РАЗЛИЧИЕ РОЛЕЙ БУРЖУАЗНОГО И РАБОЧЕГО ГОСУДАРСТВА 9 страница
В СССР единственным работодателем является бюрократия. Инструкция Сталина практически означает: обречь десятки тысяч оппозиционеров мукам безработицы и беспризорности, даже на местах ссылки. Правда, это делалось и раньше, но не всегда. Сейчас это возведено в систему.
Инструкция Сталина, носящая заглавие "О большевистской бдительности", должна быть доведена до сведения рабочих всего мира. Нужно не упускать ни одного подходящего случая, чтоб поднять этот вопрос на рабочих собраниях. Нужно проникнуть, по возможности, в профессиональную печать. Нужно сделать все, чтоб помешать Сталину подвергнуть физическому истреблению десятки тысяч молодых безукоризненных борцов.
Л. Т.
25 марта 1936 г.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 50.
Л. Троцкий.
ФРАНЦИЯ НА ПОВОРОТЕ
(Вместо предисловия ко второму изданию "В защиту терроризма")*1
/*1 L. Trotsky. Defense du terrorisme. (Editions de la Nouvelle Revue Critique). Под этим заглавием вышли второе французское и второе английское издания книги Л. Троцкого "Коммунизм и Терроризм".
Эта книга посвящена выяснению методов революционной политики пролетариата в нашу эпоху. Изложение имеет полемический характер, как и сама революционная политика. Овладев угнетенными массами, полемика против господствующего класса превращается на известном этапе в революцию.
Теоретической основой революционной политики является ясное понимание классовой природы современного общества, его государства, его права, его идеологии. Буржуазия оперирует абстракциями ("нация", "отечество", "демократия"), чтоб прикрыть ими эксплуататорский характер своего господства. "Le Temps", один из наиболее бесчестных журналов на земном шаре, каждый день поучает народные массы Франции патриотизму и бескорыстию. Между тем ни для кого не секрет, что бескорыстие самого "Тан" расценивается по определенному международному прейскуранту.
|
|
|
Первый шаг революционной политики - разоблачение буржуазных фикций, отравляющих сознание народных масс. Эти фикции получают особенно злокачественный характер, когда амальгамируются с идеями "социализма" и "революции". Сейчас более, чем когда либо, в рабочих организациях Франции задают тон фабриканты таких амальгам.
Первое издание этой книги сыграло известную роль в первоначальном формировании французской коммунистической партии: автор слышал об этом в свое время немало свидетельств, следы которых не трудно, впрочем, найти в "Юманите" до 1924 года. За прошедшие после того 12 лет, в Коммунистическом Интернационале - после ряда лихорадочных зигзагов - произведена радикальная переоценка ценностей: достаточно сказать, что ныне это произведение значится в индексе запретных книг. По своим идеям и методам теперешние вожди французской коммунистической партии (мы вынуждены сохранить это название, находящееся в полном противоречии с реальностью) ничем принципиальным не отличаются от Каутского, против которого направлена наша работа: они лишь неизмеримо более невежественны и циничны. Рецидив реформизма и патриотизма, переживаемый Кашеном и Ко, мог бы сам по себе послужить достаточным оправданием для нового издания этой книги. Имеются, однако, и более серьезные мотивы: они коренятся в глубоком предреволюционном кризисе, который потрясает режим Третьей республики.
|
|
|
После восемнадцатилетнего перерыва автор этой книги имел возможность провести два года (1933-1935) во Франции, правда, лишь в качестве провинциального наблюдателя, который к тому же сам находился под тщательным наблюдением. За это время в департаменте Изер, где автору пришлось проживать, разыгрался небольшой, совсем заурядный и будничный эпизод, который, однако, является ключом ко всей французской политике. В санатории, принадлежащей Комите де Форж, молодой рабочий, которому предстояла тяжкая операция, позволил себе читать революционную печать (вернее, ту печать, которую он по наивности считал революционной: "Юманите"). Администрация поставила неосторожному больному, а затем и четырем другим, разделявшим его симпатии, ультиматум: либо они отказываются от получения нежелательных изданий, либо их немедленно выбросят на улицу. Указания больных на то, что в санатории ведется совершенно открыто клерикально-реакционная пропаганда, конечно, не помогли. Так как дело шло о простых рабочих, которые не рисковали ни депутатскими мандатами, ни министерскими портфелями, а только здоровьем и жизнью, то ультиматум успеха не имел: пять больных, один накануне операции, были выброшены из санатории. Гренобль имел тогда социалистический муниципалитет, возглавлявшийся доктором Мартен, одним из тех консервативных буржуа, какие вообще задают тон в социалистической партии и законченным представителем которых является Леон Блюм. Изгнанные рабочие сделали попытку найти защиту у мэра. Тщетно: несмотря на все настояния, письма, ходатайства, их даже не приняли. Они обратились к местной левой газете "Депеш", в которой радикалы и социалисты составляют нераздельный картель. Узнав, что дело идет о санатории Комите де Форж, директор газеты наотрез отказался от вмешательства: все, что хотите, только не это. За какую то неосторожность по отношению к этой могущественной организации, "Депеш" была уже однажды лишена объявления и потерпела 20.000 франков убытка. В отличие от пролетариев у директора "левой" газеты, как и у мэра, было что терять: они отказались поэтому от неравной борьбы, предоставив рабочих, с их больными кишками и почками, их собственной участи.
|
|
|
|
|
|
Раз в неделю или две социалистический мэр, тревожа смутные воспоминания юности, произносит речь о преимуществах социализма над капитализмом. Во время выборов "Депеш" поддерживает мэра и его партию. Все в порядке. Комите де Форж относится с либеральной терпимостью к такого рода социализму, который не наносит ни малейшего ущерба материальным интересам капитала. Посредством объявления в 20 тысяч франков в год (так дешево стоят эти господа!), феодалы тяжелой промышленности и банков держат в фактическом подчинении большую картельную газету! И не только ее: у Комите де Форж есть, очевидно, достаточные аргументы, прямые и косвенные, для господ мэров, сенаторов, депутатов, в том числе и социалистических. Вся официальная Франция стоит под диктатурой финансового капитала. В словаре Ларусса эта система называется "демократической республикой".
Господам левым депутатам и газетчикам не только в Изере, а во всех департаментах Франции, казалось, что их мирному сожительству с капиталистической реакцией не будет конца. Они ошибались. Давно изъеденная червоточиной демократия внезапно почувствовала у своего виска дуло револьвера. Как вооружения Гитлера - грубый материальный факт - вызвали настоящий переворот в отношениях между государствами, обнаружив тщету и призрачность, так называемого, "международного права", так вооруженные банды полковника Деларока произвели пертурбацию во внутренних отношениях Франции, заставив перестроиться, перекраситься и перегруппироваться все без исключения партии.
Энгельс писал некогда, что государство, в том числе и демократическая республика - это отряды вооруженных людей, стоящие на защите собственности; все остальное только прикрашивает или маскирует этот факт. Красноречивые защитники "Права", вроде Эррио или Блюма, всегда возмущались таким цинизмом. Но Гитлер, как и Деларок, каждый в своей сфере, снова показали, что Энгельс прав.
Даладье был в начале 1934 года министром-председателем волею всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права: он носил национальный суверенитет в своем кармане, рядом с носовым платком. Но как только отряды Деларока, Морраса и Ко показали, что смеют стрелять и перерезать полицейским лошадям жилы, суверенный Даладье уступил место политическому инвалиду, на которого указали вожди вооруженных отрядов. Таков факт, который несравненно значительнее всей избирательной статистики и которого не вычеркнуть из новейшей истории Франции, ибо он предсказывает будущее.
Конечно, не всякая группа, вооруженная револьверами, способна в любое время, изменить направление политической жизни страны. Лишь те вооруженные отряды, которые являются органами определенных классов, могут при известных условиях сыграть решающую роль. Полковник Деларок и его последователи хотят обеспечить "порядок" от потрясений. А так как порядок во Франции означает господство финансового капитала над средней и мелкой буржуазией и господство буржуазии в целом над пролетариатом и близкими к нему слоями, то отряды Деларока являются попросту вооруженными пикетами финансового капитала.
Мысль эта не нова. Ее можно встретить часто даже на страницах "Попюлер" и "Юманите", хотя впервые она формулирована, разумеется, не ими. Однако, эти издания высказывают только половину правды. Другая, не менее важная половина состоит в том, что Эррио и Даладье, со своими сторонниками, также являются агентурой финансового капитала: иначе радикалы не могли бы быть правительственной партией Франции в течении десятков лет. Если не играть в прятки, то надлежит сказать, что Деларок и Даладье служат одному и тому же хозяину. Это не значит, конечно, что они сами или их методы тождественны. Наоборот. Они неистово враждуют друг с другом, как две специализированные агентуры, у каждой из которых особый секрет спасения. Даладье обещает поддерживать порядок при помощи все той же трехцветной демократии. Деларок считает, что переживший себя парламентаризм должен быть сметен в пользу открытой военно-политической диктатуры. Политические методы антагонистичны, но социальные интересы одни.
Исторической основой антагонизма между Делароком и Даладье - мы пользуемся этими именами лишь для простоты изложения - является упадок капиталистической системы, ее неисцелимый кризис, ее загнивание. Несмотря на непрерывные завоевания техники и взрывчатые успехи отдельных отраслей промышленности, капитализм в целом тормозит развитие производительных сил, порождая крайнюю шаткость социальных и международных отношений. Парламентарная демократия неразрывно связана с эпохой свободной конкуренции и свободной международной торговли. Буржуазия могла терпеть свободу стачек, собраний, печати до тех пор, пока производительные силы шли в гору, рынки сбыта расширялись, благосостояние народных масс, хоть отчасти, повышалось, и капиталистические нации могли жить и жить давать другим. Не то теперь. Империалистская эпоха характеризуется, если выключить Советский Союз, застоем или снижением национального дохода, хроническим аграрным кризисом и органической безработицей. Эти явления внутренне присущи нынешнему фазису капитализма, как подагра и склероз - определенным возрастам человека. Объяснять мировой экономический хаос последствиями последней войны значит обнаруживать безнадежную поверхностность в духе г. Кайо, графа Сфорца и пр. Сама война была ничем иным, как попыткой капиталистических стран обрушить уже надвигавшийся крах на спину противника. Попытка не удалась. Война только углубила явления распада, который в своем дальнейшем развитии подготовляет новую войну.
Как ни плоха французская экономическая статистика, умышленно обходящая проблемы классовых противоречий, но и она не может скрыть явления прямого социального распада. При общем снижении национального дохода, при поистине ужасающем упадке дохода крестьян, при разорении мелкого люда городов, при росте безработицы, предприятия-гиганты, с оборотом свыше 100-200 миллионов в год, делают блестящие дела. Финансовый капитал в полном смысле слова высасывает живую кровь из жил французского народа. Такова социальная основа идеологии и политики "национального единения".
Смягчения и просветы в процессе упадка возможны, даже неизбежны: они сохранят, однако, лишь конъюнктурный характер. Общая же тенденция нашей эпохи непреодолимо толкает Францию, вслед за рядом других стран, к альтернативе: либо пролетариат должен опрокинуть насквозь прогнивший буржуазный порядок, либо капитал, в целях самосохранения, должен заменить демократию фашизмом. На долго ли? На этот вопрос ответит судьба Муссолини и Гитлера.
Фашисты стреляли 6 февраля 1934 года по прямому поручению биржи, банков и трестов. С тех же командных высот Даладье получил приказ сдать власть Думергу. И если радикальный лидер капитулировал - с тем малодушием, которое вообще характеризует радикалов, - то именно потому, что в бандах Деларока он узнал отряды своего собственного хозяина. Иначе сказать: суверенный Даладье уступил власть Думергу по той же самой причине, по которой директор "Депеш" и мэр Гренобля отказались разоблачить отвратительную жестокость агентов Комите де Форж.
Переход от демократии к фашизму чреват, однако, опасностью социальных потрясений. Отсюда тактические колебания и разногласия на верхах буржуазии. Все магнаты капитала - за дальнейшее укрепление вооруженных отрядов, которые могли бы явиться спасительным резервом в час опасности. Но какое место отвести этим отрядам уже сегодня, позволить ли им немедленно перейти в атаку или держать их пока лишь в качестве угрозы, эти вопросы остаются еще не решенными. Финансовый капитал не верит больше в возможность для радикалов вести за собой мелкобуржуазные массы и давлением этих масс удерживать пролетариат в рамках "демократической" дисциплины. Но он не уверен также в способности фашистских организаций, пока еще лишенных настоящей массовой базы, овладеть властью и установить твердый порядок.
Не парламентская риторика, а возмущение рабочих, попытка всеобщей стачки, правда, задушенная в самом начале бюрократией Жуо, впоследствии - локальные восстания (Тулон, Брест...) внушили закулисным руководителям необходимость осторожности. Фашистов слегка одернули, радикалы вздохнули чуть-чуть свободнее. "Тан", который в ряде статей успел уже предложить руку и сердце "молодому поколению", снова открыл преимущества либерального режима, как отвечающего французскому гению. Так установился неустойчивый, переходный, бастардный режим, отвечающий не гению Франции, а закату Третьей республики. В этом режиме наиболее ярко выступают его бонапартистские черты: независимость власти от партий и программ, ликвидация парламентского законодательства посредством исключительных полномочий, возвышение правительства над борющимися лагерями, т.-е. фактически над нацией, в качестве "третейского судьи". Министерства Думерга, Фландена, Лаваля, все три с непременным участием скомпрометированных и униженных радикалов, представляли небольшие вариации одной и той же темы.
С возникновением министерства Сарро, Леон Блюм, проницательность которого имеет два измерения, вместо трех, провозгласил: "последние плоды 6-го февраля разрушены в парламентской плоскости" ("Попюлер", 2 февраля 1936 г.). Вот, что значит тенью щетки чистить тень кареты! Как будто вообще можно упразднить "в парламентской плоскости" давление вооруженных отрядов финансового капитала! Как будто Сарро может не испытывать этого давления и не трепетать перед ним! На самом деле правительство Сарро-Фландена представляет разновидность того же полу-парламентского "бонапартизма", только с некоторым уклоном "влево". Сам Сарро, в ответ на обвинения в принятии им произвольных мер, как нельзя лучше ответил в парламенте: "если мои меры произвольны (arbitraires), то это потому, что я хочу быть арбитром". Этот афоризм не плохо звучал бы даже в устах Наполеона III. Сарро чувствует себя не уполномоченным определенной партии или блока партий у власти, как полагается по законам парламентаризма, а третейским судьей над классами и партиями, как полагается по законам бонапартизма.
Обострение классовой борьбы и особенно открытое выступление вооруженных банд реакции породили не меньший переворот и в среде рабочих организаций. Социалистическая партия, мирно игравшая роль пятого колеса в колеснице Третьей республики, увидела себя вынужденной отречься наполовину от своей картелистской традиции и даже порвать со своим правым крылом ("нео"). В это самое время коммунисты совершили противоположную эволюцию, но с несравненно большим размахом. В течение нескольких лет эти господа бредили баррикадами, завоеванием улиц и проч. (бред этот имел, правда, главным образом литературный характер). Теперь, после 6 февраля 1934 года, поняв, что дело обстоит серьезно, баррикадных дел мастера шарахнулись вправо. Естественный рефлекс перепуганных фразеров как нельзя лучше совпал с новой международной ориентацией советской дипломатии.
Под гнетом опасности со стороны гитлеровской Германии политика Кремля повернула в сторону Франции. Статус-кво - в международных отношениях! Статус-кво - в отношении внутреннего режима Франции! Надежды на социалистическую революцию? Химеры! В руководящих кругах Кремля иначе, как с презреньем, вообще не говорят о французском коммунизме. Надо удержать то, что есть, чтоб не стало хуже. Парламентская демократия во Франции немыслима без радикалов: надо, чтоб социалисты поддержали их; надо приказать коммунистам, чтоб они не мешали блоку Блюма с Эррио; если возможно, чтоб и сами примкнули к блоку. Ни потрясений, ни угроз! Таков курс Кремля.
Когда Сталин отрекается от мировой революции, буржуазные партии Франции не хотят ему верить. Напрасно! Слепая доверчивость в политике, конечно, не высокая добродетель. Но и слепое недоверие не лучше. Надо уметь сопоставлять слова с делами и распознавать общую тенденцию развития на протяжении ряда лет. Политика Сталина, определяющаяся интересами привилегированной советской бюрократии, приобрела насквозь консервативный характер. Французская буржуазия имеет все основания доверять Сталину. Тем меньше оснований для доверия у французского пролетариата.
На объединительном конгрессе синдикатов в Тулузе, "коммунист" Ракамон придал политике Народного фронта поистине бессмертную формулировку: "как преодолеть робость радикальной партии"? Как победить страх буржуазии перед пролетариатом? Очень просто: грозные революционеры должны выбросить нож, зажатый меж зубов, напомадить волосы и похитить улыбку у самой привлекательной из одалисок: это и будет Вайян-Кутюрье последней формации. Под напором напомаженных "коммунистов", которые изо всех сил толкали полевевших социалистов вправо, Блюму пришлось снова менять ориентацию, к счастью, в привычном направлении. Так сложился Народный фронт, - ассоциация страхования радикальных банкротов за счет капитала рабочих организаций.
Радикализм неотделим от франкмасонства, и этим уже сказано все. Во время прений в Палате Депутатов о лигах г. Ксавье Вала напомнил, что Троцкий "запретил" в свое время французским коммунистам участвовать в масонских ложах. Г. Жамми Шмит, кажется, высокий авторитет в этой области, тут же объяснил запрещение несовместимостью деспотического большевизма со "свободным духом". Спорить на эту тему с радикальным депутатом у нас нет основания. Но мы и сейчас считаем не заслуживающим ни малейшего доверия того представителя рабочих, который ищет вдохновения или утешения в пресной масонской религии сотрудничества классов. Картель не случайно дополнялся широким участием социалистов в маскараде лож. Сейчас пришла пора надеть фартушки и раскаявшимся коммунистам! В фартушках, кстати, новообращенным ученикам будет удобнее прислуживать старым мастерам картеля.
Но народный фронт - говорят нам не без возмущения - вовсе не картель, а массовое движение. Недостатка в пышных определениях, конечно, нет, но дела они не меняют. Назначение картеля всегда состояло в том, чтоб тормозить массовое движение, направляя его в русло сотрудничества классов. Таково же точно назначение и Народного фронта. Разница между ними та - и она не маловажна, - что традиционный картель применялся в сравнительно мирные и устойчивые эпохи парламентарного режима. Теперь же, когда массы нетерпеливы и взрывчаты, необходим более внушительный тормоз, с участием "коммунистов". Совместные собрания, парадные шествия, клятвы, сочетание знамен Коммуны и Версаля, шум, гам, демагогия, - все служит одной цели: задержать и деморализовать массовое движение.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 173; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!