Автор благодарит владельцев за предоставленные фотографии. 28 страница
по диплому. Возможно, для него это тоже была какая-то школа. Потом группа уже начала существовать, начались репетиции, и он попытался устро иться в городе, чтобы быть рядом. Надо было работать, на подходе — запись магнитоальбома. Надо выходить, как говорится, в эфир. Устроился препо давать в уфимское училище. По ряду не зависящих от него причин его оттуда попросили.
Свой первый концерт они давали в Нефтяном институте. Я опоздал. Там страшно что творилось, набилась масса народу, случайно даже попала деле гация каких-то немцев. У ребят была отрепетирована достаточная программа. Прихожу, стоит на ступеньках Сигачев, смотрит куда-то вдаль.
— Как концерт?
— Все, я — музыкант, я не аферист.
И ушел куда-то. Я кинулся в зал. Шум от концерта был большим. Они даванули хард-роком. Юра что-то спел, хотя не в словах дело, там был другой драйв. Подняли на уши КГБ: кто, что? Кто билеты делал, кто организовывал? Хотя времена были уже «предвесенние», что ли?.. Однако начались разборки, кого-то принялись таскать за этот концерт. Юрку в училище попросили уйти с работы. Хотя его там очень любили студенты — он был уже достаточно популярен, к нему прислушивались. После этого ребята в Уфе не давали концертов. Концертов вообще никаких в то время не было. Они стали писать. До того у Юры существовали акустические альбомы. А вот такой, с группой — «Свинья на радуге», — впервые. Ночная запись на Уфимском телевидении. Потом на ТВ все перепугались, и фонограмма куда-то исчезла. Юра начал выезжать в Москву. Нужен был рост. Надо было искать, проходить. Искать тропинки и выходить на дорогу. Он начал часто выезжать в Москву, в Питер — искал каналы. Как относились к этому в Уфе? За всех говорить не буду, я завидовал. К тому времени я был уже женат на Наталье. У меня две дочери. Старшей, Яне, 16 лет, а Танюше
|
|
|
— 14. Я от музыки в тот период отошел. Занимался своим делом — рисовал картины. В каждый приезд Юра рассказывал, как живут люди. Потом вышел альбом «Периферия», и началась газетная травля: «Менестрель с чужого голоса». Пресса о «ДДТ» в Уфе была просто криминальной. После нее можно человека просто взять и сжечь на костре. «Машина времени» где-то далеко, а тут, в тихой такой Уфе, под боком. Прежде вылавливали хипанов за волосы. Развеева, еще кого-то держали на учете. Не было никаких претензий. Все сидели и сопели по углам. И вдруг — на тебе! — под боком такое, ё-моё! Как проглядели?! Да еще указ пришел откуда-то из столицы. Они, может,
толком и не слышали Юркиных песен. И когда сверху дали по шапке, то растерялись. Так вышла статья. Помню ее прекрасно. Газета «Ленинец». Целый ряд подписей. Даже музыкантов. Доктора философских наук. Солдат. Музыкант: «Там нет музыки». Философ: «Это просто порнография». Эта заметка у меня даже сохранилась где-то. Когда задумали выпускать «Я получил эту роль», помню, я привез первый эскиз. То был фон той самой газеты, а поверх — аббревиатура «ДДТ». Логотип, который мы придумали с Юркой. Но это был ход из серии «сам дурак!» Не нужно было просто обращать внимание, зацикливаться.
|
|
|
Сам же он это воспринял, я бы не сказал, что легко — это естественно. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Проявилось сразу, кто есть кто. Как сказал Юра, у него сразу умолк телефон. Стали побаиваться звонить. Народишко понемногу расслоился и откололся. Но все, кто по-настоящему были близкими раньше, те и остались. Независимо от мировоззрения, политических, творческих разногласий. В первую очередь у меня был страх за Юру: что будет дальше? Я испугался просто по-человечески. Донос на уровне приговора! Дальше им можно было уже действовать. Он уже выезжал мир посмотреть, информацию получить. В Питере уже был рок-клуб. В Москве во всю шли подпольные концерты. Появилась возможность выходить за рамки кухни, ванной, мастерской с собственной пачкой сигарет и табаком. Любому художнику это необходимо. Можно, конечно, просидеть всю жизнь в деревне. По наблюдениям с моей колокольни, у Юры другой путь.
|
|
|
Вначале он чаще ездил в Москву, давал квартирные концерты. Однако в Питере почва была более благодатной. Питер немного Европа. Другие люди. Естественно, после этой статьи, в Уфе уже и дворником нельзя было работать. Пришлось уезжать. В группе, кто мог ехать — тоже поехал, а кто испугался, кто просто из инертности не захотел. Семьи, дети, работа... Тот первый коллектив отстрелялся, сделал свое дело и остался в Уфе. А Юра с Сигачом двинули, один в одну сторону, другой — в другую. Потом судьба свела в Череповце. Они сделали там альбом с «Рок-сентябрем». Все это время я работал в Худфонде. Я приехал к нему. В Питере оказался в первый раз. И через Юрку открыл Питер для себя. Он говорил:
— Приезжай, здесь все только начинается.
О чем мы думали? В Питере как раз среда, где можно работать. Много групп, музыкантов, художников. Так он говорил. Впервые я приехал к нему по поводу пластинки. Я видел, что, когда он возвращается из Питера, все время меняется. Стал мужать. Вообще сильно изменился — начал интенсивно
|
|
|
работать. Голодный и злой до работы. Приезжал на день-два повидать родителей, поесть и спешил обратно в Питер. Билеты стоили копейки. Юра все время торопился. Дело в том, что в рок-клубе должен был состояться просмотр программы, надо было выступить и вступить. В то время он как раз написал «Церковь без крестов».
И вот первое выступление «ДДТ» на вступлении в рок-клуб. Юра как раз набрал музыкантов и очень ими гордился: Вадик Курылев, Худой, Доца, Никита. Играл Сигач. Зима. Январь. Мороз. Я впервые попал в рок-клуб. После «ДДТ» выступала «Алиса». Помню весь концерт. Юра поет, зал слушает. СЛУШАЛИ СЛОВО. А потом была «Алиса». Там просто рев, никто ничего не слышит, такой нормальный рев, и все. Мы пошли к Генке Зайцеву
с портвейном. Тогда я познакомился с ребятами-урлайтовцами. Нормальная такая была своя тусовка в тот период. Наверное, золотой век отечественного рок-н-ролла. Увидел живого Гребенщикова, потрогал его — ё-моё! Юра практически уже здесь жил. Потом я начал наезжать, когда стали работать над пластинкой «Я получил эту роль». Оформление. Юра говорит:
— Ты меня знаешь, знаешь, что я хочу, давай — действуй.
И я стал сюда ездить. До сих пор езжу. Между Уфой и Питером. Как вахтовик: месяц дома, три здесь.
Сейчас все нормально. Нормальный ход. В то время мы не думали, что будет супергруппа. Может, когда-то, на заре, хотелось быть, как «Роллинг Стоунз». Но когда уже началась пахота, работа, то стало ясно, что все эти блестящие штучки, они дорого стоят. Пахота. Работа. Да.
Юра давно хотел иметь группу. Он мотался без команды. Я тут нашел ребят хороших, отличных. Судьба свела. Мне кажется, он просто хотел писать хорошие песни, работать. Было желание, конечно, и студию свою иметь, и аппарат. Это естественным путем должно было прийти. Нормальные условия для работы. Кто-то из наших эмигрантов — философ, живущий сейчас в Америке, хорошо сказал:
— Нас приучали: художник, талант и комфорт — вещи несовместимые. Нас приучали: художник должен ходить голодным, нищим. На самом деле, чем больше комфорт, тем больше сделаешь, если ставишь серьезные вопросы. Комфорт сейчас заключается в новой творческой работе, если она идет.
Перед седьмым фестивалем Юра писал «Предчувствие гражданской войны». Жили мы у Алины — Юра снимал квартиру у Алины Алонсо. У меня по-настоящему знакомство с Питером началось с этой квартиры. Я
открыл для себя коммуналки, колодцы, дворы. Мы с Юрой долго гуляли, он мне все показывал: смотри, как тут! Культура!
Помню, как он писал. Писать можно было только ночью — все время приходили какие-то люди. Мы долго сидели на кухне, говорили, говорили. Юра уже начинал какие-то строки. Уже был черновик. Потом легли спать. У Алины был такой закуток за ванной, я в нем жил. Он назывался «двор ницкой». Раскладушка, матрац, стул. Весна. Май. Белые ночи. Я не привык еще к белым ночам. Только начинаю засыпать, Юра просыпается и что-то там на табурете пером по бумаге: шур-шур-шур. А тихо, слышно все. Потом затихает. Раскладушка поскрипела-поскрипела, и снова писать. На следующий день надо было выступать. Музыка уже существовала, он дописывал последние слова текста, доводил. Эта песня была доведена в ту ночь. И в комнате мы были вдвоем: я на матраце, он на раскладушке. Он вскакивал и писал на скрипящем табурете, а я слушал все эти шорохи.
Седьмой фестиваль был фестивалем триумфов. Их было так много. И у «Калинова моста», «Алисы», «ДДТ». Вот с тех пор я приезжаю в Питер. Нахожусь здесь. Работаю. Не знаю, хотелось Юре или нет, чтоб рядом с ним было много ребят из Уфы, но многие его друзья действительно перехали
в Питер. Я приехал потому, что... Нельзя сказать, что у нас с ним много общего. Мы с ним очень разные люди. Но, может, у нас Бог один, что ли. Он нас объединяет. А Бог — это искусство, которое мы любим. Мы можем любить разных художников, разных поэтов. Я могу любить холодное, он горячее. Но сам драйв, подход к вещам, восприятие у нас одинаковое, только
в разной степени может проявляться. Как говорится, мы братья не по крови, а братья по разуму. И даже по духу. Одинаковый подход к проблеме. Общее ощущение запаха...
Если проще, мы друзья. Очень прочно сдружились. Много соприкос новений. Сдружились семьями. Когда еще Эльмира была здорова и жива, мы ходили друг к другу в гости. Чисто по-человечески, обычные бытовые начала нас связывали. Ну, и творческие, конечно. Мы любим друг друга, хоть и ни разу в этом не признавались.
А теперь я расскажу тебе про самый светлый эпизод наших отношений. Про поездку в Свердловск. Там мы познакомились с «Наутилусом Помпи-лиусом». Когда определенное лирическое расположение духа, мы вспоминаем эту поездку. Спонтанную и очень романтичную. Может, она и объяснит, почему я здесь нахожусь, в Петербурге. Юрка приехал с какой-то тусовки или фестиваля, познакомился там с «Урфин Джусом» и другими сверд
ловскими ребятами. Он был тогда уже достаточно популярным, имел собст венный магнитоальбом «Периферия». Ребята звали его:
— Хочешь Свердловск посмотреть?
А он такой человек — все бы куда-то ездить, смотреть, узнавать. В тот раз все решилось элементарно: я заглянул домой, и он предложил:
— Слушай, поехали-ка в Свердловск. Меня туда зовут. Посмотрим. Дня на три, может, на недельку.
Я согласился. Пришел домой. Наплел жене: еду на шабашку, тогда еще практиковались шабашки. Собрался, взял одежду. Шмотки спрятал за батарею. Потом жена их нашла и все раскусила. Пришел к Юрке. Поехали. Билеты купили легко, прямо на вокзале. Купили, как сейчас помню, бутылку «Гавана-клуб», сели в последний вагон — общий, — отправились. Поти хонечку едем. Посматриваем в окно. Народ разглядываем. Покуриваем. Потихонечку попиваем. Под утро. Светает. Часа четыре. Поезд остановился. Стоит. Уральские горы. Стоит, стоит. Что он стоит, кто его знает. И такая погода! С одной стороны, огромная, красивая скала. А с другой, — бережок
и речка горная журчит. Большие заросли какой-то травы, кустов.
— А, давай искупаемся!?
— Давай!
Горит красный светофор. И такая тишина! Весь вагон спит — только храп стоит. И духота. Лето. Вылезли. Искупались. Проводница:
— Вы что?!
— Да вот, жарко.
Ушла спать. Искупались. Юра говорит:
— Давай, что-нибудь придумаем. Цветов всем нарвем.
И вот мы нарвали охапки травы, каких-то цветов, всего-всего. Вагон весь спал. Мы на каждый столик принесли охапку цветов. Весь вагон этой травой застелили, цветами, лопухами. И такой аромат травы пошел! А прежде пахло, чем там... ну, ясно, чем. Сели. Еще выпили. Через какое-то время и поезд тронулся. К рассвету завалились на свои боковые полки, уснули. Просыпаемся — подъезжаем к Свердловску. А народ ничего не поймет: легли — нормально, а проснулись — у всех трава под ногами, какие-то цветы. Проводница недоуменно:
— Откуда это взялось?
Вот так было. Осыпали мы всех этими цветами. Кто нюхал, кто на пол стряхивал. Так вот мы и добрались до Свердловска.
Приехали. Юрка набирает номер. Звонит Илье Кормильцеву. Тот:
— Все нормально, доедете туда-то, сядете на лавочку, у вас газетка будет
в правой, у меня в левой руке.
Ну, приехали, сели. Сидим, смотрим. Город Свердловск большой. Люди гуляют. Подходит к нам парень. Полненький такой. Розовощеконький. Чистенький.
— Здрасте-здрасте!
Юра — Илья — Володя. И пошли мы к Диме. Фамилию не помню. Электронщик. Был он оператором «Урфин Джуса». У них там, в Свердловске, так называемая плотника есть, посередине улицы Ленина. Вот там он и жил. Центр. Прямо на плотнике на этой дом. 4-й или 5-й этаж. Большая квартира. Сталинская. Мы у него и поселились среди всяких динамиков, проводов. Ночью пойдешь, на какой-нибудь диод наступишь, колется. Так начали жить. И тут пошли звонки. Саша Пантыкин:
— Давай, соберемся. Можем зайти, пообщаться.
Пришел. Сидели и говорили долго. Выпивали, как все нормальные люди. Говорили обо всем. Обменивались, у кого что наболело. Потом пришли Слава Бутусов с Умецким. Тогда они были, как говорится, еще в начале дороги. Говорили об уральском роке и уральской рок-тусовке. Вечера были долгими, долго и сидели. Потом решили: пора собраться, поиграть. Была такая команда «Трек», где Настя Полева пела. А Пантыкин был ночным сторожем то ли в училище, то ли в техникуме. Пригласил:
— Ночью дежурю, приходите. Ребята соберутся/познакомимся, цопоем. Точно: гитары, стол. Народу полно! Все поют. Нормально, весело. Как
будто все друг друга сто лет знают. Таким был подход, хорошим общение. Тогда же познакомились с Егором Белкиным. Был кайф от того, что еще кто-то этим занимается. Общее по духу, по рок-н-ролльному духу. Рок-н-ролльные подпольщики. Все были одинаковы и стояли на одной ступени. Все как все.
Побыли мы сколько там. А мне, значит, надо уже с шабашки домой-то возвращаться. Юра остался поработать в Свердловске на все лето. С Егором Белкиным, с Земой-барабанщиком — были совместные проекты. Я же уехал в Уфу. Дома Наташа все поняла. Она у меня золотой человек. С кем повезло дураку, так это с женой.
Юре тоже с женой повезло, если он ее до сих пор любит. Конечно, пове-зло, если этот человек заставил себя до сих пор любить. Он никого не мо-жет и вряд ли когда сможет полюбить, не знаю... Значит, это говорит о том, что
повезло. Он ходит к ней на могилу постоянно. Когда уезжает, приезжает. Постоянно. Это о чем-то говорит.
Вот. Я уехал. Юрка остался в Свердловске. И уже оттуда, по-моему, рванул в Питер. Начался питерский период.
Теперь о работе. Обложки альбомов. «Я получил эту роль». Варианты были разными. В общем-то, Юра является генератором идеи. Он выра батывает идею, я ее воплощаю графически. Вначале «ДДТ» на фоне газеты со статьей «Менестрель с чужого голоса». Был вариант просто черный. Еще вариант: Юрка без бороды. А он без бороды, без усов совсем другой человек. Получилась такая фотография а'ля Джон Леннон. Привез. Он:
— Да ну, Джон Леннон... Нет, не катит. Надо, чтоб, как от руки написано, чтоб драйв такой. С кровью что-то...
Ну, и повозился я со шрифтом. Шрифт очень трудно самому придумать. Нашел, наконец. Так тяжело было, что он до сих пор вот таким и остался. Привез.
— О, всё!!!
Первоначальные эскизы, как это теперь вижу, не были банальными, но в концепцию группы не входили. Они были, может, красивыми, но для другой какой-то команды, для другой музыки. Сам я тоже был не очень доволен. Потом мы с Юрой посидели над этим долго. Говорили, говорили. Не конкретно: вправо — влево. А просто. Как все это должно быть. Сразу уехал в Уфу. Сел в мастерской, и на одном дыхании все получилось. Быст ренько сделал, привез в Питер. Вытащил, как говорится, на наш проф союзный совет. Юра говорит:
— Это нормально!
И все сказали: да. Клякса тоже появилась одномоментно, в последнем варианте.
— Да посади ты кляксу!
— Как? Ее же надо привязать.
Долго на шрифт кляксу кидал — не выходит, и все. Из ста клякс одна только и вышла, понимаешь? Посадил ее. Пришил. Нормально. И привез. Ребята посмотрели:
— Это то, что надо.
Взяли портвешка, все это дело обмыли. И она сразу пошла в печать. Это было в 1989-90 году. Тут уже поджимало. Выходил альбом. Надо было печатать обложку. Юра просил все это дело форсировать. Я привез окончательный
вариант весной. Мы его тут же и запустили в производство. Принес на завод к художнику. Он:
— Вот это то, что им надо.
А до этого заводские спецы предлагали такие вензеля! Я даже видел вариант: саксофон с бантиком. Веточки сакуры и прочие эстрадные эскизы. «ДДТ», естественно, отказалась.
— Ну вот, наконец-то принес, слава Богу. По ихней музыке такая и обложка, — сказал дядька-художник.
«Оттепель» делал Володя Иванов уже здесь. «Периферия» — это целиком Сигачевский проект. Сигач его сам отписал. Логотипа еще не было. Точнее, он не утвердился как логотип, как визитная карточка.
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 168; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!