РАЗЛИЧИЕ РОЛЕЙ БУРЖУАЗНОГО И РАБОЧЕГО ГОСУДАРСТВА 10 страница
Оправдываясь в Палате перед правыми, Сарро заявил, что его невинные уступки Народному фронту представляют собою ни что иное, как предохранительный клапан режима. Эта откровенность могла показаться неосторожной. Но она была награждена бурными аплодисментами крайне левой. Значит, у Сарро не было оснований стесняться. Во всяком случае ему удалось, может быть и не вполне сознательно, дать классическое определение Народного фронта: предохранительный клапан против массового движения. Г. Сарро вообще везет на афоризмы!
Внешняя политика есть продолжение внутренней. Отказавшись полностью от точки зрения пролетариата, Блюм, Кашен и Ко усваивают - под маской "коллективной безопасности" и "международного права" - точку зрения национального империализма. Они подготовляют ту же точно политику пресмыкательства, какую они вели в 1914-1918 г.г., только с прибавлением: "для защиты СССР". Между тем в течение 1918-1923 г.г., когда советской дипломатии тоже приходилось немало лавировать и заключать соглашения, ни одна из секций Коминтерна не могла даже помыслить о блоке со своей буржуазией! Разве это одно - не достаточное доказательство искренности отречения Сталина от мировой революции?
По тем же побуждениям, по каким нынешние вожди Коминтерна прильнули к сосцам "демократии" в период ее агонии, они открыли светозарный облик Лиги Наций, когда у нее началась уже предсмертная икота. Так создалась общая с радикалами и Советским Союзом платформа внешней политики. Внутренняя программа Народного фронта состряпана из общих мест, которые поддаются не менее свободному толкованию, чем женевский ковенант. Общий смысл программы: все оставить по старому. Между тем массы не хотят больше старого: в этом и состоит ведь суть политического кризиса.
|
|
|
Разоружая пролетариат политически, Блюмы, Поль Форы, Кашены, Торезы больше всего озабочены тем, чтоб он не вооружился физически. Агитация этих господ ничем не отличается от поповских проповедей о преимуществе нравственного начала. Энгельс, учивший, что проблема государственной власти есть проблема вооруженных отрядов, Маркс, относившийся к восстанию, как к искусству, представляются нынешним депутатам, сенаторам и мэрам Народного фронта чем то вроде средневековых варваров. "Попюлер" в сотый раз печатает фигуру голого рабочего с подписью: "Вы убедитесь, что наши голые кулаки более солидны, чем все ваши кастеты". Какое великолепное презрение к военной технике. Даже абиссинский негус держится на этот счет более прогрессивных взглядов. Перевороты в Италии, Германии, Австрии для этих людей как бы не существовали. Перестанут ли они воспевать "голые кулаки", когда Деларок наденет на них самих ручные кандалы? Моментами почти жалеешь, что этого опыта нельзя произвести отдельно для господ вождей, не задевая масс!
|
|
|
Под углом зрения буржуазного режима в целом Народный фронт представляет собою эпизод соперничества между радикализмом и фашизмом за внимание и милость крупного капитала. Своим театральным братаньем с социалистами и коммунистами, радикалы хотят доказать хозяину, что дело режима вовсе не так плохо, как утверждают справа; что угроза революции вовсе не так велика; что даже Вайян-Кутюрье сменил нож на ошейник; что через ручных "революционеров" можно дисциплинировать рабочие массы и, следовательно, спасти парламентскую систему от крушения.
Не все радикалы одинаково верят в этот маневр; наиболее солидные и влиятельные, во главе с Эррио, предпочитают занимать выжидательную позицию. Но и они в конце концов не могут предложить ничего другого. Кризис парламентаризма есть прежде всего кризис доверия избирателей к радикализму. До тех пор, пока не открыто средство омоложения капитализма, нет и не может быть рецепта спасения радикальной партии. Ей предоставлено выбирать лишь между разными вариантами политической гибели. Даже относительный успех ее во время предстоящих выборов не отвратит и даже не отсрочит надолго ее крушения.
|
|
|
Вожди социалистической партии, самые беззаботные политики Франции, не утруждают себя социологией Народного фронта: из бесконечных монологов Леона Блюма никто ничему не может научиться. Что касается коммунистов, чрезвычайно гордых своей инициативой в деле сотрудничества с буржуазией, то они изображают Народный фронт, как союз пролетариата со средними классами. Какая пародия на марксизм! Радикальная партия вовсе не есть партия мелкой буржуазии. Она не есть также "блок средней и мелкой буржуазии", по нелепому определению московской "Правды". Средняя буржуазия не только экономически, но и политически эксплуатирует мелкую, а сама является агентурой финансового капитала. Называть иерархические, основанные на эксплуатации политические отношения нейтральным именем "блока" значит издеваться над действительностью. Кавалерист не есть блок между человеком и лошадью. Если партия Эррио-Даладье корнями уходит в мелкобуржуазные, отчасти даже рабочие массы, то только для того, чтобы усыплять и обманывать их в интересах капиталистического порядка. Радикалы - демократическая партия французского империализма, - всякое другое определение есть ложь.
|
|
|
Кризис капиталистической системы разоружает радикалов, отнимая у них традиционные ресурсы убаюкиванья мелкой буржуазии. "Средние классы" начинают чувствовать, если не понимать, что жалкими реформами спасти положения нельзя, что нужна смелая ломка существующего строя. Но радикализм и смелость - это вода и огонь. Фашизм питается прежде всего возрастающим недоверием мелкой буржуазии к радикализму. Можно сказать без преувеличения, что политическая судьба Франции в ближайший период сложится в значительной степени в зависимости от того, как будет ликвидирован радикализм, и кто овладеет его наследством, т.-е. влиянием на мелкобуржуазные массы: фашизм или партия пролетариата.
Элементарная истина марксистской стратегии гласит, что союз пролетариата с мелким людом городов и деревень осуществим только в непримиримой борьбе с традиционным парламентским представительством мелкой буржуазии. Чтоб привлечь крестьянина на сторону рабочего, надо оторвать крестьянина от радикального политикана, который подчиняет крестьянина финансовому капиталу. В противоположность этому Народный фронт, заговор рабочей бюрократии с худшими политическими эксплуататорами средних классов, способен лишь убить веру масс в революционный путь и толкнуть их в объятия фашистской контрреволюции.
Трудно поверить, но политику Народного фронта некоторые циники пытаются оправдать ссылками на Ленина, который-де доказывал, что нельзя обойтись "без компромиссов", и, в частности, без соглашений с другими партиями. Издевательство вождей нынешнего Коминтерна над Лениным стало правилом; они топчут ногами все учение строителя большевистской партии, а затем ездят в Москву поклоняться его мавзолею.
Ленин начинал свою работу в царской России, где не только пролетариат и крестьянство, не только интеллигенция, но и широкие круги буржуазии стояли в оппозиции к старому режиму. Если б политика народного фронта вообще могла быть оправдана, то, казалось бы, прежде всего в стране, которая не проделала еще своей буржуазной революции. Господа фальсификаторы сделали бы, однако, неплохо, если б указали, на каком этапе, когда и в каких условиях большевистская партия строила в России подобие Народного фронта? Пусть напрягут свое воображение и пороются в исторических документах!
Большевики заключали с революционными мелкобуржуазными организациями практические соглашения, например, для совместного нелегального транспорта революционной литературы, иногда - для совместного устройства уличной демонстрации, иногда - для отпора черной сотне. Во время выборов в Государственную Думу они прибегали в известных условиях к избирательным блокам с меньшевиками или с социалистами-революционерами на второй ступени. Вот и все! Ни общих "программ", ни общих учреждений, ни отказа от критики временных союзников. Такого рода эпизодические, ограниченные строго конкретными целями, соглашения и компромиссы, - о них и только о них говорил Ленин! - не имеют ничего общего с Народным фронтом, который представляет собою конгломерат разнородных организаций, длительный союз разных классов, связанных на целый период - и какой период! - общей программой и общей политикой, - политикой парадов, декламации и пускания пыли в глаза. При первом серьезном испытании Народный фронт распадется на куски и все его составные части дадут глубокие трещины. Политика Народного фронта есть политика измены.
Правило большевизма в вопросе о блоках гласило: врозь идти, вместе бить! Правило вождей нынешнего Коминтерна: идти вместе, чтоб быть битыми врозь. Пусть же эти господа держатся за Сталина и Димитрова, но потрудятся оставить в покое Ленина!
Нельзя без возмущения читать заявления хвастливых вождей, будто Народный фронт "спас" Францию от фашизма; на самом деле это значит лишь, что взаимные подбадривания "спасли" перепуганных героев от преувеличенного страха. Надолго ли? Между первым восстанием Гитлера и его приходом к власти протекло десятилетие, отмеченное частыми приливами и отливами. Германские Блюмы и Кашены тоже не раз провозглашали в то время свою "победу" над национал-социализмом. Мы им не верили, и не ошиблись. Этот опыт ничему, однако, не научил французских кузенов Вельса и Тельмана. Правда, в Германии коммунисты не участвовали в Народном фронте, объединявшем социал-демократию с буржуазной левой и католическим центром ("союз пролетариата со средними классами"!). В тот период Коминтерн отвергал даже боевые соглашения рабочих организаций против фашизма. Результаты известны. Самое горячее сочувствие Тельману, как пленнику палачей, не может помешать нам сказать, что его политика, т.-е. политика Сталина, сделала для победы Гитлера больше, чем политика самого Гитлера. Вывернувшись наизнанку, Коминтерн применяет теперь во Франции достаточно знакомую политику германской социал-демократии. Неужели же так трудно предвидеть результаты?
Предстоящие парламентские выборы, каков бы ни был их исход, сами по себе не внесут серьезных изменений в обстановку: избирателям в конце концов предоставлено выбирать между арбитром типа Лаваля и арбитром типа Эррио-Даладье. Но так как Эррио мирно сотрудничал с Лавалем, а Даладье поддерживал обоих, то разница между ними, если измерить ее масштабом поставленных историей задач, совершенно ничтожна.
Думать, что Эррио-Даладье способны объявить войну "двумстам семействам", которые управляют Францией, значит бесстыдно дурачить народ. Двести семейств не висят в воздухе, а представляют органическое увенчание системы финансового капитала. Чтоб совладать с 200 семейств, надо опрокинуть экономический и политический режим, в поддержании которого Эррио и Даладье заинтересованы не менее, чем Фланден и Деларок. Дело идет не о борьбе "нации" против немногих магнатов, как изображает "Юманите", а о борьбе пролетариата против буржуазии, о классовой борьбе, которая может быть разрешена только революцией. Главной помехой на этом пути стал штрейкбрехерский заговор вождей Народного фронта.
Как долго будут еще во Франции чередоваться полупарламентские, полубонапартистские министерства, и через какие вообще конкретные этапы пройдет в ближайший период страна, сказать заранее нельзя. Это зависит от мировой и национальной экономической конъюнктуры, от международной обстановки, от положения в СССР, от степени устойчивости итальянского и германского фашизма, от хода событий в Испании, наконец, - и это не последний по важности фактор, - от проницательности и активности передовых элементов французского пролетариата. Конвульсии франка могут приблизить развязку. Более тесное сотрудничество Франции с Англией способно отдалить ее. Агония "демократии" может во всяком случае затянуться во Франции значительно дольше, чем длился в Германии предфашистский период Брюнинга-Папена-Шлейхера; но она не перестает от этого быть агонией. Демократия будет сметена. Вопрос только: кем?
Борьба против "200 семейств", против фашизма и войны - за мир, хлеб, свободу и прочие прекрасные вещи - есть либо ложь, либо борьба за низвержение капитализма. Проблема революционного завоевания власти стоит перед трудящимися Франции не как отдаленная цель, а как задача открывшегося периода. Между тем социалистические и коммунистические вожди не только отказываются от революционной мобилизации пролетариата, но изо всех сил противодействуют ей. Братаясь с буржуазией, они травят и изгоняют большевиков. Такова сила их ненависти к революции и страха перед ней. Худшую роль играют в этих условиях те псевдо-революционеры, типа Марсо Пивера, которые обещают опрокинуть буржуазию, - но не иначе, как с разрешения Леона Блюма! Весь ход французского рабочего движения за последние 12 лет поставил в порядок дня задачу создания новой революционной партии.
Гадать о том, предоставят ли события "достаточно" времени для ее формирования, значит предаваться самому бесплодному из всех занятий. Ресурсы истории в области различных вариантов, переходных форм, этапов, ускорений и замедлений, совершенно неисчерпаемы. Фашизм может под влиянием экономических трудностей выступить преждевременно и потерпеть поражение. Это означало бы длительную отсрочку. Наоборот, из осторожности он может слишком долго занимать выжидательную позицию и тем самым дать новые шансы революционным организациям. Народный фронт может разбиться о свои противоречия раньше, чем фашизм окажется способен открыть генеральное сражение: это означало бы период перегруппировок и расколов в рабочих партиях и быстрого сплочения революционного авангарда. Самочинные движения масс, по типу Тулона и Бреста, могут получить широкий размах и создать надежную опору для революционного рычага. Наконец, даже победа фашизма во Франции, теоретически не исключенная, вовсе не должна означать его воцарение на тысячу лет, как пророчит Гитлер, ни даже обеспечить ему тот срок, в течение которого держится Муссолини. Начавшись в Италии или в Германии, сумерки фашизма скоро перенеслись бы и на Францию. В этом варианте, наименее благоприятном, строить революционную партию значит приближать час реванша. Мудрецы, которые от неотложной задачи отделываются словами: "условия не созрели", обнаруживают лишь, что они сами не созрели для условий.
Марксистам Франции, как и всего мира, приходится начинать в известном смысле сначала, но на несравненно более высокой исторической ступени, чем их предшественникам. Падение Коммунистического Интернационала, более постыдное, чем падение социал-демократии в 1914 году, на первых порах чрезвычайно затрудняет продвижение вперед. Вербовка новых кадров совершается медленно, в жестокой борьбе с единым фронтом реакционной и патриотической бюрократии внутри рабочего класса. С другой стороны, именно эти трудности, которые не случайно обрушились на пролетариат, представляют важное условие для правильного отбора и крепкого закала первых отрядов новой партии и нового Интернационала.
Только совсем незначительная часть кадров Коминтерна начала свое революционное воспитание с начала войны, до октябрьского переворота. Все эти элементы, почти без единого исключения, находятся сейчас вне Коминтерна. Следующий слой примкнул уже к победоносной октябрьской революции: это легче. Но и из этого второго набора сохранилась лишь ничтожная часть. Подавляющее большинство нынешних кадров Коминтерна примкнуло не к большевистской программе, не к революционному знамени, а к советской бюрократии. Это не бойцы, а послушные чиновники, адъютанты, мальчики для поручений. Оттого так бесславно загнивает Третий Интернационал в исторической обстановке, богатой грандиозными революционными возможностями.
Четвертый Интернационал поднимается на плечах трех своих предшественников. Он подвергается ударам с фронта, с флангов и с тыла. Карьеристам, трусам, филистерам в этих рядах искать нечего. Неизбежный в начале процент сектантов и авантюристов отсеивается по мере роста движения. Пусть педанты и скептики пожимают плечами по поводу "маленьких" организаций, издающих "маленькие" газеты и бросающих вызов всему миру. Серьезные революционеры презрительно пройдут мимо педантов и скептиков. Октябрьская революция тоже начинала некогда с детских башмаков...
Могущественные русские партии социалистов-революционеров и меньшевиков, составлявшие "народный фронт" с кадетами, в течение немногих месяцев рассыпались в прах под ударами "кучки фанатиков" большевизма. Бесславной смертью погибли затем под ударами фашизма германская социал-демократия, германская компартия и австрийская социал-демократия. Эпоха, которая надвинулась вплотную на европейское человечество, выметет без остатка из рабочего движения все двусмысленное и гнилое. Все эти Жуо, Ситрины, Блюмы, Кашены, Вандервельды, Кабалеро, - только призраки. Секции Второго и Третьего Интернационалов бесславно сойдут со сцены одна за другой. Новая великая перегруппировка в рабочих рядах неизбежна. Молодые революционные кадры обрастут плотью и кровью. Победа мыслима лишь на основе методов большевизма.
Л. Троцкий.
28 марта 1936 года.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 50.
Л. Троцкий.
САМЫЕ ОСТРЫЕ БЛЮДА ЕЩЕ ВПЕРЕДИ!
В очерке тов. Цилиги "Борьба за выезд" ("Бюллетень Оппозиции", N 49) рассказывается о тех пытках, которым ГПУ подвергало какого-то моряка, требуя от него признания его участия в "несуществующем заговоре против Сталина". Моряка оставили в покое только тогда, когда он "наполовину сошел с ума". Факт этот заслуживает самого серьезного внимания.
Целая серия публичных политических процессов в СССР показала, с какой готовностью некоторые подсудимые возводят на себя преступления, каких они явно не совершали. Эти подсудимые, как бы играющие на суде затверженную роль, отделываются очень легкими, иногда заведомо фиктивными наказаниями. Именно в обмен на такую снисходительность юстиции они и дают свои "признания". Для чего, однако, фальшивые самооговоры нужны властям? Иногда для того, чтоб подвести под удар третье лицо, заведомо не причастное к делу; иногда, чтобы прикрыть свои собственные преступления, вроде ничем не оправдываемых кровавых репрессий; наконец для того, чтобы создать благоприятную обстановку для бонапартистской диктатуры.
В свое время мы, на основании официальных материалов, показали, что в подготовке убийства Кирова прямое и явное участие принимали: Медведь, Ягода и Сталин. Ни один из них, вероятно, не хотел гибели Кирова. Но все они играли его головой, пытаясь создать на подготовке террористического акта амальгаму - с "участием" Зиновьева и Троцкого.
Показания Зиновьева на процессе имели явно уклончивый характер, явившийся результатом предварительного соглашения между обвинителями и обвиняемым: очевидно, только под этим условием Зиновьеву было обещано сохранение жизни.
Вынуждение от подсудимого фантастических показаний против себя самого, чтоб рикошетом ударить по другим, давно уже стало системой ГПУ, т.-е. системой Сталина.
Зачем, однако, понадобилось в 1930 году инсценировать покушение на Сталина? И почему к этому делу оказался привлечен моряк? У нас нет на этот счет никаких сведений, кроме нескольких строк в статье тов. Цилиги. Но мы все же рискуем высказать гипотезу.
В 1929 году автор этих строк был выслан в Турцию. Вскоре его посетил в Константинополе Блюмкин и - поплатился за это посещение головой. Расстрел Сталиным Блюмкина произвел в свое время гнетущее впечатление на многих коммунистов, как в СССР, так и в других странах. Заграницей создался тем временем центр большевиков-ленинцев, начали выходить Бюллетень и издания на иностранных языках. В этих условиях "покушение" нужно было Сталину до зарезу, особенно такое покушение, нити которого вели бы заграницу, и к которому можно было бы привлечь Блюмкина, т.-е. точнее тень его. Для этой цели моряк мог очень хорошо пригодиться, особенно если он совершал рейсы между советским портом и Константинополем. Моряк мог быть арестован случайно, - за неосторожный разговор, за чтение нелегальной литературы, наконец, просто за контрабанду: мы ведь ничего не знаем об этом моряке. Ему грозили, может быть, годы тюрьмы. Но изобретательный Ягода обещал ему свободу и всякие другие премии, если он даст показание, что Блюмкин по поручению Троцкого, вовлек его в заговор против Сталина. Если б дело выгорело, тогда высылка Троцкого и расстрел Блюмкина оказались бы перекрыты одним ударом. Но вот беда: моряк "наполовину сошел с ума".
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 169; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!