ЗААМУРСКИЙ ОКРУГ ПОГРАНИЧНОЙ СТРАЖИ

 

       Для обеспечения маньчжурских железных дорог была создана Охранная Стража, вначале из охотни­ков, отбывших обязательный срок службы, преиму­щественно из казаков, и из офицеров-добровольцев. Стража находилась в подчинении министра финансов Витте, пользовалась его вниманием и более высшими ставками содержания, чем в армии. Необычные усло­вия жизни в диком краю, в особенности в первое вре­мя прокладки железнодорожного пути, сопряжен­ные иногда с лишениями, иногда с большими соб­лазнами и всегда с опасностями, выработали {153} своеобразный тип «стражника» — смелого, бесшабашного, хорошо знакомого с краем, часто загуливавшего, но всегда готового атаковать противника, не считаясь с его численностью.

       К началу японской войны Охранная Стража, пе­реименованная в Заамурский округ пограничной стра­жи, комплектовалась уже на общем основании и в отношении боевой службы подчинялась командова­нию Манчжурской армии. Но кадры и традиции оста­лись прежние.

 

       На огромном протяжении Восточной (Забайка­лье-Харбин-Владивосток) и Южной ветви Маньчжурских дорог (Харбин-Порт-Артур) расположены были 4 бригады пограничной стражи, общей численностью в 24 тысячи пехоты и конницы и 26 орудий. Эти войска располагались тонкой паутиной вдоль линии, причем в среднем приходилось по 11 человек на ки­лометр пути. Понятно, поэтому, какое значение имел для Манчжурской армии, для нашего тыла, вопрос о сохранении нейтралитета Китаем.

 

       Явившись в штаб округа, я получил назначение на вновь учрежденную должность начальника штаба 3-й Заамурской бригады. Таким образом, будучи в чине капитана, я по иерархической лестнице переско­чил неожиданно две ступеньки, получив и солидный оклад содержания, позволивший мне в несколько ме­сяцев «аннулировать» оставленное в Варшаве «заве­щание» и позаботиться о матери. Но, вместе с тем, это назначение принесло мне большое разочарование: 3-я бригада располагалась на станции Хандаохэцзы, охраняя путь между Харбином и Владивостоком. Стремясь всеми силами попасть на войну с японцами, я очутился вдруг на третьестепенном театре, где Можно было лишь ожидать стычек с китайцами-хунхузами. Меня «утешали» в штабе, что ожидается дви­жение японцев из Кореи в Приамурский край, на {154} Владивосток, и тогда наша 3-я бригада войдет естественно в сферу военных действий... Но комбинация эта казалась мне маловероятной, и поэтому я смотрел свое назначение, как на временное, решив перейти японский фронт, как только окажется возможным.

       В круг моего ведения входили вопросы строевой, боевой и разведочной службы. Милейший командир бригады, полковник Пальчевский, введя меня в курс бригадных дел, предоставил затем широкую инициа­тиву. С ним я трижды проехал на дрезине почти 500-километровую линию, знакомясь со службою каждого поста.

С конными отрядами отмахал сотни километров по краю, изучая район, быт населения, знакомясь с китайскими войсками, допущенными вне полосы отчуждения — для охраны внутреннего по­рядка.

       Половина пограничников — на станциях, в ре­зерве, другая поочередно — на пути. В более важ­ных и опасных пунктах стоят «путевые казармы» — словно средневековые замки в миниатюре, окружен­ные высокой каменной стеной, с круглыми бастиона­ми и рядом косых бойниц, с наглухо закрытыми во­ротами. А между казармами — посты — землянки на 4-6 человек, окруженные окопчиком. Служба тя­желая и тревожная; сегодня каждый чин в течение 8 часов патрулирует вдоль пути, завтра 8 часов сто­ит на посту. Нужен особый навык, чтобы отличить, кто подходит к дороге — мирный китаец или враг. Ибо и простой «манза» — рабочий, и хунхуз, и китай­ский солдат одеты совершенно одинаково. Китайские солдаты носили мало приметные отличия, так как начальство их обыкновенно присваивало себе деньги на обмундирование. Когда в первый раз я с команди­ром бригады объезжал линию на дрезине и увидел впереди трех китайцев с ружьями, пересекавших по­лотно железной дороги, я спросил:

{155} — Что это за люди?

       — Китайские солдаты.

       — А как вы их отличаете?

       — Да, главным образом потому, что не стреля­ют по нас, — ответил, улыбаясь, бригадный.

       На оборонительные казармы на нашей линии хунхузы нападали редко. Но бывали случаи, что по­сты они вырезывали. История бригады полна эпизо­дами мужества и находчивости отдельных чинов ее. Не проходило недели, чтобы не было покушения и на железнодорожный путь. Но делалось это кустар­но — из озорства или из мести. Словом, в покуше­ниях этих не видно было японской руки, как это име­ло место на Южной ветке.

 

***

       Знакомство с краем приводило меня к печаль­ным выводам. Необыкновенная консервативность бы­та маньчжур и китайцев и предвзятое отношение к приносимой извне культуре. Народ темный, неве­жественный, не предприимчивый, покорный своим властям, которые — от мелкого чиновника до дзян-дзюня (губернатора провинции) являлись полно­властными распорядителями судеб населения — корыстными и жестокими. Полное отсутствие охраны труда и крайне низкая оплата его, причем рабочий по кабальному договору становился в рабскую зависимость от предпринимателя. Первобытные и хищ­нические приемы эксплоатации земли и недр: я ви­дел пылающие покосы и леса — как подготовку к распашке и посевам; видел на копях в долине р. Му-Данзяна сохранившуюся от прежних веков систему лопаты и деревянного корыта — для промывки золота... Проезжал по большой дороге, на которой {156} неожиданная топь пересекала путь. Вереницы китай­ских арб останавливались, китайцы перепрягали в од­ну арбу по несколько уносов или, разгрузив арбы, в несколько приемов, налегке преодолевали топь. Та­кой порядок, по свидетельству старожилов, длился много лет, и никто не думал загатить топкое место...

       Манчжурия покрыта была сетью ханшинных за­водов, представлявших одновременно центры мено­вой торговли и общественного осведомления.

Потреб­ление ханшина — очень крепкой китайской водки — в ближайшем к нам Ажехинском районе, например, составляло в год ведро на душу... Китайцы и маньчжуры напивались ханшином, отравлялись опиумом и предавались азарту в многочисленных «банковках» — притонах азартной игры, вроде рулетки.

       Но главным бедствием края были хунхузы, ставшие неотделимой частью народного быта. Гиринский дзянь-дзюнь насчитывал их в одной своей про­винции до 80 тысяч. В хунхузы шло все, что было выброшено за борт социального строя нуждой, пре­следованием или преступлением; все, что не могло ужиться в мертвой петле, затянутой над темным лю­дом жестокими несправедливыми властями; наконец, все, что предпочитало легкое, беспечное, хотя и пол­ное тревог и опасности существование — тяжелой трудовой жизни. В хунхузы шел разоренный чинов­никами «манза», проигравшийся в «банковке» игрок, обокравший хозяина бой, провинившийся солдат и просто любитель приключений. При этом солдаты, которым надоедало хунхузское житье, возвращались к прежнему ремеслу, нанимаясь на службу в другом округе...

 

       Хунхузские банды выбирали своего начальника, который пользовался неограниченною властью. На­чальники распределяли между собой «районы дейст­вий», и никогда не слышно было о столкновениях {157} между разными бандами. Хунхузы облагали данью заводы, «банковки», богатых китайцев, грабили под­рядчиков и производили поголовные реквизиции в населенных пунктах. Бывали, хоть и редко, налеты на поселки, занятые маленькими русскими гарнизонами. И пока одна часть хунхузов отвлекала гарнизон, дру­гая захватывала намеченные жертвы в качестве за­ложников, чтобы получить за них выкуп. По окон­чании операции вся банда поспешно отступала. Если же пограничникам удавалось отрезать хунхузам путь отступления, то дрались они с остервенением до по­следнего.

 

       Ни китайская администрация, ни китайские вой­сковые части, которых, впрочем, было мало, не ве­ли борьбы против хунхузов. По-видимому, между эти­ми последними существовало молчаливое соглашение: «вы нас не трогайте, и мы вас не тронем». А на­род, беззащитный, терроризованный хунхузами и бо­явшийся их мести, видел в этом явлении нечто пред­начертанное судьбой и непреодолимое. Однажды наш разъезд, идя по следам хунхузов, заехал в ки­тайскую деревню, произвел осмотр фанз и опросил жителей. Все показали, что хунхузов не видели и о них ничего не слышали. Когда разъезд подошел к краю деревни, из одной импани (Китайская усадьба.) раздался вдруг ружейный залп; два пограничника свалились замертво. Разъезд спешился, атаковал импань и перебил хун­хузов. Оказалось, что хунхузы эти уже в течение не­скольких часов грабили поочередно все дома де­ревни...

       Пленных хунхузов наши части сдавали китай­ским властям ближайших населенных пунктов. Там их допрашивали и судили китайские суды, причем не было случая, чтобы хунхуз, несмотря на избиение {158} бамбуковыми палками, выдал своих. Затем их под­вергали публичной казни, привлекавшей толпы зри­телей. Рубили головы. Я не присутствовал никогда на казни, но от своих офицеров слышал, что шли на смерть хунхузы с величайшим спокойствием и пол­ным безразличием. В Имянпо на вокзале я видел знаменитого хунхузского начальника Яндзыря, пой­манного пограничниками и отправляемого в китай­ский суд. Он пел песни, что-то говорил — очевидно остроумное, вызывавшее смех у толпившихся возле вагона китайцев, и, увидя меня, смеясь, ломанным русским языком сказал:

       — Шанго, капитан, руби голова скорей!..

 

***

       Хотя вся Манчжурия была на военном положе­нии и числилась в военной оккупации, но наши бри­гады не вмешивались совершенно в управление кра­ем вне железнодорожной полосы отчуждения. Население продолжало жить так же, как до войны и оккупации, конечно, в тех областях, которые не ста­ли театром военных действий. В районах же, заня­тых пришлыми оккупационными войсками, бывали не раз столкновения с населением на почве постоев, рек­визиций и игнорирования местных китайских властей.

Вообще же омрачали наши отношения с китайским населением два фактора, которых я касался не раз и по службе, и в печати и которые составляют — вероятно, и до наших дней — язву колониальной и кон­цессионной практики держав. Это — жадность мно­гих предпринимателей и подрядчиков, бессовестно эксплуатировавших труд китайцев. И второе — раб­ская зависимость наша от переводчиков. В нашей бригаде, например, один только офицер говорил снос­но по-китайски, хотя некоторые несли службу в Манчжурии с первых дней проведения дороги. {159} Приходилось довольствоваться китайцами, постигшими русский язык, и двумя-тремя старыми пограничника­ми неправильно, но бойко объяснявшимися по-ки­тайски. В большинстве и те, и другие составляли элемент порочный, на совести которого были и вы­могательства, и не одна загубленная китайская душа. Тем не менее, оккупация имела и положительные сто­роны: большой спрос на труд, открывшийся огром­ный рынок для произведений народного хозяйства, оплачиваемых полноценной русской валютой, облег­чение сношений и вывоза — все это подымало бла­госостояние страны.

 

       Главное командование наше не переставал беспо­коить вопрос — подымется ли Китай? Против пра­вого фланга и тыла Манчжурской армии стоял 10-ты­сячный китайский отряд генерала Ma и 50-тысячный Юан-Ши-кая... В северной Манчжурии небольшие от­ряды китайских солдат, хунхузы и народная милиция не представляли, конечно, серьезной силы, но были вполне пригодны для партизанской войны, которая могла прорвать тонкую паутину наших двух бригад, стоявших между Забайкальем и Владивостоком, по­ставив в рискованное положение сообщения армии с Россией...

       Как известно, Китай сохранил нейтралитет. Оче­видно, русская оккупация не была слишком обреме­нительной для китайского населения, а китайское правительство понимало ясно, чем грозит стране ок­купация японская.

           

***

       К Пасхе я был произведен в подполковники. Ин­тересная служба в Заамурском округе, доброе отно­шение командира и сослуживцев, хорошие жизнен­ные условия — все эти положительные стороны не {160} могли удержать меня в Хандаохэцзы. Я побывал в Харбине у начальника округа, ген. Чичагова, прося отпустить меня в действующую армию, и получил ре­шительный отказ.

В августе решил поехать в Ляоян, в штаб Манчжурской армии. Явился начальнику шта­ба ген. Сахарову, с которым был хорошо знаком по службе в Варшавском округе. Ген. Сахаров объяснил мне, что Заамурский округ подчинен Командую­щему армией только в оперативном отношении, а распоряжаться личным составом он не может... Вер­нулся я в удрученном состоянии. Выручил, однако, случай: капитан Генерального штаба В. попросился из армии на более спокойную службу, по болезнен­ному состоянию. Предложили его ген. Чичагову «в обмен» на меня. Чичагов согласился. И в середине октября я уезжал, наконец, на юг, провожаемый то­варищеской пирушкой и добрыми пожеланиями ко­мандира и моего штаба, о которых сохранил наилуч­шие воспоминания.

 

***

       Когда я прибыл в штаб Манчжурской армии, офи­цер, ведавший назначениями, предложил мне:

       — Получена телеграмма, что тяжело ранен и эвакуирован полковник Российский, начальник штаба Забайкальской дивизии ген. Ренненкампфа. Не хоти­те ли туда? Только должен вас предупредить, что штаб этот серьезный — голова там плохо держится на плечах...

       — Ничего, Бог не без милости! Охотно принимаю назначение.                                

       На темном фоне маньчжурских неудач и отступлений, среди нескольких старших начальников, пользовавшихся признанием и заслуженной боевой репутацией, голос армии называл и имя ген. Ренненкампфа.

{161} Понятна, поэтому, моя радость. В полчаса собрался. При мне состоял конный ординарец Старков, погра­ничник, по происхождению донской казак — храб­рый и расторопный, проделавший со мной все похо­ды до конца войны, награжденный ген. Ренненкампфом званием урядника и солдатским георгиевским крестом. И конный вестовой с вьючной лошадью, поднимавшей походную кровать-чемодан «Гинтера», в которой помещался весь мой несложный скарб.

       Велел поседлать коней и двинулся в путь к зате­рянному в горах Восточному отряду ген. Реннен­кампфа.

 

ОТ ТЮРЕНЧЕНА ДО ШАХЭ

 

       Организация управления дальневосточными вой­сками построена была на неправильных началах. Не было полновластного хозяина. Манчжурской армией командовал ген. Куропаткин; над ним в звании глав­нокомандующего стоял наместник, адмир. Алексеев; оба начальника расходились во взглядах на способы ведения войны и обращались со своими разногласия­ми и жалобами к военному министру и непосредственно к государю. Далекий Петербург не в силах был, конечно, разбираться в местной обстановке и давал условные рекомендации. Рекомендации Петербурга и приказания наместника, не слишком настойчивые, Куропаткин исполнял «постольку, поскольку», не до­водя ни одного решения до конца и упорно пресле­дуя идею избегать решительного сражения до накоп­ления превосходных сил.

       Между прочим, Витте, прощаясь с Куропаткиным, дал ему шутливый совет:

       — Когда приедете в Мукден, первым делом аре­стуйте Алексеева и в вашем же вагоне отправьте в {162} Петербург, донеся телеграммой государю. А там пусть велит казнить или миловать!

       К началу апреля 1904 года Маньчжурская армия располагалась главными силами у Ляояна, выдвинув авангарды: Южный — в район Инкоу и Восточный — к р. Ялу. Последний был отделен от главных сил бо­лее, чем 200 километров расстояния и трудно прохо­димыми горными кряжами.

       Заперев нашу эскадру в Порт-Артуре, японцы приступили к беспрепятственной высадке на материк. В начале апреля 1-я армия Куроки сосредоточилась на реке Ялу и ударила на Восточный авангард ген. Засулича. Неудачное расположение авангарда и за­поздалый отход привели к большим потерям (2,700 чел.) в бою под Тюренченом, где японцы имели пя­терное превосходство в силах.

 

       Первая неудача на сухопутном фронте, больно от­разившаяся в сознании страны и армии.

 

       Японцы продолжали высадку на Квантуне: в се­редине июня 2-я армия Оку выдвинулась к южно-манчжурской железной дороге и 3-я армия Ноги го­товилась к операциям против Порт-Артура. Скоро крепость отрезана была от внешнего мира.

       Наместник Алексеев требовал удара по армии Оку, с целью деблокады Порт-Артура, Куропаткин же решил предоставить крепость собственной участи — впредь до подхода из России подкреплений. Летели телеграммы в Петербург. Государь стал на сторону наместника, и последний приказал силам не менее 48 батальонов идти на выручку Порт-Артура. Куро­паткин исполнил приказ лишь относительно: двинул корпус ген. Штакельберга в 32 батальона, дал ему ограниченную задачу — отвлечь на себя возможно больше японских войск от Порт-Артура и {163} напутствовал обычным предостережением: в решительный бой с превосходящими силами противника не вступать.

       Оку ввел в дело силы не многим большие, чем у нас. 13-15 июня происходит бой у Вафангоу — бой нерешительный, без видимого перевеса на чью-либо сторону. Но Штакельберг отступил к Ташичао, не преследуемый японцами, которые, как оказалось, испытывали большое утомление и, к тому же, боль­шой недостаток в продовольствии и в снабжении, бла­годаря размытым дорогам...

       Вафангоу — второй удар по самочувствию армии.

 

       Наместник, под влиянием своего штаба, настой­чиво понуждал Куропаткина к активным действиям. Он требовал теперь, удерживая японцев на юге, Во­сточным отрядом перейти в наступление на Куроки, занимавшего фронт в горах, к юго-востоку от Ляо­яна. Частное наступление ген. графа Келлера в этом направлении и было произведено, но крайне неудач­но, благодаря тактическим ошибкам. Благородный человек, но мало служивший до войны в строю, граф Келлер — случай, вероятно, единственный — имел мужество в своем донесении сказать: «Неприятель превосходит нас только в умении действовать». И всю вину за неудачу приписывал своему неумению. В по­следующих боях он был убит.

       22 июля ген. Куропаткин нашел, наконец, воз­можным нанести «решительный удар» Куроки. Он усилил Восточный отряд двумя прибывшими из Рос­сии корпусами, переехал в район отряда и сам стал во главе его.

Южному отряду, которым командовал ген. Зарубаев и который прикрывал направление на Ляоян вдоль железной дороги, приказано было в ре­шительный бой с превосходными силами японцев не вступать...

       Но 23 июля Оку атаковал Зарубаева силами поч­ти равными (48 батальонов, 258 орудий против {164} наших 45 батальонов, 122 орудий) под Ташичао. Наша артиллерия, хотя и более слабая, перешедшая, наконец, на закрытые позиции, с успехом вела борь­бу. Все атаки японцев были отбиты, японцы явно пе­реутомились. Настроение наших войск было прекрас­ное, резервы еще не израсходованы. Но... в ночь на 25 июля Зарубаев отступил к Хайчену...

 

       «Ничем не оправданное отступление» — доносил наместник государю. Этот эпизод не имел никаких последствий для виновника его. Впрочем, я должен оговориться: в последующих боях под Ляояном ген, Зарубаев дрался доблестно.

       Неудача под Ташичао имела два важных послед­ствия: эвакуацию нами Инкоу и занятие японцами ближайших к железнодорожной магистрали портов, что значительно облегчило подвоз снабжения к их армиям. И второе... отказ Куропаткина от занесенно­го уже над Куроки удара.

***

       К концу августа русская армия, уже превосходив­шая численно японцев, располагалась впереди силь­но укрепленного Ляояна.

       Чувствуя всеобщее осуждение своей «отступатель­ной» стратегии, Куропаткин обронил фразу, которая облетела армию и подняла настроение:

       — От Ляояна не уйду!

       30 августа началось наступление трех японских армий (Куроки, Нодзу и Оку) на передовые Ляоянские позиции. Два дня длился бой. Был момент, о ко­тором сторонний наблюдатель, английский военный агент ген. Гамильтон, писал впоследствии: «Штаб Ку­роки испуган, японцы отступают. Еще напряжение, и русские разрезали бы армию Куроки надвое, {165} расстроив транспорты армии»... Но в ночь на 1 сентября, по приказу Куропаткина, армия отводится на главные по­зиции.

       Центром позиции были укрепления Ляояна, заня­тые тремя корпусами ген. Зарубаева. На этой пози­ции он в течение 60 часов отбивал все атаки Оку и Нодзу, с большими для них потерями. Об этих боях в походном дневнике швейцарского военного агента, полковника ф. Герч записано: «Ляоянский гарнизон дрался с изумительным упорством... Ведь нет подъ­ема, одни неудачи, и все же — «исполнение долга»...

 

       Отряд, стоявший западнее Ляояна, сам перехо­дил в наступление, и, хотя понес большие потери, но держался крепко. На Восточном фронте на Сынквантунской позиции шли успешные бои, и Куропаткин организовал контрнаступление тремя корпусами, под личной своей командой в охват с востока армии Ку­роки. Но уже с самого начала наступательный порыв «оси захождения» был приглушен лейтмотивом куропаткинской стратегии: «Если на позиции Сынквантунь держаться будет невозможно, то, не ввязываясь в упорный бой, займите следующую позицию». А ког­да стоявший за левым флангом отряд ген. Орлова был потеснен, то и обходящему корпусу приказано было не продвигаться вперед.

           

Приводя в самых общих чертах обзор кампании, я не имею возможности останавливаться на действи­ях частных начальников и войск. Несомненно, что и в них было не мало ошибок, как в этом сражении, так и в других, — влиявших на решения Командую­щего. Но разрешение отступать, даваемое до боя, за­ранее подрывало психологически наступательный им­пульс, вносило элемент неуверенности в распоряже­ния начальников и действия войск.

       При таких условиях на Восточном фронте шло кровопролитное сражение. О боях на Сынквантуне {166} Гамильтон записывал: «Японцы признавали, что победа или поражение в течение нескольких часов колебалась одинаково между обеими сторонами».

       3 сентября рано утром Куропаткин сообщил Зарубаеву, что на Восточном фронте дела идут вполне успешно. Об этом сейчас же передано было на все форты, известие возбудило большую радость. По всей позиции прогремело «ура». Но в 7 ч. утра в разгар боя получен был приказ об общем и немедленном отступлении. Велено было портить пути, взрывать » мосты, жечь запасы. Через полтора часа последовал  новый приказ — задержать очищение фортов до сумерек. До одних частей второе распоряжение дошло,  до других нет. Началась суматоха, преждевременные взрывы и пожары, угнетавшие защитников Ляояна и радовавшие японцев.

       Что же случилось за столь короткое время, что так радикально изменило всю ситуацию? Ген. Куропаткин объяснял свое решение тем, что два кор­пуса Восточного отряда отошли на следующие пози­ции и что Куроки предпринял обход на Янтайские копи и глубже — на Мукден. Что со всех сторон по­ступали тревожные донесения... Но слабые силы Куроки угрожать серьезно обходом не могли, тем более, что в Мукдене оставался нетронутым целый корпус.                                        

       Положение наше под Ляояном, как оказалось, было далеко не безнадежным. Японские армии при­шли в большое расстройство и потеряли импульс к дальнейшим атакам. Японское командование считало свое положение весьма тяжелым. И «когда русские отступили, — записывал Гамильтон, — все были от души рады этому».

       В Лаоянском сражении мы потеряли 18 тысяч, японцы 23¹/₂  тысячи. Наша армия отошла к р. Шахэ.

{167}

***

       После Ляояна Петербург решил отправить на Маньчжурский театр войны уже 2¹/₂  корпуса и кавале­рию. Во всяком случае, к октябрю мы пока еще со­храняли превосходство в силах: 195 тыс. штыков и 758 орудий против 150 тыс. штыков и 648 орудий.

       Куропаткин решил в начале октября начать на­ступление, которое известно в истории под именем «Шахэйского сражения». Чтобы рассеять маразм по­стылых отступлений и объяснить их причины, Ко­мандующий в своем приказе говорил: «Пришло для нас время заставить японцев повиноваться нашей во­ле, ибо силы Манчжурской армии стали достаточны для перехода в наступление».

       В войсках приказ был встречен с воодушевле­нием.

       Главный удар наносился нашим Восточным отря­дом ген. Штакельберга по правофланговой японской армии Куроки, втрое слабейшей, но занимавшей весь­ма сильные горные позиции. Западный отряд (ген. Бильдерлинг) должен был сдерживать армии Оку и Нодзу. В руках Командующего оставались сильные резервы (3¹/₂  корпуса) в центре и за правым флангом.

 

       Началось наступление удачно. Передовые части японцев были сбиты, а отряд ген. Ренненкампфа обо­шел фланг Куроки долиной р. Тайцзыхэ, подойдя к Бенсиху. Но, вместо безостановочного и быстрого движения всем фронтом, пока японцы еще не разо­брались, 9-го октября приказано было Восточному отряду только... «изготовиться к атаке главной пози­ции противника»... На 10-е Штакельберг назначил дневку (!)... Только 11 октября начались жестокие кровопролитные атаки в чрезвычайно трудном гори­стом районе, атаки на высокие крутые горы. Так би­лись 11 и 12-го, не достигнув успеха.

{168} Между тем, маршал Ойяма, предоставив Куроки своей участи, 10-го перешел в контрнаступление ар­миями Нодзу и Оку на наш Западный отряд и на центр. Центр японцы не прорвали, но отвлекли на себя поч­ти все резервы ген. Куропаткина. Западный же от­ряд принужден был отойти на несколько верст.

 

       Наступление Восточного отряда захлебнулось. Много было причин неуспеха: направление главного удара по горам, когда на западе была местность рав­нинная, привычная для наших войск; и недопустимая проволочка в наступлении; и упорные, стоившие гро­мадных потер лобовые атаки злосчастной горы Лаутхалазы, вместо того, чтобы развить обходное движе­ние Ренненкампфа. Только не отсутствие доблести русских войск. Ибо и в этом сражении, как и в пре­дыдущих, история отмечает ряд высоких подвигов от­дельных частей и лиц, как, например, бригады 5 сибир­ской дивизии ген. Путилова, который, ведя бои на сопке, названной в честь его «Путиловской», понеся по­тери 15 офицеров и 532 солдата убитыми, 79 офицеров и 2.308 солдат ранеными, захватил и отстаивал соп­ку, похоронив на ней «с воинскими почестями» полто­ры тысячи японских трупов...

 

       Постепенно замирая, Шахэйское сражение закон­чилось 17 октября. Наши потери — 41 тыс., японские — почти такие же.

       Японское контрнаступление выдохлось еще рань­ше нашего. И почти одновременно обе стороны от­казались от продолжения операции.

 

 

 

{169}

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

 

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 262; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!