МУЖСКАЯ И ЖЕНСКАЯ СЕКСУАЛЬНОСТЬ 4 страница
X x x
В качестве исходной точки выберем то определение, которое мы далиуниверсальной памяти гениального человека. Для него одинаково реально все: ито, что еще недавно имело место, и то, что давно уже успело исчезнуть. Изэтого следует, что отдельное переживание не исчезает вместе с тем моментом,в течение котором оно длилось, что оно не связано с этим моментом времени,оно путем памяти как бы отрывается от него. Память превращает переживание внечто временное. Память по самому понятию своему есть победа над временем.Человек в состоянии вспомнить прошлое только потому, что память освобождаетего от разрушительного действия времени. Все явления природы суть функциивремени, явления духа, наоборот, господствуют над временем. Здесь мы останавливаемся перед затруднением, но затруднением мнимым.Как может память являться отрицанием времени? Ведь не будь у нас памяти, мыне имели бы никакого представления о времени. Ведь только воспоминанием опрошедших событиях мы приходим к мысли о том, что существует некотороетечение времени. Как можно утверждать, что одна вещь являетсяпротивоположностью и отрицанием другой, если обе эти вещи неразрывно связанымежду собою. Затруднение это разрешается очень просто. Коль скоро новое существо,оно не должно быть непременно человеком, наделено памятью, оно уже не можетбыть втиснуто со своими переживаниями в поток времени. А если это так, тооно может сделать время предметом своего исследования, охватить его общимпонятием, противопоставить себя ему. Если бы отдельное переживание былооставлено на произвол неудержимому течению времени, изменялось бы вместе современем, как зависимая переменная со своей независимой, и никакая память нев состоянии была бы вырвать переживание из этот бурного потока, то тогдаясно, что понятие времени никогда не проникло ни в его сознание - сознаниепредполагает двойственность, не могло бы быть ни объектом, ни мыслью, нипредставлением человека. Необходимо каким-нибудь образом преодолеть времядля того, чтобы узнать о нем, необходимо стоять вне времени, чтобы егопонять. Это применимо не только к отдельному промежутку времени, но к общемупонятию о времени. Точно также человек, охваченный какой-нибудь сильнойстрастью, не в состоянии изучить и разобрать основные черты ее, необходимопрежде всего оторваться от ее главной основы - времени. Не будь ничеговневременного, не было бы и представления времени. Чтобы определить, чтовневременное, вспомним только, что собственно память похищает, вырывает изкогтей времени. Мы видели, что память сохраняет все, имеющее для индивидуумаинтерес или значение, короче говоря, все, что обладает для человекаизвестною ценностью. Обыкновенно человек вспоминает о таких вещах, которыеимели для него когда-либо известную, часто совершенно неосознанную,ценность: эти ценность наделяется их вневременностью. Человек забывает отом, что так или иначе не ценилось им. Ценность и есть это вневременное. И наоборот: ценность вещи тем болеезначительна, чем эта вещь менее подвержена влиянию времени. Она, по крайнеймере, не должна являться функцией времени. В каждой вещи воплощаетсяценность постольку, поскольку она существует вне времени: тольковневременные вещи положительно оцениваются. Это положение, конечно, еще неисчерпывает сущности ценности, больше того, оно даже не является общим иглубоким определением ее. Но оно представляет собою первый специальный законвсякой теории ценности. Достаточно будет совершить беглый обзор некоторых явлений, чтобубедиться в правильности выставленного положения. Люди очень мало придаютзначения убеждению, которое еще недавно родилось в сознании человека. Онивообще не считаются с мнением человека, взгляды которого находятся еще впроцессе течения, изменения и т. д. Напротив, неутомимое постоянство всегдавнушает нам уважение, даже в том случае, когда оно проявляется внеблаговидных формах жажды мести и упрямства. Оно чарующе действует на насдаже тогда, когда проявляется в безжизненных предметах. Вспомним только"аеге parennis" у поэтов и 'quarante siecis" египетских пирамид. Слава,которая выпала на долю человека, светлая память, которую он оставил по себе,все это обесценивается в наших глазах вместе с мыслью, что они преходящи.Разнообразные изменения, которые претерпевает на себе человек, тоже неявляются предметом особенного восхищения для него. Правда, когда емуговорят, что он каждый раз проявляет себя с новой стороны, то он будет горди доволен и этим свойством. Но причина этой гордости лежит в томпостоянстве, в той закономерности, с какой проявляется в нем этаразносторонность. Для людей, которые устали жить, не существует никакихценностей, они не видят ничего интересного для себя в упомянутомпостоянстве. Сюда же относится боязнь вымирания рода и исчезновения именичеловека. Всякая социальная оценка, единственным выражением которой являютсязаконодательные акты и договоры, уже с самого момента своего возникновенияпретендует на непреложность и полнейшую независимость от влияний времени,хотя бы обычай и повседневная жизнь наносит ли ей очень существенныеизменения. Это относится и к тем правовым нормам, сила которых (по точномусмыслу их) должна сохраниться в течение только определенного промежуткавремени. Здесь время фигурирует в качестве величины постоянной, но непеременной, взависимости от которой непрерывно или с перерывами изменяласьбы вся совокупность отношений. Этим обясняется тот факт, что вещь обладаеттем большей ценностью, чем продолжительнее ее существование. Никто неподумает, что контрагенты особенно заинтересованы в предмете договора, еслион заключен только на весьма короткое время. Точно такое же отношениепроявляют к нему и сами контрагенты. Отсюда, несмотря на всевозможныеобстоятельства, вечные подозрения и недоверие, с которым они относятся другк другу. В выдвинутом нами ранее законе лежит единственное объяснение тогофакта, что человеческие мысли направлены далеко за пределы смерти.Потребность в наличности ценностей проявляется в общем стремлении освободитьвещи от всякой зависимости от времени это стремление сказывается даже натаких отношениях, которые так или иначе изменяются "в связи со временем",например, на богатство и владение, на все, что мы привыкли называть "земнымиблагами". В этом лежит глубокий психологический момент завещания, оставлениянаследства. Не забота о своих родных создала этот институт. И человек,лишенный семьи и родственников, составляет завещание. Более того: можно суверенностью сказать, что делает это он с большей серьезностью ивдумчивостью, чем отец семейства, так как у него ведь больше рискасовершенно исчезнуть с лица земли, из памяти других людей. Великий политик и властелин, в особенности же деспот, власть которогокончается вместе с его жизнью, старается придать ей известную ценность.Этого он достигает только тем, что связывает эту власть с чем-нибудьвневременным: кодексом, биографией (Юлий Цезарь) или всякого родаграндиозными просветительными учреждениями и коллективными научнымиработами, музеями и коллекциями, постройками из твердого камня (saxaloquntur) или, оригинальнее всего, созданием или упорядочением календаря.Кроме того, его мысль направлена на то, чтобы сохранить власть в течениевсей своей жизни. Для этого недостаточно только обменяться договорами,которые взаимно связывают стороны. или заключить какой-нибудьдипломатический брак, которым прочно укрепил бы соответствующие родственныеотношения. Сообразно основной идее подобного стремления, необходимоустранить все то. что одним только существованием своим угрожает вечному,незыблемому продолжению этой власти. Так политик превращается в завоевателя. Психологические и философские теории ценности оставили без всякоговнимания категорию вневременности. Они, несомненно, находились под влияниемполитической экономии и всячески старались внести нечто свое в эту область.Тем не менее я не думаю, чтобы закон, развитый нами, не нашел никакогоприменения в политической экономии только потому, что в этой сфере онпредставляется менее ясным и более сложным, чем в психологии. И сэкономической точки зрения большой ценностью обладает тот предмет, которыйдольше может служить потребностям человека. Вещь, которая в состояниипросуществовать только каких-нибудь четверть часа, можно, например, всегдакупить значительно дешевле ее цены в поздний час перед наступлением ночи.Конечно, такой случай немыслим там, где установление прочной цены возвышаетморальное значение торгового предприятия над случайными временнымиколебаниями. Я напомню только о тех многочисленных учреждениях, которыесозданы для сохранения ценности предметов от разрушительного влияниявремени: склады, амбары, погреба, музеи со служащими при них кустодами.Совершенно ошибочно определение психологов, которые под ценностью понимаютто, что удовлетворяет человеческим потребностям. Ведь и каприз есть не чтоиное, как потребность (правда, ненужная), вместе с тем нет ничего болеепротиворечащею понятию ценности, как каприз. Каприз вообще не знаетценности. Он вызывает желание обладать ценностью с тем, чтобы в следующий жемомент ее уничтожить. Таким образом, момент длительности входит, каксущественный признак, и понятие ценности. Даже те явления, которые по мнениюмногих могут быть объяснены только с помощью менгеровской теории "предельнойполезности", вполне разрешимы с моей точки зрения (при этом я далек от мысливвести какие-либо новые точки зрения в политическую экономию). Тообстоятельство, что вода и воздух лишены ценности, объясняется исключительнотем, что только индивидуализированные, оформенные вещи могут обладатьположительной ценностью: только все оформенное можно превратить в нечтобезформенное или даже совершенно разрушить, а потому, как таковое, необладает длительностью. Можно придать определенную форму горе, лесу, равнинепутем обработки или проведения границ, потому эти предметы даже в самомдиком своем состоянии являются объектами ценности. Атмосферный же воздух иливодную поверхность никак нельзя заключить в определенные границы, так какони подвержены закону диффузии и расширены в беспредельность. Если быкакому-нибудь чародею удалось сжать атмосферный воздух, окружающий со всехсторон земной шар, на каком-нибудь незначительном пространстве земли, подобнотому, как это сделал дух в одной восточной сказке, если бы кто-нибудь собралвсю водную массу, покрывающую наш земной шар, в один резервуар, предотвративиспарение, вода и воздух приобрели бы определенную форму, а вместе с ней иценность. Понятие ценности только тогда связано с вещью, когда есть хотьмалейший повод беспокоится что эта вещь со временем может изменяться ибоценность рождается из отношений ко времени, из противопоставления времени.Ценность и время взаимно обусловливают друг друга, как два соотносительныхпонятия. Здесь я позволю себе не говорить по вопросу о том, к каким глубокимпоследствия приводит нас подобный взгляд, настолько плодотворен он, даже длясоздания целого мировоззрения. Для нашей цели вполне достаточно знать, чтотам, где нет угрозы со стороны времени, отпадает всякий разговор о ценности.Хаос, если он даже вечен, может быть оценен только отрицательно. Форма и вневременность или индивидуация и длительность - два аналитических момента,впервые создающих ценность и ее обоснование. Таким образом, мы разобрали этот кардинальный закон ценности в егоприменении, как в сфере индивидуально-психологической, так и в сфересоциально-психологической. Теперь только мы можем вернуться к главномупредмету нашего исследования и разрешить те основные вопросы, которые, хотяи являются исключительными для нашей работы, тем не менее остались до сихпор открытыми. Первое следствие, которое мы можем вывести из всегопредшествовавшего изложения, - это то, что во всех сферах человеческойдеятельности существует какая-то потребность в невременности, волевоетяготение к ценности. Это именно тяготение, которое по своей глубине можетбыть без всякого опасения поставлено наряду со "стремлением к власти",совершенно отсутствует у индивидуальной женщины, по крайней мере в форместремления к вневременности. В очень редких случаях женщины дают какие-либоуказания на дальнейшую судьбу имущества после их смерти: это лишний раздоказавает, что женщина лишена потребности в бессмертии. Ибо в завещаниилежит дух чем-то высшего, более общего. Именно это и является причиной,отчего люди так свято соблюдают волю завещателя. Потребность в бессмертии есть только частный случай из того общегозакона, что только вневременные вещи поддаются положительной оценке. В этомзаконе лежит связь упомянутой потребности с памятью. Память человека оразнообразных переживаниях пропорциональна тому значению, которое имели длянего эти переживания. Как ни парадоксально они звучат, однако следуетпризнать глубокую истину в словах: ценность, - это то, что создает прошлое.Только то, чему при-дается значение положительной ценности, вырываетсяпамятью из когтей времени. Отсюда следует, что психологическая жизнь,поскольку она рассматривается как положительная ценность, должна, как целое,подняться над категорией времени путем вечной длительности, простилающейсядалеко за пределы физической смерти человека. Она ни в коем случае не должнабыть только функцией времени. Этим мы уже несравненно ближе подошли к самомуглубокому мотиву жажды бессмертия. Сознание того, что со смертьюокончательно теряет значение наша ослепительная, яркая индивидуальная жизнь,которая таким образом превращается в бессмыслицу, - это сознание ведет нас кжажде бессмертия. Ту же мысль, только другими словами, выразил ГетеЭккерману (4 февраля 1829 года). Интенсивнее всех ощущает эту потребность бессмертия гений. Это свойствонаходится в самой тесной связи с другими качествами его природы, которые мыуже успели раскрыть. Память есть полнейшая победа над временем только в томслучае, если она выступает в своей универсальной форме, как у универсальногочеловека. Откуда следует, что гений один только и является человекомвневременности, по крайней мере, это является его идеалом. Он, как видно изего бесконечной, сильной жажды бессмертия, человек с интенсивнейшимстремлением к вневременному, с властным тяготением к ценности. Но вот глазу представляется еще более удивительное совпадение.Вневременность гения обнаруживается не в одном только отношении к отдельныммоментам его жизни. Она проявляется также в отношении к тому периодувремени, который считают его созданием и который называют "его временем". Кпоследнему он de facto не имеет никакого отношения. Не время рождает гения,он не продукт времени. Очень мало чести делают гению, оправдывая егосуществование только временем, Карлейль вполне справедливо указал на то, какмногие эпохи ждали гения, как сильно они в нем нуждались, а он все же неявлялся. Появление гения должно остаться мистерией, от разрешения которойчеловек благоговейно должен отказаться. Так же, как причины появления генияне могут быть разрешены одним только временем и результаты его жизни немогут быть приурочены к определенному времени (это совпадение составляетвторую загадку). Произведения творчества гения живут вечно. Влияние временина них ничуть не отражается, они делают гения бессмертным. Таким образом,можно говорить о вневременности гения в трояком отношении свойственная емууниверсальная апперцепция в связи с тем фактом, что он всем своимпереживаниям придает значение ценности, лишает эти переживания характерачего-то временного, преходящего его появление в определенную эпоху не можетбыть объявлено характером этой эпохи, наконец, произведения его чувства несвязаны ни в каком отношении со временем, ни с тем временем, котороесовпадает с его существованием, ни с тем, которое предшествовало или следуетза этим временем. Здесь мне представляется счастливый случай ответить на один вопрос,который к моему великому изумлению до сих пор едва ли кем-нибудь был задет.Вопрос этот заключается в том, существуют ли и среди животных (или растений)такие существа, которые по праву могли бы быть названы гениальными. Вдальнейшем изложении мы постараемся обосновать целый ряд положений, которыерешительно высказываются против подобного предположения. К тому жевыдвинутые нами раньше критерии одаренности едва ли привели бы нас коткрытию таких гениальных индивидуумов среди животных. Мы не отрицаемвозможности существования талантов в мире животных, как возможны они средилюдей, которые еще не сделались гениальными. Но мы имеем все основанияполагать, что у них отсутствует та "искра Божия", о которой так многоговорили до Мороде-Тура, Ломброзо и Макса Нордау. Подобное отрицание за ними"искры Божией" не есть выражение ревности или робкого опасения за привилегиичеловека, нет, его можно обосновать очень вескими соображениями. Чего только нельзя объяснить тем фактом, что гений впервые появилсясреди людей! Решительно все: весь "объективный дух", или другими словами,то, что один только человек среди других живых существ обладает историей. Разве всю человеческую историю (конечно, духовную, но не например,историю войн) нельзя объяснить с помощью одного только факта появлениягения, с помощью тех толчков, которыми он двигал вперед прогрессчеловечества, с помощью тех подражаний, которые вызывал он вобезьяноподобних существах? Разве не к этой причине нужно свестивозникновение архитектуры, земледелия и, прежде всего, языка? Каждое словобыло первоначально создано одним человеком, стоявшим выше окружающей егосреды, факт, который можно наблюдать повсюду еще и в настоящее время (здесь,конечно, следует оставить в стороне названия технических изобретений). Да икак оно могло возникнуть иначе? Первоначально слова были"звукоподражательными". В них помимо воли творящего проникало нечто похожеена то душевное состояние, в котором находился человек, произносивший их. Всеслова вообще были первоначально тропами, так сказать, звукоподражаниямивторого порядка, метафорами, сравнениями: прозы не существовало, всякаяпроза была поэзией. Таким образом, большинство гениев совершенно исчезло длянас. Стоит только подумать о пословицах, даже самых тривиальных в настоящеевремя, как, например, "рука руку моет". Да, ведь это много лет назадпроизнес впервые какой-нибудь гениальный человек! Сколько различных цитат изклассических авторов, сколько слов Христа кажутся нам какими-то пословицами,не связанными в своем происхождении с каким-нибудь человеком, сколько труданам стоит прийти к той мысли, что нам знаком автор этих выражений. Поэтомуошибочно говорить о "мудрости языка", о преимуществах и удачных выраженияхфранцузской речи. Как создателем "народной песни", так и создателем языкаявляется далеко не народная масса. Такими взглядами мы проявляем своюнеблагодарность к отдельным людям с тем, чтобы незаслуженно расхваливатьнарод. Гений, проявивший свое творчество в сфере языка, благодаря своейуниверсальности не принадлежит к той ациональности, из которой он произошели на языке которой он выразил свою духовную сущность. Известнаянациональность оценивает сущность своих гениев и таким образом составляетсебе некоторое понятие идеала. Но этот идеал является путеводной звездой,конечно, для других, а не для самого гения. По тем же соображениям мырекомендовали бы побольше осторожности во всех тех случаях, когда психологиюязыка относят без всяких предварительных исследований к принадлежностямпсихологии народов. В языке кроется поразительная мудрость потому, что онявляется созданием отдельных выдающихся людей. Если такой глубокиймыслитель, как Яков Беме, всецело предался научным изысканиям в областиэтимологии, то ведь этот факт сам по себе имеет гораздо большее значение,чем ему приписывает какой-нибудь историк философии. От Бэкона до ФрицаМаутнера критикой языка занимались только плоские умы. Для гения язык - не предмет критики, а творчество. Он создает язык, каки все другие духовные ценности, которые составляют истинную основу культуры,"объективный дух". Отсюда ясно, что вневременный человек - это тот, которыйсоздает историю. Только люди, стоящие вне причинной цены историческихявлений, могут создать историю. Ибо только они стоят в неразрывной связи сабсолютно вневременным, с ценностью, которая дает их произведениямнепреложное вечное содержание. Всякое явление, входящее как составная частьв человеческую культуру, входит в нее под видом вечной ценности. Если мы воспользуемся данным нами масштабом гениальности, то мы безособенного труда разрешим сложный вопрос о том, кому следует приписатьгениальность и кому следует в ней отказать. Наиболее популярный взгляд,который имеет в рядах своих сторонников Тюрка и Ломброзо, видит гениальностьво всяком интеллектуальном или материальном произведении, которое по своимдостоинствам превосходит средние произведения человеческом ума. С другойстороны, теория Кантa и Шеллинга обладает в сильной степени характеромисключительности. Она видит гениальность только в творческом инстинктехудожника. Необходимо признать, что правда лежит между этими двумявзглядами. Титул гения следует приписать только великим художникам и великимфилософам (к ним я причисляю наиболее редких гениев, творцов религиозной догмы. Но на этот титул не имеют права ни "великийчеловек дела", ни "великий человек науки". "Люди дела", знаменитые политики и полководцы могут, пожалуй, обладатьнекоторыми чертами, присущими также гению (например совершенное знаниелюдей, поражающая память). Наше исследование еще вернется к вопросу опсихологии этих людей. Но признать их гениями может только тот, ктоослепляется блеском внешнего величия. Гений именно отличается внутренним,духовным величием, он не знает величия, которое проявляется только во вне.Истинно великий человек обладает глубоким пониманием категории ценности,между тем как политику-полководцу доступно только понятие власти. Генийстремится придать власть понятию ценности, политик - придать ценностьпонятию власти (вспомните о различных сооружениях, предпринимаемыхимператорами с этой целью). Великий полководец, великий политик, выступаютиз хаоса различных отношений, как феникс, который должен мгновенноисчезнуть. Великий император или великий демагог единственные люди, которыеживут исключительно настоящим. Он не мечтает о каком-нибудь лучшем, болееярком будущем. Его мысль не уносится также в глубь прошлого. Своесуществование он связывает непосредственно с данным моментом и не стремитсяк "одолению времени" теми двумя способами, которые единственно возможны длячеловека. В своем творчестве гений старается свергнуть с себя зависимость отконкретных условий данного времени. Для политика или полководца эти условия- вещь "an in-id fur sich", направление их деятельности. Таким образом,великий император - явление природы, а великий мыслитель стоит вне этойприроды, он - овеществление духа. Подвиги "людей дела" бесследно исчезают слица земли вместе с этими людьми, а иногда еще раньше; только хроникавремени регистрирует эти подвиги в их бесконечной смене. Император несоздает ничего такого, что содержало бы в себе вечную, простирающуюся нацелые тысячелетия ценность, ибо таковы только произведения гения. Он и никтодругой творит историю, так как стоит вне действия ее законов. Великийчеловек имеет историю. Император же - предмет истории. Великий человек даетэпохе определенный характер. Наоборот, время налагает определенный отпечатокна характер императора - и уничтожает его. Так же мало прав на титул гения имеет как человек великой воли, так ивеликий ученый, если он одновременно не является и великим философом. Носион даже имя Ньютона или Гаусса, Линнея или Дарвина, Коперника или Галилея -безразлично, этого права у него нет! Ученые не универсальны, ибо существуетнаука об определенном предмете или определенных предметах. Этого нельзяобъяснить "все прогрессирующей специализацией", которая лишает насвозможности "все знать". И среди ученых XIX и XX вв. существуют люди,обладающие полиисторией в той же степени, как Аристотель и Лейбниц. Янапомню здесь имена двух ученых: Александра фон Гумбольдта и ВильгельмаВундта. Этот недостаток лежит гораздо глубже в сущности всякой науки и вприроде самих ученых. Восьмая глава разрешит последний остаток, остающийсяоткрытым в этом вопросе. Но мне кажется, что мы уже здесь пришли к томуположению, что даже самые выдающиеся ученые не обладают той всеобщностью,которая свойственна была философам, стоявшим уже на границе гениальности(Фихте, Шлейермахер, Карлейль и Ницше). Какой ученый когда-либонепосредственно понимал все, всех людей, всевозможные вещи? Больше того!Какой ученый когда-либо проявлял хотя бы возможность постижения всего этогов себе и вне себя? Ведь замена этого непосредственного провидения,постижения всех вещей и является исключительной задачей тысячелетней научнойработы.В этом лежит основание того, что люди науки являются "специалистами".Человек науки, если он только не философ, не знает той непрерывной, все всебе сохраняющей, ничего не забывающей жизни, которая является достояниемгения: именно в силу отсутствия в нем универсальности. Наконец, исследованияученого всегда связаны с общим развитием науки в его время. Он берет знаниясвоего времени в определенном количестве и форме, умножает их и изменяет, азатем передает полученные им результаты будущему. Но и его исследованиядлительно сохраняются только в качестве книг на библиотечных полках: многоеиз них выбрасывается, многое дополняется, как недостающее, но они неявляются вечными ценностями, созданиями, не подлежащими исправлению ни водном пункте. От великих же философских систем, как от великих произведенийхудожественного творчества, веет чем-то непреложным, неизменным, вырастаетмиросозерцание, в котором прогресс человеческой культуры ничего не всостоянии изменить. Чем значительнее индивидуальность творца данной системы,тем больше он имеет сторонников во все времена существования человечества.Есть платонисты, аристотельянцы, спинозиты, берклианцы, есть, наконец, еще внастоящее время сторонники Бруно, но вы нигде не найдете галилеянцев,гельмгольцистов, птолемеистов и коперниканцев. Отсюда видно, какаябессмыслица говорить о "классиках точных наук" или о "классиках педагогики".Ведь подобное словоупотребление искажает значение этого слова, когда мыговорим о классических философах или классических художниках. Великий философ носит титул гения вполне заслуженно и с большой честью.И если философ вечно скорбит о том, что он не художник (именно таким путемон собственно становится эстетиком), то художник не в меньшей степенизавидует упорной и настойчивой силе абстрактного систематического мышленияфилософа. Вполне понятно, что они выдвигают такие проблемы, как Прометей иФауст, Просперо и Кипри-ан , Апостол Павел и "Пензерозо". Поэтому, кажется,и художник, и фи- лософ имеют в одинаковой степени право на почет. Ни одному не следуетотдавать предпочтение пред другим. И в области философии не следует особенно усиленно раздавать титулгения, как это было до сих пор. В противном случае моя работа заслуженнопонесет упрек в узкой партийности против "положительных наук". Я далек отподобного рода партийности, тем более, что в первую голову она обратилась быпротив меня и большей части моем труда. Нельзя назвать Анаксагора,Гейлинкса, Баадера, Эмерсона гениальными людьми. Ни шаблонная глубина(Анжело Силезий, Филон Якоби), ни оригинальная плоскость (Кант, Фейербах,Юм, Гербарт, Локк, Карнеад) духа не в состоянии решить вопрос о применениипонятия гениальности. История искусства, как и история философии полны внастоящее время самых превратных ценностей. Совершенно другое делопредставляет собою история такой науки, которая беспрерывно подвергаетиспытанию правильность своих выводов и выдвигает все новые ценностисообразно объему поправок, введенных в нее. История науки совершеннопренебрегает личностью своих самоотверженных борцов. Ее целью являетсясистема сверхиндивидуального опыта, из которого отдельная личностьсовершенно исчезает. В преданности науке лежит поэтому высшая степень"самоотречения", этой преданностью отдельный человек отказывается отвечности.Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 117; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!