Фрагменты из заключительной речи в защиту подсудимого Мруговски
Обвинение заявило в своей заключительной речи: «Если бы Гравиц был жив, он бы сидел здесь в качестве принципиальных подсудимых на скамье». Это совершенно верно. Но Гравиц сам себе вынес приговор. И что сделало обвинение? Оно обвинило Мруговски вместо Гравица. Оно не учло в своей аргументации то, что Мруговски был не частным лицом, а медицинским офицером Ваффен-СС, то есть солдатом, и что Гравиц и Гиммлер являлись его вышестоящими начальниками. Оно говорит о заговоре, но не изучает в какой степени заговор можно согласовать с военным подчинением. В своих итогах как письменных так и устных, обвинение просто представило изначальные утверждения обвинительного заключения. Оно полностью проигнорировало доказательства представленные подсудимыми, и с небольшим презрением отметило, что данные доказательства основаны по большей части на письменных показаниях. Но в этом нет вины подсудимых. Они бы предпочли предоставить контрдоказательства взятые из своих материалов. Но все документы относящиеся к подсудимым и другим ведомствам, из которых исходят доказательства обвинения, находятся в руках обвинения. Оно просто представило те части документов, которые будучи вырванными из контекста, выглядят инкриминирующими подсудимых. С другой стороны. Обвинение сделало невозможным для подсудимых, найти материалы связанные с доказательствами обвинения, которые бы гарантировали полное прояснение подлинных фактов.
|
|
|
Я прошу трибунал особо учесть, сложное положение подсудимых в отношении доказательств. Это вытекает из старого юридического принципа о том, что подсудимый считается невиновным пока его вина не доказана, и сомнения трактуются в пользу подсудимого.
Обвинения против Мруговски составляют три группы:
(1) Эксперименты с тифом и применение аконитина, которые не затрагивали добровольцев. В этих случаях трибунал должен рассмотреть действительно ли существовало чрезвычайное положение о котором говорит Мруговски, и если так, оправданы ли эксперименты с тифом и применение аконитина. Если ответ утвердительный, тогда ни эксперименты с тифом ни применение аконитина, не являются преступными, поскольку нет возражения тому как они проводились. Если на вопрос ответить отрицательно, тогда следующим соображением является, то в какой степени Мруговски участвовал в них и подлежит ли он ответственности перед уголовным законом.
(2) Вторая группа включает действия Динга, которые он совершал по собственной инициативе, т. е. его участие в убийстве фенолом и эксперименты с ядами на 6 лицах.
(3) Третья группа включает защитные вакцинации для которых были доступны добровольцы, согласно доказательствам представленным обвинением.
|
|
|
Подсудимый Мруговски обвиняется прежде всего в его предполагаемом участии в экспериментах с тифом в Бухенвальде.
В представленных доказательствах, обвинение рассматривает эти эксперименты как преступные и как эксперименты проводимые докторами. Во время допроса экспертов, профессора Лейббрандта[160] и профессора Айви, обвинение также рассматривало эти медицинские эксперименты как проведённые докторами и спрашивало экспертов о том, следует ли считать эти эксперименты допустимыми с точки зрения медицинской этики.
Я убеждён в том, что эксперименты на которых обвинение обосновывает своё обвинительное заключение никоим образом не являются экспериментами исходившими от самих ответственных врачей. Эксперименты являлись формой исследовательской работы вызванной экстраординарным состоянием чрезвычайности, и были приказаны высшими компетентными правительственными органами.
Профессор Айви также признал, что есть фундаментальное различие между врачом как терапевтом и врачом как научно-исследовательским работником. На вопрос доктора Типпа: «Вы признаёте, что к врачу как терапевту, врачу который лечит, применяются иные параграфы клятвы Гиппократа» - он ответил: «Да, признаю, конечно».
|
|
|
Соответственно, эксперименты на людях, проводимые из-за неотложных причин публичного характера и приказанные компетентными государственными властями, нельзя считать преступными лишь из-за того, что подопытные отобранные государством для исследовательской работы не являлись добровольцами.
Обвинение само должно представить дополнительные доказательства о том, что отдельные эксперименты являлись преступными, кроме тех, что подопытные не являлись добровольцами.
Наибольшая часть обвинительного заключения против Мруговски взята из экспериментов с тифом в Бухенвальде. Обвинение не утверждает, что Мруговски участвовал в них лично, но я думаю, что я подтвердил своей письменной аргументацией, что он не предлагал и не приказывал, ни контролировал эти эксперименты; что он не поощрял их и даже не одобрял их.
Несмотря на это, на всякий случай, я также должен подтвердить, что спорные эксперименты не являлись незаконными и что ни в каком аспекте их нельзя считать преступными поскольку они были вызваны чрезвычайной ситуацией государства. Это доказательство может быть представлено в особо впечатляющей манере в случае экспериментов с тифом.
|
|
|
На процессе Флика[161] обвинение представило документ НИ-5222, который я представил трибуналу (экз. Мруговски, 99). Данный документ, который поступил из трудового управления Вестафилии датирован 3 февраля 1942, говорит о том, что согласно информации из военных ведомств количество советских военнопленных умиравших от тифа всё ещё было 15000 ежедневно.
Я думаю, большего не требуется для подтверждения существования такого чрезвычайного положения если в отдельно взятой эпидемии, я повторю, в лагерях русских пленных умирало по 15000 ежедневно.
С другой стороны обвинение говорит о том, что с начала 1942 до начала 1945, всего 142 лица умерли в результате экспериментов с тифом в Бухенвальде. Я намеренно озвучил эти две цифры в начале своей аргументации. Они показывают, что за весь период экспериментов в Бухенвальде количество смертельных случаев соответствует одному проценту от ежедневно умиравших от тифа в лагерях русских военнопленных зимой 1941-1942. Кроме этих жертв в лагерях русских военнопленных следует учитывать огромное количество людей, которые умерли от тифа среди мирного населения восточных оккупированных территорий и в германских вооруженных силах.
Ясно, что в таких условиях следовало предпринимать решительные меры. Если судить об экспериментах с тифом в концентрационном лагере Бухенвальд, не нужно забывать, что Германия тогда воевала. Миллионы солдат вынуждены были отдать свои жизни по зову государства. Государство задействовало гражданское население для работы на потребности государства. При этом не делалось различия между мужчинами и женщинами. Государство приказывало работать на химических фабриках, что было вредным для здоровья. Оно приказывало разрабатывать новые снаряды, что также включало угрозу здоровью. Когда неразорвавшиеся вражеские снаряды нового типа находили на фронте, или неразорвавшиеся бомбы новой конструкции находили в Германии после воздушного налёта, оно приказывало оружейникам разбирать такие новые снаряды или бомбы при участии помощников с целью изучения их конструкции. Это влекло за собой большую опасность. Затем содержимое новых снарядов и бомб изучалось аналитическими химиками для определения их состава. В некоторых случаях такая работа была вредной для здоровья химиков и их помощников и всегда считалась опасной.
Таким же образом государство приказывало медикам проводить эксперименты нового оружия против опасных заболеваний. Этим оружием были вакцины. Факт, что во время этих экспериментов не только подопытные, но также и медики подвергались большой опасности, подтвердждается тем, что доктор Динг сам случайно серьезно заболел в начале экспериментов с тифом.
В отношении таких медицинских экспериментов, следует принципиально согласиться с мнение профессора Айви и профессора Лейббрандта о том, что такие эксперименты можно проводить только на добровольцах. Но даже профессор Айви признал, что есть разница между случаями в которых компетентные органы государства уполномочивали его так делать. Он ответил на вопрос о том является ли ответственным государственный орган утвердительно; но добавил, что это не имеет никакого отношения к моральной ответственности экспериментатора к подопытному.
Если эксперимент приказан государством, такая моральная ответственность экспериментатора к подопытному относится к способу проведения эксперимента, а не к самому эксперименту.
Обвинение не оспаривает, что эксперименты в Бухенвальде проводились правильно. На всякий случая, я представил доказательства правильности проведения в своём заключительном обзоре.
В ответ на вопрос доктора Заутера, профессор Айви заметил, что он не думает о том, что государство может взять ответственность за приказ учёному убить человека для получения знаний.
Вопрос экспериментов с тифом звучит по-иному. Не было никакого приказа убивать людей для получения знаний. Но эксперименты с тифом были опасными экспериментами. Из 724 подопытных умерло 154. Но эти 154 смерти от экспериментов с тифом нужно сравнивать с 15000 тех, кто умирал каждый день в лагерях советских военнопленных, и бесчисленными смертями от тифа среди гражданского населения оккупированных восточных территорий и германских войск. Такое огромное количество смертей вело к абсолютной необходимости иметь эффективные вакцины против тифа в достаточных количествах. Эти вновь открытые вакцины тестировались в животных экспериментах на их совместимость.
Я подробно это письменно объяснил.
Трибуналу решать о том был ли оправдан или нет, с учётом огромной степени эпидемического тифа, с учётом 15000 смертей происходящих ежедневно только в лагерях русских военнопленных, приказ отданный правительством о проведении экспериментов. Если ответ будет утвердительным, тогда эксперименты с тифом в Бухенвальде не являлись преступными, поскольку обвинение не оспаривает то, что они проводились согласно правилам медицинской науки. В таком случае, любая ответственность Мруговски за эти эксперименты исключена. Если, с другой стороны, трибунал ответит на вопрос отрицательно и объявит эксперименты с тифом в Бухенвальде преступными, тогда следует установить каким образом за них ответственен Мруговски.
В своём письменном заявлении я подробно объяснил, что блок 46 в Бухенвальде, в котором проводились эксперименты, не подчинялся Мруговски, что доктор Динг работал непосредственно подчиняясь приказам Гравица. Из всех обширных доказательств представленных для подтверждения данного факта, я лишь хочу подчеркнуть одно письмо адресованное Гравицем Мруговски в котором Гравиц прямо заявляет о том, что 24 августа 1944 он дал согласие на серию экспериментов в блоке 46 Бухенвальда о чём он упоминал в письме, и второе письмо адресованное Мруговски Гравицу от 29 января 1945 в котором он предлагает протестировать вирус желтухи и пишет: «Пожалуйста, получите разрешение рейхсфюрера СС для проведения экспериментов на тифозной экспериментальной станции концентрационного лагеря Бухенвальд».
Эти два письма демонстрируют, что даже осенью 1944 и в начале 1945 Мруговски мог проводить серии экспериментов в блоке 46 только со специального разрешения. Этим опровергается предположение обвинения о том, что блок 46 подчинялся Мруговски.
Но превыше всего, я хочу снова отметить письменные показания доктора Моргена от 23 мая 1947 в которых он свидетельствовал о том, что когда он расследовал события в блоке 46 Бухенвальда, доктор Динг показал ему приказ подписанный Гравицем в котором Дингу прямо поручалось проведение экспериментов.
Доктор Морген далее заявил о том, что он должен был докладывать Гравицу лично о результате своего расследования как следователя в Бухенвальде. Результаты, также, согласно письменным показаниям доктора Моргена показали, что Гравиц приказывал эксперименты. По этому поводу он называл доктора Динга «своим человеком» и сказал, что ему было бы жаль если бы расследование привело к каким-либо обвинениям против доктора Динга, поскольку он должен был использовать его в экспериментах. Морген подчеркнул, что имя Мруговски не упоминалось в ходе его разговоров с Дингом и Гравицем. Я думаю, это чётко показывает, что Мруговски не имел никакого отношения к блоку 46 Бухенвальда. В качестве дальнейших доказательств того, что Динг действительно подчинялся Мруговски, обвинение ссылается на таблицы подготовленные Мруговски (НО-416, экз. обв. 22 и НО-417, экз. 23). Эти рисунки показывают, что отделение тифозных и вирусных исследований в Бухенвальде подчинялось Мруговски; Мруговски этого не отрицает. Отделение тифозных и вирусных исследований находилось только в блоке 50. Блок 46 назывался ранее «Экспериментальная станция концентрационного лагеря Бухенвальд». Только, что цитированное письмо Мруговски показывает это. Блок 46 просто был придан отделению тифозных и вирусных исследований без установления каких-либо отношений подчиненности Мруговски. Это описано и детально подтверждается в моём заключительном обзоре.
Из двух таблиц подготовленных Мруговски, видно, что отделение тифозных и вирусных исследований находилось под его контролем со времени его создания до конца войны, следовательно нельзя сделать вывод о том, являлся ли он начальником Динга в блоке 46.
Данный факт и дальнейшие доказательства представленные в моём заключительном обзоре показывают, что блок 46 в Бухенвальде не подчинялся Мруговски. Поэтому, Мруговски не несёт ответственности за тифозные эксперименты в блоке 46.
В этой связи, я хочу подчеркнуть, что Мруговски никогда не отрицал то, что он знал о том, что тифозные эксперименты в Бухенвальде были приказаны Гравицем и проводились доктором Дингом. Он никогда не отрицал, что он например видел, отчёт о серии I экспериментов, который он повторил в своём письме от 5 мая 1942, и который Гравиц затем отдал Мруговски для возвращения Дингу. Но из таких сведений никакой ответственности Мруговски не может возникнуть в связи с тифозными экспериментами. Эксперименты были приказаны Гиммлером и Гравицем как его вышестоящими начальниками. В качестве медицинского офицера Ваффен-СС, у Мруговски вообще не было возможности возражать экспериментам проводимым своими начальниками. Когда Гравиц впервые предложил эксперименты, он сразу же возразил, и убедил его получить на это решение Гиммлера как высшего начальника. Гиммлер решил вопреки Мруговски. В таких обстоятельствах Мруговски не мог сделать большего. Однако, его оппозиция привела к тому факту, что он был отстранён от экспериментов, и Динг получил приказ об их проведении.
Также обвинение не представило никаких доказательств показывающих, что Мруговски впоследствии как-либо вмешивался в тифозные эксперименты в Бухенвальде; что он поощрял их, или участвовал в них каким-либо образом. Что насчёт того факта, что Мруговски знал о тифозных экспериментах, нельзя вменять ему обвинения согласно уголовного закона, потому что ни по закону, ни фактически у него не было никакой возможности предотвратить или прекратить их.
Далее обвинение основывает свои обвинения против Мруговски на показаниях нескольких свидетелей в отношении того, что он был начальником Динга в блоке 46, также поскольку эксперименты проводились Дингом в блоке 46. Я категорически оспариваю это. Все заявления представленные обвинением в данном отношении происходят от Динга. Ни одно из этих заявлений не исходит от того кто лично работал в блоке 46. Заметно, что обвинение не смогло представить ни одного приказа отданного Мруговски Дингу о проведении тифозных экспериментов, хотя его свидетель, Балаховский, заявил о том, что Когон занимался сбором и сохранением обширных доказательств, которые он передал американской армии. Если бы существовали какие-либо письменные приказы от Мруговски Дингу, последний бы точно не уничтожил их ради своей безопасности. Это правда, что свидетель Когон (чью ненадёжность я подтвержу позднее) настаивает на том, что Мруговски по большей части давал Дингу устные приказы. Но далее он свидетельствовал о том, что с 1943 Динга уже не устраивали устные приказы от Мруговски, но попросил давать их в письменном виде.
Единственный свидетель, который смог заявить о своих сведениях о приказе отданном Дингу в отношении тифозных экспериментов, был доктор Морген. Я лишь отмечу, что Морген видел приказ отданный Гравицем Дингу о проведении тифозных экспериментов, и что Гравиц лично говорил доктору Моргену о том, что Динг являлся его человеком в Бухенвальде и как говорилось он использовал его.
Ошибка свидетелей, которые говорили о том, что Мруговски являлся начальником Динга, вытекает из факта, что Динг зависел от Мруговски в отношении производства вакцины в блоке 50 и также зависел от него как гигиенист. Я подтвердил в своём заключительном обзоре, что с 1942 по 1945 Динг работал только над экспериментами с тифозной вакциной приблизительно 2 ½ месяца Вся остальная деятельность за почти 3 года была посвящена производству вакцины и работе в качестве гигиениста, то есть, работе в которой он подчинялся Мруговски.
Понятно, что за период приблизительно 33 месяцев, когда он работал на Мруговски, он получал гораздо больше приказов от него, нежели от Гравица о проведении 13 экспериментов с тифозной вакциной. Поэтому, понятно, что большая часть его переписки в таких обстоятельствах велась с Мруговски.
Соответственно из описания обвинения которое вряд ли говорит о чём-либо кроме экспериментов с тифозной вакциной, о чём и представлены документы, точно возникает впечатление о том, что эксперименты с тифозной вакциной являлись основной деятельностью Динга в Бухенвальде. Это не так. По роду своей основной деятельности в Бухенвальде, Динг был подчинённым Мруговски. Поэтому, из-за того, что его основная переписка велась с Мруговски и он называл Мруговски своим начальником, нельзя предполагать, что также и в отношении экспериментов с тифозной вакциной существовала некая связь между Мруговски и Дингом и что Мруговски участвовал в этих экспериментах каким-либо образом или был за них ответственным. Обвинение не отрицает, что такое двойное подчинение, как существовало между Дингом с одной стороны и Гравицем и Мруговски с другой, было возможным в военной организации и часто случалось. Я могу также сослаться в этом отношении не заявление в своём заключительном обзоре.
Показания свидетеля Когона и дневник Динга (НО-265, экз. обв. 287) являются основной частью доказательств представленных обвинением против Мруговски. Вот почему, в своём заключительном обзоре, я подробно объяснил, что ни заявление Когона, ни дневник Динга не дали никаких достаточных доказательств. Что касается показаний Когона, я хочу ещё раз подчеркнуть принципиальные пункты:
Когон описал в показаниях драматические обстоятельства при которых он предположительно смог спасти так называемый дневник Динга. Мне не нужно отмечать отдельные случайности происходившие с ним при спасении дневника которые его настолько впечатлили, что он не смог их забыть, если верить его утверждению. Следовательно, он не может, вероятно дать иное описание этого события по разным поводам. Фактически на процессе докторов и процессе Поля, он привёл два отчёта о том, как он предположительно спасал дневник. Эти отчёты отличаются настолько сильно, как если бы его утверждение было неправдой и описания которые он приводит являются чистым вымыслом.
Когон заявил на процессе докторов о том, что Динг собрал секретные документы подлежащие сожжению в блоке 46. Пока Динг и Дитч[162] вышли в комнату ожидания, он схватил дневник и охапку бумаг в коробку, чтобы спасти их от уничтожения. Два дня спустя он сказал Дингу, что он спас его дневник и охапку других бумаг от уничтожения и получил разрешение вынести их из блока 46; иначе бы он не смог их вынести. Он вынес их и с тех пор хранил. Такое описание совершенно правдоподобно и было бы его трудно опровергнуть если бы не показания Когона на процессе Поля.
На процессе Поля, тот же самый Когон свидетельствовал три месяца тому назад, что он стоял с Дингом и Дитчем за одним столом, когда секретные документы разбирались для уничтожения. Внезапно Динг бросил перед ним дневник и вместе с ним другие бумаги. Он взял их и отнёс в блок 50, вместе с Дингом. Тогда Динг не знал о том, что у Когона был дневник и другие документы, но он сказал это Дингу в тот же самый день.
Более разительного противоречия чем эти два заявления о спасении дневника вряд ли возможно. Если бы Когон действительно спас дневник, таким образом как он описал на процессе докторов, тогда момент, когда он бросил дневник в коробку и его воспоминания в течение двух дней до того как он сказал Дингу о том, что его дневник не сгорел остались бы в его памяти неизменными. Он бы запомнил путь из блока 46 в блок 50 для доставки дневника и путь обратно с дневником, и таким образом другое описание было бы невозможным. Также, если бы сохранение дневника случилось тем способом, который был описан Когоном на процессе Поля, он бы точно вспомнил это и другое описание было бы невозможным. Таким образом, два описания о сохранении дневника, фундаментально отличаются друг от друга, что можно объяснить двояко. Либо заявление Когона это неправда и он вообще не спасал дневник – в данном случае, если он лжесвидетельствовал трибуналу о такой важной вещи, тогда все его показания недостоверны – или Когон имеет настолько плохую память, из чего объясняются его противоречия. Также и в таком случае, все его показания не имеют доказательственной ценности из-за его плохой памяти.
Показания Дитча представленные мной, говорят против верности заявления Когона о спасении дневника. Дитч говорит о том, что во время уничтожения секретных документов в блоке 46 Динг вырвал дневник в его присутствии и бросил его в горящую печь в которой он сгорел. Дитч прямо заявил о том, что Динг убедился в том, что все документы сгорели после чего уничтожение бумаг завершилось.
Я должен сказать о том, что заявление Дитча в совокупности с противоречиями между двумя заявлениями Когона подтверждает, что то, что говорит Когон о спасении дневника является лжесвидетельством.
В своём заключительном обзоре я подробно разбирался с дальнейшими положениями сделанными Когоном на процессе докторов и на процессе Поля как противоречащими друг другу в особо заметных подробностях о сохранении дневника. Не требуется повторять все эти аргументы. Я отсылаю трибунал к ним.
Второе главное доказательство против Мруговски это дневник о котором говорится, что он был спасён. Два фантастических описания спасения дневника привидённые Когоном являются недостоверными. Поэтому, следует верить Дитчу. Он сказал о том, что Динг сжёг оригинальный дневник блока 46 в его присутствии. Это заявление поддерживается мнением данным экспертами-графологами Цеттнером и Настфогелем, что отражено в моём заключительном обзоре.
Между тем обвинение заявило при обсуждении доказательств Бейгельбека о том, что было возможно изучить рукопись для определения даты её происхождения в институте Франкфурта и также всячески изучить документы. Обвинение прямо указывало на то, чтобы я тоже направил дневник Динга экспертам.
Дневник Динга важен для обвинения, по обвинениям в отношении нескольких подсудимых. Поэтому обвинение само должно выяснить подлинность дневника Динга нежели документов Бейгельбека. Динг подписывался чернилами. Таким образом институт во Франкфурте смог бы установить безо всякой сложности является ли подпись на первой странице старее подписи на последней. Более того, институт смог бы установить безо всякой сложности был ли написан дневник с конца 1941 до весны 1945 на одинаковой бумаге или нет. Но обвинение не передало дневник в институт для исследования. Этот факт показывает, что оно само было убеждено в том, что такое исследование не дало бы обвинению благоприятного результата.
По моему мнению, это особо сильный аргумент в пользу предположения о том, что дневник был составлен и написан позднее. Я также хочу отослать трибунал к своему заключительному обзору на этот счёт. Доказательственная ценность дневника лежит в факте, что человек который его вёл не мог предвидеть будущее развитие, делая записи. Поэтому, следует предположить, что записи отражали события объективно и во всей полноте. Если документу который был составлен впоследствии придана внешняя форма дневника, можно сделать вывод о попытке повлиять на читателя в определенном направлении и также ввести его в заблуждение. Вот та причина, по которой любой протокол составленный после и подготовленный в форме дневника не имеет доказательственной ценности.
Обвинение пытается показать, что дневник Динга имеет доказательственное значение сравнивая его содержание с рядом документов имеющих содержание похожее на записи дневника. В своём заключительном обзоре я подробно разбирался с этими документами и подтвердил, что все они, без исключения исходили от Динга. Все документы которые обвинение сравнивало с дневником, Динг держал в руках, когда делал последующую компиляцию после того как оригинал дневника был сожжен. Они являются памятками которые он использовал для тех записей дневника которые есть у нас сейчас. Поэтому, из согласованности этих документов нельзя сделать вывод о том, что документы и дневник являются хорошим доказательством.
Один из документов обвинения который сравнивался с дневником, это так называемый отчёт Динга. Эта работа по сути лишь проект, который не был подписан и не направлялся Мруговски. Я подробно объяснял это в своём заключительном обзоре и представил доказательства. Согласно заявлению Когона, этот проект отчёта был написан в блоке 50 вторым клерком. Такой проект не имеет доказательственной ценности, из-за того, что не имеет подписи лица, которое должно было его подписать. В данном примере, это был бы Динг. Господин Харди признал, что этот рабочий отчёт был лишь подготовлен для подписи Динга. Он соответственно признал, что он не был подписан. Поэтому, проект не имеет доказательственной ценности. Если эти три элемента доказательств выбывают, заявление Когона, рабочий отчёт и дневник Динга, основная часть доказательств выдвинутых против Мруговски отпадает.
Обвинение утверждает в своём итоговом обзоре, что подопытные не являлись добровольцами ни в экспериментах с тифом, ни в других экспериментах в Бухенвальде. В отношении других экспериментов, это не верно. Я разберусь с этим позднее. В отношении экспериментов с тифом, является верным то, что большинство подопытных не являлись добровольцами.
С другой стороны, заключительный обзор обвинения не содержит предположения к периоду до конца 1943 о том, что Мруговски имел какое-либо отношение к отбору заключенных для экспериментов. Это верно и также приводится в моём заключительном обзоре. Осенью 1943 с учётом утверждений обвинения, снова полагаясь на показания Когона, говорится о том, что Динг просил Мруговски о том, чтобы подопытных отбирал рейхсфюрер СС. Это заявление Когона также неправда. Я подробно указал на это в своём письменном заявлении.
В этой связи, обвинение упоминает приказ Гиммлера от 27 февраля 1944 относящийся к отбору заключенных для экспериментов, полицейским ведомством Рейха. Но этот приказ Гиммлера не принимался по инициативе Мруговски. Он был из-за усилий доктора Моргена. Он объяснил это подробно в своих письменных показаниях от 23 мая 1947, которые я приобщил в качестве доказательств.
Таким образом, установлен факт, что до осени 1943 Мруговски не имел никакого отношения к отбору заключенных, и что с этого времени, заключенные для экспериментов с тифом отбирались криминальной полицией Рейха согласно приказу Гиммлера предложенному доктором Моргеном, а значит после этого Мруговски также не имел отношения к отбору заключенных.
Обвинение называет эксперименты с тифом преступными, в частности, из-за того, что контрольных лиц использовали прежде всего из-за предполагаемых «лиц переносчиков». Что касается контрольных лиц, я долго объяснял в своём заключительном обзоре, что такие эксперименты с вакцинами были невозможными без использования контрольных подопытных и без них не привели бы к практическим результатам.
Если принимать к сведению дневник Динга, оказывается, что в ряде тестовых серий использовалась культура вируса которая уже не являлась патогенной для человека. Если бы не инфицировались контрольные лица, тот факт, что подопытные не заболели, объяснялся бы следствием того, что их вакцинировали. Это бы привело к совершенно ошибочным заключениям и использовании на практике вредных вакцин. Если считать эксперименты с тифом допустимыми, использование контрольных подопытных, поэтому, является неотъемлемой частью. Я подробно объяснил это в своём заключительном обзоре.
С другой стороны не было оправдания использованию лиц переносчиков, которых инфицировали только с целью поддерживать живой вирус. Я продемонстрировал в своих письменных аргументах, что такие переносчики никогда не использовались. До апреля 1943 для этого не было причины. С апреля 1943 в дневнике Динга прямо говорится о том, что в каждой серии экспериментов инфекция производилась посредством культуры вируса из желтка куриных яиц, которую Динг получил от института Роберта Коха в Берлине. После 11 апреля 1943 Динг инфицировал свежей кровью полученной от лиц болевших тифом. Но и в этот период, использование переносчиков было лишним, потому что Динг всегда имел у себя в распоряжении лиц, которые заражались тифом, и он мог брать у них свежую кровь.
Если бы обвинение хотело предоставить доказательства показывающие, что переносчиков использовали в блоке 46, это бы лучше всего сделали Динг и Дитч. Обвинение представило заявления обоих по данному вопросу и переносчики не упоминались. Обвинение знало из показаний Мруговски о том, что он отрицал использование переносчиков. Когда я сказал в конце представления своих доказательств о том, что не вызываю Дитча для дачи показаний, а лишь представляю его письменные показания, господин Харди попросил трибунал допросить Дитча о некоторых фактах.
Однако, он так и не представил протокол такого допроса. Это дальнейшее доказательство того, что Дитч не подтвердил использование переносчиков. Все свидетели дававшие показания об использовании переносчиков не работали в блоке 46. Поэтому, им ничего неизвестно об этом по своим наблюдениям, а только от третьих лиц. Доктор Морген не обнаружил ничего о переносчиках во время своего расследования в блоке 46 Бухенвальда. Соответственно нет решающих доказательств такого рода, показывающих, что переносчиков использовали в блоке 46. Напротив, я подтвердил в своём заключительном обзоре, что переносчиков не использовали.
Если трибунал, несмотря на это, полагает, что использование переносчиков подтверждается, вины Мруговски в использовании этих переносчиков нет, потому что я продемонстрировал то, что Динг не являлся его подчиненным в отношении деятельности в блоке 46 и также вообще нет доказательств того, что он даже знал об использовании переносчиков.
В своих письменных заявлениях, я подробно разбирался с экспериментами с препаратом акридина в рамках экспериментов с тифом. Я подтвердил, что Динг не получал этих препаратов от Мруговски, а от И.Г. Фарбениндустри. Вообще нет доказательств того, что Мруговски, что-либо знал об экспериментах проводимых Дингом.
Отчёт Динга об экспериментах с акридином представленный к публикации был передан Мруговски Гравицем лишь почти 18 месяцев спустя после завершения экспериментов. Поэтому нельзя предъявлять Мруговски обвинения согласно уголовному закону за эксперименты с препаратами акридина, которые вызвали особо большое количество смертей.
………………………………………..
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 135; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!