациях «трех стадий гипноза», причем она представляла собой не только типичный случай этого явления, но, по сведениям Фредерика Майерса,¹⁶³ стала своего рода моделью. Бодуэн утверждает, что это она изображена в состоянии глубокого истерического криза между Шарко и Бабинским на знаменитой картине Брюйе. Несколько ее фотографий были также опубликованы в журнале Iconographie de la Salpêtriére, равно как и в других изданиях. Она была своенравной, капризной и относилась к другим пациентам и персоналу с неприязнью.

По неизвестным причинам Бланш Виттманн покинула Сальпетриер и была принята в Hotel-Dieu, где ее осмотрел Жюдь Жане, брат Пьера Жане.¹⁶⁴ После того, как Жюль Жане погрузил ее в первую стадию гипноза, т.е. в состояние летаргического сна, он стал использовать традиционную технику и обнаружил пациентку в совершенно новом для нее состоянии. Появилась еще одна личность - Бланш 2, гораздо более уравновешенная, чем Бланш 1. Новая личность открыла, что она постоянно присутствовала, осознавая происходящее, скрытая за Бланш 1. Она воспринимала все происходящее на показательных выступлениях, когда Бланш 1 исполняла «три стадии гипноза», и все думали, что она находится в бессознательном состоянии. Майерс отмечает: «любопытно представить себе, сколько же лет Бланш 2 в немой ярости присутствовала, таким образом, при экспериментах, которым Бланш 1 подвергалась с чувством легкого самодовольства».

Жюль Жане держал Бланш Виттманн в ее втором состоянии в течение нескольких месяцев и обнаружил, что в результате лечения в ее общем самочувствии наступило значительное (и, по-видимому, прочное) улучшение. Историю ее последующей жизни кратко рассказал Бодуэн. Она вернулась в Сальпетриер, где стала работать в фотографической лаборатории, а когда открылась радиологическая лаборатория, перешла туда. Бланш Виттманн оставалась все такой же своенравной и капризной, отрицала свое прошлое и злилась, если кто-либо спрашивал ее об этом периоде ее жизни. Так как опасность радиоактивного излучения была в те годы еще неизвестна, Бланш Виттманн стала одной из первых жертв рака, вызванного радиацией. Последние годы ее жизни стали настоящим мучением, через которое она прошла, не проявив ни единого симптома истерии. Ей пришлось перенести несколько ампутаций, после чего она умерла смертью мученицы науки.

Однако именно третье призвание Шарко в большей мере способствовало той славе, которую он обрел среди своих современников. Журналист Т. де Вузева в некрологе, посвященном Шарко, сказал, что, возможно, через несколько столетий работы Шарко по невропатологии будут забыты, но он всегда останется в памяти людей как человек, который открыл миру целую область психического, о существовании которой никто не подозревал.¹⁶⁵ Именно благодаря этому открытию, а не своим литературным работам (они оставались не опубликованными) Шарко оказал такое влияние на литературу. Согласно утверждениям Монзье, он дал начало целой литературной традиции писателей психологической ориентации, таких как Альфонс Доде и его сын Леон Доде, Золя, Мопассан, Гюисманн, Бурже, Кларетье, а позднее - Пиранделло и Пруст, не говоря уже о многочисленных авторах массовой литературы.¹⁶⁶ Сам Шарко послужил прототипом героев многих романов и пьес 1890-х годов: ученый с мировым именем проводит необычное исследование неисследованных областей человеческого разума.

Американский путешественник, который видел Шарко в 1893 году, отмечал, что хотя его могучий интеллект не утратил своей силы, его физическое здоровье было уже в значительной степени подорвано.¹⁶⁷ Он продолжал лихорадочно работать вплоть до 15 августа 1893 года, когда отправился в отпуск с двумя своими любимыми учениками, Дебовом и Штраусом, намереваясь посетить собор Везеле. Он неожиданно скончался в ночь на 16 августа, и 19 августа был похоронен в Париже. Ему были устроены пышные похороны, но, несмотря на поток восхвалений, сопровождавших уход Шарко, его слава вскоре пошла на убыль. Публикация собрания его сочинений, которое планировалось выпустить в пятнадцати томах, была приостановлена в 1894 году после выхода IX тома. По сообщению Любимова, Шарко оставил значительное количество литературных работ: мемуаров, иллюстрированных лекций о путешествиях, критических очерков, посвященных философским и литературным трудам, он не хотел, чтобы все эти работы были опубликованы при его жизни. Любимов добавляет, что, не прочитав эти произведения Шарко, невозможно составить истинное представление о его личности. Однако ни одна из этих работ так и не была опубликована. Сын Шарко, Жан (1867-1936), изучавший медицину в угоду отцу, через несколько лет после его смерти оставил эту профессию и получил известность как мореплаватель и исследователь Южного Полюса.¹⁶⁸ Драгоценная библиотека Шарко была пожертвована его сыном Сальпетриеру и постепенно пришла в состояние крайнего упадка, как, впрочем, и музей Шарко.¹⁶⁹

Зло, которое творят люди, живет после их смерти;

Добро же часто погребают вместе с ними.

Так случилось и с Шарко. Вскоре образ прославленного ученого был превращен в стереотипный облик ученого-деспота, убеждение которого в собственном превосходстве ослепило его до такой степени, что он развязал психическую эпидемию. Через год после смерти Шарко Леон Доде, студент-медик, работавший в его палате, опубликовал сатирический роман Les Morticoles, в котором под вымышленными именами были изображены известные врачи и высмеивался весь медицинский мир Парижа.¹⁷⁰ Шарко был изображен там под именем Футанжа, а Бернгейм - под именем Бустибраса. В романе в карикатурном виде описывались поддельные гипнотические сеансы в «Больнице-Тифе», в которых принимала участие «Розали» (Бланш Виттманн). Другая злобная карикатура на Сальпетриер во времена Шарко была позднее дана Акселем Мюнтом в его автобиографическом романе «История Сан-Мишель».¹⁷¹

Жюль Буа, который был близко знаком с Шарко, рассказывает, что в последние месяцы жизни Шарко пессимистически высказывался по поводу будущего своей работы, которая, как он чувствовал, не надолго переживет его.¹⁷² И действительно, не прошло и десяти лет после его смерти, как имя Шарко предали забвению, и большинство учеников отреклось от него. Его последователь, Реймон, на словах восхваляя работу Шарко в области неврозов, в то же время сам был сторонником органического направления в неврологии. Один из любимых учеников Шарко, Жозеф Бабинский, который стал известным при жизни Шарко, благодаря своим экспериментам по переносу истерических симптомов от одного пациента другому с помощью магнита,¹⁷³ стал затем главным протагонистом радикальных идей, направленных против концепции истерии Шарко. Истерия, как он утверждал, есть не что иное, как результат внушения, и ее можно вылечить с помощью «убеждения».¹⁷⁴ Само понятие «истерия» Бабинский заменил на термин «питиатизм» (pithiatisme), придуманный им самим. Гийен сообщает, что, когда он проживал в Сальпетриере в 1899 году - через шесть лет после смерти Шарко, - там еще оставались несколько его истерических пациенток, которые за небольшое вознаграждение могли продемонстрировать перед студентами полномасштабный приступ grande hysteric. Однако в конечном счете истерические пациентки из Сальпетриера исчезли.¹⁷⁵

С течением времени, неврологические открытия Шарко стали восприниматься как само собой разумеющееся, а его имя - ассоциироваться с неприятным эпизодом в истории больницы Сальпетриер. В 1925 году в Сальпетриере отмечали сто лет со дня рождения Шарко. Акцент, в основном, делался на его достижения в области невропатологии и лишь несколько мимолетных сожалений было высказано но поводу légère défaillance (небольшой оплошности), допущенной в его работе по истерии и гипнозу. Психоаналитики, однако, восхваляли Шарко за это, считая его предшественником Фрейда. В 1928 году группа парижских сюрреалистов, в порыве противостояния всем общепринятым идеям того времени, решила отметить открытие Шарко истерии - «величайшего поэтического открытия конца девятнадцатого века».¹⁷⁶

Через несколько лет автор настоящей книги, тогда студент-медик в Сальпетриере, встретил там очень старую женщину, пациентку, которая провела в Сальпетриере почти всю свою жизнь и видела Шарко и его коллег. Она не переставая говорила сама с собой, а иногда у нее были галлюцинации, во время которых она слышала, как все эти ученые говорят по очереди. Эти голоса из прошлого, которые никто никогда не записывал, воспроизводимые, однако, вновь и вновь в больном сознании этой несчастной женщины - все, что осталось от былой славы Сальпетриера эпохи Шарко.

Заключение

Теперь мы можем еще раз взглянуть на тот этап развития, который прошла динамическая психиатрия от Месмера до Шарко.

До Месмера мало кто занимался динамической психиатрией, не считая довольно устаревшей и не относящейся к медицине практики экзорсизма. Медики разработали теорию «воображения» (имагинации), т.е. «силы разума», выражающейся в многочисленных и многообразных - иногда необычных - проявлениях (среди которых особенно внимание привлекал естественный сомнамбулизм).

Месмер верил в то, что он основал новую научную теорию и открыл универсальный способ лечения. Его целью было спровоцировать у пациентов «кризисы», которые, как он полагал, являются средством диагностики и оружием в борьбе за исцеление. Его самым важным достижением стало открытие раппорта (терапевтической связи) между магнетизером и пациентом.

Пюисегюр заменил псевдофизическую теорию «флюидов» интуитивным предположением, что в процессе участвуют прежде неизвестные психические силы. Его величайшим открытием был «магнетический сон» или же «искусственный сомнамбулизм», - состояние, схожее с естественным сомнамбулизмом, с тем лишь различием, что его можно было вызвать и прекратить по желанию магнетизера и использовать в целях исследования неизвестных функций психического, а также в целях лечения. Концепция раппорта в то время активно исследовалась, ее начинают рассматривать как канал (channel) к психотерапевтическому действию.

Появление в XIX веке волны спиритизма привело к открытию новых подходов к сознательному разуму, таких как автоматическое письмо. Кроме искусственного сомнамбулизма предметом изучения науки стало состояние транса, в который впадали медиумы. Шарко отметил существование бессознательных «навязчивых идей», являющихся ядром некоторых неврозов, - концепция которую позже будут разрабатывать Жане и Фрейд.

Таким образом, до появления этих двух великих пионеров лежит целое столетие динамической психиатрии, на протяжении которого было проведено значительное количество исследований, хотя они и были в недостаточной мере систематизированы. Эта первоначальная динамическая психиатрия и будет предметом обсуждения следующей главы.

 

---

Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 320; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!