Понятно, почему цель внутри? Задача — это ориентация на цель в определенных условиях.

Вы поставили себе какую-то задачу. Или животное поставило, к примеру, задачу поймать мышку! А что дальше? Надо же за­планировать способ ее решения. Вам нужно достигнуть цели, но прежде следует осуществить планирование достижения цели. По­этому следующее звено, замыкающееся на достижении цели, — это планирование решения задачи. Оно покрывает и потребность, потому что если бы не было потребности, нечего было и плани­ровать!

Вместе с тем потребность ведет к цели и постановке задачи. Значит, планирование решения задачи относится к достижению цели. Следовательно, это особое звено.

Вы запланировали решить задачу. Тогда вы начинаете выпол­нять соответствующие действия, но постоянно их корректируя. Возникает звено «коррекция действий» (коррекция решения за­дачи).

Цель — план — коррекция. Но никогда не бывает так, что дан­ная цель завершает жизнь. Вам нужно при достижении определен­ной цели создать предпосылки для будущего действия. Помните, я вам говорил, что важнейшая характеристика поведения состоит в связи действий.

Здесь могут возникнуть новая потребность и новая цель, но обязательно есть особая деятельность — связь действий. Здесь мо­гут возникнуть новая потребность, новая цель, новое планирова­ние, новые задачи и т.д. (на рисунке — это пласты).

Но смысл этого нового звена заключается в том, что на этом жизнь не кончается — все идет вперед, и нужно совершённое увязывать с будущим. Вот я и нарисую на этих пластах последова­тельную линию поведения.

Итак, как вы видите, основными структурными компонента­ми поведения и регуляцией его психики являются: нужда, пре­вращающаяся в потребность; по потребности ставится цель; цель соотносится с условиями и возникает задача; планируется ее ре­шение; происходит коррекция; цель достигается и тут же проис­ходит постановка новых задач, начинается взаимосвязь действий.

Есть еще одна возможность кратко представить эту схему.

Первое. Что главное в психике? Нужда, потребность, цель, постановка задачи. Это ядро. Это первая цепь звеньев.

Второе. Планирование решения задачи, которое в психоло­гии иногда называют ориентировочным звеном деятельности и поведения. Это есть ориентация в том, как решать задачу. В про­цессе выполнения задачи происходит коррекция решения. Это на­зывают исполнительным звеном. Сначала вы планируете и лишь ориентируетесь в том, что может произойти, а потом уже выпол­няете и корректируете решение.

Иногда для простоты говорят: любое поведение в единстве со своими психологическими механизмами имеет три основных зве­на: потребность, цель, задачу — ориентировочное звено — ис­полнительное звено.

Вот вам структурные элементы психики.

Если вас спросят: ну хорошо, а вот когда мы наблюдаем за поведением животных и человека, какие мы там компоненты выделяем? Вы можете сказать точно: систему нужд, систему по­требностей, возникновение цели и задач, планирование, кор­ректировку в процессе выполнения и переход к последующим действиям.

А теперь смотрите, какие интересные вопросы возникают. Рассматривая структуру психики, мы лишь разобрались в пред­мете. Наблюдения за животными и людьми показывают, что есть такая структура. Сейчас вы поймете, в чем трудность нашей науки.

Нужда предполагает превращение ее в потребность. Но эле­ментарная больничная практика показывает, что есть болезни, когда нужды есть, а потребности не возникают. Следовательно, есть процесс превращения и есть нарушение этого процесса.

Имеется потребность — вам нужно поставить цель, оценить условия, выявить эти условия, поставить перед собой задачу, сле­довательно, есть процесс целеполагания, соотнесение цели с ус­ловиями, т.е. процесс постановки задачи.

Поставлена задача, далее идет процесс планирования. Сплани­ровав, вы начинаете корректировать. А потом, когда закончили одно действие, переходите к другому.

Всюду на стыках есть свои процессы. Животные обладают ка­кими-то, неизвестными нам пока, механизмами превращения своих нужд в потребности, процессами целеполагания, постанов­ки задач, планирования, коррекции и объединения действий.

Чем занимается психология? Она изучает процессы превраще­ния нужд в потребности, процессы целеполагания, процессы увя­зывания цели с условиями, т.е. постановку задачи, процессы пла­нирования, процессы коррекции выполнения задачи и процессы связи действий по решению следующих задач. Вот вам области нашей дис­циплины.

Иногда учитель говорит: «А Иванов, сколько у меня историю ни учит, не хочет ею заниматься».

Я расшифрую психологический смысл такого утверждения: «Вы считаете, что у Иванова есть нужда в вашей истории? Ну хорошо, нужда, может быть, и есть, хотя это еще нужно установить. Но она явно не превратилась в потребность. И вот, прежде чем учить Иванова истории, надо этот процесс осуществить».

Прежде всего необходимо создать нужду. Если нужда в хлебе у него есть и без вас, то духовные нужды — это вещь очень сложная.

Кардинальнейшая ошибка всего процесса формального обуче­ния и воспитания состоит в том, что обычно полагают, будто очень просто превратить нужду в потребность. А она самая слож­ная. Почему сложная? Потому что лежит в основе всего.

Иногда можно услышать: человек хороший, но нерешитель­ный, трусливый, несамостоятельный, робкий. Что это значит? По­требность человек имеет, но цели, соответствующей потребнос­ти, выбрать не может. Он не в состоянии оценить условия, поста­вить перед собой задачу. Такой человек всегда принимает задачу от другого.

Кстати, систематическое принятие задачи от другого ведет к увяданию потребности. Порой говорят: а ученики не желают того- то делать. Они этим не интересуются. Правильно. А если вы им все разжевываете, все учебные задачи им ставите, способы решения даете, то у них не будет потребности. Потребность развивается только в том случае, если она сочетается с механизмом целепола- гания. У субъекта, у меня, а не у вас вместо меня.

Вообще, надо сказать, что современная система обучения в прин­ципе подрывает потребность в знаниях. Она низводит до слишком низкого уровня самостоятельность в целеполагании при наличии по­знавательной потребности. Это сложный процесс. Если у малень­кого ребенка или у взрослого возникает потребность в чем-то, то она только тогда развивается, когда и цели для удовлетворения этой потребности человек ставит сам.

Он сам должен приобрести механизм целеполагания. В боль­шинстве случаев люди пытаются ставить перед юными поколе­ниями цели. Это верно, но в каком плане? Надо указать общее направление, а не цель. Цель-то должна быть выбрана самостоя­тельно.

Но можно иметь прекрасные цели и не уметь планировать, можно уметь планировать, но не уметь корректировать. Здесь це­лостная система процессов.

Вот узлы, основные категории психической деятельности. Воз­никает следующий вопрос: как на всем этом найти блок и про­цесс?

Я вернусь к тому, с чего начинал. Мы знаем, что такое воспри­ятие, мышление, характер, воля, память, внимание. Психология изучает все эти психические явления. Пользуясь данной схемой, все можно расположить в своих блоках.

В центральной зоне, в центральном блоке — нужда, потреб­ность, цель — лежат такие психические явления, как (я их пере­числяю и немного расшифровываю) потребности, чувства, лич­ность.

Потребности — понятно. Почему чувства? А все дело в том, как вы позже убедитесь, когда я вам буду читать соответствующую лекцию, что в заштрихованном узле — превращении потребности в цель — всегда лежит процесс чувствования, переживания (см. рис. на с. 52).

Я вам сейчас кратко сформулирую, в чем назначение чувств. У вас возникла потребность. Вы видите, какие есть условия для ее удовлетворения. Чувства ваши всегда говорят: а целесообразно ли вам действовать или условий для действия нет? Целесообразно ли?

Вот это ситуация чувства. Когда хотение есть, потребность есть, но чувство вам говорит о том, что по общей ситуации дело не выполнено. И формулировать цели незачем. Или, наоборот, все выполнимо и в этой ситуации нужно ставить конкретные цели. Чувства, эмоции есть тот пласт нашей жизни, который является важнейшим механизмом и условием превращения потребностей в цели.

Вообще говоря, целеустремленный человек — это страстный человек. Но, как вы знаете, недостаток есть продолжение досто­инства. Чрезмерно страстный, чрезмерно целеустремленный че­ловек — это уже больной человек. На нашем языке, психологи­ческом и психиатрическом, это параноик. У него столь застойные чувства и столь застойные потребности, что независимо от усло­вий, выполнимости или невыполнимости цели он бьет в одну точку, все остальное для него отходит на задний план. Это чрез­мерная ориентация на одно и то же. Но так как одно и то же в разных жизненных ситуациях неосуществимо, то все это как ком­пенсация из реальной деятельности переносится в вербальный план.

Итак, здесь лежит пласт — потребности, чувства, цели. А что лежит в верхней части?

Здесь располагается вся система познавательных процессов. По­чему? Вам нужно поставить задачу, следовательно, выяснить ус­ловия. Эти условия надо видеть, наблюдать, запоминать. И пото­му в данную систему входят: восприятие, внимание, память, мыш­ление.

Для чего нам нужно восприятие? Чтобы знать, в каких услови­ях мы действуем.

Зачем нам необходима память? Чтобы соотнести прошлый опыт с настоящим положением вещей.

Для чего нам нужно внимание? Для того чтобы разобраться в деле.

Зачем нам мышление? Чтобы поставить задачу и спланировать ход ее решения.

Поэтому в верхней зоне применительно к постановке задач и выработке плана решения лежит система познавательных процес­сов. Я вам их перечислил: восприятие, память, внимание, мыш­ление.

А что здесь лежит? Здесь лежит воля. Вы можете спланировать, но у вас масса препятствий, множество неожиданных обстоятельств.

И вот напряженность цели при столкновении с препятствиями и неожиданными обстоятельствами, предлагающая коррекцию плана и преодоление трудностей, требует волевого поведения, т.е. ус­тойчивости сохранения цели и возможности коррекции плана и способов действия при всех возможных неожиданных ситуациях и препятствиях.

Здесь присутствует не познание, а осуществление, воление.

А что же у нас на стыке между целью, планированием, кор­рекцией и волей. Коррекция есть форма проявления воли. А здесь личность! Почему?

Если возникла потребность и вы умеете поставить перед собой цель, спланировать и довести дело до конца, а потом за этим относительным концом увидеть следующее действие, то вы и есть подлинная личность. Это самодеятельный субъект. В чем его само­деятельность? В сохранении потребностей, в развитых чувствах, позволяющих ставить цели, в способности правильно определять задачи и составлять план решения, в наличии воли к достижению целей при данном плане и его коррекции, а также при видении нового плана деятельности.

Когда все это вместе, вы видите перед собой личность. А когда вы не видите личности?

Представьте себе, что у человека есть потребность, но он не знает, как ее реализовать. У него бледные чувства, страстей нет. Он не ставит себе цель, а спрашивает у другого, что ему делать дальше, к чему стремиться. Ему поставили цели, а он думает, где бы взять «костыли», для того чтобы найти план решения. А потом возникает тысяча и одно препятствие, план сменяется планом, а дела нет.

Возможно, человек даже закончил маленькое дело, но не ви­дит перспективы. Кого вы видите перед собой? Не-личность! Или человека, не достигшего степени целостной личности.

Есть блестящий литературный пример — Обломов. Если вы тщательно прочитаете роман, то увидите, что по всем этим зве­ньям он «хромает»: или цели не может поставить, или создает план, но осуществить не может. Это человек, которого воспитали как не-личность.

Рядом с ним действует другой человек — Штольц. Он, конеч­но, личность! Другое дело, какая. Но психологически этот герой обладает всеми характеристиками личности.

Личность — это субъект, который может превратить свои нуж­ды в потребность, потребность благодаря своим развитым страс­тям конкретизировать в целях, поставленные им самим цели со­отнести с условиями, т.е. поставить жизненные задачи, спланиро­вать их решение, наметить пункты коррекции и довести дело до конца, т. е. обладать волей и осуществить переход от одних деяний к другим в целостной их системе.

Это личность. И в каждом из этих пунктов нас ждут разные опасности. Что такое хорошая, развитая личность? Это тот, кто умеет все эти опасности преодолеть.

Каждый из нас как субъект психической жизни может обла­дать отдельными блоками. Обладать всем в целом — это и значит быть субъектом как личностью. Автоматически не получается, чтобы все это у нас развивалось, чтобы мы умели эти процессы и осу­ществить, и взаимно связать между собой.

Вот почему я бы сказал так: на уровне человека психика и созна­ние есть личность.

Личность реализует все эти процессы. Высокоразвитая целост­ная личность — это субъект, который может реализовать всю дан­ную структуру по отношению к целям, которые объективно воз­никают в конкретных социальных условиях.

Есть условия в исторической жизни, когда не нужны лично­сти, когда выгодно иметь людей с разорванными звеньями этой структуры.

Трагизм истории состоит в том, что некие элитарные соци­альные группы лишают людей возможности самостоятельно ста­вить цели и задачи и планировать их решение. Все это отдается «чужому дяде».

У другого человека есть одно звено структуры, но нет осталь­ных, к примеру, воления, соединения слова и дела, плана и дела. Все звенья мобильно связаны, но лишь в целостной личности они функционируют в своей полноте, эти связи осуществляются са­мим человеком в полном комплекте.

И теперь вы видите, что автоматически личности не возника­ет, эту целостность надо получить. А некоторые социальные усло­вия мешают созданию этой целостности.

Подлинно сильная личность всегда соотносит цель и условия. И если условия неадекватны, то «не рвет пупок». У нее есть всегда кор­рекция, не одно воление.

Вот вам структура наших объектов. Чем же занимается психо­логия как наука? Что является ее объектом? Я сейчас имею в виду только человека. Хотя у животных все составляющие этой схемы есть, за исключением личности.

Психология занимается изучением того, что такое личность и как она осуществляется. Психология есть рассмотрение того, как осуществляется личность через возникновение потребностей, функционирование чувств, страстей, эмоций, возникновение целей, постановку задач, осуществление планирования, коррек­ции и воления, через достижение своих целей.

Если мне важно понять, как человек ставит задачи и планиру­ет их решение, я изучаю познавательные процессы.

Если мне нужно узнать, как личность достигает цели при на­личии плана, обходя препятствия и преграды, я изучаю волю.

Если я хочу понять, каким образом человек пришел к поста­новке задачи, то нужно изучить механизм превращения потреб­ности в цели, т. е. процесс чувств.

Если я хочу разобраться, как человек двигается от одной цели к другой, увязывает действия между собой, я должен изучить, как одна цель влечет за собой другую и как человек переходит от цели к цели.

Все это определяет его личностное начало. Этим мы и закон­чим рассмотрение вопроса об общей природе психики, ее функ­циях, структуре и основных назначениях отдельных компонентов.

Кстати, иногда задают вопрос: что главное — чувства или мыш­ление? Вопрос с точки зрения психологии — дурацкий! Почему?

Как вы видите, по структуре и то и другое необходимо. Если вы не обладаете развитыми чувствами, то вы не можете обладать и целеполаганием. Но если вы со своими хорошо развитыми чув­ствами целеполагаете, но не можете правильно поставить задачу и спланировать решение, если мышление слабое, то у вас будет масса целей, но без разумного их достижения.

Перед нами сейчас встают два вопроса.

Первый: что же такое сознание как специфически челове­ческая психика? Чем психика человека отличается от психики жи­вотных?

Вопрос о том, чем психика человека отличается от психики животных, по сути, есть вопрос о том, что такое сознание. Как синоним психики человека.

И второй вопрос: если общая структура психики, выявлен­ная нами, в своих собственных блоках характерна и для живот­ных, и для человека, то все-таки чем эта схема у человека отлича­ется от структуры психики, имеющейся у животных?

Ранее мы установили, что у них общего. Теперь нам нужно об­судить различия.

Можно было бы прочитать несколько лекций о том, как разви­вается психика у животных, от насекомых до обезьян. Помните, я вам назвал книгу Р. Шовена «От пчелы до гориллы»?

Но, к сожалению, у нас мало времени. Поэтому интересней­шую, грандиознейшую область, охватывающую возникновение и развитие психики от первых животных до человека, мы в лекциях не затрагиваем.

Для специалистов вроде нас с вами, имеющих дело с людьми, в принципе это и не очень важно, хотя очень интересно.

Возникает вопрос: в чем своеобразие сознания, психики чело­века?

Надо сказать, что природа сознания, человеческой психики может быть раскрыта на научной основе, и в этом нас все более и более убеждает история развития нашей науки, только на основе марксистской методологии.

О человеке, его сознании в истории культуры имеется множе­ство идей. От ранних китайско-индусских текстов до античной ли­тературы все время поднимался вопрос: в чем секрет и природа человеческого сознания?

Но К. Маркс и Ф. Энгельс, сконцентрировав основные дости­жения мировой мысли в этой области, сделали ряд открытий, которые позволяют нам сейчас сказать так: основы учения о при­роде сознания созданы, и вместе с тем их надо развивать, конк­ретизировать и уточнять.

Что же это за основы? Первое положение марксистского уче­ния о природе человека и его сознания может быть сформулиро­вано так: человек есть существо общественное. Мы настолько при­выкли к этому тезису (нас воспитали в этой идее), что он нам кажется сам собой разумеющимся. Но это далеко не сама собой разумеющаяся вещь, если задаться вопросом: а что такое «обще­ственное»?

Надо иметь в виду учение К. Маркса о двух смыслах понятия «человек». Человек — это и индивид, и общество. Слово «человек» относимо и к Ивану, и к Петру, и ко всем людям вместе.

Между прочим, в художественной форме это четко выражено в пьесе М. Горького «На дне» в реплике Сатина, когда он гово­рит: «Человек — это я, ты, это Мы!».

И вот без этого двойного отнесения понятия «человек» мы с вами не существуем. Человек — это все вместе, и вместе с тем человек — это один. Вы скажете: противоречие! Правильно, про­тиворечие.

Иван — это человек. Но Иван и не человек. Потому что он как Иван является Иваном лишь постольку, поскольку существует род человеческий. Нет рода — нет Ивана. И наоборот, реально суще­ствует род, человечество. Но если бы человечество не состояло из Иванов, то его бы не было.

Поэтому человек — это и противоречивое, и нерасторжимое единство индивида и рода. Род немыслим без индивида, а инди­вид — без рода. Индивид существует через род, а род реализуется через индивидов.

Вот такое противоречие, такое явление, когда индивидуаль­ность выражается через родовое, а родовое через индивидуаль­ность, и означает, что человек есть существо общественное.

Предположим, вы желаете что-то выявить в индивиде. Вы ана­лизируете Петра. Но вы ничего не поймете в Петре, если вы одно­временно не охарактеризуете Петра как члена общества, члена коллектива, определенной группы.

Сказать о Петре как о самом себе нельзя. Петр есть лишь неко­торая физическая и геометрическая единица, обладающая неко­торыми органическими особенностями, — вот и все, что вы мо­жете сказать индивидуально о Петре.

Если вы о Петре хотите сказать как о человеке, то вы должны обязательно сказать, кто он такой как член общества. Вам следует охарактеризовать ту общественную ситуацию, в которой Петр жи­вет. Например, можно сказать о Петре: это человек смелый. Но что такое смелость? Это общественная характеристика. Смелость в чем? А смелый в чем-то — это уже характеристика общественной группы. Что в данном обществе принимается за смелость? А что за трусость?

Вы говорите: Петр правдив. Это уже характеристика обществен­ной группы. Что такое правда? И почему вдруг быть правдивым — это достоинство? Вы скажете: ну как же! Ведь в данном обществе и т.д. Вот уже характеристика Петра сразу превратилась в характе­ристику общества.

Вы говорите: Петр умен. Ум вообще есть общественная харак­теристика. Сам Петр о себе всегда думает, что он умен. Но вы знаете, что, увы, это часто не так. С чьей же точки зрения? Конеч­но, не с точки зрения Петра, а того коллектива, в котором он действует.

Вы говорите: Петр отзывчивый. Сугубо общественная характе­ристика! И т.д. и т.п.

Вы можете какие-то психологические характеристики относить к Петру правильно. Но когда вы начинаете выяснять, что это за характеристики (отзывчивость, ум, смелость, правдивость), вы сразу же переходите к выявлению отношений, нравов, порядков и пра­вил поведения в данной общественной группе. Нельзя говорить о правдивости Петра, не поняв, что такое правда в отношениях.

Вы не можете охарактеризовать ум Петра, если не спросите себя, а что в данной общественной группе считается умом.

И наоборот, вы можете сказать: в данном обществе действуют такие-то моральные установки. Правильно. Но они же не в самом обществе действуют. Они же действуют через Петра, Ивана, Ма­рью. И давая общественные характеристики морали, вы должны затем показать, как они проявляются в конкретном поведении Петра, Ивана, Марьи.

Индивид и общество не могут быть определены друг без друга. Они выражают одно через другое. Вот это и есть смысл тезиса, что человек есть существо общественное.

СОЗНАНИЕ И ТРУД

В основе всех наук о человеке лежит понятие «труд». Имеют ли животные труд? Нет. Труд имеет только человек.

Конечно, некоторые похожие на труд формы жизнедеятельно­сти у животных наблюдаются. Отдельные трудообразные акции жи­вотные совершают. Какие-то элементы, похожие на труд, вне си­стемности, у животных есть.

Но труд в своей развитой, полной, целостной, системной форме есть только у человека. Что такое труд? Это совместно производи­мое людьми преобразование природы с помощью орудий.

При совместном коллективном деянии, труде, всегда есть пред­мет, орудие, субъект.

Итак, природа, орудие, субъект, действующий совместно с другими субъектами.

Труд обладает еще одной характеристикой. Он меняет отноше­ние человека к природе в отличие от животных таким образом, что между индивидом-человеком и природой всегда стоит какое- то средство — орудие.

Это многое объясняет в сознании и деятельности человека. Я сформулировал это так: труд лежит в основе жизнедеятельно­сти человека. В основе! Если бы не было труда, то не было бы никаких других человеческих форм деятельности, например: игры, общения, художественной и политической деятельности.

Помните, Ф.Энгельс сказал: труд создал человека. Труд кон­ституировал человека как существо. Поэтому понять психику че­ловека, т.е. его сознание, можно только анализируя природу труда.

Мы кратко указали, в чем состоит труд. А в чем специфика сознания человека, его деятельности, психики?

Вопрос нелегкий. Десятки книг написаны о том, что такое че­ловеческое сознание. Конечно, никакую истину в последней ин­станции я вам сейчас здесь высказать не могу. Это одна из карди­нальнейших проблем философии и психологии.

Но вот некоторые наметки и подходы мы с вами можем разо­брать.

Вначале я пройдусь по той схеме «Общая структура психики», которая у вас нарисована (с. 52). Это всеобщая схема, относящая­ся и к животному, и к человеку.

Я не буду ее рисовать, вы ее знаете.

Первое, чем отличается благодаря труду схема психики че­ловека от схемы психики животных, — это характер потребно­стей.

В структуре человеческой психики это звено кардинально, ра­дикально отличается от потребностей животных. Животное удов­летворяет свои потребности при помощи лап, зубов, прямого контакта и действий тела с предметом своей потребности.

Человек удовлетворяет собственные потребности при помощи особых средств. Хотя источником удовлетворения даже органичес­ких потребностей является натуральная вещь, ее потребление всегда осуществляется в ненатуральной форме.

Я вам приведу почти буквально замечательные слова К. Марк­са о том, что голод есть голод, но голод, удовлетворяемый при помощи ножа и вилки вареным мясом, — это другой голод, чем голод, удовлетворяемый через раздирание сырого мяса лапами и клыками.

Голодать могут и животное, и человек, но голод у них разный. В чем же состоят отличия? Все дело в том, что на всякую потреб­ность у человека в отличие от животных накладывается способ ее удовлетворения.

В состав потребности животного входит само натуральное ве­щество, а в состав потребности человека — и способ ее удовлет­ворения.

Для получения вареного мяса его надо сварить. Варить — зна­чит изобрести огонь. А огонь был изобретен в процессе труда. Были изобретены орудия для получения огня.

Удовлетворять свою потребность при помощи ножа и вилки! Тоже средства. Ни одно животное не пользуется ножом и вилкой. Зачем же человек их употребляет? Для этого есть масса необходи- мостей.

Это человеческая потребность в еде. Человек, как и животное, нуждается в сохранении неизменной температуры тела. Животные при себе имеют неотъемлемую шубу! А человек шубы на себе не имеет, кстати, благодаря этому он может жить в любом климате. Если в холодном климате, то вводится средство удовлетворения этой потребности — одежда (средство). А кстати, и способ упо­требления одежды тоже не случаен. Он входит в состав нашей по­требности в одежде. Правда?

Какую бы потребность человека вы ни взяли, органическую, я нарочно подчеркиваю, любую органическую потребность — это не есть употребление вещи в ее натуральности. Всегда в потребно­сти человека включен момент изменения натурального состояния предмета потребности и обязательное употребление вещи опреде­ленным способом. Существуют определенные средства для реали­зации этого способа.

Вот первое качественное отличие. Я думаю, не нужно особой проницательности, чтобы понять, что ненатуральный характер реально употребляемых предметов потребности и наличие средств, реализующих способ удовлетворения потребности, возможны толь­ко при наличии производства труда.

Природа не дает вам ложек или вилок. Природа не варит вам мяса. Природа не делает одежды и жилищ. Все это делает сам че­ловек в процессе производства. Поэтому человеческие потребно­сти требуют производства, а производство является условием удов­летворения человеческих потребностей.

В процессе труда сложились человеческие потребности, а сло­жившись, они вновь требуют труда.

Мишка косолапый ловит рыбу лапой. А человек — неводом. Без труда не вынешь и рыбки из пруда. Но как это делается? При помощи определенных средств. А средства — это труд, его произ­водство. Их нет в природе. Даже палку обломать и использовать для чего-то — это надо уметь делать!

Вы можете сказать: обезьяна тоже обламывает палки. Да. Но нет второй черты, о которой я вам сейчас скажу, но которая есть у человека.

Человек не только производит средства и орудия труда, но и передает из поколения в поколение способы их изготовления. У животных этого нет. Индивидуально животное может многого добиться, но передать что-то другому не может, потому что нет общения, возникающего в реальном развитом труде.

Первое, что меняется в нашей схеме — это характер потребно­стей. В чем состоит изменение? Человеческие потребности удовлет­воряются в основном за счет ненатуральных продуктов, с использо­ванием определенных средств, по определенному способу. Средства диктуют способ. Вилка и нож диктуют способ употребления мяса, пищи.

Второе отличие: существует процесс целеполагания (и у живот­ных, и у человека). У животных острота потребности, выражаю­щаяся в эмоциональном возбуждении, диктует постановку цели. Как только хищник видит жертву, то сразу возникает задача дос­тижения этой цели.

Но если нет жертвы, животное рыщет, пытается найти пищу.

Человек поступает иначе. Если нет цели, т.е. объекта, удов­летворяющего потребность, человек не рыщет (извините за ме­тафору), а прекращает видимую деятельность и начинает раз­мышлять: а где ры это могло быть? Прежде чем ставить цель, человек в отличие от животного проводит громадную работу по выбору области цели: а где бы она могла быть? А затем уже он не просто достигает цели, а развернутым образом (я подчеркиваю — развернутым) в отличие от животного планирует, как ее достиг­нуть.

Животное тоже ставит цели. Но только тогда, когда они нахо­дятся непосредственно в поле его восприятия. А человек может ста­вить цель, когда ее в поле восприятия нет. Она где-то может быть, человек должен предусмотреть, в какой области она может быть.

Животное тоже планирует свои действия по отношению к на­личной цели и исходя из реальных возможностей, которые име­ются. Человек планирует достижение цели не только исходя из реально складывающихся возможностей. Человек всегда думает, а какие средства при этом употребить.

Вообще, надо сказать так. В отличие от животного планирова­ние решения задачи у человека всегда включает оценку средств. У животного нет никаких средств: у него только свое тело и соб­ственные движения. А человек всегда использует средства.

К.Маркс писал по этому поводу: самый плохой архитектор тем отличается от идеальной пчелы, что прежде чем построить дом на самом деле, он построит его у себя в голове. Это метафора, но она отражает суть дела.

Пчела сразу строит дом по заведенному порядку. При этом про­исходит коррекция, есть своеобразное планирование, но нет спе­циально отделенного от тела планирования. Планирование произ­водится при внешних действиях. Человек сначала строит дом на ватмане (в собственной голове). Самый плохой архитектор этим отличается от самой хорошей пчелы. Процесс целеполагания и планирования действий превращен у человека в особую сферу, отделенную от фактического выполнения действия и связанную с применением некоторых средств — внешних средств, орудий.

Это процесс целеполагания. Потребности иные, процесс целе­полагания иной — человек иначе ставит задачи и иначе планиру­ет их решение, потому что он выделил это в отдельную работу, отчленил от всего другого.

Кстати, такое возможно только в обществе. Нашлись даже люди, которые это все взяли на себя. Общественное разделение труда таково, что планирование работ в определенных условиях стало общественной обязанностью.

Третье (фундаментальное) отличие: какие бы потребности и системы целеполагания и планирования достижения цели инди­вид не имел, он всегда вырабатывает потребности, цели и планы решения по способам, задаваемым ему коллективом.

Способы удовлетворения потребностей, постановки целей и задач, способ планирования и, как потом окажется, коррекции и взаимосвязи действий — все это индивид носит не в себе как таковом, а берет у коллектива. За каждого индивида способы со­здания потребностей, целей и планирования вырабатывает кол­лектив, а индивид их присваивает.

65

Следовательно, никто из нас как человек не может жить и действовать без общения с коллективом. Общение внутри коллек-

3 Давыдов

тива является условием жизни каждого индивида. Не общаясь в коллективе, человек не может приобрести способ выражения и удовлетворения потребностей, а также ставить цели и планиро­вать свои действия. Он постоянно должен в тех или иных формах (явных, развернутых, скрытых) общаться.

А можно ли удовлетворить потребности не непосредственно, с некоторыми средствами, но без труда? Нельзя!

Можно ли использовать какие-нибудь средства достижения цели, например лук, как способ достижения цели без труда? Нельзя!

Можно ли планировать свою работу без ее изображения на бу­маге? Нельзя. А бумага чем дается? Трудом.

Можно ли все это приобрести без коллектива? Нельзя! Кол- лектив-то возник вначале для организации трудовых функций!

Значит, человек не может иметь ни потребностей, ни целепо- лагания, ни планирования без коллектива, вне общения, без средств, создаваемых коллективом. А все это создается в процессе труда. Вот почему мы говорим: труд есть основа человеческой жиз­недеятельности.

Представьте себе: исчез огонь. Вы скажете: будем сырым мясом питаться. Ничего подобного. Наш желудок к нему не приспособлен.

Есть некоторые народности, питающиеся сырым мясом. Но что из этого получается? Этнологи, физиологи и врачи едины в своем заключении — это вымирающие народности.

Для питья можно пользоваться не чашкой, а губами, но нельзя сохранить влагу, если у вас нет посуды.

Если бы женщины не носили одежду соответствующей моды, то они не были бы человеческими женщинами. Понимаете? Без всего этого можно обойтись, но тогда теряется понятие человека.

Можно ли строить дома, если заранее не построить их на бума­ге? Вы скажете: конечно, нельзя. Можно построить, но это будет не человеческое жилье, а например пещера. На начальных этапах своего развития человек этим довольствовался.

Можно ли, вообще, отбросив коллектив, жить одному? Мож­но, но не припеваючи. Припеваючи живет тот, кто узурпирует продукты и возможности коллектива.

Куда ни кинь, всюду клин! Вся жизнь человека связана со сред­ствами, которые даются в труде, с общественным способом упо­требления вещей.

Как писать — это общественный способ. Как читать — об­щественный способ. Как сидеть — тоже общественный способ. Малышей учат »сидеть. Они же на четвереньках ползали.

Стоять человека учат. И вы знаете как: с помощью стенок, ма­нежей, стульчиков, ремней, как в упряжке. Это только кажется, что стоять естественно. Стоять, сидеть, ходить свойственно чело­веку. Этому учат. Это общественный способ проявления себя. Это определенное средство.

Вот это, я думаю, вам понятно. Итак, отличия человеческой психики от психики животного касаются потребностей, целепо- лагания, способов планирования деятельности. Потребности реа­лизуются через определенные средства. Создание целей становит­ся особой, самостоятельной работой. Планирование также — ра­бота, предполагающая использование определенных средств.

Опираясь на сказанное, можно сформулировать, в чем же осо­бенность сознания, человеческой психики.

Первая особенность человеческой психики, т.е. созна­ния, состоит в том, что каждый субъект действует на основе об­щественно выработанных средств (материальных или духовных) и способов их употребления.

Итак, человек действует на основе выработанных в коллективе средств и по общественно выработанным способам их употребле­ния. А если каждый индивид может быть индивидом как челове­ком только потому, что все время берет от коллектива средства и способы их употребления, то на кого он всегда смотрит? На дру­гих людей, размышляя, что бы у них взять (в качестве средства и способа употребления).

Человеческий индивид всегда смотрится в другого человека (в других) и ощущает себя среди них как одного из тех, кто мо­жет взять и сам должен отдать.

Каждый индивид действует только с точки зрения распределе­ния своих обязанностей и функции в коллективе. Человек всегда смотрит на других, а они на него. Следовательно, человек и на себя должен смотреть с точки зрения других. Быть в коллективе — значит распределять функции в согласии с другими и действовать с точки зрения коллектива, смотреть на себя глазами коллектива. Если вы берете от других, то вы для них тоже другой, следова­тельно, вы тоже должны отдать.

Вот хрестоматийный пример, поясняющий это.

Охотники преследуют животных. Одни гонят, а другие нахо­дятся в засаде. Те, кто гонят, умно поступают?

Вы скажете: это глупость — отгонять от себя! Нет, не глупость, потому что те, кто гонят, знают, что другие сидят в засаде. И когда зверя убьют, то разделят на весь коллектив.

Те, кто гонят, делают это потому, что свой интерес рассмат­ривают с точки зрения организации деятельности всего коллек­тива. Иначе их действия были бы бессмысленными.

Поскольку человек употребляет средства, заданные другими, то и способы берет от других (способ «гнать от себя» — это ведь коллективный способ. Когда кричат и гонят — это способ коллек­тивного действия. Индивидуально это бессмысленно. Индивиду­ально нужно не гнать, а тихо подкрасться, как животное). Чело­век все время соотносит себя с другими и учитывает то, как они действуют, что ему дают и что он должен дать.

Это вторая особенность человеческого сознания. Вер­нее будет сказать, что это не вторая особенность, а это следствие первой. Так как человек использует общественно выработанные средства и способы их употребления, то он всегда смотрится в других людей и действует в системе коллективно распределенных обязанностей. И у него всегда существует отнесение себя к другим и применение других к себе.

Маркс это выразил так: Иван смотрится в Петра, а поэтому относится к себе, как к Ивану.

Если бы он не смотрелся в Петра и не отличал себя, а вместе с тем не чувствовал единства, то он и к себе-то никак не отно­сился. Он бы относился к вещам, а не к себе, так как отнесение самого себя к себе возможно только потому, что на нас другие смотрят. Мы берем чужой взгляд и смотрим на себя.

Почему человек должен относиться к себе, когда он гонит животное? А потому что он смотрит на себя глазами тех, кто си­дит в засаде. Если не смотреть на себя глазами тех, кто сидит в засаде, то бессмысленно гнать от себя\ Когда я говорю: распреде­ленные в коллективе обязанности, это означает — уметь на себя смотреть глазами других людей. Абстрактно. Каждый друг на друга смотрит глазами других и тем самым на себя другими глазами.

Поэтому сознание есть такая организация человеческой пси­хики и деятельности, при которой используются общественные средства и способы их употребления при постоянном рассмотре­нии себя глазами других людей. Иначе невозможно. Когда я гово­рю «глазами» — это значит вставать на позицию другого челове­ка, учитывать в своем деянии позиции других людей, согласовы­вать свою позицию с другими людьми.

Реплика: Не всегда же это?

Как не всегда?! Ну я сейчас к этому подойду, раз вы мне зада­ли умный вопрос. Это, действительно, умный вопрос.

Это всегда! Когда говорят: не всегда, то имеют в виду другую ситуацию, и, кстати, связанную с тем, что я вам сказал.

Когда кому-то говорят: вы не сознательный! Это значит, что этот человек не считается с другими людьми. Правильно? Что зна­чит сознательность в обыденном смысле? Не попирать других, смотреть на свои действия и с позиции других людей. Так? А если человек этого не делает? Могут быть две причины. Либо он не человек (он не развился в человека), либо он «сверхчеловек». То есть он уже так относится к другим людям, что, с точки зрения этих людей, он выше, а они ниже. Но это тоже означает смотреть глазами других людей.

Я же не говорю: учет позиций других только в положительном смысле. Когда человек расталкивает других — это тоже учет других людей. Но при условии, что это слабые люди. Молодец против овец. А против молодца и сам овца! Чтобы учитывать ситуацию, нужно постоянно смотреть на себя глазами других людей.

Но действительная сознательность — это умение не только смот­реть с позиции других людей, но и быть положительным в этом деянии. А может быть, и не положительным.

Но бывает просто инфантильность. Литературный пример ин­фантильности — это «Злоумышленник» Чехова. Человек гайки от­винчивал! Он не смотрел на свои деяния с точки зрения возмож­ной катастрофы поезда. Что он думал? Он же не думал так, что вот он отвинтит гайки, случится катастрофа, и он получит удо­вольствие. Он был просто инфантилен. Он не мог занять деловую позицию, потому что был интеллектуально неразвит. Но он и не человек с этой точки зрения! Понимаете? В нем человеческое не достигло необходимого уровня.

И вообще надо сказать прямо: там, где человек не может стать на позицию других людей, он и не проявляет своей человечности. Ведь то, что мы с вами носим пиджаки и куртки, еще не делает нас людьми. Мы по возможности люди, в проекте люди. Но чтобы иметь сознание как форму человеческой психики, его надо при­обрести.

Человек приобретает свое сознание, употребляя человеческие средства и способы их использования. (Вещи можно употреблять и не по-человечески!)

Если вы взяли статуэтку, выполненную как произведение ис­кусства, стукнули ею как тяжелым предметом по гвоздю, и она раскололась, то это не человеческий способ употребления дан­ной вещи. Индивид тогда выступает как человек, когда он челове­ческие средства использует коллективно выработанными спосо­бами. Статуэтками не гвозди забивают, ими наслаждаются как про­изведениями искусства. Но чтобы наслаждаться такой вещью, нуж­но иметь очень много.

Кстати, есть одна жестокая нравственная истина. Она имеет глубоко психологический смысл. Мы смотрим друг на друга как в зеркало. Эта способность есть у каждого, в меньшей или большей степени. У кого этого нет, тот вообще не человек. Но такие встре­чаются очень редко. Есть недоразвитые «человеки», но что-то че­ловеческое в них всегда присутствует.

В коллективе, в обществе другой человек тоже может быть пре­вращен в средство. Понимаете? Когда один индивид другого чело­века использует как средство достижения своих целей.

Можно? Можно. Это тоже человеческий способ действия, но безнравственный.

А что такое нравственность? Когда другой человек не рассмат­ривается как средство для достижения ваших целей. Ваши деяния производятся так, чтобы служить достижению цели другого чело­века. Когда другой человек рассматривается не как средство, а как цель. Когда вы в другом человеке видите его цель, и себя в нормах разумности отдаете достижению этих целей.

В первом случае человеческий способ действия есть? Есть! По­тому что есть умение использовать средства. А почему это безнрав­ственно?

Употреблять другого человека в виде средства — это человече­ский, но неразвитый способ. Почему? А потому что другой-то че­ловек по своему конечному назначению создан не для того, что­бы удовлетворять вас, а чтобы самому развернуться. Вы использу­ете другого человека как средство, но вы его не по-человечески используете.

Средство есть, а использование неразвитое. Важно владеть не только человеческими средствами, но и человечески развитыми способами употребления этих средств.

Единство средства и развитого способа его использования де­лает развитым человека, сознательно относящимся к другим.

Тот, кто расталкивает людей локтями, использует других в ка­честве средства. Это человеческий способ поведения, но безнрав­ственный.

Иногда в словесно-житейском плане термин «сознательность» понимается одновременно и как использование средств, и как человеческий способ их использования. Это отношение к другому человеку как к человеку, во всем своеобразии его неповторимо­сти, индивидуальности.

В таком понимании термина «сознательность» оба указанные момента сливаются. Когда этого не происходит, мы говорим, что это человек несознательный, но не в психологическом смысле, а в нравственном.

Нравственность, с моей точки зрения, — вещь редкая. Кстати, следует различать мораль и нравственность. Иногда эти вещи пу­тают.

Мораль — это общепринятые в данном обществе, в данном коллективе, в данной корпорации, клане нормы взаимоотноше­ний, которые позволяют регулировать личное и корпоративно- коллективное. А нравственность — нечто другое. В морали может быть правило: «Убей!» А в нравственности нет. Если есть какое-то общество, где морально считать, что есть враги, то вы должны убить. С точки зрения морали такого общества это не является преступлением.

В нравственности такого быть не может. Потому что высший принцип нравственности другой: человек не средство, а цель. А если вы другого человека рассматриваете с точки зрения собственных деяний, уничтожая его как человека, то вы его считаете лишь средством достижения каких-то своих целей. Но высшая мера со­знательности по природе осуществления себя как человека состо­ит, конечно, не в морали, а в нравственности.

Почему я так много об этом говорю? Потому что нравствен­ные, моральные устои есть проявление сознательности человека в одном смысле — каждый индивид действует, учитывая пози­ции других людей, себя он рассматривает в цепи взаимоотноше­ний с другими людьми. Даже тот, кто видит только себя, имеет очень высоко развитое формальное человеческое сознание. По­чему? Он умеет на всех других смотреть так, что использует их как средство для реализации своих корыстных целей. Он умеет это делать. Он действует по-человечески. По-человечески в том смысле, что использует средства. А в нравственном смысле, на­оборот, потому что не использует других людей по их назначе­нию. Вы знаете, что одна из глубочайших трагедий любви состо­ит в том, что иногда другой рассматривается как средство, а не как цель.

Есть в истории русской литературы удивительное произведе­ние, которое в свое время Н.Г.Чернышевский считал вершиной и поэзии, и нравственности. Это стихотворение А.С.Пушкина, которое заканчивается словами: «Я вас любил так искренне, так нежно, | Как дай вам Бог любимой быть другим».

Чернышевский справедливо считал это вершиной нравствен­ной поэзии и подлинной художественности, потому что поэт вы­делил в любви то, что ей, по сути, в торгашеских отношениях противопоказано: мое и только мое. Это отношение к другому че­ловеку не как к средству удовлетворения своих вожделений, а как к самоценности личности.

Так как наша тема исчерпана, сделаем выводы.

Конечно, всего своеобразия человеческого сознания, психи­ки, которое особенно выступает в художественных произведени­ях, в литературе и искусстве, я вам не мог описать. Мне важно было выразить две простые мысли.

Первая мысль: человек — существо общественное. Все послед­ствия вытекают отсюда.

Вторая мысль: в основе лежит трудовая деятельность (это есть исток общественности).

Именно как общественное, производственное существо чело­век обладает сознанием. Таким образом, сознание — это такая форма организации человеческой деятельности, при которой че­ловек использует общественно созданные средства, материаль­ные и духовные, по общественно выработанному способу их упо­требления, при умении смотреть на себя с позиции других людей.

У всех людей есть сознание, и человек очень рано приучается смотреть на себя глазами папы, мамы и других. Вы знаете, как хитрит даже маленький ребенок, потому что он уже имеет глаза папы и мамы. Но наличие сознания не означает, что оно выступа­ет в развитых формах.

Наивысшая форма развития сознания — это нравственность.

Еще одной формой сознания помимо нравственности является художественная форма сознания.

Если бы у меня спросили: «А нравственность как форма созна­ния зачем нужна?» Я бы ответил: «Благодаря нравственности че­ловек понимает свою всеобщность. Благодаря нравственности че­ловек осуществляет высшую потенцию своего сознания — быть вообще с другими людьми. А быть вообще — это значит всегда в других видеть самоценность. Чтобы и они на вас смотрели как на самоценность».

Нравственность есть чистая, всеобщая форма выражения сво­боды взаимоотношений, когда каждый выступает как цель, как самоценность.

Вот для чего она нужна. Если это человеку дано, то это его счастье.

А зачем нужна художественная форма сознания? Это продол­жение нравственности. Благодаря художественному отношению к вещам человек не только относится к себе как к самоценности, но и раскрывает себя как неповторимую индивидуальность. В ху­дожестве человек рассматривает вещи как поддающиеся его воле. Он творит.

Если нравственность выражает свободу взаимоотношений лю­дей, наслаждающихся друг другом, то художество есть форма про­явления этого наслаждения. А нравственность? Когда в коллекти­ве сложились нравственные отношения и человека понимают как самоценность, а он к ним относится так же, то он должен про­явить эту свою индивидуальность, не мешая развитию других людей.

СОЗНАНИЕ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Я вам показал, что в той схеме психики поведения, которую мы с вами наметили ранее, у человека, в отличие от животных, кардинальнейшим образом меняется характер потребностей. Это изменение связано с тем, что человек удовлетворяет свои потреб­ности не непосредственно теми или иными веществами приро­ды, а включая в обработку этих веществ природы определенные средства. Он обрабатывает естественные, натуральные вещества природы, прежде чем их потребить.

К тому же сам способ потребления всегда включает примене­ние каких-то средств. Поэтому человеческие потребности — это не только потребности в чем-то, но и потребность в том, как это что-то употреблять.

Я пока говорю об органических потребностях.

И еще раз напоминаю замечательную мысль К. Маркса о том, что голод есть голод, но голод, удовлетворяемый с помощью ножа и вилки, — это иной голод, чем голод, удовлетворяемый непо­средственно путем раздирания мяса зубами, клыками, лапами и т.д.

Здесь нож и вилка — символ своеобразного отношения чело­века к предмету своей потребности. Важно не только чем удовлет­ворить голод, но и как его удовлетворить. Способ удовлетворения входит как органическая часть в состав потребности.

Характерная особенность человеческого сознания состоит в том, что у человека в отличие от животного постановка цели становит­ся самостоятельной деятельностью. Животное всегда действует в плане непосредственного восприятия. Человек ставит себе цель задолго до того, как ее осуществляет, и часто обсуждает сам с собой выбор цели, которая перед ним непосредственно не нахо­дится.

Превращение целеполагания в самостоятельный вид деятель­ности, развитие планирования, способа планирования решения задач — это также характерные черты человеческого сознания.

И последнее, о чем я вам говорил. Поскольку с момента опре­деления своих потребностей человек действует всегда совместно с другими людьми, то средства, которые дает ему коллектив, спо­собы употребления этих средств всегда входят неотъемлемым мо­ментом в поведение.

Поэтому индивид, как иногда говорят, в широком смысле все время «завязан на коллектив». И прямо, непосредственно, и об­щечеловечески.

И если животное даже в стадном способе своего существова­ния к предметам относится непосредственно, то человек отно­сится к вещам и миру не непосредственно, а через отношения с другими людьми.

Что значит «отношения с другими людьми»? Суть этих отно­шений состоит в том, что каждый индивид планирует свои дей­ствия с учетом позиции других людей, с учетом их связей с соб­ственными действиями, и тем самым действия каждого индивида обретают смысл только в связи с действиями других индивидов.

Я вам показал это на примере элементарного распределения обязанностей на охоте, когда одни гонят зверя, а другие его ловят. Смысл действий каждого из охотников определялся возможнос­тью и учетом действий других. Бессмысленно гнать от себя жерт­ву, если вы не предполагаете, что есть другие люди, которые за­вершат за вас дело.

Вот это отношение к другим, учет их позиции, ощущение того, что ваши собственные действия имеют смысл только в связи с действиями других, и есть основа отношения человека к вещам. Ничего не делается в отношении к вещи без включенности этого действия в совместную работу с другими людьми.

Опосредованность потребностей, превращение целеполагания и планирования задач в самостоятельную акцию, отделенность ее от других операций, отношение к вещам, опосредованное отноше­нием к другим людям — все это характеристики человеческой пси­хики, т.е. характеристики сознания.

Надо прямо сказать, что, к сожалению, в психологии, отме­чая своеобразие поведения человека как общественного существа, ни в экспериментальном плане, ни в теоретическом не показыва­ют отличия от форм жизни животных. Хотя я вам и говорю, что человек в своей жизнедеятельности всегда опосредован отноше­ниями к другим людям. Это верно. Но есть такие формы организа­ции животной жизни: пчелиной, обезьяньей (я беру крайние слу­чаи), где также существует постоянная взаимосвязь отдельных ин­дивидов роя, стада. В чем отличие?

Этот вопрос не разработан. И все-таки предварительно гипоте­тически можно сказать следующее: ни в каком стаде, ни в каком другом животном коллективном образовании, вроде стаи рыб, нет двух моментов, характерных для поведения людей.

Во-первых, у животных нет производства. Никакие животные не осуществляют производства. Хотя есть внешне похожие, трудо- образные действия.

А что такое производство? Отчего у животных его нет? У них нет производства орудий для изготовления орудий. Обезьяна мо­жет использовать палку. Но нет такого особого дела у нее, как изготовление палок для изготовления палок. Многие животные используют какие-то вспомогательные средства природы. Но из­готовление вещей для изготовления других вещей они не могут осуществлять.

Когда говорят «производство», то в строгом смысле, социоло­гическом и психологическом, производить — это делать вещи, бессмысленные сами по себе, но необходимые для производства других вещей.

В нашей экономике есть производство группы А и производ­ство группы Б.

Что такое группа А? Это производство средств производства. Сами по себе они никакого значения не имеют. Они имеют смысл только потому, что являются основанием для производства тех вещей, которые имеют значение для потребления сферы Б.

Производство одних вещей для того, чтобы с их помощью де­лать другие вещи, — это характерная черта человеческого труда и производства, животные этого не имеют.

Во-вторых, у животных нет передачи опыта от поколения к поколению. Отдельные животные-индивиды могут очень ловко ис­пользовать те или иные вещи как вспомогательные средства своей жизнедеятельности. Обезьяна может схватить палку или камень. Некоторые другие животные используют вспомогательные сред­ства при постройке гнезд. Но что интересно. Опыт делания вещей не передается от одной особи к другой.

Были проделаны очень интересные серии экспериментов на обезьянах (о некоторых из них я вам уже рассказывал), когда пы­тались обнаружить у обезьян мышление.

Например, две обезьяны находятся в клетке, и одна обнару­жила, что нужно соединить палки, чтобы что-то достать (вторая смотрела), но вторая начинает все сначала, не воспользовавшись опытом другой. Передача опыта способа употребления вещей, спо­соба решения задач, как показывают многочисленные исследова­ния, у животных в принципе невозможна. Есть элементы подра­жания, но в непосредственном поведении, а не в действиях с предметами.

Есть подражание в позе, криках, телесных акциях, но не в действиях с вещами. Человек отличается от животного тем, что опыт одного всегда переносится в опыт другого. И вы знаете, что производственные навыки, производственные умения, способы обращения с вещами постоянно передаются от одних людей к другим.

Можно сказать так. Хотя у животных тоже есть коллективные формы жизни, эти коллективно-стадные формы жизни не осно­ваны на производстве, т.е. на изготовлении вещей, необходимых для производства других вещей, и у животных нет передачи спо­соба обращения с вещами от одного индивида к другим (правда, есть элементы подражания).

Теперь вы поняли, наверное, в чем это отличие. У животных нет культуры. Культура возникает тогда, когда люди, организуя свое общение по поводу производства вещей, опыт такого произ­водства, способы обращения с вещами в чем-то фиксируют или, как принято называть это в психологии, объективируют. Таким образом, последующие поколения или другие индивиды могут ис­пользовать этот опыт.

Вот вам простой пример. Вы знаете, что был период в жизни человечества, когда применялись только каменные орудия, — каменный век. Ясно, что люди, изготовляя каменные орудия, дол­жны были хорошо ориентироваться в свойствах камней, в частно­сти хорошо ориентироваться в шкале их твердости. Нужно было выбрать из камней самый твердый. Понятно, почему? Потому что в противном случае он не мог быть использован в качестве орудия при обработке других камней. Люди исследовали камни и устанав­ливали градацию твердости. А что такое градация твердости? Это эталон твердости.

И одни поколения, вырабатывая свой опыт обращения с кам­нями, могли располагать их рядом по порядку твердости и сохра­нять полученный набор в качестве эталона.

А следующее поколение уже не исследовало свойства камней заново, опираясь на опыт предшествующих поколений, пользуясь изготовленными ранее эталонами твердости, оно сразу находило те образцы, которые позволяли делать хорошие, крепкие орудия.

В чем здесь культура? Она заключается в двух моментах. Во- первых, тот, кто использует камни в виде орудий, одновременно думает о том, чтобы составить их эталонный набор. Не просто взять, использовать в качестве топора и выбросить, а применить свои знания о топорах, для того чтобы установить эталоны твер­дости. Фиксировать свой опыт в виде каких-то эталонов. Это пер­вый момент культуры.

Во-вторых, каждое новое поколение начинает относиться к ок­ружающему миру не прямо, а через опыт предыдущих поколе­ний, через использование их эталонов. У животных этого нет. У животных нет культуры, т.е. фиксации своего опыта в каких-то образцах, способах употребления вещей, нет того, чтобы после­дующие поколения эти эталоны, выражающие свойства вещей и способы их употребления, использовали. Поэтому, когда мы го­ворим, что человек — «Гомо сапиенс», «Человек разумный», куль­турное существо, сознательное существо, то с психологической точки зрения это означает, что человек именно потому и облада­ет сознанием. Он всегда ориентируется в вещах, учитывая пози­цию других людей (а учет позиции других людей есть использова­ние, в частности, их опыта). Все, больше ничего здесь нет. Приро­да человеческого сознания в отношении к вещам через отноше­ние к другим людям и выражается в возможности использования их опыта. Я думаю, нетрудно догадаться, что для использования чужого опыта эти чужие, другие должны уметь его фиксировать. Это есть начало культуры.

Слова «культура», «сознание», «человек» — синонимы. Отсут­ствие культуры, отсутствие сознания — это животный способ жизни. Я думаю, что это понятно.

Запомните вот эти два момента: 1) специфика человеческого поведения состоит в том, что он относится к вещам через отно­шение к другим людям, и это отношение выражается в том, что каждый из нас как индивид учитывает позиции других людей, и в этом состоит смысл наших индивидуальных действий; 2) мы по­стоянно используем опыт других людей, следовательно, другие люди должны свой опыт фиксировать в форме, доступной для передачи.

Можно даже одной фразой выразить эту мысль: суть сознания человека состоит в ориентации на культуру.

Что такое ориентироваться на культуру? Ориентироваться на культуру — это не только действовать, но и искать способы изоб­ражения опыта своих действий. И вместе с тем мы, опираясь на опыт других людей, следовательно, на их способность изображать результаты своих действий, не начинаем с азов, а всегда подхо­дим к вещам с сознанием.

Почему мы говорим «сознание»? А потому что я отношусь к вещам, зная вещи. Но что такое знание вещи? Использование опыта другого человека, «со-знание». У меня есть знание, но не мое, оно «со-знание», всегда в этом моем знании есть отношение к другому человеку.

Если бы люди просто действовали, не фиксировали результа­ты своих действий с целью передачи другим, то у нас не было бы «сознания». У меня было бы знание, мое, но не было бы опыта других. Даже в самом термине «сознание» зафиксирована основ­ная характеристика человеческого поведения в рамках коллектива. Человек есть существо общественное.

Как происходит сознание, каким образом люди приобретают умение изображать свой опыт для других — это вещь сложнейшая!

В частности, люди изобрели такое могущественное всеобщее универсальное средство описания своего опыта, как язык. Что та­кое язык?

Говорят: язык — средство общения. Правильно. Это само собой разумеется. Но язык является средством спрессовывания челове­ческого опыта. Когда маленький ребенок, где-то после года, на­чинает овладевать языком, то он приобретает не только средство болтовни, хотя языком можно и злоупотреблять. Он сразу приоб­ретает средство сознания! Понятно, почему? Потому что через язык, через его значения, каждый из нас в детстве начинает при­общаться к общечеловеческому опыту.

Иногда говорят, что сознание начинается с языка. Почему? А потому что, овладевая значениями языка, каждый маленький индивид сразу прикасается к общечеловеческому опыту, спрессо­ванному в этом языке. «Сознание»!

Благодаря языку каждый человек сразу включается в общече­ловеческий опыт, сразу приобретает отношение к другим людям. Отсутствие языка означает отсутствие возможности сознания, от­ношения к другому человеку.

Слепые не видят, но слышат речь. По азбуке Брайля они чита­ют. Есть академики слепые, музыканты слепые. Слепой человек может достичь очень высокого уровня культурного развития.

Казалось бы, что глухота как несчастье, условно говоря, вы­годнее, чем слепота. Глухой человек все-таки ориентируется в ве­щах, у него сохраняется такая могучая сила, как зрение. Но ока­зывается, глухой человек, не слышащий устной речи, теряет очень многое, хотя он и может говорить «на пальцах». Как показали недавние исследования, не слыша речи и, следовательно, не входя целиком в богатство человеческого языка, можно усвоить лишь значение прямого вещественного смысла слов, т.е. то, на что можно прямо указать пальцем. Но не слыша речи, почти не­возможно усваивать переносные значения слов, смысл контек­ста, все те значения, которые не имеют прямого вещественного эквивалента.

Оказалось, что глухие люди с громадным трудом или почти совсем не усваивают переносные значения слов. Из-за отсутствия живого речевого контакта с другими людьми они не приобретают сознания и отношения к громадному пласту явлений, фиксиро­ванных в переносном значении слов.

Я привел этот факт, чтобы показать, что возможности исполь­зования языка позволяют нам обладать сознанием, т. е. приобщаться к громадному опыту, накопленному всеми людьми. А почему пе­реносные значения, отвлеченный смысл есть опыт, накоплен­ный другими людьми? А потому что понятие «класс» никогда нельзя выработать исходя из личного опыта. Это опыт всего соци­ально развивающегося человечества, опыт истории. И благодаря языку, его переносным, абстрактным значениям слов человек как индивид приобщается к этому опыту всех людей в истории, пото­му что в переносных, абстрактных значениях спрессованы итоги человеческого знания. Стоит человека оторвать от живой челове­ческой речи, даже оставив ему возможность усваивать прямые значения слов (стол, стул, ложка), то полноценного сознания человек не приобретет.

Это и позволило К. Марксу в своих ранних произведениях на­писать: «Язык (речь) есть практическая форма сознания».

Почему так? А потому что когда я пользуюсь языком, я прак­тически осуществляю свое сознание. Посредством языка я всегда практически реально отношусь к громадному, исторически на­копленному опыту других людей. Я не просто что-то знаю. Живот­ные тоже знают, животное тоже имеет знание и личный, индиви­дуальный опыт — иначе оно не могло бы существовать. Но живот­ное не имеет сознания! Животное не может отнестись к опыту других животных. У животных нет языка.

Хотя язык не единственная форма фиксации общественного опыта, но он высшая, универсальная, наиболее гибкая форма выражения сознания.

Благодаря языку каждый из нас уже малышом становится со­знающим человеком. Если, к несчастью, с детства потерян слух, то требуются специальные усилия, чтобы глухому человеку, не входящему в стихию языка, являющегося практической формой сознания, это сознание дать. Если таких специальных усилий не применять, то даже при хорошем здоровье и усвоении прямых значений слов подлинной сферы сознания этот человек не при­обретет. Вот что значит язык!

Дело не в языке самом по себе, а в том, что он является наибо­лее развитой и наиболее универсальной формой фиксации опы­та, хотя и не единственной.

И еще одна деталь, но деталь всемирного значения.

Язык возник так же, как возникли люди, — в процессе труда. Язык так же древен, как и сознание людей. Но новый скачок на­чался с того момента, когда люди изобрели письменную речь.

Что такое письменность с точки зрения психолога? Люди ка­менного века, видимо, передавали опыт познания камней с по­мощью коллекции камней, изображающих градации твердости, когда какой-нибудь старейшина племени мог таскать ящик с кам­нями, беречь этот ящик, потому что в нем был зафиксирован громадный опыт в познании степени твердости природных мате­риалов. Если бы потерялся этот ящик, то разрушилась бы цивили­зация этого племени. Все нужно было бы начинать сначала.

Но, как вы знаете, таскать такие ящики очень трудно, но во времена использования простейших каменных топоров это было необходимо делать. Но когда жизнь усложнилась, и опыт стал ка­саться не только топоров, но и сложной технологии изготовления вещей и, что особенно важно, способов эталонизации отноше­ний людей, фиксации правил поведения людей в коллективе, они стали для этого использовать сказания, саги, легенды. Но это еще устное творчество.

Что такое сага? По психологическому смыслу — это способ фиксации нравов и, следовательно, правил поведения и образ­цов прошлого для настоящего. Но есть одно неудобство в исполь­зовании легенд, саг, сказаний. Они постоянно требуют специали­ста, носителя, певца, сказителя. И люди сделали следующий шаг. Они пошли по пути буквальной эталонизации своих знаний в та­кой же вещественной форме, как когда-то люди каменного века эталонизировали свои представления о шкале твердости в реаль­ных камнях. Они изобрели письменность, знаки.

Что такое знак? Это вещь. Обращение со знаками — тоже обра­щение с вещами. Буква — это вещь! Но универсальная вещь. В любом знаке можно изобразить любое. Поэтому как устная речь является фиксатором человеческого опыта, но не универсальным, так и письменная речь является средством изображения опыта. Однако в отличие от устной речи письменность универсальна.

С психологической точки зрения письменная речь имеет пре­восходство перед устной, потому что не требует специалиста для передачи. Хранителя не нужно. Хранит сама бумага.

Вообще-то говоря, развитие сознания тесно связано с разви­тием языка и формированием просто речи, саговой речи, сказа­ний. И наконец, переход к письменности есть в определенном смысле этап развития средств выражения сознания, т. е. связи од­ного человека с опытом других людей.

Итак, мы разобрали связь сознания с языком. Перехожу к дру­гому очень важному вопросу.

В психологии есть три категории, конституирующие предмет. Все эти три категории как термины я уже называл: это деятель­ность, сознание, личность. Что такое сознание, я вам сейчас под­робно рассказывал. Слово «деятельность» я употреблял в таком контексте: «деятельность» — «поведение».

Это разные понятия. Поведение есть и у животных. А вот дея­тельности в строгом смысле слова у животных нет.

Что такое деятельность? Почему она присуща только человеку и связана с человеческим уровнем психики, т. е. с сознанием?

Если ответить предельно кратко, то деятельность — это пред­метное преобразование.

Если вы ломаете что-то — это предметное преобразование.

Если во время разговора с человеком вы встаете в определен­ную позу — это тоже предметное преобразование, в данном слу­чае — себя.

Если вы, рассказывая что-то, пытаетесь одни моменты развер­нуть, другие скрыть, то в идеальном плане это тоже предметное преобразование.

Под словом «предмет» в психологии понимают не вещь саму по себе, а какую-то объективную ситуацию. И мы всегда, имея те или иные вещные, предметные или идеально-предметные, ситу­ации, всегда их как-то преобразуем. Достать что-то из кармана (говоря высоким штилем) — это предметное преобразование, по­тому что вещь была на одном месте, а теперь оказалась на другом по вашей воле.

Вы размышляете: что сделать после лекции? Планируете себя. А потом осуществляете свой замысел. Это предметное изменение ситуации. Находились здесь — оказались там, делали одно — стали делать другое: предметное преобразование.

Поэтому под деятельностью в самом широком смысле слова понимают изменение любой ситуации с определенным замыс­лом.

Почему нет деятельности у животных?

Все дело в том, что особенность сознания — это превращение целеполагания в самостоятельную работу.

Мы можем сесть в темной комнате, якобы ничего не думая, но в это время строить наполеоновские замыслы. То есть внешне ничего не делать при грандиозной внутренней психической ра­боте. Другое дело, что она опирается на речь, на предыдущие знания и т.д.

Почему я привел этот пример?

Планирование превращается в самостоятельную работу. Вы ничего не делаете, а работу громадную производите. У животного нет такого отделения планирования, создания замыслов, от ре­ального доведения. Замыслы возникают тут же, в процессе реали­зации.

Поэтому только у человека есть возможность проводить осо­бую работу по планированию своего дальнейшего поведения. И порой оно занимает очень много времени. Затем человек сооб­разно этому отделенному от всей другой жизни периоду построе­ния замысла реализует предметное преобразование. Вот это и яв­ляется деятельностью.

Деятельность есть предметное преобразование по реализации спе­циально построенного замысла.

Возвращаясь к мысли К. Маркса, можно сказать так: построй­ка дома строителями, каменщиками, всеми специалистами явля­ется деятельностью, потому что это предметное преобразование ситуации по заранее сформированному замыслу. А где замысел? В чертежах.

Можно наблюдать, как мастер, к примеру специалист по ре­монту телевизоров, разбирая сложную схему, задумывается: при­касается к одной детали, к другой, пробует. Он может час этим заниматься. Ради чего? Чтобы потом буквально в две-три секунды что-то подвернуть и завершить дело.

То окончательное его действие, связанное с изменением ситу­ации, есть деятельность. Почему? А потому что этому предше­ствовала большая аналитическая, поисковая работа и выработка замысла.

Можно часа два разбираться в схеме, чтобы потом в одну ми­нуту исправить ее. Два часа особой работы — это построение за­мысла, отделенное от самого дела, превращенное в самостоятель­ный поиск. Подобно тому, как градостроители сидят у себя в кон­структорских бюро и работают с бумагами отдельно от тех, кто реализует это в реальных панелях, работая на кранах, и т. д. и т. п.

Деятельность — это всегда предметное преобразование по осу­ществлению замысла, который был построен в особой работе.

Понятно, что у животных этого нет, поэтому у них нет дея­тельности. А мы всегда в деятельности, или, можно сказать, в суете.

Между прочим, когда Соломон в свое время сказал, что жизнь есть «суета сует», то в этом была доля мудрости и не-мудрости.

Доля мудрости заключается в том, что понимается бессмыс­ленность многих наших дел, суетность. О доле не~мудрости можно говорить, потому что именно в суете мы обнаруживаем наше дея- тельностное начало. Мы всегда создаем какие-то замыслы и удач­но или неудачно их осуществляем. Суетность — это издержки на­шей жизни. Но эти издержки возможны только потому, что мы всегда суетимся, т.е. действуем.

Мы всегда что-то выдумываем, что-то продумываем и потом это реализуем. Момент отделенности создания замысла от реали­зации — это и благо для людей, и несчастье. Благо, потому что они могут очень далеко планировать свою деятельность. И несчас­тье в том, что это планирование порой превращается в бессмыс­ленное дело, в «маниловщину».

Кстати, когда говорят маниловы, то имеют в виду тех людей, которые свое благо планировать и мечтать переводят в свою про­тивоположность, т. е. в суетность и бессмысленность.

Возможность бессмысленности состоит в том, что, будучи от­деленным, творение замысла может не превратиться в дело. И вместе с тем повторяю, возможность отделения замысла от реального дела есть характернейшая черта человека и его дея­тельности.

Итак, деятельность есть предметное преобразование, которое осуществляется по предварительно и специально построенному замыслу. Структуру деятельности я вам уже описал. Предположим, вы как практические психологи хотите проанализировать деятель­ность кого-либо из окружающих вас людей. Что вы должны де­лать?

Вы должны понять, что и как преобразует ваш товарищ или подруга и по какому замыслу. Если он что-то делает, то надо все­гда спросить: а замышлял ли он это делать? И почему он это замышлял? Между прочим, может оказаться, что он делает что- то, не имея предварительного замысла.

Такое часто бывает, это поведение, а не деятельность. Идет туда, сам не знает куда! Идет Балда, сам не знает куда! Но идет. Ну оттого он и Балда! Такая ходьба не является деятельностью, потому что он не знает, куда идет. Куда поведут обстоятельства, туда и пойдет. Надо запомнить этот пример, потому что он поэти­чески и точно выражает различие простого поведения и деятель­ности.

А дальше, анализируя деятельность другого человека, вы дол­жны выяснить следующие вопросы.

1. Вам следует спросить: какой цели достигает человек благода­ря данному действию?

2. Вы должны выяснить: анализировал ли он, двигаясь к дос­тижению цели, условия ее достижения? То есть ставил ли он перед собой задачу? Напомню, что задача — это представление о цели и связи с условиями ее достижения. Выяснив, какие цели ставит человек и в каких условиях он намерен достичь этих це­лей, вы тем самым установите, какие задачи ставит перед собой человек.

3. Вы должны спросить себя: а зачем человек ставит эти задачи? Какие у него мотивы? Что его побуждает к постановке этих задач и определенных целей?

Мотив есть конкретизированная потребность, потребность, вы­ражающаяся в тех или иных предметах. Предмет — это мотив, а общая область, в которой человек достигает цели, — это потреб­ность.

Выясняя мотивы, вы находите одновременно и потребности.

4. Человек ставит такие-то цели, имеет такие-то задачи, руко­водствуется такими-то мотивами и потребностями и, вообще, до­статочно глубоко проанализировал условия достижения своей цели.

Планировал ли он достижение этой цели или достижение за­дачи? Учел ли все возможные положительные и отрицательные варианты? Учел ли все препятствия?

Поэтому следующий вопрос анализа: достаточно ли у человека самокритичности для корректировки своих действий при дости­жении цели и хватит ли ему выдержки или воли, чтобы этой цели окончательно достигнуть?

Анализируя по этим ступеням деятельность другого человека, вы производите психолого-аналитическую работу.

Иногда говорят: Иванов хороший парень!

Очень хорошо, слышать это очень приятно.

Давайте дадим его психологический портрет. Ну и начинают говорить, какой он добрый (или недобрый), отзывчивый (или неотзывчивый), умный (или неумный). Все это эмпирическая пси­хология, нужная, важная — мы постоянно на это ориентируемся. Но собственно психологический анализ, требующий определен­ных навыков и использования научных данных, начинается с вы­яснения того:

какие цели человек ставит перед собой;

как эти цели выступают в системе сложившихся у него усло­вий, т.е. как человек ставит задачи;

какими мотивами он руководствуется; достаточно ли у него средств и возможностей в складывающейся ситуации;

как и правильно ли он корректирует свои действия при теку­щих обстоятельствах по отношению к центральной цели;

достаточно ли у него выдержки для ее достижения.

Вот это уже психологический анализ его деятельности.

Трудно этот анализ производить. Для этого нужно иметь факты. И, увы, подчас сделать это невозможно, так как не всегда окру­жающих людей можно превратить в испытуемых.

Имея громадный опыт общения друг с другом, мы, как прави­ло, общаемся без знания подлинной структуры деятельности дру­гого человека. В большинстве случаев мы не знаем, а просто инту­итивно ориентируемся в этом. Вот почему мы часто ошибаемся в других людях.

Вам кажется, что человек достигает цели при одном мотиве, а он оказался другим.

Мы думаем, что человек, точно поставив цель, может ее дос­тигнуть, потому что он продумал все возможные варианты и за­планировал все возможные отходы. Но у него не хватило на это характера или способностей.

Все сделано, но цель не достигнута, потому что не скорректи­рованы средства, способы действия при изменившихся обстоя­тельствах. Не хватило выдержки.

В своих действиях с другими людьми вы встаете на путь после­довательного и порой экспериментально-опытного анализа его деятельности. Вы нарочито создаете ему искусственные ситуации, подстраиваете что-то и начинаете этого человека анализировать. А четко ли он себе представляет цели? Не скрывает ли он своих подлинных мотивов? А так ли уж он умен в прикидке своих воз­можностей? Так ли он тверд в своих намерениях?

Кстати, существуют любители подобных вещей. Есть один ли­тературный пример такого психолого-аналитического подхода к другим людям. Это Печорин в «Герое нашего времени».

Ведь суть Печорина и своеобразие его поведения заключались в том, что он всегда подстраивал дитуации по отношению к дру­гим людям. И проверял, что же они такое представляют собой в их деятельности.

Печорин вообще интересен для психологов тем, что здесь воп­лощен опыт психолога-аналитика. Не потому, что он рассуждал о достоинствах жизни, об ее трудностях. Нет. А потому что этот че­ловек действовал с другими как экспериментатор, постоянно вы­ясняя строение их деятельности: почему они действуют, на каком основании, какие цели ставят, есть ли у них достаточно средств для реализации цели?

Это опасная работа! Но есть одна область практики, где это становится профессией, — это судебная практика.

Помните, каким образом у Ф.М.Достоевского в «Преступле­нии и наказании» следователь буквально вычислил то обстоятель­ство, что Раскольников является убийцей? Следователь играл с этим молодым человеком как кот с мышкой! Следователь по роду своей профессии раскрывал себя как психолог-экспериментатор. Правда, он все разыгрывал в идеальном плане, но это не имеет значения. Это, вообще, удивительный роман!

Каким образом велись беседы и как постепенно следователь раскрывал мотивы, задачи, цели, глубину проникновения, пла­нирование и достижение этой цели, способы выполнения! И как при крайней скрытности самого Раскольникова (Раскольников тоже играл!) он восстановил всю историю его жизни и его пре­ступление.

СООТНОШЕНИЕ БИОЛОГИЧЕСКОГО И СОЦИАЛЬНОГО В ЧЕЛОВЕКЕ

В связи с успехами современной генетики (это действительно выдающиеся достижения современной науки — биологии) много говорят и пишут о генетике человека.

Безусловно, это очень важный вопрос, поскольку установле­но, что ряд дефектов нашего организма, выражающихся в неко­торых наследственных заболеваниях, генетически обусловлены. Если заболевание наследственное, следовательно, через генети­ческие механизмы от родителей к детям передаются какие-то де­фекты обмена веществ или устройства отдельных наших телесных органов.

Ясно, что в значительной степени генетически обусловлены расовые признаки (телосложение, форма лица, цвет кожи, осо­бенности голоса и т.д.).

И не требуется особой проницательности для утверждения сле­дующего положения:

по многим своим телесным признакам мы как индивиды полу­чаем от родителей, по наследству, по нашим врожденным осо­бенностям, некоторые особенности обмена веществ, устрой­ства органов и многие телесные признаки. Это факт.

Но (и вот в этом «но» все дело) многие ученые утверждают, что не только телесно-органически-витальные, но и психические качества, и психические особенности человека являются наслед­ственно предопределенными или зависят от наличия либо отсут­ствия таких качеств и психологических особенностей у родителей.

Например, представители царствующего австрийского дома Габсбургов на протяжении многих поколений имели характерный подбородок, нос, характерное строение черепа.

Я думаю, это небольшое открытие, что грузин узнается «с ходу» — у него характерный нос. Китайцы нами узнаются так­же просто. Есть какие-то индивидуально переносимые признаки, поэтому мы часто, взглянув на сына или дочь, говорим, что они похожи на маму^или папу.

Телесные признаки передаются. Я повторяю, что здесь не тре­буется особой проницательности — фактов хоть отбавляй. И нацио- нально-расовые признаки, и индивидуальные.

Но (и я еще раз это подчеркну) идея некоторых ученых состо­ит в том, что не только телесно-органические, но и психические качества человека, обнаруживающиеся в его поведении, в дей­ствиях, в сознании также являются наследственно предопреде­ленными. Если не все, то какая-то группа.

Попросту говоря, когда у человека слишком много положи­тельных качеств, то это относят на счет родителей. Или наоборот, иногда какая-нибудь старая учительница, говоря, что ученик не очень-то «кумекает», вспоминает: впрочем, двадцать лет назад у меня его мамаша училась, она тоже не обладала особыми досто­инствами.

В практике «гуляет» эта идея. И она оформляется в представле­нии о врожденных способностях, талантах, задатках. Идея врож­денных способностей, особенностей личности, задатков практи­чески оформляется в науке и прямо сопоставляется с тем, что если есть врожденные и наследственно предопределенные телесно-ви- тальные качества, то почему бы и психологические особенности человека, способности не предопределялись бы генетически, на­следственно. Поэтому если, к примеру, некоторые семьи состоят в основном из музыкантов-профессионалов, то считается, что и рож­дающиеся в семье дети должны быть генетически предрасположен­ными к музыкальным занятиям, а у родителей- художников — со­ответственно к живописным занятиям и т.д.

А дальше вы можете сделать выводы сами. Причем интересна логика такого рассуждения: все положительные качества чаще всего относят на счет родителей, а отрицательные — на счет собствен­ной натуры человека.

Но двигаясь в этой логике, иногда утверждают: если положи­тельные качества наследственно предопределены, почему бы тог­да и отрицательные качества наследственно не предопределялись?! А если данная личность преступна, имеет преступные склонно­сти — нет ли здесь генетической предрасположенности?

На этой идее развилась еще в начале XIX века целая теория преступности знаменитого итальянского психолога-криминалис­та Ч. Ломброзо. Его теория утверждает, что преступления в обще­стве делаются людьми, наследственно к этому предрасположен­ными (т.е. и родители их имели преступные склонности). Другое дело, проявились они или не проявились. У родителей могли не проявиться, а у дочки — в полном объеме.

Это идея, которая ведет и к практическим выводам. Если вы имеете преступную наследственность, склонности, то вы — про­явившийся или не проявившийся, но обязательно преступник. В вас все это заложено.

Вывод очень простой: надо как можно раньше выявлять субъек­тов с такими склонностями, изолировать их, что-то с ними де­лать.

Аналогично тому, как у генетиков возникает идея, что при наличии наследственных заболеваний, произведя определенное хирургическое или другое вмешательство в гены родителей, мож­но выявить и изъять эти ненормальные гены, чтобы ребенок ро­дился нормальным, без наследственных заболеваний, то возни­кает аналогичная идея и в отношении психологических качеств.

Как усилить якобы существующие гены талантливости у роди­телей, чтобы дети были талантливы, или, наоборот, устранить такие гены, которые якобы определяют патологические наклон­ности человека? Думаю, логика ясна.

Это о преступности. Но на Западе существует очень мощная теория, которая говорит о том, что и интеллектуальный уровень человека в значительной степени зависит от наследственности, т.е. от той генетической предпосылки, которая заложена в осо­бенностях интеллектуальной деятельности родителей, передавае­мой наследственно.

Грубо говоря, у умных родителей — умные дети. И не потому, что родители умны, когда воспитывают ребенка, а они умны уже по особенностям своих генов, и это с помощью биологических механизмов передается детям. Если же родители не очень умны, то шансов развить высокие интеллектуальные качества у детей мало.

Это так называемая теория врожденных наследственных пред­посылок интеллектуальных способностей, понимаемых в самом широком смысле.

Английский психолог и психиатр Г.Ю.Айзенк утверждает, что 80 % качеств нашего интеллекта врожденны и лишь 20 % — при­обретаемы.

Нужно заметить, что большинство фактов, которые он приво­дит, не выдерживают критики.

Если у вас хорошая голова, то 20 % — от родителей, которые вас воспитывали, от школы, от педагогов, а 80 % — от генов, от их особенностей. Каких особенностей непонятно, но от них.

Эта идея там прямо высказана, правда, она «закамуфлирова­на». Айзенк в своих книгах прямо пишет, что есть народы, гено­фонд которых в значительной степени определяет их высокую ин­теллектуальную активность. А есть народности, наследственные предрасположенности которых дают весьма сниженный интеллект.

Ясно, в какую сторону стрела направлена. Поскольку Айзенк —■ блестящий представитель англосаксонской расы, то все это напи­сано относительно негров в Америке и, конечно, в Африке.

Так что безобидная в школе (хотя она не так уж безобидна и в школе) идея о том, что психологические качества, уровень разви­тия нашей психологической деятельности, в широком смыс­ле уровень наших способностей являются генетически, наследствен­но предопределенными, в некоторых установках применительно определенным социальным обстоятельствам есть «научное» психо­логическое обоснование откровенных расистских теорий.

Как вам известно, в недалеком прошлом такая идея служила основой идеологии фашизма. Вам кажется смешным, что расист­ские антропологи и психологи измеряли особенности черепа, что­бы выявить отношение человека к арийской расе. Вы понимаете, что те, кто получал эти данные, интересовались не красивостью и округлостью головы. По особенностям головы и строению чере­па они делали заключение о том, что внутри головы.

Расистские идеи (в таком всемирно страшном значении, кото­рое они получили в расистских теориях фашистского типа) име­ют далеко не безобидные последствия. К примеру, идея о том, что в принципе возможен наследственно врожденный механизм оп­ределенных качеств личности, психики, сознания человека. Так ли это?

В краткой лекции или, вернее, в части лекции на этот трудный вопрос развернуто ответить сложно. Я только сформулирую пози­цию и укажу возможности других рассуждений. Хотя это трудней­шая исследовательская проблема.

Идея о том, что наряду с телесно-витальными признаками ге­нетическую обусловленность имеют психологические качества и особенности личности человека, несмотря на свою кажущуюся логичность, обоснованность, не соответствуют громадному опы­ту исторического развития человечества, опыту общественного вос­питания и образования людей.

Что такое среднее образование? Это уровень современной куль­туры. Сторонники генетической предопределенности говорят, что в массовом масштабе это нельзя реализовать. Существует идея, согласно которой сама норма всестороннего образования опреде­ляется применительно к таким, сравнительно небольшим, эли­тарным группам населения, которые обладают высоким наслед­ственно предопределенным уровнем интеллекта. То есть действи­тельное образование соотносимо с высоким интеллектом, кото­рый имеется у сравнительно небольшого числа индивидов. А это связано с генетической предрасположенностью.

Поэтому если значительное число детей рождается с низким генетически предопределенным интеллектуальным уровнем раз­вития, то вы им не можете дать действительно современной ин­теллектуально-духовной культуры и, следовательно, не можете осуществить всеобщее среднее образование.

Я думаю, логическая сторона этого рассуждения ясна: если способности (в широком смысле) врожденные, значит они гене­тически предопределены, а высшие формы образования сопоста­вимы с высокоразвитыми способностями и т.д. и т.п.

Надо вам сказать, что, несмотря на хвастовство богатых запад­ных стран, что у них хорошая школа (а у них, действительно, в материальном отношении хорошая школа), внутри этой школы действует идея о неодинаковых, врожденно предопределенных уровнях способностей и интеллекта. Считается, что для опреде­ленных групп детей необходимо упрощенное образование, для сравнительно меньшей части — очень хорошее образование, и необходимо, как можно более рано, выяснять, на что кто спосо­бен.

Отсюда идея существенной дифференциации образования (по уровню, по требованиям), идея о том, что необходима селекция детей в зависимости от уровня их интеллектуальных возможнос­тей, по разным типам классов учебных заведений. А сами эти классы и учебные учреждения предъявляют разные требования к интеллекту. К тому, у кого обнаруживается высокий интеллект, — повышенные требования, ему дается довольно хорошее образо­вание.

В Англии это доведено до изощренно-циничной, планомерной государственной системы.

Если вы хотите оценивать детей (кстати, и взрослых можно оценить) по разным интеллектуальным способностям, то вы дол­жны иметь для этого какие-то средства. И вот, в течение несколь­ких десятилетий создаются системы специальных заданий, по ко­торым можно было бы определять уровень развития интеллекта.

Я упоминал Г. Ю. Айзенка. Некоторое время назад у нас массо­вым тиражом была выпущена его книга под названием «Проверь свои способности».

Некоторые психологи в психологическом практикуме посто­янно используют задания графического типа, созданные многи­ми психологами, в том числе и Айзенком.

Так вот, такие системы заданий существуют. Я не буду расска­зывать вам, что это за задания. В теме «Мышление» мы с вами в них разберемся.

Создается батарея заданий-тестов. Перед психологом садится ребенок, ему предлагают задание: разобраться в графических схе­мах, понять смысл того, что не связано; показать, сможет ли он перемножить какие-то сравнительно небольшие группы чисел в уме или в письменном виде; может ли дополнить смысл недори­сованной картины и т. д.

Потом все это сводится вместе, существует особая техника, особые методы обработки. И говорят: «У данного Джона интел­лект (есть особая шкала «коэффициента интеллекта», знаменито­го 1С>) — 70 %». Что это значит? Это не очень высокое развитие интеллекта.

«Гениальность» этой теории состоит в том (кстати, учтите это), что она утверждает следующее: если пройдет 15 лет и вы этому Джону предложите аналогичное задание (пусть на другом матери­але), то он, вероятнее всего, обнаружит тот же коэффициент ин­теллекта — 70%. Если вы установили уровень интеллекта в 5 — 7 лет, так он на всю жизнь сохраняется!

Ну, если у Джона интеллект 70 %, а рядом какой-нибудь Пи­тер покажет 120 %, то Джона рекомендуют послать в один класс (у нас осторожно выражаются: класс с задержками в психичес­ком развитии. А там просто говорят — в класс дураков), а Питера можно направить в класс «интеллектуалов», где можно и требова­ния предъявить повыше, и тренировку применять особую.

Так вот, социальная практика английской школы такова, что перед начальными классами и после начальных классов происхо­дит деление детей на основе этих заданий — тестов.

Что дальше получается, вы представляете! Обучение строится в зависимости от того реального уровня интеллектуального раз­вития, которое фиксируется сравнительно рано и считается неиз­менным, устойчивым на протяжении всей жизни, появляющим­ся вместе с рождением ребенка, генетически предопределенным.

А дальше вся судьба этим определяется. В университет попада­ют только те, которые прошли в течение всего гимназического курса классы Д (классы с высшим интеллектуальным развитием).

Нельзя строить всеобщее среднее образование, рассчитанное на всестороннее развитие индивида, если стоять на позиции ге­нетически обусловленных, врожденных интеллектуальных способ­ностей.

В своей экспериментальной работе мы используем особые за­дания-тесты для определения, например, готовности ребенка к школе, возможности для занятий определенным предметом, уров­ня его знаний. Но эти задания диагностического характера, а не прогнозирующего. Нельзя на основании тестов прогнозировать абсолютно точно развитие ребенка в будущем, т.е. ставить «клей­мо» — это он сможет в будущем, а это нет. Все в будущем зависит от условий жизни и, конечно, системы обучения.

Но вы можете задать законный вопрос: но все-таки, если пере­даются телесные качества по наследству, почему нельзя предпо­ложить то же самое и о психических качествах? Ведь здесь воз­можна такая логика: какие-то наследственные особенности нерв­ной системы передаются, а интеллект есть в конечном счете про­явление работы нервной системы. Как действует нервная система, так и работает интеллект. У одного (условно говоря) очень хоро­шо от рождения развита нервная система, это генетически пере­дается, а у другого — не очень. Отсюда получаете всю градацию, весь спектр возможностей.

Рассуждение логичное. Это определенная логика, но логика, которая не учитывает специфики психической деятельности че­ловека. Против этой логики выступают два факта. Это факты все­мирно-исторической практики. Что это за факты?

Как показали биологические, психологические исследования, существуют принципиальные различия между двумя типами по­ведения: животных и человека.

Все дело в том, что поведение животного, система его потреб­ностей, система условий, удовлетворяющих эти потребности, предопределены устройством животного организма. Животное рож­дается устроенным так (органически, по обмену веществ, по уст­ройству органов чувств, нервной системы), что наследственно, телесно, органически заданные возможности предопределяют способ его жизни.

Короче говоря, животное рождается не только с определенны­ми органическими потребностями, но и с наследственно предоп­ределенными устройством тела и способом удовлетворения этих потребностей.

Лев устроен так, что он является плотоядным хищником, жи­вет во вполне определенных географических, климатических, эко­логических условиях, ест сырое мясо, и кстати не всякое. Лев от­личается благородством вкуса: падалью он не питается, ему тре­буется свежее мясо. Оказывается, запах свежей крови служит воз­будителем аппетита.

Это биологический тип существования, когда не только орга­нические потребности даны животному от рождения, но и способ их реализации.

В этом смысле психологи говорят: у животных есть инстинкты. Что такое инстинкт? Это сложное образование. По своей функции инстинкт означает наличие у данного животного телесно, орга­нически, наследственно предопределенного способа реализации потребностей.

Интересно, что описаны такие виды животных, которые, преж­де чем убить свою жертву, обязательно с ней играют. Не сразу убивают свою жертву. И показано, что это врожденный механизм действия по отношению к жертве. Он не формируется — он задан от рождения.

Это не значит, что все поведение животных сводится к ин­стинктам, а все действия животных врожденно предопределены. Нет. У животного всегда наряду с прижизненно приобретенными возможностями есть определенный фонд поведения, связанный с наследственно, телесно предопределенным способом удовлетво­рения потребностей.

Увы, человек — единственное существо в мире, которое от рождения, имея органические потребности, телесно не предоп­ределено ни к одному способу их удовлетворения. Многочислен­ные научные исследования позволили сделать вывод, что у чело­века от рождения нет ни одного поведенческого акта, ни одного движения, которое бы жестко определяло то, как он будет удов­летворять свои потребности.

Например, потребность в еде человек может удовлетворять лю­бым мыслимым способом. И даже, как сейчас утверждают биохи­мики, за счет искусственно синтезируемых пищевых веществ.

В истории антропогенеза некие существа, из которых произо­шел человек, потеряли (благодаря труду) наследственно предоп­ределяемые способы удовлетворения потребностей. А где факты? факты исторические.

Если бы люди в процессе своего формирования не потеряли наследственных возможностей удовлетворения потребностей, они бы не могли развивать производство.

Что такое производство? Производство позволяет в потребность вписать способ ее удовлетворения. Но способ удовлетворения по­требности у человека связан с определенными средствами. Сред­ства дает производство. Меняется средство — меняется способ удов­летворения потребности.

Если бы этот способ был наследственно предопределен, про­изводство никогда бы не развивалось.

От каменного века до нынешнего времени прошел сравнительно маленький исторический период — а сколько сменилось способов производства!

Глобально-исторический факт развития производства, а сле­довательно, и потребления в самом общем виде фиксирует одно существенное обстоятельство: люди (производящие люди, куль­турно-цивилизованные люди) не предопределены к способу удов­летворения своих потребностей, не предопределены в своих дей­ствиях врожденными механизмами.

Я с удовольствием смотрю телепередачу «Клуб кинопутеше­ственников». Там показывали одно племя в Африке. Промелькнул интересный факт.

До недавнего времени это племя почти не пользовалось блага­ми цивилизации. Но в связи с освободительной борьбой и про­никновением в уклад жизни предметов, которыми пользуется цивилизованный мир, они стали их хорошо и быстро осваивать (правда, как положительные, так и отрицательные «блага»). Они стали и посудой пользоваться и не только простыми стрелами, но и оружием на охоте и т.д.

Позвольте! Да как же это так?! Если бы они имели наслед­ственно предопределенный фонд действий, интеллектуальных способностей применительно к своим лукам и стрелам и прими­тивным хижинам, то как бы они на протяжении одного-двух по­колений могли освоить совершенно новый способ жизни. А очень просто! Дети попадают в другую ситуацию, наследственно пред­определенных способов поведения у них нет — и они осваивают те, которые даются им в окружающей жизни. Весьма характерный факт. Развитие производства необходимо именно потому, что у людей нет предопределенных природой способов удовлетворения потребностей. Кстати, поэтому люди и имеют тысячи способов удовлетворения этих своих потребностей, часто абсолютно про­тивоположных.

Если бы у человека были наследственно предопределены спо­собы поведения и интеллектуальные возможности, то не могли бы быстро меняться профессии.

Изобретение какого-либо технического новшества уничтожает старую профессию и сразу создает новую. Следовательно, люди способны в течение одного-двух поколений приспособиться к новой профессии и ее требованиям. А если так, то при чем же тут врожденные способы поведения и врожденный уровень интел­лектуальных возможностей? Если бы все это было врожденным, то за два поколения в генах ничего бы не изменилось! Гены, яко­бы определяющие способы поведения и интеллектуальные воз­можности, за два поколения перестроиться не могут. Это наруша­ет все законы генетики.

Эти два глобальных факта говорят вот о чем (эти факты еще можно умножить). Специфика человеческого поведения состоит в том, что по устройству своего тела человек не предрасположен ни к каким специальным действиям и ни к каким способам психи­ческого существования. Он предрасположен ко всему. Или, как говорят философы (Маркс подробно обосновал это в свое время): человек — существо универсальное. Он способен на все. Он и дья­вол, он и бог!

У человека нет инстинктов. Сохраняя органические потребно­сти, а потом приобретая духовные, рождается человек существом, не имеющим никаких специальных органов тела, наследственно предопределенных к способу удовлетворения своих потребностей. И никакого врожденного интеллекта. Все это приобретается им за счет усвоения средств культуры. От типа культуры зависят и спо­соб удовлетворения потребностей, и характер интеллекта и пси­хической жизни.

Другое дело, какая культура. Культура тоже может иметь мо­бильный состав, консервативный состав.

Рассуждение о том, что мы с вами имеем генетически опреде­ленные свойства психики, не учитывает глобальных фактов, ре­шающего значения развития производства, смены типов профес­сий и освоения тех, которые существуют практически. Человек — важнейший момент производительной силы. Эта теоретическая формула убивает насмерть всю идею врожденных способностей.

Убивает! Если бы способности были врожденными, то не ме­нялось бы производство, не менялось бы распределение и каче­ство профессии. Если бы способности были врожденными, то мы не могли бы так быстро менять профессию. Одно требование к рабочему, «вкалывающему» физически, а другое требование к рабочему-оператору. А прошло всего 20 лет, и у сыновей прежних рабочих совершенно иной тип профессии.

Чем же определяются профессии? Уровнем требования к ним, культурой, обучением, образованием.

Еще одна деталь. С точки зрения некоторых западных психоло­гов (на это обратите особое внимание), если у человека есть врож­денные способности, врожденные интеллектуальные возможно­сти, то у них есть некоторые врожденные качества личности. На­пример, агрессивность. Отчего она возникает? Ответ: врожденное качество. У животных есть врожденная агрессивность? Есть! Ина­че хищник не был бы хищником. Человек — это не хищник, он может быть и травоядным. Есть абсолютно травоядные племена, но это люди.

Говорят, что агрессивность обнаруживается в том, что люди воюют друг с другом. Нужно заметить, что теория врожденных способностей и наличие инстинктов у человека лежат в основе психологического обоснования войн.

Война — это не просто существующая у отдельных индивидов «жажда крови». Война подогревается стремлением к обогащению, к насильственному изменению отношений собственности.

Всемирно-историческая практика развития производства, раз­вития профессий, наличие разных нравов и отношений у людей в разные эпохи и у разных народностей показывает, что такое раз­витие различий способов производства, профессий, нравов, от­ношений, общения людей, такое разнообразие и бурное измене­ние не могли бы осуществляться, если бы за этим лежала генети­ческая основа. Потому что тогда все это было бы консерватив­ным, неизменяемым и так широко неварьирующим.

С этой точки зрения есть одно очень важное положение. В про­цессе развития человека животное оставило нам в наследство всю органику (и положительную, и отрицательную). Например, ап­пендикс нам оставила природа животных.

Но вот что животные не оставили (и не могли оставить), что человек не взял из животного мира — это предопределенность строением тела действий и поведения.

Человек в процессе антропогенеза, трудясь, создал себе тело универсальное, способное к любым действиям.

Помните, Ф.Энгельс писал: благодаря труду появилась воз­можность человеческой руки скрипача Паганини, скульптора Тор- вальдсена и т.д.

Наши рука, голос, тело — вещи универсальные. Все, что угод­но могут делать. Там где нет непосредственно телесных способно­стей — там включаются средства. Благодаря средствам человек уни­версален.

В космосе нельзя было существовать, поэтому человек изгото­вил скафандр.

Если человек не может летать как телесное существо со скоро­стью 3000 км в час — он изобретает сверхзвуковой самолет.

Не предопределен человек ни к чему, кроме одного: постоян­ному производству и разнообразию форм удовлетворения потреб­ностей, безграничному развитию своей деятельности, а значит, безграничному развитию тех форм психики, которые удовлетво­ряют этой деятельности.

А вывод кратко может быть сформулирован так. Нет у человека ничего биологического. В человеке все человеческое и социаль­ное, общественное.

Всё! Я подчеркиваю —всё. Биологическое подразумевает един­ство потребности и врожденного способа ее удовлетворения (или возможность врожденного способа удовлетворения). У человека нет биологического именно потому, что у него нет врожденных спо­собов удовлетворения потребностей, врожденных способов пове­дения. А органические есть? Есть!

У нас часто путают биологическое с телесно-органическим. Это не одно и то же. Биологическое — это способ существования и жизни, а органическое — наличие у нас обмена веществ. Конеч­но, в каждом из нас есть органическое. Поэтому есть другая про­блема, а не связи или отношения биологического и социально- общественного в человеке,, такой проблемы нет, она надумана. Она создана теми, кто с определенной целью пытается оправдать типы деятельности и расцределение благ со ссылкой на врожден­ные предпосылки.

Если эту идею отбросить, то есть другая проблема. Не биологи­ческой предрасположенности, не наличия врожденно-биологи­ческого, а органического момента в реализации нашей деятель­ности. Мы всегда ведем себя телесно. Чувства мы проявляем теле­сно. Когда мыслим, мы возбуждены и у нас постоянно работает аппарат артикуляции. Когда мы в чем-то заинтересованы, у нас и поза особая. Когда мы равнодушны, у нас также осанка другая. Мы проявляем себя как тело, как органика. Но органика бывает разной. Хорошая, плохая. Болезненная — нормальная. Возникает другой вопрос: каким образом те или иные формы психической деятельности предъявляют требования к нашей органике? И на это есть очень интересный ответ.

Сама наша органика социальна. Почему мы стоим на двух но­гах? А потому что в процессе труда необходимы свободные руки. Почему наш обмен веществ отличается от обмена веществ у жи­вотных? Потому что человек свой желудок сформировал так в конечном счете, что он всегда требует определенной обработки питательных веществ, вареного мяса например. Энгельс об этом в свое время говорил. Наше тело является продуктом социального развития. Помните знаменитое положение Ф.Энгельса: глаз орла видит дальше, чем глаз человека. Но орел не видит в вещах и сотой доли того, что в вещи видит человек. Почему? А потому что человек видит в вещи многое из того, что он видит в ней как производитель, как человеческий потребитель. Он осваивает вещь универсально, во всех ее качествах. А орел этого не может. У орла
врожденная специализация глаза лишь на дальность и точность, а не на различение разных вещей.

Наше тело отличается от животного тем, что оно приспособ­лено к человеческому существованию.

Иногда приводят очень интересные данные о том (кстати, не преувеличивайте число и смысл этих данных), что животные будто бы уносят детей и их воспитывают. Такие случаи были. Но что очень интересно: человеческий ребенок хотя и усваивает повадки вол­ков, но долго не выживает среди них. Он не может быть волком, для этого нет животного организма. Он рождается как человек. Хотя именно в силу своей универсальности может стать и волком. Его можно определенным образом приспособить к волчьей жизни, поскольку человеческое тело и наша психика универсальны.

Что в человеке биологическое, а что социальное? Неправиль­но поставленный вопрос.

В человеке нет ничего биологического. Человек является чело­веком именно потому, что он не обладает биологически, наслед­ственно заданными способами поведения. Иногда говорят: хоро­шо, но все-таки органически мы отличаемся друг от друга. Да, это так.

Есть очень интересная исследовательская тема. К огромному сожалению, человечество столь глупо себя ведет (конечно, не по воле Божьей, и не по собственной), что оно не щадит организм. И громадное число людей рождается из-за этой беспощадности родителей к своему организму органически ненормальными людь­ми. В каком смысле?

Мама и папа ведут определенный образ жизни. То, что они могут потреблять порознь или вместе чрезмерные дозы алкоголя — это вещь социальная, а последствия — органические.

Человечество еще не выработало и не может выработать по ряду также социально-экономических, общественных причин, а вовсе не биологических, представления о том, каким человек дол­жен родиться, чтобы быть нормальным. И, несмотря на это, боль­шинство из нас нормальные люди.

Профессии развиваются так (в конечном счете все дело в про­фессиях), что технология профессиональных требований, как пра­вило, все меньше и меньше предъявляет требований к непосред­ственно органическим особенностям человека. Удельный вес орга­нических предрасположений сам зависим от того, каков характер деятельности.

Представьте себе, что если бы не был выдуман баскетбол или волейбол, то «дяди Степы» не имели бы никакого преимущества по сравнению с другими, так как их преимущество проявляется только в этой профессии.

97

Вот вам литературный пример. У Гюго есть роман «Человек, который смеется». Когда требует того профессия, органику уроду-

4 Даиыдои
ют. Кстати, современный спорт — это одна из тех профессий, где органику просто приспосабливают (если не уродуют) к опреде­ленному виду деятельности.

Наша органика — важнейший компонент нашей деятельности. Но роль, которую она играет в нашей деятельности, зависит от структуры и характера общественных требований к деятельности, ее ценности и ее внутренним требованиям.

Вот так решается вопрос о соотношении врожденного и при­обретенного, органического, биологического и социального.

Вывод. Человек есть существо насквозь общественное, соци­альное, он рождается с человеческой органикой, без наследственно предопределенных способов поведения и деятельности, следова­тельно, и психики.

ОЩУЩЕНИЕ И ВОСПРИЯТИЕ

Прежде чем описать особенности ощущения, я кратко верну вас к той схеме структуры психики, о которой мы говорили неод­нократно на первых лекциях.

Помните, схема имела как бы три части (см. с. 52): централь­ную часть, где находились потребности, чувства, целеполагание; верхнюю часть, которую я назвал ориентировочным звеном, или звеном планирования деятельности; нижнее звено — звено ис­полнительное, или звено коррекции намеченного плана.

Я прошу вас представить себе эти три основных компонента структуры психики, для того чтобы затем разумно и просто соот­носить различные психические процессы со структурными эле­ментами этой схемы.

К познавательным процессам в психологии относятся ощуще­ния, восприятие, память, внимание, мышление, воображение, представление. Вся сумма познавательных процессов была отнесе­на к верхней части этой схемы.

Важно понять вот что. При реализации нашего поведения, на­шей деятельности, когда человеку необходимо планировать свои действия, человек опирается на различные сведения об окружаю­щей действительности, получаемые им благодаря совокупности познавательных процессов.

Поймите одну простую мысль. Если бы какая-то группа наших мыслительных или сенсорных (сенсорика — это чувствительность) процессов не давала нам сведений об окружающей действитель­ности, то планирование было бы невозможно.

Важнейшая функция всех познавательных процессов состоит в том, чтобы сообщить субъекту сведения разного толка об окружа­ющей действительности и о нем самом для планирования даль­нейших действий.

Поэтому вся сумма познавательных процессов относится к верх­нему, ориентировочному, планирующему звену той структуры, о которой у нас шла речь раньше.

Я думаю, это понятно.

Итак, в группу познавательных процессов, обеспечивающих сообщение разных сведений об окружающей действительности и о самом субъекте, входят: ощущения, восприятие, представле­ние, внимание, память, воображение и мышление.

Я думаю, что интуитивно вам знакомы все эти термины и их смысл. Это группа познавательных процессов, относящихся к ори- ентировочно-планирующему звену психики, они обеспечивают со­общение сведений разного рода.

Например, можно ли ориентироваться в своих непосредствен­ных, прямых действиях, если вы не видите окружающих предме­тов? Нельзя.

Но вйдение — это процесс восприятия.

Можно ли целенаправленно организовать свою жизнь, если вы не прикидываете вперед, что с вами может случиться? Нельзя. Вот прикидка наперед — это есть процесс представления и вооб­ражения. Вы представляете себе, что могло бы быть. А когда в этом процессе представления вы комбинируете какие-то ситуации, которых не было в жизни, но которые хотите получить, то вы воображаете.

Если, столкнувшись с тяжелыми препятствиями, вы импуль­сивно, наталкиваясь на них, пытались бы достигнуть цели, то вам сказали бы: вы действуете глупо! Но вы так не действуете. Вы ос­танавливаетесь и обдумываете ситуацию.

Вот это обдумывание, опирающееся на понимание отношений вещей, в которых вам приходится ориентироваться, и есть про­цесс мышления.

Сейчас наша задача — постепенно разобраться в содержании и основных особенностях познавательных процессов.

Фундаментом всех познавательных процессов являются ощу­щения.

Поймите одну простую вещь. Мир широк. Мир многообразен. Мир сложен. Мир запутан.

Но ориентацию в мире с чего-то надо начинать! И вот выделен один психологический процесс, который выполняет функцию ори­ентации субъекта в самых простых, самых непосредственных и самых элементарных свойствах бытия. Этот процесс и носит на­звание «ощущения».

Ощущать — это ориентироваться в самых простых, в самых элементарных, в самых непосредственных свойствах окружающей жизни. К примеру, в ощущении света, ощущении звука, ощуще­нии давления, ощущении горячего и холодного, в самых разно­образных вкусовых и обонятельных ощущениях.

Что такое свет? Из света можно сделать все. Когда вы смотрите кино — цветное, широкоформатное, вы видите то, что делается из света и цвета, в разных комбинациях.

Или вы слушаете музыку. Любую. В ней сложная или простая, но какая-то организованная музыкальная фактура. Или вы слы­шите человеческую речь. Она сложна по своей структуре, так же как сложна музыка. Но как бы ни была сложна человеческая речь и музыка, вы скажете: все состоит из звуков!

Есть сложнейшая гамма вкусовых ощущений. Но какие бы слож­нейшие вкусовые предметности (условно говоря) вы не ощуща­ли, все-таки есть вкус как таковой. Все это складывается из ка­ких-то простых ощущений.

Ощущение — это такой психологический процесс, который позволяет нам выделить элементарные, простые, самые непо­средственные маленькие «кирпичики», из которых складывается окружающая действительность: звуки, цвета, запахи, температур­ные ощущения, тактильные (осязательные).

Если бы мы не имели ощущений, то мы не могли бы получить картину мира. Поэтому в психологии говорят: ощущение есть та­кой психический процесс, который позволяет нам выделять в ок­ружающей действительности ее прямые, непосредственно действу­ющие на нас, простые, элементарные свойства окружающей дей­ствительности.

Вам рассказывали об отдельных видах ощущений. Прежде чем перейти к другому психологическому процессу, отмечу два очень интересных свойства ощущения.

Хотя в каждом ощущении мы воспринимаем лишь одну сторо­ну действительности (глаз воспринимает свет и цвет, ухо — зву­ковую сторону действительности), есть очень интересное явле­ние, которое носит название синестезия. Что это такое?

Синестезия бывает не у всех и не во всех состояниях. Явление синестезии — это ощущение одной модальности при действии раздражителя другой модальности.

Есть люди (и у некоторых это явление очень развито), кото­рые, слыша звуки, ощущают этот звук как цветовой или как тем- пературно представленный.

Вы, наверное, знаете, что в живописи присутствуют такие выражения, как холодный и теплый цвета. Это не случайно. Неко­торые цвета мы воспринимаем как теплые, а некоторые как хо­лодные. В каком-то условном смысле.

Именно это и есть явление синестезии, когда имеются темпе­ратурные представления о холодном и горячем — и вдруг при действии цвета ощущается холод или тепло. Действует раздражи­тель одной модальности, а вы в нем находите моменты другой модальности. Интересно, что явление синестезии есть у всех. Но в большинстве случаев в нашей повседневной жизни оно обнару­живается очень слабо. И лишь у отдельных субъектов оно проявля­ется настолько резко, что они даже считают, что это мешает им жить.

Обычно приводят два примера, когда проявляется (или прояв­лялся в истории) очень сильно «цветной звук». Это было у наших знаменитых композиторов Скрябина и Рахманинова.

Скрябин настолько воспринимал любые звуки цветными, что даже ввел в оборот термин «цветомузыка». В цветомузыке челове­ку наряду с системой звучаний дается сопряженная меняющаяся цветовая гамма. Сейчас в Москве, в музее Скрябина, есть очень интересный аппарат (АНС), позволяющий, слушая ту или иную музыку, одновременно воспринимать и синхронно изменяющие­ся цвета.

Это явление синестезии. Проводились очень интересные опы­ты, когда человеку показывали картинки абстрактных художни­ков, где очень чувственно-выпукло даны различные цветовые гам­мы, и одновременно предлагали температурные ощущения (это легко можно технически выполнить с помощью ванночек с во­дой). И очень четко выяснилось, что большинство людей связыва­ют определенную температуру с такой-то цветовой гаммой. Опять соединение цветового ощущения с температурным.

Итак, в области ощущений (а каждое ощущение дает нам зна­ние об отдельном свойстве действительности) намечается какая- то взаимосвязь ощущений. Чаще всего это цветотемпературные и звукоцветные ассоциации.

Хотя могут быть и другие. Мне когда-то приходилось иметь дело с дегустаторами. Дегустируют всё: духи, чай, спиртные напитки — все, что можно ощущать.

Многие дегустаторы говорят, что (особенно в области вкусо- обонятельных ощущений) вся эта обонятельно-вкусовая фактура настолько текуча, что удержать ее трудно (например, отличить запах фиалки от какого-либо другого тонкого запаха). Так что они делают? Они сочленяют какой-либо запах с каким-либо цветом.

Я наблюдал одного дегустатора, который на фабрике, где де­лают одеколон и духи, держал громадную пачку цветных карто­чек. И вот он доставал эту цветную гамму, принюхивался, пере­бирал карточки и находил определенный цвет. Потом принюхи­вался к другим духам, брал другую карточку и таким образом при помощи цветных карточек классифицировал запахи.

Мы решили проверить эти способности дегустатора. Он мог классифицировать одновременно пятнадцать, двадцать, сорок за­пахов. Мы, конечно, на это не способны. Ему давали какой-либо запах. Он откладывал соответствующую цветную карточку. Затем ему предлагали другой запах. Он откладывал другую карточку. По­том повторили тот же запах, что и в начале, но ему не говорили об этом. И мы убедились в том, что он опять берет ту же, соответ­ствующую этому запаху, карточку. Он помнит любой запах в тон­чайших оттенках, но одновременно помнит его как цветной.

Сколько мы его ни проверяли: сегодня, завтра, через месяц — он при различении сорока запахов выбирает одни и те же цвето­вые гаммы. У него обоняние синестетически связано с цветом.

Механизм синестезии изучают очень много, пытаются сделать из этого практические выводы — но это вопрос другой. Просто имейте в виду, что ничего таинственного здесь нет.

Второе важное явление — это явление сенсибилизации.

Когда вы столкнетесь с этим термином, имейте в виду следую­щее. Это изменение порога ощущения под влиянием других ощу­щений или при упражнении.

Когда речь шла о порогах (вам объяснили, что есть пороги — чувствительные, различительные), вы слышали, что все мы с вами отличаемся по порогам чувствительности. Когда говорят, что дан­ный человек зоркий, то это значит, что у него очень низкие раз­личительные пороги при взгляде на вещи. Если человек очень хо­рошо разбирается в звуковых ощущениях, то это значит, что у него низкие пороги слышимости. Что такое глухота? Это резкое повышение порогов. Нужен сильный звук, чтобы человек его ощу­тил.

Так вот оказывается, что не только мы с вами друг от друга отличаемся по порогу. Представьте себе, какие низкие пороги у человека, который «с ходу» различает сорок запахов! И четко их классифицирует. Это очень низкие пороги, различительные и аб­солютные.

Кстати, время от времени у каждого из нас меняются пороги. Причем изменение порогов и, следовательно, изменение нашей ощущаемости связаны со многими причинами, с самыми разны­ми. Пороги понижаются, например управления. Если вы что-то плохо различаете, то это не значит, что всему конец. В процессе упражнения можно усовершенствовать свою чувствительность.

Усовершенствование собственной чувствительности является тем моментом в ощущении, который называется сенсибилизаци­ей. Это повышение чувствительности.

Если вы придете на лакокрасочную фабрику и посмотрите на поток изготовляемых красок и лаков, то, например, полоса чер­ного лака вам покажется просто черной. А работник ОТК этого завода удивится: это черное? Черного вообще нет! И назовет вам, и покажет, и, кстати, вы сами убедитесь, что есть до ста оттенков черного. Вы не видите, а он видит. Это значит, что в процессе упражнения у него резко понизились пороги ощущения, произо­шел факт сенсибилизации, совершенствования ощущения.

Вы можете слушать хороший оркестр, и вам кажется все нор­мальным, звучит мелодия. Но дирижер во время репетиции все время стучит палочкой. В чем дело? У него настолько тонко разви­то ощущение звуков, что он сразу отличает фальшь от нормаль­ного течения мелодии. Вы не замечаете, а он замечает. Потому что у него ухо гораздо больше сенсибилизировано, чем у вас. Вы заме­тите только очень грубую фальшь, а он чувствует малейшее изме­нение.

Почему очень важен факт сенсибилизации? Если бы мы были ко всему чувствительными, то стали бы сумасшедшими. У всех нас уровень чувствительности ко многим ощущаемым обстоятель­ствам связан с нашей практикой. Мы не ощущаем того, что нам не нужно. Но если нечто становится практически значимым, то тогда вы, как говорится, уши навострите — и чувствительность резко увеличится. Будь то зрение, слух, обоняние и т. п.

У отдельных людей профессионально большая чувствительность. Некоторые слесари-лекальщики (а лекальщики изготовляют очень ровные плоскости отдельных инструментов) пальцем могут ощу­тить такую неровность, какую и прибор не определит.

Психологи много занимаются вопросами профессиональной сенсибилизации. Они выясняют, у каких людей и как быстро можно снизить пороги и осуществить процесс сенсибилизации, если этого требует профессия.

Представьте себе такую реальную ситуацию. На коврово-ткац- кой фабрике опытные ковровщицы приобретают навык безоши­бочного определения сочетаний цветов в цветовой гамме через 10 лет после поступления на работу. А сейчас достаточно пройти курс по сенсибилизации, разработанный психологами, — и де­вушки, пришедшие из училища, через два-три месяца по уровню чувствительности стоят рядом с опытными работницами. Почему? Потому что в жизни это складывается стихийно, а когда психолог проанализировал, от чего зависит сенсибилизация, он может специально формировать это качество (острую чувствительность).

Я упомянул про сенсибилизацию вот для чего. Мы чаще всего повышаем уровень своей зрительной чувствительности при помо­щи очков. Это самый простой, дешевый и самый неверный путь. В принципе можно восстановить зрение и без очков, если специ­ально пройти курс зрительной сенсибилизации. Увы, этот курс длительный. В него не верят, и поэтому мы обращаемся к очкам как к прямому, физикальному средству восстановления своей зри­тельной чувствительности.

Интересная деталь: при нищете индийской жизни, где очки — дорогое удовольствие, психологи обнаружили, что в случае ос­лабления зрения индийцы обращаются к своеобразным врачева­телям, которые им восстанавливают зрение. Как они это делают? Индийские врачеватели и знахари рчень хорошо освоили систему упражнений, которыми можно резко повысить уровень своей све­товой и цветовой чувствительности.

Индийские психологи говорят: носить очки — это портить глаза. Найдите такие упражнения, которыми можно резко сенсибилизи­ровать зрение! Такие возможности в определенных пределах есть.

Вот на этом указании двух интересных и практически важных моментов в ощущениях, а именно синестезии и сенсибилизации, я заканчиваю тему «Ощущения». Это громадная тема, по которой ведется масса исследований, открыто много закономерностей. Но для вас, как и для большинства людей, это не проблема. Это про­блема профессиональная.

Расскажу только один случай. Недавно в наш институт обрати­лись представители летных частей. Опытный летчик по звуку всегда определит состояние двигателя. Это исключительно важно. Можно ли это качество воспитать у каждого начинающего летчика?

Оказывается, можно. Отбирали летчиков, которые только что прибыли в часть, и с ними проходили курс сенсибилизации и различительной чувствительности на общий, глобальный звуко­вой поток поршневого или реактивного двигателя. Для этого ме­ханик намеренно нарушал работу двигателя, а опытный летчик сразу это обнаруживал и указывал причину изменений в звуке.

Это оказалось важным не только для летчиков. Неожиданно эти работы были перенесены... в тракторные бригады. Потому что трактористу тоже важно уметь по звуку определять состояние мо­тора, проводить на ходу его диагностику.

Опытный врач по оттенкам кожи, по малейшим хрипам опре­деляет состояние организма. Для этого тоже надо иметь высокую чувствительность.

Явление сенсибилизации настолько важно, что были созданы специальные профессиональные упражнения, которые позволя­ют опираться на высокую чувствительность при диагностике со­стояний тех или иных приборов, машин, организма и т.д.

В отдельных случаях органическая сенсибилизация очень важна с точки зрения сигналов о надвигающейся болезни, так как иног­да органическая сенсибилизация позволяет человеку ощутить бо­лезнь раньше, чем ее может уловить врач.

Кстати, в этом причина «вещих снов». Во сне резко обостряет­ся чувствительность к отдельным модальностям, и у некоторых субъектов обостряется именно органическая чувствительность. Ничего таинственного в этом нет, механизм сна давно изучен. Причем изучен экспериментально. Например, здоровому челове­ку в определенных дозах давалась какая-нибудь вакцина, вызыва­ющая легкое недомогание определенного рода. Человек об этом не знал, но во сне обнаруживались некоторые признаки заболева­ния.

Однако случалось, что давали такие вакцины, от которых на­чиналась явная болезнь, а испытуемые ничего не чувствовали.

Кстати, одна из причин того явления, которое во время войны назвали «нечувствительностью к болезням» (спали в окопах, хо­дили по колено в воде — и не болели, а теперь чуть промокли — и уже грипп) — это сенсибилизация, изменение чувствительно­сти к воздействиям. У большинства людей в трудных ситуациях резко меняется чувствительность. За счет этого повышается имму­нитет, ибо сенсибилизация — это явление изменения чувстви­тельности в широком смысле, применительно к практическим за­дачам. Если бы не было явления сенсибилизации, то мы не могли бы регулировать свою чувствительность.

Кстати, индийские йоги произвольно регулируют свою чув­ствительность. Они управляют процессом сенсибилизации «от себя». Мне приходилось наблюдать, как индийский йог, которому дают двадцать оттенков красного цвета, сначала может их и не разли­чить. Но если вы дадите ему какую-то важную для него задачу, связанную с различением этих оттенков, через пять минут он все оттенки различает. Он может резко повысить свою чувствитель­ность от самоприказа. Это, конечно, обеспечивается предыдущей тренировкой.

Далее разговор пойдет о психологическом процессе, который называется восприятием.

Если ощущение — это тот процесс, который дает знание об элементарных, простых «кирпичиках» окружающей действитель­ности: о звуках вообще, о запахах вообще, о цветах вообще (вы скажете: но, простите, я же не вообще цвет вижу, я вижу цвет­ную вещь! Я не просто слышу звук — я слышу речь, музыку, шум водопада!), то восприятие позволяет получить целостное пред­ставление о вещах.

Хотя процесс ощущения предоставляет нам возможность чув­ственно отразить отдельные свойства действительности, в жизни мы всегда воспринимаем не эти отдельные свойства, а реальные вещи.

Вы слышите звуки, что-то видите, что-то ощущаете, но лишь в специальных экспериментальных условиях можно выделить про­цесс ощущения в чистом виде.

Представьте себе, что вас посадили в темную комнату, и вдруг на экране зажглась какая-то красная точка. Вот это относительно чистый процесс ощущения. Цвет! Точка может стать синей, опять красной и т.д. В этом случае вы говорите: я вижу цвета. Но в жиз­ни вы не цвета видите, а зеленую кофточку, красную книгу, го­лубое небо, белый снег, слышите длинное слово, ощущаете теп­лую воду...

Процесс восприятия — это такая способность человека, кото­рая позволяет отражать вещи в целостности их свойств.

Возьмите любую книгу (дайте мне, пожалуйста, вашу тетрадь!). Вы видите нечто. Но видите как целостную вещь. Вещь, обладаю­щую определенным цветом, определенной формой, определен­ными размерами.

Кстати, несмотря на расстояние, вы скажете, что эта вещь — плотная. И даже на расстоянии вы можете утверждать, что пухо­вый платок — мягкий. Хотя вы его еще не щупали, но по опыту знаете.

Вы всегда отражаете вещи в целостности их свойств. Процесс, обеспечивающий отражение вещей в нашем сознании в целост­ности их свойств, есть процесс восприятия.

Восприятие обладает следующими основными качествами.

Образы восприятия всегда предметны, структурны и осмыслены. Любой образ восприятия имеет эти три особенности. Если вы смот­рите на книгу, то вы видите книгу, а не какой-либо другой пред­мет. Вы, наверное, обратили внимание на то, что, если в поле вашего зрения или слуха попадается предмет, который вы не мо­жете классифицировать как конкретный предмет, вы просите по­казать его еще раз. Дайте присмотреться, дайте прислушаться!

Что это значит? Это значит, что вы, сталкиваясь с вещами, всегда требуете таких условий их восприятия, когда бы обеспечи­валась предметность. Вы иногда говорите: перед моими глазами нечто промелькнуло. Вы не знаете, что. Но вы говорите: нечто. Это уже вещь!

К сожалению, есть тяжелейшее заболевание, при котором люди во всех областях своей чувствительности не могут классифициро­вать вещь иначе, чем нечто.

Вы ему показываете книгу и спрашиваете: Иван Иванович, это что?

— Нечто. Что-то.

Вы можете его еще раз спросить: Иван Иванович, но все-таки, что перед вами?

— Красное.

Когда я был студентом и мы проходили патопсихологию, то иногда проделывали подобные шутки. Мы очень любили упраж­няться с такими больными.

Помнится, брали мы новогодний номер журнала «Крокодил» (новогодний «Крокодил» — красный, Дед Мороз в зипуне что-то тащит в мешке) и начинали показывать такому больному.

Мы говорим: Иван Иванович, что это такое?

— Красное.

— А это что такое?

— Красное.

— А это что такое?!

— Выпуклое.

И от него нельзя было добиться никакой предметной характе­ристики. Он видел лишь отдельные стороны объекта и синтезиро­вать их в реальную вещь не мог.

Более того, мы показываем на медсестру и спрашиваем: а это что?

— Белое.

— Ну, а на что похоже?

— Длинное.

Причем это не значит, что он не пользуется услугами медсес­тры. Он с ней, как с вещью, имеет дело, но предметности вос­приятия у него нет.

Наши зрительный, слуховой, обонятельный, осязательный, вкусовой аппараты производят сложнейшую работу, чтобы из многих свойств синтезировать в нашем представлении вещь. И пред­метность восприятия — важнейшая его характеристика, на кото­рую вы всегда сами рассчитываете: дайте рассмотреть!

— Вкусно или нет?

— Дайте еще раз попробовать!

Итак, первое качество наших восприятий, на которое мы прак­тически всегда ориентируемся — это предметность любых обра­зов восприятия.

Второе качество — структурность восприятия.

Если предметность позволяет расчленять вещи, давать им оп­ределенность, то структурность дает возможность воспринимать предметы схематично.

Вот вам смысл этой схематичности восприятия. Представьте себе: вам проиграли какую-нибудь простенькую мелодию на раз­ных инструментах. Инструменты разные? Разные. Реальные звуки тоже разные? Разные. А что одинаковое? Мелодия. Вы сразу выде­ляете мелодию, независимо от того выстукивается ли она пальца­ми, играется на трубе или фортепиано либо еще на каком-то му­зыкальном инструменте.

Вы выделяете мелодию как предмет при любых внешних раз­личиях фактуры этого предмета. Это и есть структура.

Какую бы книгу я вам ни показывал (толстую, тонкую, цвет­ную), вы скажете: это книга. Почему? А потому что вы не просто воспринимаете конкретную вещь, но воспринимаете ее структур­но, независимо от тех реальных фактурных особенностей, в кото­рых эта вещь воплощена.

Структурность — тоже важная характеристика нашего восприя­тия. Кстати, момент структурности восприятия, когда мы не раз­личаем фактурности вещи и берем ее схематично, обнаруживается вот в чем. В знаменитом утверждении: все китайцы на одно лицо.

А почему? Потому что вы смотрите на определенный тип от­ношений частей тела и берете его схематично, не выделяя ин­дивидуальности.

Правда, китайцы говорят, что мы все тоже на одно лицо.

Вот в этом примере, когда вы можете предмет воспринимать без реальной фактуры и без различий, связанных с этой факту­рой, т.е. схематично — показано качество восприятия, которое мы называем структурностью. Схватывается структура, а не дета­ли, не фактура, не внешнее выражение данной структуры. Это очень важное качество.

Пример с китайцами показывает, что нужно поставить специ­альную задачу наблюдения и классификации вещей, чтобы от схе­матического отношения к вещи перейти к детальному.

А вместе с тем, если бы мы всё детализировали, могли бы мы жить? Конечно, нет! Чтобы воспринимать вещи такими, какие они есть, нужно воспринимать их и схематично.

В клинике вы можете встретить больного, который не способен воспринимать вещь в ее схеме.

— Иван Иванович, это что?

— В общем, это книга (это если у него предметность сохраняет­ся). Но... смотрите, какой ободочек, смотрите, какой переплетик. Смотрите, какая бумага!

Стоит вам дать ему другую книгу, и он вновь начнет ее описы­вать во всех деталях.

Можно поставить такой опыт. Вот читают они книгу (или пы­таются читать, потому что из-за болезни они ничего в ней не понимают), а вы взяли и подменили ее. Обычный человек не за­метит этого, пока не возьмется ее читать. А больного сразу при­влекает внешнее изменение ситуации на столике, и он обнаружи­вает подмену. Он предельно детализирует все, он не видит общей схемы отношения к воспринимаемой вещи.

Вы знаете, в жизни есть зануды и педанты. Вот встретятся они с вами, а потом рассказывают подруге, в чем вы были одеты, какая на вас была кофточка, какие пуговки, какой у вас был носик, напудрен ли... Психолог в таком случае скажет: у данного человека что-то не в порядке со структурностью.

Другой раз вас спросят: вы встретили такую-то? -Да!

— Ну, как она была одета?

Это уже чрезмерная схематичность восприятия.

Я привел эти случаи для того, чтобы показать, что мы от чрез­мерной схематичности восприятия можем доходить до чрезмер­ной детальности. Это и есть структурность. Можно застревать на том или другом полюсе этой структурности.

Конечно, очень важна способность воспринимать вещь в той мере схематичности, в которой это нужно с точки зрения ны­нешних забот. Не надо видеть подробности там, где это не нужно. И следует видеть подробности там, где это необходимо. Переход от одной меры индивидуальности восприятия к другой — это и есть качество восприятия, которое психологи называют структур­ностью.

Если профессионально заниматься вопросами военной психо­логии, то военный психолог скажет, что в разведчики берут тех солдат, которые обладают гибкой структурностью. Разведчик дол­жен заметить детали и вместе с тем убрать лишние из них, он должен схватить положение в целом.

У нас, кстати, со структурностью дело обстоит плохо. Особен­но это чувствуется на ваших семинарах. Когда вы что-нибудь рас­сказываете, вы очень детализируете события.

Итак, мы воспринимаем вещи не просто как вещи, мы их все­гда воспринимаем с той или иной степенью схематичности.

Умение гибко переходить от одной меры схематичности к дру­гой — важнейшее качество нашего восприятия.

Третье качество — осмысленность. Это условный термин. Ос­мысленность означает, что, хотя вы вещи видите внешне, непо­средственно, вы их всегда относите к определенным категориям. Это нечто совпадающее с предметностью. Но существует отли­чие, тонкое.

Если вы говорите: это книга! Это означает предметность вос­приятия.

Но когда вы знаете, для чего книга, когда вы знаете способ ее употребления, то это означает, что ваше восприятие осмысленно.

Осмысленность — это восприятие вещи, слитое с пониманием способа ее употребления. Вы не только воспринимаете вещь как предмет, как схематичную структуру. В отношении воспринимае­мой вещи присутствует момент способа ее использования.

Это очень важно. Вы смотрите на стул. Вы же видите не только вещь как она есть. Вы одновременно воспринимаете способ упо­требления стула.

Вы видите ручку. Вы не просто видите такую-то вещь. Вы одно­временно воспринимаете способ ее употребления.

Есть очень неприятная болезнь, при которой нарушается ос­мысленность. Это можно проверить экспериментально.

— Иван Иванович, что это?

— Книга.

— А это?

— Тоже книга.

— Иван Иванович, вот здесь горячий утюг. Надо его переста­вить на что-то твердое.

Ставит на книгу, и книга сгорает. Вам бы не пришло в голову так сделать. Вы осмысленно воспринимаете вещи, знаете способ их употребления. Вам известно, что с этими вещами можно де­лать, а чего нельзя.

Иван Иванович знает, что это книга. Он отличает книгу от кро­вати. А вот способ употребления одновременно с образом ему не дан.

Поэтому в клинике с такими больными можно проводить экс­перименты. Они употребляют вещи явно не по назначению, по­том спохватываются, но не сразу. Восприятие образа у них не ос­мыслено по способу употребления.

В детском возрасте наблюдается такое же. Ведь до трех лет дети обладают хорощим восприятием, но осмысленности от них не жди! Они не так употребляют вещи, как нужно. У них не слито с образом вещи ее употребление. У детей до определенного возраста нет осмысленности восприятия.

К сожалению, и у взрослых порой ее недостает. Ну, конечно, не в отношении бытовых вещей. Здесь у всех наблюдается осмыс­ленность восприятия. А вот в отношении культурных ценностей осмысленности восприятия часто не хватает. Помните, «В гречес­ком зале» А. Райкина? Смотрит его герой на античную скульпту­ру... У вас бы одновременно с образом античной скульптуры про­изошло и осмысление скульптуры как ценности. А у Райкина ге­рой рассказа банку с кильками ставит на эту скульптуру...

Вот этот гротескный случай, разыгранный с определенной целью, — пример потери осмысленности. Он же видит скульпту­ру, он видит, что это вещь! А вот осмысленности восприятия у него нет, потому что, воспринимая данную вещь, человек делает с ней то, чего делать не полагается по ее назначению.

Итак, когда речь идет о восприятии, необходимо иметь в виду, что это отражение целостного образа предмета (или отражение в образе целостного предмета) и оно обладает тремя значительны­ми качествами: предметностью, структурностью и осмыслен­ностью.

Есть случаи, когда человек в определенной ситуации действует быстро и однозначно. Что это такое? Это проявление высоко раз­витой осмысленности восприятия. Человек не только восприни­мает ситуацию, но и видит способ действия в ней. Подобная ос­мысленность очень развита у людей так называемых рискованных профессий (у летчиков, пожарных, милиционеров).

Теперь о наблюдении.

Наблюдательность — это тоже качество человека.

Наблюдательность — это гибкая структурность восприятия. На­блюдательный человек — это тот, кто быстро, гибко переходит (оправданно, напористо) от одной схемы к другой. Он способен воспринять вещь и в целом, и в деталях. Такой человек разумно детализирует, может регулировать меру детализации.

Таким образом, человек, который может управлять структур­ностью своих образов, — это наблюдательный человек.

Между прочим, на юридических факультетах, когда студенты начинают изучать курс следствия и осмотра места происшествия, то обычно приводят в пример случаи, когда несколько свидете­лей дают абсолютно разные показания. Почему? Потому что у них разные меры структурности. Одни из них очень детализируют, другие видят ситуацию в общем. И сравнительно редко встреча­ются наблюдательные люди, которые видят и в целом, и в дета­лях, в той мере, в какой это имеет отношение к задаваемому вопросу.

Надо сказать, что следственные дела представляют поразитель­ную картину нашей потрясающей ненаблюдательности! У нас, к сожалению, нет культуры наблюдения. Это особое умение. И осо­бенно это чувствуется, когда приходится разрабатывать курсы вос­питания наблюдательности у летчиков, водителей локомотивов, представителей военных профессий.

Существует специфическая учительская наблюдательность. Ви­деть класс в целом и каждого ребенка отдельно — это и есть струк­турность восприятия.

Что такое хороший учитель? Тот учитель, который за отдель­ным ребенком видит целый класс и, наоборот, не фиксирует своего внимания на отдельном. Гибкость структурности восприятия — это важнейшее профессиональное качество многих людей. К со­жалению, воспитываем мы его плохо.

Но это можно воспитывать, ведь существует целая система вос­питания.

ПАМЯТЬ

В чем основная функция памяти внутри той схемы деятельно­сти и психики, которую я вам дал на первых лекциях?

Наряду с планированием есть важнейшая особенность деятель­ности, связанная с тем, что человек, закончив одно действие, всегда переходит к другому. Наша жизнь разворачивается как струк­тура действий. Достижение одной цели сразу сменяется постанов­кой другой цели. И вот общую функцию связи отдельных дей­ствий в целостную структуру выполняет такой психический про­цесс, как память.

Что такое беспамятство в самом обычном, житейском смысле слова? Это невозможность из соверщенного действия вывести необходимое. Или то, что необходимо сейчас обосновать преды­дущим.

С этой точки зрения память выполняет ту роль, которую мож­но было бы еще обозначить как роль формы, организации нашей жизнедеятельности. Все в деятельности связано, взаимосвязано, переходит друг в друга. Деятельность состоит из действий, потому что эту связку постоянно осуществляет наша память.

Как видите (и я хочу вам об этом специально сказать), такое понимание памяти весьма отлично от житейского: память нужна для того, чтобы что-то запомнить. Ничего подобного. Зубрежка и запоминание чего-то есть лишь частный и не самый главный вид памяти.

Основная функция памяти, повторяю, это выполнение связки между действиями, обеспечение перехода от одного действия к другому, структурирование действий, структурирование нашей жизнедеятельности.

И лишь весьма частной формой проявления этой функции являются процессы запоминания, сохранения и воспроизведе­ния опыта. Во всех учебниках вы найдете характеристику этих трех процессов памяти: запоминания, сохранения и воспроизведе­ния опыта. Но это не всеобщие характеристики памяти. Это лишь частный вид памяти, специально направленный на то, чтобы сохраненное прошлое сделать условием выполнения сиюминут­ного действия.

113

Более широкая функция памяти состоит в том, чтобы связы­вать действия между собой, а не просто указывать прошлые усло-

5 Давыдов

вия в отношении к настоящему. Вместе с тем вы видите, что про­тиворечия здесь нет: я запоминаю что-то в прошлом, чтобы ис­пользовать это для действия сейчас. Это тоже момент увязки дей­ствий.

Прежде чем дать характеристику механизмов памяти как сред­ства увязки действий и структурирования деятельности, я кратко представлю картину видов и типов памяти.

Обычно память делят на две большие группы процессов: па­мять произвольная и память непроизвольная.

Произвольная память — это умение человека ставить специаль­ную цель запомнить нечто (постановка мнемической задачи). Вы увидели что-то, представляете, что это вам потребуется в буду­щем, и говорите: надо запомнить! Специальная цель — запомнить и есть постановка мнемической задачи, характеристика произ­вольной памяти.

Непроизвольная память — это сохранение чего-то из прошлого опыта без постановки мнемической задачи. К примеру, вы что-то увидели на улице и не ставили мнемической задачи запомнить, но если вас спросят: а вы видели это? — вы ответите: да видел, вот что было. Вы воспроизвели, вы вспомнили, но специальной задачи вы не ставили.

Мы многое можем воспроизвести из прошлого опыта, хотя и не ставили задачи все это запомнить. Такой вид памяти называет­ся непроизвольной памятью.

Это одна линия деления процессов памяти.

Существует деление памяти на механическую и смысловую. Под механической памятью («механическая», конечно, поставьте в ка­вычки, это частая метафора) понимают сохранение каких-то све­дений независимо от того, каково их содержание.

Вы запоминаете чей-то номер телефона. Номер сам по себе никакого содержания не имеет, и вы его запомните, повторив несколько раз и тем самым проявив механическое запоминание.

Почему я говорю про телефон? А здесь понимать нечего. Лишь изредка мы применяем какие-то мнемические приемы, но это не всегда.

Вы можете тот или иной материал, который не имеет для вас никакого логического смысла (например, чей-то адрес), запом­нить механически. Я потом объясню, какое это имеет значение. Логическая, или смысловая, память состоит в анализе содержания того, что требуется запомнить (произвольно или непроизвольно). Ориентируясь на содержание и смысл, затем воспроизводят эле­менты прошлого опыта.

Таким образом, это деление процессов памяти на механичес­кую память на внешнюю форму какого-либо события, которое для вас лишено смысла, и смысловую память, логическую, кото­рая основана на отношении к содержанию материала.

Существует также деление процессов памяти на кратковремен­ную и долговременную.

Кратковременная память по сути самого термина — это сохра­нение какого-либо элемента ситуации на момент действия в этой ситуации, как только ситуация исчезла, действие построено — эти элементы ситуации как бы «стесываются», «смазываются».

Долговременная память — это сохранение каких-либо элемен­тов ситуации после выполнения действия в ней. Конечно, дли­тельность сохранения может быть самой различной.

И наконец, есть еще один класс деления процессов памяти. Память иногда различают по типу материалов. Может быть зрительная память, слуховая память, память на осязание, двига­тельная память, эмоциональная память.

Итак, с внешне описательной стороны процессы памяти ха­рактеризуются: по наличию или отсутствию специальной мнеми- ческой задачи (произвольная и непроизвольная), по ориентации на форму или содержание материала (механическая и смысло­вая), по длительности сохранения (кратковременная и долговре­менная) и по материалу, в зависимости от модальности наших восприятий.

Прежде чем перейти к анализу процессов памяти как таковой, дам еще одну чисто описательную характеристику. Я уже вам го­ворил, что один вид памяти, связанный с сохранением прошлого опыта, делят на процессы запоминания, сохранения и воспроиз­ведения.

Здесь, в ходе запоминания, сохранения и воспроизведения, выделяют следующие виды памяти: узнавание и активное воспро­изведение.

Узнавание состоит в том, что вы относите к элементам своего прошлого опыта нечто непосредственно в восприятии. Активное воспроизведение, как правило, предполагает конструирование эле­ментов прошлого опыта в представлении, без непосредственного восприятия.

Чтобы это различие стало абсолютно ясным, хотя интуитивно вы это различие, конечно, чувствуете, приведу такой пример.

Вам могут сказать: вы вчера встретились с таким-то человеком. Опишите его! Вы ответите: нет, я забыл, не смогу.

Вы не в состоянии активно воспроизвести в своем представле­нии облик того человека, с которым столкнулись. Но вам могут поставить задачу по-другому: дадут ряд фотографий и скажут: с одним из этих людей вы встречались. С каким?

В этом случае вы можете узнать его. А можно активно скон­струировать элементы прошлого, как говорят, вспомнить. Не уз­нать, а вспомнить. Это работа памяти в плане представления. На­глядного восприятия нет, вы конструируете элементы своего про­шлого опыта в представлении.

Вот некоторые терминологические различия. Теперь перейдем к сути — что такое память?

Каковы закономерности памяти? Одна из фундаментальных за­кономерностей памяти состоит в том, что мы из всего многообра­зия явлений окружающей нас действительности прежде всего (и это вытекает из основной функции памяти как крепителя действий) сохраняем цель деятельности.

Действие — это всегда решение какой-то задачи. В задаче при­сутствуют цель и условия. И поскольку память есть переход от од­ного действия к другому и крепление двух действий, то благодаря памяти человек всегда сохраняет последовательность своих целей.

Как проверить, есть ли у субъекта в данной ситуации память или нет? Для этого нужно поставить такие опыты, во время кото­рых человек, достигая какой-то цели, может назвать все проме­жуточные цели, а после достижения цели обязательно обозна­чить, ради чего цель достигалась, т.е. что за этим последовало.

В указании целей, в отчете о целях, в возможности не задержи­ваться на промежуточных целях, а идти к основной при постоян­ной перспективе новых целей и обнаруживается память.

С чем связана потеря памяти? Потеря памяти или провалы па­мяти, несрабатывание процессов памяти обнаруживаются в том, что нарушается целеполагание. Человек может по основной цели выделить промежуточные, а выявив какую-то цель и достигнув ее, не может поставить следующую.

Болезни памяти (они есть) как раз и связаны с тем, что нет промежуточных целей по отношению к основной. Нет перспекти­вы целеполагания.

Вам такие случаи, наверное, известны. Вы куда-то зашли и спрашиваете у товарища или подруги: а зачем я сюда пришла? Бывают такие ситуации. Вот это и есть типичный момент несраба­тывания процессов памяти.

В чем заключается старческое, в частности склеротическое, на­рушение памяти? В том, что вы, наблюдая за людьми преклонно­го возраста, видите несвязанность действий по цели, бессмыс­ленность действий. Когда нечто промежуточное по смыслу стано­вится для человека основным, при достижении основной цели он не может выделить промежуточных целей.

Весь драматизм нарушений памяти и разыгрывается в процес­се целеполагания.

Как проверить, с чем именно связана работа такого механиз­ма, как память? Да этот счет есть очень красивые эксперименты, которые были проведены еще в конце 30-х годов прошлого века крупным советским психологом, профессором П. И. Зинченко. Они были поставлены очень остроумно и вместе с тем очень просто.

Представьте себе, что детям (это можно и на взрослых проде­лать) дается задание: расклассифицировать картинки.

Это можно сделать по разным принципам. Предлагаются кар­тинки, на которых наряду с изображенными предметами есть цифры, которые не заметить нельзя. Ставится задание: раскласси­фицировать картинки по содержанию предметов.

Проходит некоторое время, и у ребят спрашивают: что было изображено? Значительный процент детей воспроизводит содер­жание картинок. А на вопрос о том, какие цифры были изображе­ны, отвечают очень немногие.

Почему? А потому что цифры не были целью! Цель классифи­кации состояла ведь в анализе содержания, т.е. в удерживании основания деления и классификации. И это было удержано. А то, что в цель не входило? Оно не сохранилось как элемент прошлого опыта.

Опыт с теми же самыми картинками можно «перевернуть». Нужно поставить задачу расположить картинки по нарастанию но­меров. Тогда целью ориентации становится число. И в последую­щих заданиях на воспроизведение те же дети не воспроизведут содержания изображений предметов на картинках, потому что во втором случае содержание не являлось целью действий.

Первый, очень важный вывод, который делается в исследова­ниях по памяти, состоит в том, что память как особый процесс соединения целей позволяет нам из прошлого опыта удерживать то, что обеспечивает и постановку цели, и ее достижение. Все, что близко к цели, относится к ней, то и сохраняется из прошло­го. То, что является лишь обстоятельством, сопутствующим дос­тижению цели, не является предметом формального запомина­ния.

Я сказал «формального», потому что если нечто, сопутствую­щее цели, по содержанию используется для достижения цели, то оно все-таки запоминается. Многое из прошлого мы запоминаем для будущего лишь постольку, поскольку это имеет отношение к цели.

Из этого можно сделать очень важный практический вывод. Когда мы говорим: я это не запомнил, значит, нечто в цель нашего действия не входило, поэтому и не запомнилось.

И наоборот, четкая фиксация, сохранение элементов прошло­го опыта свидетельствуют о том, что это нечто вошло в усло­вия достижения наших целей и имеет прямое отношение к ним.

Отсюда проистекает такое качество памяти, как избиратель­ность. Мы же не всё запоминаем. Запомнить всё нормальный чело­век не может. Память избирательна. И вместе с тем она сугубо индивидуальна. Почему? А потому что разные люди ставят себе разные цели по отношению к разным ситуациям. Каждый из нас имеет свои интересы и связывает с ними определенные цели. А в зависимости от целей, определяемых интересами, один и тот же материал разными людьми будет запоминаться по-разному.

Вот вам очень острый, но поучительный пример. Если вы идете по улице, и перед вами мелькает много машин с разными номе­рами, вы, конечно, окинете эти номера взглядом, но если вас попросить, чтобы вы их вспомнили, то вы этого сделать не смо­жете. Даже механически не запомните, настолько их было много.

Почему? А потому что работа с этими номерами не является областью вашего целеполагания.

Если же спросить постового милиционера, проходили мимо машины с такими-то номерами или нет, то он ответит почти точ­но, а иногда совершенно точно. Для него это область целеполага­ния. Он работает как профессионал с этими номерами. Он их фик­сирует, потому что они в определенной степени входят в цель его деятельности.

Кстати, когда студент на экзамене говорит: это я не помню, это я забыл, то в действительности он это не забыл — он этим и не интересовался.

Если нечто входит в объект целеполагания, то оно не может забыться, вернее, не может не запомниться, не сохраниться.

Еще один очень важный момент процессов памяти. Если вам необходимо сохранять промежуточные цели для ориентации на основную цель, то решение той или иной задачи, действие со­пряжено с определенными средствами. Поэтому наряду с любы­ми свойствами действительности, которые имеют отношение к цели, обязательно жестко фиксируются и переносятся на буду­щее способы достижения цели — средства.

Например, вы всегда можете даже в словесном отчете четко указать, каким транспортом при многочисленных пересадках вы воспользовались для поездки в какую-либо точку. Более того, вы можете забыть все, что было на пути, но вы точно воспроизведете последовательность своих пересадок. Потому что средства, кото­рыми вы пользовались для достижения цели, есть не что иное, как фиксатор промежуточных целей.

Вы пересели с одного вида транспорта на другой. Это значит, что вы наметили одну промежуточную цель, связали ее с другой, и фиксацией выделения последовательных шагов на пути к цели является то, что вы знаете, каким способом вы достигали этих подцелей.

И опять напрашивается практический вывод: когда вы не в состоянии дать отчет о том, как достигли того или иного резуль­тата, а можете назвать только конечный результат, это значит, что вы не выделяли подцели и что у вас не сработали процессы запоминания.

Здесь мы подходим к очень важному моменту. В области зна­ний, а не физических действий у людей проявляется в основном механическая память. Я вам сейчас буду говорить о назначении механической памяти. Почему это так?

Потому что чаще всего, но не всегда в столкновении со знани­ем вы не включаете его в целеполагание. А не работая со словес­ным знанием, вы не владеете способами оперирования этим зна­нием, следовательно, не включаетесь в систему подцелей работы со знанием.

Вывод, казалось бы, такой, что вы ничего не можете запом­нить: «В одно ухо вошло — в другое вышло».

Но есть зачеты, экзамены, формальные отчеты. Достижение цели формального отчета обеспечивается механическим запоми­нанием.

Иногда говорят, что механическое запоминание — это плохо. Ничего подобного. При отношении к таким знаниям, которые не входят в систему личностного целеполагания, которые не связа­ны с последовательным вычленением подцелей и отнесением подцелей к способам их достижения, при необходимости отчи­таться происходит механическое запоминание.

Механическая память — это особая форма соединения элемен­тов нашей деятельности, при которой происходит ориентация на внешние особенности материала, без включения этого материала в смысл личностного целеполагания и анализа средств работы с ним. Механическая память чаще всего бывает вербальной, словес­ной памятью.

Если бы не было механической памяти как вербально-отчет- ной памяти, то пришлось бы любой материал, знание этого мате­риала, систему словесных знаний включать в личностную ориен­тацию, в личностные дела. Но всему придать личностный смысл, конечно, нельзя.

Когда я говорю, что механическая память — это метафоричес­кое выражение, то к этому нужно добавить следующее: механи­чески запоминается все то, что формально связано с целью и отчетностью, но не прорабатывается ни по личностному смыслу, ни по приемам и средствам достижения того материала, по кото­рому нужно отчитаться.

Известно, что блестящими носителями механической памяти являются школяры и студенты.

С этой точки зрения должно быть ясно, что такое смысловая память.

Смысловая память — это чистая память. Память, выражающая в прямом значении те два психологических момента, которые я отметил: сохранение из прошлого опыта всего того, что входит в цель, и запоминание средств.

Запоминание по смыслу и означает, что вы всегда можете ска­зать, зачем вы это запомнили (потому что это входит в цель), вы можете раздробить запоминаемый материал на смысловые куски, потому что это подцели, и всегда можете указать на те средства, которыми вы пользовались в данном действии, поскольку лишь в отношении к конечной цели приобретает смысл все промежу­точное.

На экзаменах это очень четко проявляется. Лишь в том случае вы фиксируете смысловое содержание в ответе, когда вы видите (независимо от того, ошибочен ответ по существу или нет) по­пытки ученика самому разобраться в деле; когда ученик объясня­ет преподавателю не материал, а свое движение в материале, свое отношение к смыслу. Смысл и есть не что иное, как сохранение элементов прошлого в отношении к вашим целям и объяснение того, почему вы запомнили это, через указание своих целей. В этом внешне выражается именно то, что вас интересовало, что вас волновало, как вы к этому пришли. Это память в собственном смысле слова.

Подлинно смысловая память — это всегда непроизвольная па­мять. Вы ставите цели (например, разобраться в каком-то мате­риале), разбираетесь в этом материале и затем, когда вас спра­шивают о ваших целях, вы воспроизводите и те элементы про­шлого опыта, которые способствовали достижению вашей цели. При познавательном интересе, когда вы занимаетесь материа­лом самим по себе, вам не нужно ставить задачу специально его запоминать. Такая задача является оборотной стороной возмож­ности механического запоминания. Вы не видите отношения дан­ного материала к вашим целям, вы не производите никакого содержательного, целеосмысленного оперирования материалом, а вместе с тем имеете отношение к прошлому: а вдруг это приго­дится! Это элемент механического запоминания. Можно сказать, что произвольное запоминание — это средство, прием механи­ческой памяти.

Смысловая память — всегда непроизвольная, содержательная память. Это память без мнемической задачи.

Когда я делил память на механическую и смысловую, произ­вольную и непроизвольную, они были в разрыве. Теперь можно сказать так: подлинная, чистая память — это память непроизволь­ная, смысловая. Отдельным случаем, вытекающим из того, что нам приходится в сложной социальной жизни отчитываться о та­ких элементах прошлого, которые не имеют отношения к нашей сознательной целеполагательной деятельности, является произ­вольная механическая память.

Где культивируется произвольная механическая память? Во всех учебных заведениях. Человеку дают такой материал, который он через сознательное целеполагание, через свои интересы перева­рить не может. И человечество изобрело школярский вид памя­ти — произвольную память.

Известный исследователь памяти российский психологА. Н.Леон­тьев считает, что произвольная память является изобретением гим­назии.

Проанализировав жизнь простого человека, живущего и дей­ствующего вне сложности и хитрости социальной жизни, вы уви­дите, что он ничего специально не запоминает. У него нет лож­но-общих, поставленных глобально целей, социально-отчетного характера, когда нужно что-то из прошлого формально сохранять для будущего. Для будущего он сохраняет только условия своего целеполагания и средства достижения целей.

Мы же с вами постоянно находимся в таких ситуациях, лож­ных по смыслу, но социально очень важных, когда многое надо запоминать, т.е. активно культивировать произвольную механи­ческую память.

Такое отношение к видам памяти имеет большое практическое значение.

Где критерий того, что учение совершается сознательно и со смыслом и входит в круг интересов человека? Критерием являет­ся то, что человек решает какие-то познавательные задачи и у него никогда не возникает мнемическая задача (специально). Че­ловек занимается делом, а если для совершения этого дела нужно сохранить элементы прошлого опыта, относящегося к целям и средствам их достижения, то они сохраняются. Потому что иначе не будет целеполагания.

И наоборот, когда человек вынужден запоминать и для этого он использует особые приемы, значит, данный вид работы явля­ется для него принужденным, вынужденным и лежит на перифе­рии прямых интересов и забот данного человека. Хотя, конечно, отношение к нему имеет, но не в связи с непосредственно реша­емой задачей, а по побочным, косвенным обстоятельствам.

Настоящее учение всегда есть учение без запоминания как спе­циальной мнемической задачи. Талантливо, умело учится тот, кто не ставит цели запомнить.

С этой точки зрения (я не буду углубляться в это) все совре­менное учение демонстрирует свою предельную формальность по отношению к нашей личности, поскольку в школе и во всех видах учебных заведений произвольная механическая память расцветает пышным цветом. Это показатель того, что учение не является ре­альной формой нашей жизнедеятельности. Произвольная механи­ческая память специально для учения и была изобретена. Разрабо­тано множество приемов механического запоминания: повторе- нье — мать учения.

Нормальное учение — это усвоение в процессе реальной лич- ностно-мотивированной деятельности, где материал является лишь средством достижения какой-то цели.

Другие деления памяти, например на кратковременную и дол­говременную, также связаны с функцией целеполагания. Во мно­гих экспериментах было показано, что если при каком-либо усло­вии достижение данной цели не есть условие перехода к последу­ющей цели, то материал первой цели долговременно не запоми­нается.

Если вас просят умножить число 248 на 344, вы выполните это, получите какое-то число. Если же вас через полчаса после решения ряда таких задач попросят назвать полученные результа­ты, вы их не вспомните. Но если, перемножив эти числа, вы узна­ете, что полученные результаты понадобятся как средство для ре­шения другой задачи, то вы, конечно, с определенной «утечкой» эти цифры будете помнить.

Если нечто является условием достижения последующих це­лей, средством достижения этих целей, то оно сохраняется гораз­до дольше, нежели то, что бессвязно, условно, попутно выступа­ет в данном действии.

Иногда спрашивают: а почему человек некоторые вещи по­мнит долго? Надолго запоминается все то, что лежит в системе сознательно организованной, спланированной жизни. То есть в случае, когда достижение данной цели сознательно рассматрива­ется как элемент достижения каких-то других, дальних целей. По­этому длительно сохраняются все средства достижения промежу­точных целей.

Отсюда ясно, что ничто не забывается в пределах целостной системы жизни. Ничто не сохраняется, если оно не входит в целост­ную систему целеполагания.

Забыть — это не значит не сохранить. Не сохранилось потому, что это вычеркнуто из необходимости обеспечения данного ре­зультата по будущей цели.

Я с самого начала сказал: память есть крепление, сцепка, струк­турирование действий, а если вы что-то совершали или с чем-то столкнулись, но это не вошло в систему ваших систематизиро­ванных целей, то это и не закрепляется, потому что оно не свя­зывается целью между собой, ваши действия с этими вещами не связаны.

Теперь вам должна быть понятна причина так называемых «странных» воспоминаний.

Вам кажется, что вы что-то забыли, и вдруг у вас в памяти это неожиданно всплывает. Вам никогда не приходило в голову, что это может быть в вашей памяти? О чем это говорит?

Это говорит о том, что данное обстоятельство в прошлом вош­ло в какую-то вашу существенную личную ориентацию. В личную ориентацию целеполагания особенно часто входит то, что связа­но с нашими переживаниями. Переживание определяет систему наших целей.

Если у вас нечто всплыло в памяти, значит, оно имеет прямое отношение к вашим целям и вашей целостной ориентации. Если же вы «силитесь» что-то вспомнить, а оно не вспоминается, зна­чит, это и не должно было сохраниться, оно вам не было нужно.

У кого хорошая память? У человека, который имеет целостную систему ориентации, хорошо продумывает и планирует свои цели, выделяет промежуточные цели, свои цели и, кроме того, дей­ствует эмоционально, потому что эмоция есть фиксация личной значимости цели.

Итак, память есть функция от целостной системы личности человека, от его эмоций, от планирования целей, от умения выде­лять промежуточные цели, когда каждая данная цель рассматри­вается как момент достижения будущей цели.

Тогда по основному закону памяти, выполняющей функцию связки действий и сохранения из прошлого того, что имеет отно­шение к целеполаганию и взаимосвязи целей, у вас будет сохра­няться все то, что имеет отношение к вашей жизни. А если нечто не сохранится, то, следовательно, к вашей жизни оно отношения не имело.

Благодаря наличию кратковременной и долговременной памя­ти одни вещи мы забываем, другие не забываем. Кратковременная память — это память на данную цель вне связи ее с какой-либо другой целью (в примере с цифрами это выглядит очень убеди­тельно). Это должно забываться. А длительная, долговременная память — это память личности. То, что связано с системой жиз­ненных ориентацией и необходимо для существования этой цело­стной ориентации, забыться не может.

Между прочим, это очень важный механизм для понимания эмоциональной памяти.

Иногда говорят, что время сглаживает эмоции. С течением вре­мени меняется смысл нашей жизни, а значит, меняется ценность элементов прошлого для настоящего, и поэтому они не входят в актуальные условия нашей жизнедеятельности. Следовательно, они сглаживаются и уходят.

Это, кстати, механизм эмоций. Для того чтобы некоторая эмо­ция исчезла, забылась, необходимо либо резкое, либо постепен­ное изменение смысла, цели.

Я веду к тому, что нельзя представлять себе сохранение про­шлого опыта как такое явление, когда что-то кладется, хранит­ся, а потом как-то может сгладиться. Ничего подобного. Нечто не кладется в память (это только в механической памяти не­что, условно говоря, кладется), а связывается. Из прошлого опыта в настоящее переносится то, что служит условием поста­новки новых целей, если считать, что прежние были промежу­точными.

Что такое запоминание? Это элемент механической памяти.

Что такое сохранение? Это удерживание условий, не имеющих отношения к прямой жизненной цели.

Что такое воспроизведение? Это отчетность как элемент меха­нической памяти.

Реальная память — это не запоминание, сохранение и воспро­изведение, а постановка цели и определение условий ее достиже­ния. Выявление условий достижения цели, определение проме­жуточных целей, отношение к данной цели лишь как к моменту будущей цели, нахождение средств достижения цели — вот что такое память. Это ее настоящие функции.

Вы скажете: позвольте, это уже почти мышление! Да. Кто хоро­шо мыслит, работая с данным материалом, тот хорошо его по­мнит.

С этой точки зрения память (не механическая, а смысловая) не есть какой-то особый психический процесс. Это закономер­ность нашей жизни и психики, позволяющая осуществлять целе­полагание, намечать промежуточные цели, к каждой закончен­ной цели относиться не как к конечной, а как к промежуточной, и осуществлять поиски средств достижения данной цели.

МЫШЛЕНИЕ

Среди духовных способностей человека есть такая, которая на протяжении многих столетий была предметом пристального вни­мания ученых и которая вместе с тем до сих пор является труд­нейшим и загадочным предметом науки. Это способность мыс­лить. С ней мы постоянно сталкиваемся в труде, в учении, в быту.

Любая деятельность рабочего и агронома, школьника и учено­го неотделима от их мыслительной работы. Во всяком настоящем деле необходимо поломать голову, пораскинуть умом, т.е., гово­ря языком науки, нужно осуществить мыслительное действие, интеллектуальную работу.

Известно, что задача может быть и решена, и не решена, один справится с нею быстро, другой думает долго. Есть задачи посиль­ные и ребенку, а над некоторыми бьются годами целые коллекти­вы ученых. Значит, есть умение решать задачи, умение мыслить. Одни им владеют лучше, другие хуже. Что это за умение? Какими путями оно возникает? Как его приобрести?

Об «изюминке» мышления

Иногда говорят: сколько голов, столько и мнений. Действи­тельно, люди мыслят о разном и по-разному. Поэтому важно отойти от такого многообразия и выделить главное в мыслительном дей­ствии, отличающее его от всех других проявлений человеческой деятельности. А для этого лучше всего присмотреться к тому, как маленькие дети учатся мыслить, как из «несмышленышей» они становятся «почемучками» (так называют ребятишек, тревожащих взрослых простыми вопросами «почему?», «как?», «зачем?»).

К полутора годам малыш научается бегать. Преодолевая про­странство, он расширяет круг доступных ему предметов. К ним можно подойти, осмотреть, пощупать. Мир становится для него большим, емким, но он прямо перед глазами, под руками, над ушами. Он непосредственно ощущается и воспринимается. Это очень много и вместе с тем так мало, хотя и ярко, и звучно. Поче­му? А по весьма простой причине — ребенок еще не умеет гово­рить, не владеет языком.

Неискушенному наблюдателю может показаться, что отсутствие речи — это лишь препятствие к общению со взрослыми, к сооб­щению им своих желаний и к выслушиванию указаний как себя вести. Это правильно, но не главное. Дело в том, что слова, кото­рыми мы обозначаем вещи, — это не просто названия и без того видимого, слышимого, осязаемого. Каждое слово обладает своим значением, смыслом. Называя что-то словами, человек отмечает смысл того, что он делает для себя этим (а не другим, третьим) предметом, и тем самым усматривает в предмете гораздо больше, чем дадут ему самые зоркие глаза и самые чуткие уши.

Например, вы держите в руках небольшой пластмассовый ци­линдр, тщательно его осмотрели, заметили кое-какие внешние особенности. И всё — вы готовы его отложить в сторону, но вдруг кто-то произнес всего два слова: «Новая радиолампа» — и многое изменилось. Цилиндр и для глаз стал другим, теперь вы заметили небольшие дырочки на цоколе, вам понятен смысл, общее уст­ройство этой вещи, вы знаете, как с нею обращаться, хотя в пер­вый раз держите ее в руках. Магическая сила слова. И все потому, что оно сообщает, обозначает такое, что в вещи есть, но что не­посредственно не увидишь и не услышишь.

Умение владеть этой силой дается ребенку на втором году жиз­ни — его учат говорить. Язык состоит из слов. Слово — из набо­ров звуков. Звуки — «вещи» особого рода. Их можно записать, заглушить, изменить (тянуть, «глотать»). Они вполне ощутимы. В незнакомом языке они для нас выступают просто как только «слышимое», ощущаемое. Но в своем языке, наоборот, часто мы даже не различаем отдельных звуков, а берем их целым словом, обращая внимание прежде всего на смысл, на то, что слово обо­значает.

Через язык взрослые открывают ребенку особый мир — смысл окружающих вещей. Слова — устные и письменные — это не сами вещи, а лишь особые знаки, отражающие, изображающие в своих значениях свойства вещей. Поэтому вместо того, чтобы действо­вать непосредственно с вещами, человек «работает» с их замести­телями — словами. Сами же слова построены так, чтобы отражать обозначаемые ими свойства предметов и явлений.

Произнесите: «пепельница», «сахарница». И здесь, и там «-ниц-» говорит о предмете, приспособленном для вмещения чего-то (са­хара, пепла). Услышав слово «сахарница», мы понимаем, что речь идет о посуде, предназначенной для сахара. Но какая это посуда — большая или маленькая, металлическая или фарфоровая, круглая или квадратная — об этом слово не говорит. Слово, обозначающее «сахарницу», от йсего этого отвлекается. Оно говорит лишь о глав­ном, существенном — о том, что эта вещь для сахара. При выраже­нии этого смысла все остальные свойства вещи могут не учиты­ваться — от них можно отвлечься, абстрагироваться.

Любое слово выделяет и обозначает в предмете что-то общее, основное. Поэтому его значение называют обобщенным, отвле­ченным, абстрактным (часто для сокращения это значение опре­деляют как «обобщение», «абстракция», «отвлечение»). Слово «дом» относится ко многим реальным домам (обобщение), выделяя при этом в них главное, основное и вместе с тем не «впитывая» в себя многие особенности настоящих домов: например, не указывая тип их постройки и материал (абстракция). Отвлекаясь — сохранить. Такой вот противоречивый принцип работы человека со словом. Благодаря этому противоречию существует возможность освобо­диться от диктата внешних особенностей вещей и обратить вни­мание на их основные, скрытые свойства. Именно умению «зрить в корень» вещей учатся малыши, когда перенимают от взрослых речь, язык.

Да, это также «зрение», но уже не путем непосредственного видения глазами, а путем понимания значения слов. Это умствен­ные действия.

Сложен и длителен процесс, внутри которого каждый человек осваивает эти действия, эту работу со значениями слов. При этом само умение действовать со словами возникает благодаря тому, что ему предшествуют или сопутствуют другие, уже неязыковые знаковые обозначения. Рассмотрим их.

Кто не знает детских кубиков? На первый взгляд может пока­заться, что это игрушки — и только. Однако это не так. Кубики, как и многие другие настоящие игрушки, имеют особый, «тай­ный» смысл. Они сделаны специально для детей, но с таким рас­четом, чтобы игра с ними вводила ребенка в мир простейшей механики. Складывая кубики различной формы и размеров, дети обнаруживают важные соотношения: например, необходимость точек опоры, зависимость устойчивости тела от их расположения и т.д. «Тайна» кубиков (а также «конструктора») состоит в том, что они важны не сами по себе (ведь это просто деревяшки или железки), а как представители некоторых механических связей реальных вещей. Постройки из кубиков моделируют, изображают эти связи, служат их знаками. В «настоящих» вещах механические зависимости проявляются по-разному, имеют много конкретных особенностей, но в кубиках как знаках выделены и отражены лишь некоторые механические свойства, которые, по мнению взрос­лых, наиболее важно усвоить ребенку. Здесь имеет место и обоб­щение, и отвлечение, правда, в иной форме, чем в языке.

Можно привести много примеров неязыковых знаков (рису­нок, чертеж). Следует иметь в виду, что они тесно связаны с ре­чью, порой оказывают решающее влияние на усвоение словесных знаков и, в свою очередь, зависят от них.

Таким образом, в своем раннем детстве человек приобретает умение действовать с особыми предметами — знаками, модели­рующими, изображающими скрытые от непосредственного взора свойства и отношения вещей. Это умение и есть мышление, кото­рое можно определить как обобщенное и опосредствованное от­ражение действительности.

Ясно, что само обобщение, моделирование невозможно без предварительной работы органов чувств, дающих человеку сведе­ния о непосредственных свойствах окружающего мира. Поэтому, сколь отвлеченным не было бы наше мышление, его постоянным источником являются ощущения и восприятие. Рассмотрим при­мер из истории науки.

Французский астроном Леверье, наблюдая отклонения в дви­жении планеты Уран, стал искать их причину. Сопоставляя и срав­нивая данные о движении небесных тел, он пришел к выводу, что за Ураном должна существовать еще одна, неизвестная до сих пор планета, притяжение которой и является причиной отклоне­ния в движении Урана. С помощью математических вычислений он точно указал местонахождение этой новой планеты, которую не удавалось наблюдать в телескоп. Основываясь на вычислениях Леверье, другой ученый, Галле, в 1840 г. действительно обнару­жил с помощью телескопа в указанном месте новую планету, которую назвали Нептуном.

Мыслительная деятельность астронома проявилась в том, что на основании переработки данных, полученных ранее при на­блюдениях, он сделал путем умозаключений вывод о существова­нии предмета (планеты), который нашими органами чувств не воспринимался.

Каждый человек в своей повседневной жизни, в трудовой дея­тельности сталкивается с необходимостью делать выводы из сво­их наблюдений. Рабочий по нарушению привычного гула моторов и механизмов судит о невидимой ему поломке станка и вовремя останавливает его для ремонта. Врач, осмотрев больного, узнает о болезни внутренних органов, скрытых от глаз. Мышление нужно всюду, где с помощью выводов и заключений мы должны обна­ружить скрытые, недоступные восприятию свойства и соотноше­ния предметов.

Умение оперировать обобщениями позволяет человеку не только узнавать настоящее, но и предвидеть будущее. Вот простой при­мер. Вам нужно узнать, будет ли плавать данное тело. Если вы поинтересуетесь его удельным весом, то еще до реального испы­тания на воде, пользуясь лишь определенной формулой, выра­женной знаками, ответите на вопрос. Число, показывающее удель­ный вес предмета, вы «в уме» сопоставите с удельным весом воды и, зная закон Архимеда, сделаете вывод.

Ваши руки должны были иметь дело с предметом и водой, а «ум» работал лишь с числовыми данными, т.е. с абстракциями. Без них невозможно решать даже простейшие задачи, о чем гово­рят, например, некоторые опыты, проведенные с животными. В ящик клали приманку. После того как животное находило при­манку, ее помещали в следующий ящик. В дальнейшем приманку никогда не клали в прежний ящик, а только в следующий. Живот­ному нужно было реагировать каждый раз не на то место, где была приманка, а на другое, где ее еще не было. Оказалось, что животное не могло решить этой задачи, т.е. не могло реагировать на абстрактный признак. Оно всегда бежало к ящику, в котором приманка была в последний раз, и, не найдя ее там, отправля­лось к тем ящикам, в которых она находилась еще раньше.

Для человека (даже для малыша 4 — 5 лет) аналогичная задача совсем не трудна. В каждом повторном опыте он идет к ящику, следующему за тем, в котором раньше была интересующая его вещь: из всей ситуации человек выделяет, абстрагирует порядок изменения места отыскиваемой вещи и руководствуется этой аб­стракцией. Вот почему решение задачи кажется простым, но толь­ко кажется, так как на самом деле за ним лежит сложная мысли­тельная работа.

Каждый отдельный человек приобретает умение мыслить в до­школьном и школьном детстве, в процессе трудовой деятельно­сти и занятий науками. Он это умение получает от других людей, от общества. Но как возникла и сформировалась в обществе сама способность мыслить, в какой форме она «хранится», чтобы за­тем стать предметом усвоения отдельными людьми? Без ответа на эти вопросы нельзя правильно понять закономерность мышления и особенности его работы.

Мышление — результат развития промышленности и науки

Изготовление и употребление орудий труда явилось основой возникновения человеческого общества и его культуры. Вместе с тем орудийная деятельность породила и языковое мышление. Что­бы изготовить орудие труда, нужно иметь его образец, предназна­ченный, понятно, не для прямого употребления, а специально для сохранения, например, формы будущего орудия. При этом вполне возможно, что образец изготовлен из другого материала, чем планируемое по его образу и подобию реальное орудие. Так в процессе труда появилась необходимость, с одной стороны, в планировании будущего изделия, с другой — в отвлечении, абст­ракции от некоторых свойств предметов труда. Но то и другое — исходные условия для появления мышления. Звуковой же знак, возникший для связи людей, работающих в коллективе, был очень удобным средством как для словесного описания образцов, так и для отображения в этих описаниях отвлеченных, абстрактных свойств предметов и орудий труда. Так мышление приобрело язы­ковую форму. Слова стали средством отображения тех скрытых свойств предметов, которые людям необходимо было учитывать для изготовления орудий труда.

По мере расширения производства и общения постепенно раз­вивалась способность людей использовать язык и другие средства отображения для абстрагирования, отвлечения наиболее важных свойств окружающей действительности. Попутно с этим форми­ровалось умение действовать с самими абстракциями, умозаклю­чать, опираясь на «смысл», обобщенные значения слов, т.е. на понятия о вещах. Переход к постоянным и развернутым действи­ям с понятиями явился величайшим сдвигом во всей духовной и материальной жизни человечества, и прежде всего потому, что благодаря этому стала возможной наука как особый и высший вид мышления, познания действительности.

Научившись создавать понятия о вещах, т. е. строить их отвле­ченный и обобщенный образ, люди столкнулись с неожиданны­ми и странными следствиями. Вот рад «простых» понятий — «дом», «собака», «дерево». Их смысл ясен каждому. Но если начать связы­вать эти понятия с другими, то обнаружится интересное обстоя­тельство. Например, можно сказать: «Жучка есть собака». Мы ви­дим маленькую белую вертлявую Жучку — отдельное, индивиду­альное, вот именно это существо, а говорим: «Оно есть собака», т.е. есть что-то другое, что-то общее, относящееся ко многим со­бакам. Отдельное есть общее. Не странное, не противоречивое ли высказывание? Да, противоречивое, но верно, правильно ото­бражающее положение дел. В этом высказывании-суждении мы стремимся «отойти» от Жучки и подойти к тому общему, с чем связано отдельное, но что больше, шире его (весь класс собак).

Рассмотрим другой случай. Мы можем сказать: «есть треуголь­ники» и продолжить: «...они бывают остроугольными, тупоуголь­ными и прямоугольными». Вначале имелись в виду треугольники вообще, но оказалось, что «вообще» их нет, а есть конкретные, частные виды треугольников. Общее есть частное. Опять в нашем суждении есть противоречивые моменты, осуществляется пере­ход от одного к другому.

Эту особенность высказываний заметили и начали специально рассматривать уже мыслители Древнего Востока и Древней Гре­ции. Что такое общее и частное, существуют ли они слитно или раздельно, как соотносится их существование в самих вещах с их выражением в наших суждениях? Эти и многие другие вопросы, связанные с особенностями нашей мыслительной деятельности, не были праздными. Они задевали очень важную проблему — мо­жет ли человек, оперируя понятиями, познать действительность, существующую вне и независимо от его мышления, может ли он проникнуть в существенные, главные свойства вещей, тем самым в конечном счете сможет ли он управлять «ходом вещей» сообраз­но их собственным, объективным свойствам. Короче, отделяет ли нас мыслительная деятельность (понятия) от вещей или прибли­жает к ним?

Серьезность этой проблемы обострилась тем, что практичес­кие нужды античного мира (строительство зданий и каналов, мореходство, военное дело и т.д.) требовали развития таких наук, как математика, механика, астрономия. Поэтому решение вопро­са об истинном знании, о путях его достижения становилось тео­ретическим фундаментом этих наук. Заложить же его было нелег­ко. Трудности отражения явлений в понятии порой казались не­преодолимыми. Древнегреческий мыслитель Зенон на ряде при­меров, связанных с пониманием движения, показал существен­ное различие между непосредственно-чувственным и понятийным знанием. Представим себе черепаху, медленно ползущую впереди быстрого Ахиллеса (Ахиллес — герой поэмы Гомера «Илиада»). Ясно, что он догонит черепаху. Об этом говорит наш чувственный опыт и здравый смысл. Однако переведем решение вопроса в тео­ретический, понятийный план: чтобы догнать черепаху, Ахиллес, во всяком случае, должен пробежать половину разделяющего их расстояния. В это время черепаха проползет еще какой-то отрезок пути. Ахиллес опять должен пробежать половину оставшегося рас­стояния. Черепаха снова проползет какой-то участок пути. Ахил­лес и на этот раз должен пробежать половину сохраняющегося «разрыва». Подобное рассуждение можно продолжать до беско­нечности, ибо при любом сколь угодно малом промежутке все равно необходимо пройти его половину. Зенон констатировал, что при таком способе рассуждения теоретически нельзя дока­зать простейшего чувственно-наблюдаемого факта. А ведь глав­ное в науке — это доказательство того или иного положения, а не простое его утверждение.

В. И.Ленин в своих философских работах подчеркивал, что важ­нейшая задача научного знания — доказать теоретически, в ло­гике понятий необходимость и неизбежность того или иного наблюдаемого события. А для этого нужно уметь обращаться с понятиями, уметь преодолевать их «коварный» нрав, который был замечен еще древними мыслителями, создавшими ряд философ­ских и логических учений о мышлении (Гераклит, Демокрит, Пла­тон, Аристотель и др.). Философия и важнейший ее раздел — те­ория познания — изучают общие законы научного мышления, пути достижения истины. Логика рассматривает правила и при­емы рассуждений, позволяющие делать выводы из имеющихся данных (посылок). Мыслители установили, что мышление обла­дает диалектикой — в его формах постоянно обнаруживаются и преодолеваются противоречия. Но некоторые из них полагали, буд­то эти противоречия свойственны только мышлению, являются таким выражением его природы, которая непреодолимо отделяет мышление от действительности. Тем самым познание не дает нам истинной картины мира, такой, какова она на самом деле. Эта линия в философии, идущая от Платона и сохраняющаяся до сих пор в буржуазной науке, называется идеалистической. Ее сторон­ники, отрицающие возможность объяснения природы вещей, ис­ходя из них самих, в конечном счете причиной всего существую­щего считают Бога. Философский идеализм является наукообраз­ным средством оправдания религии.

Сторонники другой линии в философии, идущей от Демокри­та, доказывают, что диалектика мышления есть отражение диа­лектики действительности, самих вещей. Познание при всех воз­можных трудностях и временных неудачах приводит нас к исти­не, знанию о мире, каким он есть сам по себе. Именно диалекти­ка позволяет научно объяснить происхождение и развитие самих вещей, исключая какие-либо представления о Боге. Это материа­листический подход к проблеме соотношения мышления и бытия (действительности), к вопросу о его познаваемости. Этот подход, начисто отрицающий религию, является фундаментом подлин­ной науки и в свою очередь постоянно опирается на ее достиже­ния.

Бурное развитие естественных наук и техники, начавшееся в Европе в XVI —XVIII вв., сопровождалось углублением философ­ских представлений о научном мышлении. Этот период знаменит именами философов и ученых — Бэкона, Декарта, Спинозы, Локка, Лейбница и др. В их трудах разрабатывались вопросы об источниках наших знаний и понятий, о критериях (показателях) истинности знания и т.д. Не утихала и борьба материализма с идеализмом, Бэкон и Локк развивали материалистические идеи о чувственных источниках познания. Спиноза создал стройную сис­тему, согласно которой материя (природа) имеет причиной са­мое себя и поэтому никем не сотворена. Эти идеи развивали диа­лектическую теорию познания, так как остро ставили проблему изучения и объяснения самодвижения вещей, рассмотрения внут­ренних причин их происхождения и развития.

Важнейшей вехой в развитии наук о мышлении явилась не­мецкая классическая философия конца XVIII — начала XIX в. (Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель). Величайший мыслитель этого периода Гегель (1770—1831) подытожил и углубил предшеству­ющие достижения философии и впервые систематически развил учение о диалектическом способе мышления. Правда, будучи иде­алистом, он не смог правильно раскрыть источник диалектичес­кого характера мышления. Гегель считал, что он коренится в са­мом мышлении и уже от него как бы «навязывается» природе, материи.

Маркс и Энгельс, отбросив идеализм Гегеля, материалисти­чески объяснили диалектический характер мышления, показали, что его источником является диалектика природы, отражаемой в мышлении. Маркс и Энгельс, а затем и Ленин разработали мате­риалистическую диалектику как метод научного познания мира.

Согласно марксистской философии мышление имеет в своей ос­нове практическое преобразование мира. Опираясь на обществен­но-производственную практику, научное мышление отражает ис­тинное положение дел как в природе, так и в обществе. Одним из главных условий истинного познания является рассмотрение ве­щей в процессе их происхождения и развития, когда находятся и учитываются борьба и единство противоположных сил, тенден­ций. Эта борьба является источником самодвижения действитель­ности. Понять вещь — значит раскрыть условия и формы ее само­движения. Умение мыслить научно в конечном счете состоит в том, чтобы рассматривать вещи в процессе их происхождения и саморазвития через борьбу противоположных начал.

Это умение не приходит само собой. Оно воспитывается у че­ловека при усвоении научных знаний с непременным изучени­ем философии и логики. В материалистической диалектике скон­центрированы приемы и способы действий с научными понятия­ми, выражения вещей и явлений в логике понятий. Владеть этими способами применительно к решению тех конкретных задач, ко­торыми человек занят, — это и значит мыслить в подлинном и точном смысле этого слова. Можно спросить: если люди даже не слышали о диалектике, значит, они не мыслят? Конечно, можно не знать слова «диалектика» и не изучать ее специально, но вме­сте с тем стихийно ею пользоваться. Это вполне возможно, так как некоторых из людей приводит к диалектике большой жизнен­ный опыт, который, правда, всегда ограничен и не может полно­стью заменить специальное знакомство с предметом.

Каждый человек обладает мышлением, но далеко не все владе­ют им как развитым умением, взятым в его наиболее современ­ной, диалектической форме. Жизнь все чаще ставит перед наши­ми людьми такие задачи, которые могут быть разрешимы лишь на основе развитой способности мыслить. И все большее число людей, освоивших «тайны» современной науки, техники и про­изводства, в своей личной, индивидуальной деятельности обна­руживают умение владеть этой развитой общественной способ­ностью.

Мыслят ли животные и думают ли машины?

Животные имеют психику и в своем поведении решают самые разнообразные задачи. Но условия всех этих задач и способы их решения целиком и полностью находятся в поле непосредствен­ных ощущений и восприятия, т.е. должны быть видимы, слыши­мы, осязаемы. Ни одно животное (даже высокоорганизованные человекообразные обезьяны) не обладает речью и другими зна­ковыми средствами отражения. Они не способны к абстракции, к такому обобщению, которое «схватывало» бы внутренние, непо­средственно ненаблюдаемые свойства вещи. У животных нет по­нятий. Поэтому можно сказать, что животные не имеют мышле­ния, не умеют мыслить. Развитым мышлением, умением рабо­тать с понятиями обладает только человек. Наличие у человека понятийного мышления не исключает способности к решению таких задач, условия которых лежат в плане непосредственного восприятия. Но не они характеризуют подлинные мыслительные способности человека — они заключены в умении работать с понятиями.

Вместе с тем мы постоянно сталкиваемся с такими выражения­ми: «умная собака (кошка)», «интеллект обезьяны» и т. п. Справед­ливы ли они? Обычно «умным» называют поведение, соответству­ющее какой-либо ситуации, обстановке. И конечно, животные могут хорошо учитывать особенности той или иной привычной и знако­мой им обстановки — тогда и говорят об их «уме». Но употребляют это слово в переносном смысле — как характеристику «правильно­го» поведения, как показатель тонкой ориентировки.

Порой животное действует так, что создается полное впечат­ление наличия у него настоящего ума. Так, в специальных опы­тах, о некоторых из которых уже говорилось, обезьяна должна была достать находящийся за решеткой апельсин. Дотянуться до него было невозможно. Как быть? Обезьяна протягивала лапу и так и этак — ничего не получалось. Тогда она прекращала бес­плодные попытки и отходила в сторону. Около решетки клали палки. Все они были коротки, чтобы достать апельсин, но их можно было соединить — они были полые. Осмотревшись, обезьяна бра­ла то одну палку, то другую, пыталась дотянуться до апельсина и не могла.

Казалось бы, задача для обезьяны не по силам. Но опыт пока­зал, что это не так. После многих неудачных попыток обезьяна взяла две палки сразу, соединила их и достала апельсин. Самым интересным здесь было, конечно, соединение палок — ведь это действие имело смысл не само по себе, а только в связи с воз­никшей задачей. Разумное действие? Правильно, но такое, кото­рое целиком и полностью лежит в плане зрительной оценки рас­стояния. Если же перед обезьяной встанет простейшая механичес­кая задача — она ее уже не решит, так как все ее способности ограничены рамками непосредственно воспринимаемой ситуации. Из любого трудного положения она (как и другие животные) выходит за счет работы глаз, органов осязания, слуха, но не мыш­ления.

Одно из замечательных изобретений нашего времени — быст­родействующие компьютеры. В ряде случаев они способны выпол­нять работу за «думающего» человека. Но некоторые люди, спра­ведливо восхищаясь успехами техники, отождествляют мышле­ние человека и вычислительную работу электронных аппаратов.

Научная психология показывает, что это отождествление не­позволительно. Вместе с тем ее данные помогают сравнить работу машин и мыслительную деятельность, выявить их принципиаль­ное различие.

В основу сопоставления кладут тот факт, что вычислительные машины в определенных условиях дают тот же результат, что и думающий человек. Более того, они достигают этого гораздо быс­трее и точнее и часто делают то, что людям вообще недоступно.

В настоящее время есть машины, играющие в шахматы, реша­ющие алгебраические уравнения со многими неизвестными и про­изводящие многие другие действия, которые до них были «при­вилегией» лишь человеческого мышления.

Казалось бы, это и есть доказательство тождества мысли чело­века и работы вычислительных машин. Однако не следует спешить с таким выводом. Необходимо прежде разобраться, есть ли тожде­ство в способах достижения одних и тех же результатов при мыш­лении и работе машины.

В развитом мышлении познавательно-исследовательские зада­чи решаются через возникновение и разрешение противоречий, например: путем сведения друг к другу общего и единичного. По­этому мыслящий человек постоянно ищет в вещах общее — те признаки, которые и отличают, и вместе с тем сближают его с отдельным, частным. Выявить такое общее можно лишь при рас­смотрении развития вещи, а для этого нужно пользоваться диа­лектикой как особым способом анализа понятий. Нужно владеть человеческой культурой во всех ее основных достижениях и кон­центрировать ее силу на решении возникшей проблемы. Причем никто еще не знает принципа этого решения, поэтому его нахож­дение является творчеством, изобретением. Так работает мышле­ние на своих передовых рубежах.

Но по мере продвижения в «незнаемое» многие ходы мысли становятся хорошо отработанными, повторяющимися, вырабаты­ваются правила перехода от одного известного свойства к другому. И тогда мышление начинает «тяготиться» приобретением — что­бы идти вперед, оно вынуждено многое повторять. Это становит­ся невыгодным — и вот эти, уже установившиеся способы мыс­лительной работы, целесообразно передать машине. Она выпол­нит их и быстрее, и часто надежнее человека. Строятся они по «машинным» законам и работают «по-машинному», но уже в рус­ле тех подсобных мыслительных задач, которые стоят перед чело­веком.

Но думает ли при этом сама машина? Нет, она лишь по-своему выполняет требования человека, связанные с мышлением, но уже «выпавшие» из его основной цели — искать неизведанное, анали­зировать противоречия, сводить несводимое. Топор во сто крат усиливает удар руки, но не отменяет самой руки, приспособлен­ной ко множеству других дел (например, к игре на скрипке). К тому же топор устроен и «работает» не как рука, а как физический предмет — по законам механики. Аналогично кибернетическая ма­шина, усиливая мыслительную деятельность человека, работает по своим законам, не совпадающим с законами мышления, и, конечно, никак не отменяя их. Машина не думает, а при помощи особых «реле» вычисляет. Человек может освободиться от стандарт­ных вычислений, чтобы уловить противоречивые тенденции в ве­щах и найти способ их разрешения, т.е. для того, чтобы думать.

Термин «думающая машина» — лишь метафора, но такая, в которой правильно уловлена связь работы электронно-вычисли­тельных машин с мышлением. Эти машины используют результа­ты ума человека, в своей конструкции могут воспроизводить (мо­делировать) некоторые черты его деятельности, но сами по себе они мышлением не обладают — эта способность присуща лишь человеку как общественному существу.

Как мы решаем задачи

Выше говорилось, что наше мышление связано с решением таких задач, в которых необходимо ориентироваться на скрытые, непосредственно не выступающие условия. Их нужно обнаружить, мысленно «увидеть» и использовать. Это нелегкая работа, имею­щая, как показывают исследования, несколько этапов. Первый из них состоит в точном формулировании самого вопроса задачи.

Иногда перед нашим умственным взором проносятся нерас- члененные образы, обрывки фраз, и мы можем быть целиком поглощены ими, воспринимая это как размышление. Особенно часто так бывает при усталости или болезни, при переутомлении. Но если нас спросят о том, какой вопрос разрешает наша мысль, что мы хотим найти, мы не сможем сказать ничего вразумитель­ного, конкретного. И наоборот, умение точно сформулировать вопрос, проблему — это уже начало действительного мышления.

Во многих случаях эти вопросы ставит перед нами сама жизнь или окружающие люди, но в основном это зависит от нас и на­шей любознательности. Любознательный человек видит и ставит вопросы там, где у других они не возникают. Умение подмечать в жизни нерешенные вопросы и пытаться решать их — признак мыслящего человека.

Второй этап решения задачи — рассмотрение ее условий, выяснение их состава и содержания, которое нужно учитывать при поиске ответа на вопрос. Это трудное дело, и оно не всегда сразу удается.

Для примера вернемся к решению задачи, которую мы уже рассматривали: «Даны девять точек. Не отрывая карандаша от бу­маги, нужно перечеркнуть их четырьмя прямыми линиями».

Вот вы сделали одну попытку, другую, третью... Не получает­ся? Из каких условий вы исходите? «Девять точек нужно перечер­кнуть четырьмя прямыми, не отрывая карандаша...» — кажется, ваше решение этому удовлетворяет. Так почему же все-таки у вас не получается? Рассмотрите чертеж внимательнее, сопоставьте еще раз свои действия с условиями.

Вы проводили линии только внутри квадрата, очерченного точками! Но такого условия в задаче нет. Вы создали его себе сами, подчиняясь внешним особенностям чертежа. Отбросим это неволь­ное ограничение и будем проводить линии вне квадрата — тогда решение можно найти быстро.

Итак, не рассмотрев точных условий задачи, решить ее пра­вильно нельзя. Наиболее распространенными ошибками при этом бывают либо приписывание условиям того, чего в них нет (как в задаче с точками), либо, наоборот, неучет того, что в них содер­жится. Следовательно, при решении задач об этом следует всегда помнить.

Для проверки своего умения определять точный состав усло­вий попробуйте решить следующие задачи.

1. Из шести спичек постройте четыре равносторонних треуголь­ника со сторонами, равными длине одной спички.

Прочитав задачу, решающий обычно начинает строить тре­угольник в одной плоскости — в плоскости стола, хотя условие задачи этого не требует. При этом обнаруживается, что шести спи­чек для построения четырех треугольников недостаточно. Тогда решающий либо отказывается от задачи, либо пытается выложить треугольник из спичек, сломанных пополам (это, конечно, не соответствует условию задачи).

Решение же очень простое: из трех спичек выложить равно­сторонний треугольник в плоскости стола, а остальные три спич­ки поставить над ним «шатром» (каждую спичку — под углом к плоскости стола). Получится объемная геометрическая фигура — тетраэдр.

2. Еще одна интересная задача, при решении которой учитыва­ются одни условия и игнорируются другие. Эту задачу давал нам А. Н.Леонтьев, когда я в студенческие годы слушал его лекции по общей психологии.

Испытуемому даются четыре коробки от спичек и картонная крышка от коробки сигарет (раньше сигареты продавали в кар­тонных коробках). Экспериментатор просит разместить спичечные коробки на крышке от сигарет так, чтобы они все поместились на крышке. Но площадь крышки несколько меньше, чем суммарная площадь спичечных коробок. После нескольких попыток некото­рые испытуемые отказываются от дальнейшего поиска. Другие — решают. В чем дело? Те, кто отказываются от решения, пытаются решить задачу одним способом: они многократно пытаются раз­местить спичечные коробки на площади крышки горизонтально, не учитывая другое важное условие, что можно изменить положе­ние коробки и поставить ее вертикально.

Выяснив состав условий, мы переходим к третьему, важней­шему этапу решения задачи — к поискам самого ответа. Этот по­иск содержит, как правило, две стадии: вначале выдвигается пред­положение (гипотеза) о возможном ответе, а затем оно проверя­ется.

Рассмотрим, как решал одну техническую задачу знаменитый русский ученый П.Н.Яблочков. Он долгое время занимался усо­вершенствованием электрической дуговой лампы. В лампах, при­менявшихся до изобретения Яблочкова, угли располагались на одной прямой линии горящими концами друг к другу. Постепен­но угли сгорали, расстояние между ними увеличивалось, и лампа гасла. Существовало несколько систем регуляторов сближения уг­лей по мере их сгорания, но все они были ненадежны.

Яблочкову довольно долго не удавалось придумать ничего но­вого, чтобы сохранить постоянным расстояние между углями. Но вот однажды, как рассказывает его биограф, изобретатель сидел за столиком в кафе. Он очень устал после целого дня напряжен­ной работы и теперь, в ожидании обеда, рассеянно и машиналь­но играл карандашом. Случайно он положил его параллельно дру­гому карандашу, лежавшему на бумагах, — и вдруг рассеянность его как ветром сдуло. А что если расположить угли точно так, как эти карандаши, параллельно, и провести электродугу между ними? Тогда никакого сближения не потребуется, и длина дуги будет постоянной!

Яблочков проверил это предположение и после преодоления некоторых технических трудностей убедился в его правильности. Задача была решена.

На первый взгляд кажется, что здесь помог случай, а на самом деле это, конечно, не так. Изобретатель много работал над этим вопросом, постоянно думал о нем, и только поэтому простые карандаши связались в его уме с электродами.

Многочисленные исследования процесса мышления при ре­шении задач (учебных, практических, научных) показали, что предположение о ходе решения нередко возникает, когда человек рассматривает какой-либо другой материал. При попытках решить какую-либо задачу у человека создается «предчувствие» того, что должно быть ответом, но что именно он еще не знает. Теперь даже небольшая подсказка со стороны сразу может натолкнуть его на решение. Человек как бы узнает в ней то, что ему нужно.

Порой такими подсказками бывают очень далекие от задачи предметы. Вот как было сделано одно открытие немецким хими­ком XIX в. Кекуле. Он долго думал, каким образом изобразить молекулу бензола в виде такой структурной формулы, которая отвечала бы свойствам бензола (его молекула содержит 6 атомов углерода и 6 атомов водорода — С₆Н₆).

Принцип построения такой формулы был найден Кекуле нео­жиданно. Однажды он увидел клетку с обезьянами. Играя, обезь­яны ловили друг друга. Один раз они схватились таким образом, что составили кольцо. Каждая обезьяна одной ногой держалась за клетку, а обеими руками — за другую ногу соседней обезьяны. В этом положении обезьяны образовали круг. Такое сложное рас­пределение рук и ног животных натолкнуло ученого на мысль: «Вот изображение формулы бензола!» И действительно, его моле­кула может быть представлена в виде кольца с двойными связями атомов углерода. Так возникла в химии новая структурная форму­ла. Ясно, что только ум, натренированный в умении производить сложные абстракции, мог усмотреть в «живом кольце» отвлечен­ный принцип строения молекулы.

Выдвигая предположение о возможном решении, мы часто обращаемся к своему прошлому опыту, к знаниям, приобретен­ным при решении других задач. Это, конечно, во многом помога­ет нам: ведь часто задачи бывают сходны, подобны друг другу. Но это же порой мешает правильно подойти к новой задаче, не по­зволяя увидеть в ней своеобразное, а не шаблонное содержание, требующее особого приема.

Вернемся к задаче, которую уже упоминали в качестве приме­ра, когда говорили об ограниченности человеческого мышления. «На полке слева направо стоят две книги: в одной 450 страниц, в другой — 470. В книгах завелся червь. Он прогрыз их от первой страницы первой книги до последней страницы второй. Сколько всего страниц прогрыз червь?»

Попробуйте быстро решить эту задачу. Что здесь нужно делать и какой получится ответ? Очевидно, 920 страниц. Ведь нужно сло­жить объем первой книги с объемом второй, не так ли?

Многие так и рассуждают, опираясь на свой опыт: «Если име­ются две книги, а червь прогрыз их от первой страницы первой книги до последней страницы второй, то значит нужно сложить их объемы». На первый взгляд это правильно и вывод, значит, оправдан. Но это верно только на первый взгляд! Вновь, но вни­мательно прочитайте задачу и представьте себе положение книг. Лучше нарисуйте их или даже возьмите две книги и поставьте слева направо. Проделали это? Догадались, в чем тут дело? Верно, червь прогрыз всего-навсего... только переплет первой книги и переплет второй! Ведь книги стояли слева направо, и нижняя сто­рона переплета первой книги соприкасалась с верхней стороной переплета второй книги.

Ошибка в решении этой задачи типична, она встречается у многих людей, пытающихся решить ее сразу, схватив условия лишь в общем виде, полагаясь на свой прошлый опыт.

О речи, которой мы не слышим

Мышление по своему происхождению и по способам работы неотделимо от языка, от речи.

Но ведь можно рассуждать и так: «Разве мы всегда думаем при помощи слов? Часто случается, что в голове мелькнет мысль, а слов, подходящих для ее выражения, нет, следовательно, воз­можна мысль без словесного оформления». В этом рассуждении, правильно указывающем на трудности словесного выражения мысли, содержится ошибка. Здесь не различаются две формы речи: внешняя — произносимая и слышимая, и внутренняя — непроиз­носимая, речь про себя. Безусловно, строение и функции этих форм неодинаковы.

Внешней, громкой речью мы сообщаем другим людям резуль­таты своего размышления. Такое сообщение должно быть развер­нутым, полным, чтобы наша мысль была понятна и доступна дру­гим.

Внутренняя речь служит лишь средством для собственного мышления и понимания самого себя. А так как в собственных зна­ниях мы многое подразумеваем, то нам и необязательно подроб­но раскрывать самим себе содержание собственных мыслей. По­этому наша внутренняя речь очень свернута, предельно сокра­щена.

Именно это свойство внутренней речи и позволяет нам на­правлять внимание прежде всего на содержание своей мысли, раз­вивать ее, получая новые результаты, а уже потом подробно изла­гать ее другим людям

Известно, что процесс мышления связан главным образом с внутренней речью. Лишь при значительных затруднениях человек может обращаться к внешней речи и произносить вслух особенно трудные части решаемой задачи.

Как правило, люди, думающие о содержании мысли, обычно не замечают своей внутренней речи из-за ее чрезвычайной свер­нутости, краткости, но такую речь можно обнаружить специаль­ными способами.

В ситуациях затруднения особую помощь мышлению может ока­зать письменная речь, которая отличается от устной тем, что она всегда полна и развернута. Именно поэтому человек, испытываю­щий потребность сделать весь процесс мышления наиболее чет­ким и полным, нередко обращается к письменному изложению. В этом случае его мысль начинает принимать более отчетливые и конкретные формы.

Нужно помнить, что, хотя процесс мышления в основном протекает в форме внутренней речи, все же показатель ясности и точности мысли — ее развернутое устное и особенно письменное изложение.

Мышление, личность, творчество

Проявления мыслительной деятельности столь многообразны, что их трудно даже перечислить. Поэтому мы рассматривали лишь некоторые, но особо важные особенности человеческого мышле­ния.

Ведущая из них — неразрывная связь подлинной мысли с твор­чеством. Поиск, открытие, изобретение, творчество — это сино­нимы самой главной, сокровенной характеристики мышления. Творчество, в основе которого лежит воображение, фантазия, имеет различные формы, и среди них — художественное освое­ние мира, искусство.

Логическое мышление и художественное познание различны и по своим средствам, и своим конкретным целям. Но корень у них общий — стремление людей к познанию и преобразованию мира. Это связано с творческим отношением к вещам, с умением ус­матривать будущее, действовать не только во имя того, что есть, но и того, что должно быть. Вот почему в истории человеческой культуры успехи наук неотделимы от достижений искусства, а поиски мыслителей — от дерзаний художников (это характерно и для Античности, и для эпохи Возрождения, и для XIX века, и для нашего времени).

Кто не умеет выразить во внешней речи и довести до сознания других свою мысль, тот, можно сказать, и «про себя» ее не уяс­нил до конца.

Наука — проникновение в неведомое. Поэзия, по Маяковско­му — «езда в незнаемое». Общая цель у них одна: «отбросить» при­ставку «не», дать человеку знание, а это — свет, сила.

Взаимосвязь художественного чутья и строгой, но смелой мыс­ли обычно называют творческой интуицией, раскрывающей ее обладателю тайны окружающего. Интуиция — очень сложное пси­хическое образование, в котором сплавлены воедино творческое воображение, безукоризненное знание предмета, навыки анализа понятий, волевая целенаправленность и страстная заинтересован­ность. Именно этими качествами (а не просто голой способно­стью к анализу) обладает продуктивно мыслящий человек. Есте­ственно, что и воспитание мышления не сводится только к ум­ственным упражнениям, к односторонним интеллектуальным за­нятиям.

Развитие настоящего мышления у каждого индивида предпо­лагает всестороннее развитие его личности, ума и воли, фантазии и чувств, выносливости и мужества, а также многих других ка­честв. Вот почему наша российская школа на всех этапах стремит­ся давать своим питомцам не только знания, но и умение и жела­ние трудиться, привлекает к занятиям спортом и художественной деятельностью.

Опыт и наука говорят о том, что именно при таком всесторон­нем образовании в каждом человеке пробуждаются и развиваются все новые и новые психические способности, развиваются и шли­фуются такие умственные силы, которые перекрывают «нормы» мышления, известные до сих пор.

Человечество должно научиться использовать поистине колос­сальные резервы своего мышления. Задача философии, логики, психологии, педагогики, кибернетики и других наук состоит в том, чтобы еще глубже раскрыть законы развития мышления, найти законы формирования способности к творчеству у каждого человека.

личность

Проблема личности — одна из фундаментальных в современ­ных гуманитарных науках. Трудности ее решения заключаются в том, что реальность, которую можно обозначить понятием «лич­ность», в различных аспектах выступает предметом рассмотрения почти всех этих наук (философии, социологии, истории, психо­логии, педагогики, этики и др.). Главный среди разных подходов к личности — философско-социологический — основывается на всеобщем и целостном понимании человека и личности.

В последние десятилетия опубликован ряд философско-социо- логических работ по проблеме личности. Изложим их основные идеи и положения. Понятие личности необходимо вводить через раскрытие формы связи индивидуального человека с обществен­ным целым, способа освоения человеческим индивидом системы общественных отношений (включение индивида в эту систему, его обособление, функционирование и развитие в ней). Разные трактовки личности обнаруживаются как следствие преимуще­ственного внимания тех или иных авторов к различным сторонам взаимосвязи индивида и общества. Так, одни авторы определяют личность главным образом через отражение социальной среды в индивидуальном сознании, другие — через совокупность соци­альных ролей, третьи — через социальную деятельность.

Мы склонны придерживаться той философской позиции, ко­торая содержит понимание личности как целостности, возник­шей в ходе развития человеческого индивида в условиях опреде­ленных общественных отношений. Такое понимание личности оказывается затем исходным для понимания ее и как субъекта воспроизводства общественных связей и как субъекта психичес­кой деятельности. Понимание личности как целостного и самодея­тельного субъекта, воспроизводящего общественные связи, по­зволяет соотнести проблему личности и проблему творчества как процесса создания новых форм общественной жизни. Понимание роли индивида в создании новых социальных и культурных форм, его творческого вклада возможно только путем «включения» ин­дивида в связи с другими индивидами, вступающими в обще­ственную жизнь, и самим фактором вступления в эту жизнь, уже стимулирующим ее расширенное воспроизводство. Внутренняя связь воспроизводства общественной жизни с саморазвитием лю­дей, а тем самым с творческим созданием ее новых форм раскры­вается в следующем положении К. Маркса: «В самом акте воспро­изводства изменяются не только объективные условия... но изме­няются и сами производители, вырабатывая в себе новые каче­ства, развивая и преобразовывая самих себя благодаря производ­ству, создавая новые силы и новые представления, новые спосо­бы общения, новые потребности и новый язык»^[2]. Понимание лич­ности и человеческого индивида, обновляющего и создающего новые формы общественной жизни, было конкретизировано в ра­ботах Э. В. Ильенкова. Он считал, что «подлинная личность, ут­верждающая себя со всей присущей ей энергией и волей, и ста­новится возможной лишь там, где налицо назревшая необходи­мость старые стереотипы жизни ломать, лишь там, где кончился период застоя, господства косных штампов и настала пора рево­люционного творчества, лишь там, где возникают и утверждают себя новые формы отношения человека к человеку, человека к самому себе»^[3]. С этим связана, как подчеркивал Э. В. Ильенков, синонимичность «личности» и «свободы». Свобода — это развитая способность человека преодолевать препятствия, действовать не только согласно известным стереотипам, но и применительно к неповторимым ситуациям, особенностям материала. Между «лич­ностью» и «талантом» также правомерно поставить знак равенства. «Сила личности, — писал Э. В. Ильенков, — это всегда индиви­дуально выраженная сила того коллектива, того "ансамбля" ин­дивидов, который в ней идеально представлен, сила индивидуа­лизированной всеобщности устремлений, потребностей, целей, ею руководящих»^[4]. Вместе с тем бывают обстоятельства, при кото­рых личность человека умирает, в то время как он сам еще жив, — бывшая личность делается живым трупом, неподвижной мумией. Там же, «где однажды найденные... способы жизнедеятельности начинают превращаться в очередные штампы-стереотипы, в... мертвые каноны, личность умирает заживо: незаметно для себя она тоже превращается медленно или быстро в набор таких шаб­лонов, лишь слегка варьируемых в незначительных деталях»^[5].

Таким образом, при определенном философско-социологичес- ком подходе к человеку необходимо различать человеческий ин­дивид и его личность. К. Маркс писал: «Различие между индиви­дом как личностью и случайным индивидом — не просто логи­ческое различие, а исторический факт»^[6]. Чем же тогда отличается «случайный индивид» от «индивида как личности»? Э.В.Ильен­
ков, на наш взгляд, правомерно усматривает это различие в том, что для личностного начала в деятельности индивида характерно наличие в ней творческих моментов. Индивид как личность всегда привносит в воспроизводство общественных связей те или иные творческие изменения. Личностью обладает творчески (свободно) и талантливо действующий человек, создающий новые формы общественной жизни. Подобная точка зрения нередко сталкивает­ся с таким возражением: если личностью может быть лишь твор­чески действующий индивид, то допустимо ли отрицать наличие личностного начала у людей, явно не обладающих творческими возможностями? Следует иметь в виду, что творчески действую­щим индивидом выступает каждый подлинный труженик. Но труд подлинно творческим бывает тогда, когда он является (в отличие от труда по принуждению) свободным самоосуществлением субъекта, цели которого он ставит сам. Все формы социальной деятельности людей, связанные со свободным трудом (к ним мож­но отнести, например, политическую и художественную деятель­ность), также содержат в себе самоосуществление и, следователь­но, творчество субъекта. Именно поэтому всякий индивид, реа­лизующий в своей жизни свободный труд или другие произ­водные от него формы деятельности, обладает личностным нача­лом. В истории человечества произошло «расщепление» целостно­го человеческого труда на труд физический и умственный. Физи­ческий труд стал преимущественно подневольным и тем самым нетворческим. Умственный же сохранил в себе творческие потен­ции. Исторически сложилось так, что свободный труд выступает преимущественно в форме умственного труда. Но К. Маркс в сво­их работах указал на условия, при которых труд может быть сво­бодным и в сфере материального производства.

145

Таким образом, понимание личности как индивида, обладаю­щего творческими возможностями, имеет серьезные историчес­кие и философские основания. Указанное выше различение инди­вида и личности может вызвать еще одно возражение, касающее­ся того, что понятие личности задает нам лишь некоторый идеал, недостижимый для многих реальных индивидов. Но, во-первых, согласно диалектической логике, любое теоретическое понятие отражает ту или иную сторону действительности в ее абстрактно- I всеобщем, «чистом», виде, который в самой действительности ' реализуется через множество отклонений и даже нарушений, хотя I в конечном счете получает свое воплощение в развивающемся I единстве своих многообразных проявлений. Во-вторых, в соответ- ¹ ствующих исторических условиях (в основном они связаны с ре- ¹ волюционными эпохами) именно многие «случайные индивиды» I становятся личностями. Психология личности должна соотноситься I с подходами к личности, имеющимися в других науках, и опи- ' раться на современное философско-социологическое понимание

личности. Психологии целесообразно стоять на той общей социо­логической позиции, что личность человека имеет общественно- историческую сущность и неразрывно связана с общественными отношениями, что личность — общественный индивид. Но к по­ниманию собственно психологического содержания личности у психологов существовали и существуют самые разные подходы. Так, С. JI. Рубинштейн писал: «Личность определяется своими от­ношениями к окружающему миру, к общественному окружению, к другим людям. Это отношение реализуется в деятельности лю­дей... Человек есть личность в силу того, что он сознательно оп­ределяет свое отношение к окружающему»^[7]. А. Н.Леонтьев «ядро личности» понимал как «иерархию деятельностей»^[8]. «В основа­нии личности, — писал он, — лежат отношения соподчиненно- сти человеческих деятельностей, порождаемые ходом их разви­тия. За соотношением деятельностей открывается соотношение мотивов»^[9].

Вместе с тем в различных подходах психологов к определению реальности, с которой соотносимо понятие личности, обнаружи­вается единое основание — стремление найти интегрирующее на­чало всех психических состояний и процессов человека. Наиболее ярко суть этого стремления выражена, на наш взгляд, в следующих словах С. Л. Рубинштейна: «При объяснении любых психических яв­лений личность выступает как воедино связанная совокупность внут­ренних условий, через которые преломляются все внешние воз­действия... Поэтому введение личности в психологию представляет собой необходимую предпосылку для объяснения психических яв­лений»^[10]. Тем самым понятие личности выступает как одно из цен­тральных в психологической науке, поскольку оно является пред­посылкой объяснения любых психических явлений.

Специальное сравнение определений личности, индивида и субъекта, достаточно широко употребляемых в философии и тео­ретической психологии, показывает, что они рядоположены и нередко выступают как синонимы. Но главное состоит в том, что при этом не выделяется специфика той реальности, которую не­обходимо выразить в понятии «личность». Естественно, что созда­ются объективные предпосылки для использования термина «лич­ность» в качестве синонима близких к нему других терминов.

Ясно, что «взаимное отношение индивидов», определяемое человеческой историей, есть общественное отношение. Иногда при анализе деятельности людей К. Маркс употреблял термин «сво­бодная индивидуальность»: «Свободная индивидуальность, — пи­сал он, — основана на универсальном развитии индивидов и на превращении их коллективной, общественной производительно­сти в их общественное достояние...»^[11].

Иными словами, реализацию и воссоздание всех видов обще­ственных отношений осуществляют человеческие индивиды. Для описания этого процесса нет необходимости привлекать особый термин «личность» (нужда в нем возникает, на наш взгляд, лишь тогда, когда индивиды не просто реализуют или воссоздают те или иные общественные отношения, а творчески вносят в них нечто новое).

Еще одну попытку определения специфического содержания понятия личности предпринял А.В.Петровский. «Она выступает как идеальная представленность индивида в других людях, как его "инобытие" в них (и, между прочим, в себе как "другом"), как его персонализация... Если бы мы сумели зафиксировать существен­ные изменения, которые данный индивид произвел своей реаль­ной предметной деятельностью и общением в других индивидах и, в частности, в самом себе как "другом", что формирует в дру­гих идеальную его представленность — его "личность", то мы по­лучили бы наиболее полную характеристику его именно как "лич­ности"»^[12].

Приведенное положение, на наш взгляд, выражает не характе­ристику личности, а описывает существенные особенности чело­веческого сознания. Действительно, сознание возникает в совме­стной материально-предметной деятельности и в речевом обще­нии индивидов и призвано в каждом из них идеально представ­лять всех других (в пределе — весь человеческий род). Каждый индивид, так или иначе, представлен в других людях (имеет «ино­бытие» в них), как и они в нем. Благодаря идеализации своей жизнедеятельности индивид создает в самом себе представитель­ство других индивидов и может рассматривать себя с их позиций.

Проведенный анализ показал, что ряд теоретических построе­ний, относимых их авторами к «личности», на самом деле харак­теризуют общественного индивида, субъекта деятельности или его сознание. Вместе с тем в нескольких работах имеются такие поло­жения, которые либо близки к пониманию личности как твор­чески действующего индивида, либо «подталкивают» мысль к та­кому пониманию.

Так, польский психолог К. Обуховский отмечал следующее: «С нашей точки зрения, личностный уровень психологической организации индивида — это способ... овладения человеком сво­им будущим... при помощи творческих действий»^[13].

Л. И.Анцыферова пишет: «Личность... творит, созидает себя»^[14].

К этим в целом справедливым положениям следовало бы толь­ко добавить, что личностный уровень индивида обнаруживается прежде всего в его творческом отношении к различным формам общественной жизни и уже через это — в творческом созидании и самого себя.

А. Г. Асмолов, полемизируя с американским психологом А. Мас- лоу, утверждает, что в процессе самоактуализации личности про­исходят «преобразование норм данной культуры и творение в ходе контакта с миром новых норм, т.е. нормотворчество»^[15]. Рассматри­вая вопросы исследования личности, он продолжает: «Изучая лич­ность как субъект деятельности, исследуют то, как личность пре­образует, творит предметную действительность, в том числе и самое себя...»^[16].

С двумя приведенными суждениями нужно согласиться, но при следующем дополнении: мы изучаем субъекта как личность лишь тогда, когда замечаем в нем реальное преобразование предметной действительности, культуры и самого себя, т. е. реальный акт твор­чества.

Можно продолжить перечисление работ психологов, где как бы «нащупывается» связь между индивидом и его творческими возможностями, которые переводят его на личностный уровень, однако сколько-нибудь развернутая теория этой связи до сих пор отсутствует (более того, поиски личностного начала в индивиде зачастую проводятся, к сожалению, в других направлениях). При­чин здесь много, и одна немаловажная состоит в том, что в фило­софии и психологии, а также в других гуманитарных науках слабо разработана междисциплинарная проблема творчества. Мало кон­кретных методик, с помощью которых можно было бы однознач­но определить наличие у того или иного индивида творческих моментов в его деятельности. Как правило, имеющиеся методики ограничиваются исследованиями творческих потенций мышления человека, не охватывая творческих возможностей его целостной продуктивной деятельности. Значительный сдвиг в разработке по­нятия личности будет осуществляться по мере комплексного фи­лософского, социологического и психологического изучения ста­новления и развития творческих начал трудовой деятельности в сфере материального и духовного производства, а также в раз­личных областях общественной жизни.

Следует помнить, что одним из видов массового творчества является нравственное, поскольку каждый человек ищет свой ори­гинальный выход из многообразных нравственных ситуаций, ко­торые всегда неповторимы и своеобразны. Нравственным творче­ством можно назвать благодеяние того или иного человека (благо­деяние нельзя считать простым тиражированием добра). И поэто­му в сфере осуществления нравственных поступков рождается не­исчислимое число личностей.

Если критерием личности считается наличие у индивида твор­ческих возможностей, то каковы те психологические черты, ко­торые характеризуют именно личностный уровень индивида? На наш взгляд, такой чертой в первую очередь можно назвать по­требность индивида в активном созидании. Эта потребность явля­ется смыслообразующей и потому подчиняет себе другие потреб­ности предметно-вещественного характера, связанные с потреб­лением. «Личность не может развиваться в рамках потребления, — писал А.Н.Леонтьев, — ее развитие необходимо предполагает смещение потребностей на созидание, которое одно не знает гра­ниц»^[17].

Важными чертами личности выступают способность индивида чутко улавливать новые общественные потребности (другими сло­вами, ей присуще «чувство нового»), умение подчинить им зада­чи собственной деятельности и самостоятельно участвовать в об­щественных делах и осваивать моральные нормы, принятые в об­ществе. Личность обладает способностью действовать по собствен­ному убеждению в сложных ситуациях, противостоять неблаго­приятным обстоятельствам, не боясь вмешиваться в течение со­бытий, проявляя твердую волю и характер и принимая на себя всю социальную ответственность за возможные последствия. Че­ловеку, действующему на личностном уровне, присущи мужество, инициатива, решительность, ясный, гибкий и вместе с тем твер­дый разум и многие другие черты.

Яркое описание наиболее важных черт личности (под названи­ем подлинного характера) содержится у Гегеля: «Подлинный ха­рактер действует по своей инициативе... не допускает, чтобы дру­гой думал и решал за него. А если он действовал сам, то он будет готов принять на себя вину за свое деяние и нести за него ответ­ственность»^[18]. Таковы существенные черты личности человека.

Внутреннее своеобразие характерно для творчески действую­щего человека, т. е. для личности. Какую бы деятельность личность ни осуществляла, она всегда носит неповторимые особенности — ее результаты оригинальны и индивидуальны. Творчески действу­ющий человек постоянно стремится создать нечто такое, что не похоже на сделанное другими или им самим. Иными словами, подлинная индивидуальность есть форма проявления личности человека. Это обнаруживается, например, в деятельности худож­ников, ученых, проповедников, внутренний облик которых но­сит черты неповторимости, свободной индивидуальности, талант­ливости.

Во все исторические эпохи подлинное образование стремится воспитать в человеке личность, способную к творческим делам и смелым поступкам. Педагогика как теория такого образования обсуждает пути и средства воспитания личности и индивидуаль­ности человека. Поэтому подлинная педагогика имеет глубоко гу­манистический характер.

В первое десятилетие советской власти наша педагогика, опи­раясь на достижения дореволюционного времени, стала средством научного обеспечения строительства образования для нового по­коления (напомним имя такого крупного педагога того времени, как С.Т.Шацкий). Но в дальнейшем советское образование пре­терпело существенные деформации, испытывая на себе отрица­тельное влияние тоталитарно-репрессивной социальной системы, которая нуждалась прежде всего в исполнителях, в винтиках сво­его всесильного государства-машины. Советская педагогика пре­вратилась в демагогическое прикрытие государственного образо­вания, которое неспособно было воспитывать в молодом челове­ке настоящую личность и подлинную индивидуальность, хотя со­ответствующие педагогические лозунги и призывы произносились и публиковались.

С середины 1980-х гг., когда в нашей стране началось демокра­тическое обновление всех сфер общественной жизни, возникло новое педагогическое мышление. Два его основных положения можно сформулировать следующим образом:

1) обновление образования требует его глубокой демократиза­ции и гуманизации;

2) образование должно быть нацелено на воспитание и разви­тие личности и индивидуальности молодого человека. В последние годы эти педагогические установки стали постепенно проводить­ся в практику нашего образования.

Происхождение и развитие личности в детском возрасте. Раз­витие личности человека включено, на наш взгляд, в его общее психическое развитие. Многие факты, которые некоторые пси­хологи связывают с развитием личности, вполне соотносимы с данными, касающимися общего психического развития, а в ряде случаев по своему описанию они почти совпадают (это отно­сится, например, к трех-, семи- и шестнадцатилетнему возра­сту).

Так, Л. И. Божович, специально изучавшая процесс формиро­вания личности в детском возрасте, в своих последних работах сформулировала ряд положений, относящихся к тем централь­

но ным психологическим образованиям, которые, с ее точки зре­ния, характеризуют личность ребенка от 1 года до 17 лет. Личност­ным новообразованием первого года жизни ребенка являются «мотивирующие представления», которые освобождают его от «диктата» внешних воздействий и превращают его в субъекта дея­тельности. Центральное новообразование у ребенка 3 лет — «сис­тема Я» и рождаемая ею потребность действовать самому (требо­вание ребенка «Я сам»). У ребенка 7 лет личностным образовани­ем служит сложившаяся у него внутренняя позиция, когда ребе­нок начинает переживать себя в качестве социального индивида. В подростковом возрасте таким образованием выступает способ­ность ориентироваться на цели, выходящие за пределы сегодняш­него дня, а в юношеском (15— 17 лет) — осознание своего места в будущем, своей «жизненной перспективы»^[19].

А.Н.Леонтьев, полагавший, что ядром личности является оп­ределенная иерархия соподчиненных друг другу мотивов деятель­ности человека, на основе ряда исследований выдвинул предпо­ложение, согласно которому эта иерархия впервые обнаружива­ется у ребенка в дошкольном возрасте^[20].

Согласно нашему пониманию личность — это человек, обла­дающий определенным творческим потенциалом. В этом русле рас­смотрим основные вопросы происхождения и развития личности детей.

Личность ребенка действительно возникает в дошкольном воз­расте — после 3 лет, когда ребенок становится субъектом созна­тельной деятельности. Однако возникновение личности ребенка связано, по нашему мнению, не с формированием у него устой­чивых и соподчиненных мотивов (хотя и это очень важно), а прежде всего с тем, что именно в дошкольном возрасте интен­сивно развивается воображение как основа творчества, созида­ния нового.

Внутреннюю связь творчества с воображением выделяют и под­черкивают многие психологи. Так, Л.С.Выготский писал: «...Все решительно, что окружает нас и что сделано рукой человека... является продуктом человеческого воображения и творчества, основанного на этом воображении». И далее: «...В каждодневной окружающей нас жизни творчество есть необходимое условие су­ществования, и все, что выходит за пределы рутины и в чем зак­лючена хоть йота нового, обязано своим происхождением твор­ческому процессу человека»^[21].

На наш взгляд, основные этапы становления личности ребен­ка неотделимы от развития его творческих возможностей и, сле­довательно, от развития его воображения. Что такое воображе­ние? Исследованию этой проблемы посвящены многие философ­ские, эстетические, психологические и педагогические работы. Однако до сих пор отсутствует приемлемая полидисциплинарная теория воображения, концентрирующая в себе совокупность наи­более важных материалов.

В философско-логической области наиболее интересную харак­теристику воображения можно найти, по нашему мнению, в тру­дах Э. В. Ильенкова. Согласно его работам в истории общества во­ображение развивается как универсальная способность человека, позволяющая ему правильно видеть то, что действительно есть в мире, как умение видеть мир во всем многообразии предметов и их качеств. В актах познания воображение позволяет соотносить усвоенные общие знания с единичным фактом (иными словами, соотносить и связывать абстракции с чувственным материалом).

Воображение обеспечивает как бы замыкание абстрактного знания на частный факт, общего на единичное, что дает решение той или иной задачи, недостижимое чисто абстрактными мысли­тельными средствами. В поле воображения единичный факт пред­стает в таком ракурсе, в котором начинает выступать его всеоб­щий характер. Воображение позволяет видеть индивидуальность факта в свете всеобщего и, наоборот, индивидуализировать об­щее знание, так сказать, «с умом», не по штампу, а творчески.

Воображение сразу схватывает факт в его всеобщем значении, в целом, не производя еще его детального анализа. Воображение — это способность видеть целое раньше его частей. Творческое мыш­ление постоянно опирается на живое целое, данное в воображе­нии, производя его детальный анализ средствами абстракции.

К сожалению, эти принципиально важные положения не по­лучили адекватного и развернутого раскрытия на психологи­ческом материале. Вместе с тем в современной психологии имеет­ся много данных, которые позволяют гипотетически описать воз­можный процесс функционирования воображения.

Прежде всего благодаря воображению человек создает что-то новое: новые образы и мысли, на основе которых возникают но­вые действия и предметы. Это создание того, что еще не суще­ствовало. Воображение противопоставляется в жизни человека процессу прямого подражания, репродуцирования, имитации. Но нечто новое всегда, так или иначе, связано с реально существую­щим (в этом смысле со «старым»), которое подвергается более или менее глубокому преобразованию.

Как возможно в процессе воображения создание нового на ос­нове преобразования существующего? В психологии известна та­кая характерная черта образов представлений об окружающем, как их гибкость и динамичность, позволяющая человеку расчле­нять разные свойства своих образов, а затем объединять их. Эта черта образов служит предпосылкой воображения. Какое-либо свой­ство своего образа человек может отделить от других свойств, а затем перенести его на такой образ, который сам по себе им не обладает, тогда и возникает новый образ. Если, руководствуясь этим новым образом, человек сможет преобразовать какой-либо реальный предмет, то появляется и новая вещь. «Муки творче­ства» как раз и связаны с воплощением новых образов. Л.С.Вы­готский считал, что это и есть подлинная основа и движущее на­чало творчества.

Известно, что имеющаяся у человека символическая функция заключается в том, что он первоначально выделяет, а затем заме­щает характерные особенности одного предмета каким-либо дру­гим предметом, который начинает выполнять в деятельности это­го человека некоторые общие функции исходного предмета. Один предмет становится средством воплощения свойств другого, выс­тупая при этом как его эталон или мера (например, шкала твер­дости предметов, которая служит эталоном твердости самых раз­нообразных реальных вещей, или ее символом). В символах выра­жается всеобщность (сущность) некоторых реальных предметов.

Символы, на наш взгляд, служат основанием для создания че­ловеком различных моделей предметов (эти модели могут иметь вещественную, графическую и словесную формы). Модели — это форма абстракции особого рода, в которой существенные отноше­ния предметов выражены в наглядно воспринимаемых и представ­ляемых связях и отношениях знаковых элементов. Это своеобразное единство единичного и общего (т.е. чувственного и абстрактного), при котором на первый план выдвинуто общее, существенное.

Воображение является основой символического замещения: они неразрывно связаны друг с другом. Воображение позволяет чело­веку выделять, переносить и выполнять существенные функции одних предметов в каком-либо другом предмете или символе (пред­метное «тело» самого символа этих функций не имеет). Возмож­ность человека строить символы направляет его на создание каче­ственно новых образов и предметов, не замыкаясь в кругу мелоч­ных и пустяковых нововведений.

Создание новых образов и вещей всегда считалось творческим актом человека, который реализуется такими взаимосвязанными способностями человека, как воображение, символическое заме­щение и мышление. В своей координации они направлены прежде всего на обеспечение творческих возможностей человека.

Отметим, что воображение наиболее интенсивно развивается в недрах художественного сознания людей, которое находит свое выражение в разных видах искусства. Искусство развивает вообра­жение людей как «всеобщую универсальную человеческую спо­собность, то есть способность, которая, будучи развитой, реали­зуется в любой сфере человеческой деятельности и познания — и в науке, и в политике, и в быту, и в непосредственном труде»¹.

Так, ученому важно обладать развитым эстетическим чувством красоты, возникающим благодаря воображению, чтобы «верно схватывать образ "целого", до того как будут "проверены алгеб­рой" все частности и детали этого "целого", до того как это кон­кретное целое будет воспроизведено в мышлении в форме строго логически развитой системы абстракций»².

Таким образом, творческое мышление опирается на силу во­ображения, которая сама развивается в сфере художественного сознания, в сфере искусства. Художественное и научное сознание людей тесно между собой связаны, а художественное и умствен­ное их воспитание неотрывны друг от друга. Связь этих форм со­знания и соответствующих видов воспитания определяется сущест­венной ролью в них воображения.

Изложение материалов о развитии детского воображения це­лесообразно провести с учетом одного положения Э.В.Ильен­кова, затрагивающего проблему генетической связи воображе­ния со специфически человеческим восприятием предметов. «Уметь видеть предмет по-человечески, — писал Э. В. Ильенков, — значит уметь видеть его "глазами другого человека", глазами всех других людей, значит в самом акте непосредственного созерца­ния выступать в качестве полномочного представителя "челове­ческого рода"... Это своеобразное умение как раз и вызывает к жизни ту самую способность, которая называется "воображени­ем", "фантазией", ту самую способность, которая позднее в ис­кусстве достигает профессиональных высот своего развития, сво­ей культуры»³.

Такая важная особенность воображения, как «схватывание» целого раньше частей, позволяет индивиду «сразу», интегрально видеть предметы глазами «всех других людей» (в том числе и лю­дей угасших поколений). «Он не вынужден для этого воображать себя на месте каждого из этих людей»⁴. Этим образ воображения существенно отличается от образов памяти и воспоминаний.

Видение предмета «глазами другого человека» является вместе с тем исходным моментом человеческого сознания, поэтому ге­незис и развитие предметного восприятия, воображения и созна­ния тесно связаны друг с другом. Сознание невозможно без вооб­ражения, а само воображение «организует» восприятие (т.е. чув-                    >

¹ Ильенков Э.В. О «специфике» искусства // Вопросы эстетики. — М., 1960. — Вып. 4. - С. 33.

² Там же. — С. 40.

³ Ильенков Э. В. Об эстетической природе фантазии // Вопросы эстетики. — М., 1964. - Вып. 6. - С. 60-61.

⁴ Там же.

ственность). Все они вместе служат основой творческой деятель­ности человека, порождающей его личность. Иными словами, с одной стороны, трудно что-либо сказать о личности человека, не раскрыв творческого потенциала его деятельности, с другой — один из существенных источников этого потенциала следует ис­кать в едином развитии восприятия, воображения и сознания че­ловека.

Самостоятельное предметное действие и соответствующее вос­приятие складываются у ребенка на основе его совместного дей­ствия со взрослым при таком их общении, когда взрослый задает образец этого действия, контролирует и оценивает процесс его выполнения (ребенок в результате осуществляет его, опираясь на собственный образ). Это является психологической расшифров­кой того выражения, которое мы привели раньше: ребенок «ви­дит» предмет и «глазами других людей» (образ действия складыва­ется у него при ориентации на общественно выработанный спо­соб употребления предмета). Следовательно, воображение возни­кает и начинает выполнять свои функции уже на первых этапах формирования предметного действия и восприятия — оно позво­ляет ребенку уловить общий смысл действия, руководствоваться требованиями контроля за его выполнением, принимать оценку результата со стороны других людей. «Свертывание» всего этого в самостоятельном действии также происходит благодаря вообра­жению, которое позволяет индивидуальному восприятию и дей­ствию иметь общественный и тем самым сознательный характер.

К сожалению, закономерности генезиса воображения и созна­ния изучены пока мало, хотя в области формирования предмет­ного действия и восприятия ребенка накоплен большой факти­ческий материал.

О связи развития воображения с игрой написано немало работ. Этот факт отмечается многими учеными и имеет принципиаль­ное научное и практическое значение. Так, Л.С.Выготский пола­гал следующее: «Игра ребенка не есть простое воспоминание о пережитом, но творческая переработка пережитых впечатлений, комбинирование их и построение из них новой действительно­сти, отвечающей запросам и влечениям самого ребенка. Так же точно стремление ребенка к сочинительству является такой же деятельностью воображения, как и игра»^[22].

Игра детей-дошкольников, особенно если она происходит при умелом руководстве педагогов-воспитателей, способствует разви­тию у них прежде всего воображения, позволяющего им приду­мывать, а затем и реализовывать замыслы коллективных и инди­видуальных игровых действий. С нашей точки зрения, как раз в замысле ребенка обнаруживается одна из важных особенностей воображения — умение видеть целое раньше его частей (см. выше). Замысел — это некоторая общая целостность, которую нужно раскрыть через многие части. Такое раскрытие осуществляется в процессе реализации и воплощения замысла.

Существенно следующее обстоятельство: в дошкольном воз­расте наряду с игрой большую роль в развитии воображения иг­рают художественная деятельность, конструирование, элементы труда и учения, которые реализуются средствами художествен­ного, умственного и нравственного воспитания детей. Правда, эти средства первоначально имеют игровую форму, но вместе с тем они обладают своими особыми целями. Они взаимосвязаны и направлены на выполнение детьми различных действий, кото­рые принято называть творческими (лепка, танцы, конструиро­вание).

Е. Е. Кравцова в своей работе выявила две основные особенно­сти воображения, отмеченные нами выше. Было установлено, что умение «схватывать» целое раньше его частей формируется у ре­бенка при выполнении так называемой режиссерской игры, ког­да он одновременно занимает позиции разработчика сюжетов, по­становщика и исполнителя ролей (в этой игре ребенок может ви­деть свои поступки со стороны). В одном эксперименте, где дети должны были самостоятельно размещать картинки, часть испыту­емых стремилась делать это, исходя из собственного целостного замысла^[23].

При обучении дошкольников умению предвидеть изменения в растущем цветке было обнаружено, что важным способом усвое­ния детьми этого умения служит построение ими (в словах и в рисунках) конкретного образа нового состояния растения. Это способствует развитию их воображения, образы которого помога­ют детям наблюдать за реальными изменениями объекта. В одной из работ исследовалась роль экспериментирования над объектами неживой природы в процессе решения старшими дошкольника­ми нескольких мыслительных задач; многие дети при этом само­стоятельно открывали и формулировали простые регулярные из­менения в природе.

Результаты этих и некоторых других исследований подвели нас к выводу о том, что дети дошкольного возраста способны к эле­ментарным формам познавательного творчества наряду с художе­ственным (по всей вероятности, они способны и к нравственно­му творчеству). Иными словами, взаимосвязанные виды воспита­ния дошкольников могут приводить в результате к развитию со­ответствующих форм детского творчества. Это означает, что именно в дошкольном возрасте у ребенка формируется каркас личностного уровня деятельности. К концу этого возраста дети могут стать субъек­тами, обладающими личностью.

Мы проследили генезис и становление исходных форм лично­сти. Изложим наше понимание ее дальнейшего развития в школь­ном возрасте.

Между дошкольным и школьным периодами есть весьма суще­ственные различия в общих условиях современной социально-пе­дагогической организации жизнедеятельности детей. Деятельность дошкольников протекает в условиях, при которых дети еще не включены в жесткую систему занятий, — взрослые больше стре­мятся их воспитывать, чем обучать, а ребенок может выступать как субъект, которому нравится и приятно действовать именно так, а не иначе (например, дошкольники играют только по соб­ственному желанию — заставить их играть невозможно). Все это способствует проявлению и развитию их творческих возможнос­тей, т. е. их личности.

С первых дней пребывания в школе дети попадают (во всяком случае в нашей стране) в жесткую систему образования, в кото­рой доминирует обучение, направленное по преимуществу на передачу школьникам знаний и на одностороннее культивирова­ние у них репродуктивного мышления. Художественное, нравствен­ное и физическое воспитание ущемлены и находятся на втором плане по сравнению с преподаванием «научных дисциплин». Школьников нередко заставляют учиться без их собственного желания: они большей частью лишь объекты учебно-дисципли- нарных воздействий системы образования. Эта система не создает тех условий, которые необходимы для развития творчества школь­ников, их личности.

Обновление нашего школьного образования должно быть на­целено прежде всего на приоритет в нем всех форм воспитания личности учащихся, которые сами могут выступать в нем как под­линные субъекты своей деятельности.

Применительно к особенностям личности младшего школьни­ка надо сказать следующее: в этом возрасте при создании необхо­димых условий для развертывания полноценной учебной деятель­ности дети могут овладеть основами разумно-теоретического, реф­лексирующего сознания и мышления и общей ориентацией в «вы­соком» искусстве. Это очень значимо для раскрытия творческих возможностей и развития личности младшего школьника. Обнов­ленное начальное образование может быть периодом формирова­ния личности рефлектирующего субъекта.

В подростковом возрасте, соответствующем ступени неполного среднего образования, при благоприятных социально-педагоги- ческих условиях ведущим может стать тот тип деятельности, кото­рый формирует у подростков способность к гибкому общению в различных коллективах, основы практического сознания, ориен­тацию в сфере нравственности. Все это, а также художественная деятельность способствуют развитию творческого потенциала под­ростков.

Наличие у подростков способности к общению, элементов практического сознания, общей ориентации в сфере нравствен­ности и тяги к художественному творчеству служит хорошим ос­нованием для осуществления ими таких сознательных действий, за которые подростки уже начинают нести моральную и дисцип­линарную ответственность. В этом возрасте формируется личность сознательного и ответственного за свои действия субъекта.

Полному среднему образованию соответствует возраст раннего юношества, для которого характерна учебно-профессиональная деятельность. Посредством этой деятельности многие юноши и девушки осваивают ориентацию в своем ближайшем будущем и умение планировать его, приобретают способность к избиратель­ному общению, рефлексию на свои моральные действия, крити­ческое отношение к общественной жизни, стремление к художе­ственному творчеству. К концу этого возраста молодые люди гото­вы сознательно совершать общественно значимые и общественно оцениваемые действия; пока только готовы, но уже и это может служить показателем высокого уровня развития личности. Такая готовность становится реальностью в позднем юношестве, когда молодые люди после окончания учебных заведений выходят в практическую жизнь со всеми ее сложными и часто непредсказу­емыми требованиями, которые нельзя обойти, оставив в плане представлений. Здесь они сталкиваются с неожиданными ситуа­циями, в которых нужно искать и реализовать правильный вы­ход, концентрируя возможности мышления, воображения, воли, нравственной стойкости. Данная сфера требует нравственных и гражданских поступков, именно в них выражается подлинный творческий потенциал молодого человека. Этот потенциал явля­ется показателем зрелости его личности.

И наконец, еще один вопрос, касающийся социально-психо- логической природы детского творчества. Раскрывая свое общее понимание личности, мы выше специально выделяли такую су­щественную ее черту, как создание чего-то нового в обществен­ной жизни. В отношении к взрослому человеку это допустимо, но, естественно, к детям эта мерка не подходит. Как же здесь посту­пить? Предварительный ответ может быть следующим.

Некоторые специалисты применительно к аналогичному во­просу указывали На необходимость расчленения в творчестве «об­щественно-объективного нового» и «индивидуально-субъектив­ного нового» (основания для такого расчленения имеются). Ко­нечно, для детей характерно «новое» второго вида, но вместе с тем оно имеет прямое отношение к личности. В детском возрасте личность еще только формируется; в более или менее зрелой
форме у ребенка она отсутствует (эту форму можно наблюдать лишь в позднем юношестве, и то далеко не у всех молодых лю­дей). Но формируется и развивается личность человека посред­ством тех процессов, которые так или иначе связаны с творче­ством, когда дети уже умеют находить нестандартные и ориги­нальные решения задач в художественной, познавательной и нравственной сферах.

Важно обратить внимание на особенности развития некоторых вундеркиндов, которые раньше, чем обычные дети, создают «об­щественно-объективное новое». К таким детям можно отнести, например, маленького Моцарта как музыканта-исполнителя и рано скончавшуюся русскую девочку Надю Рушеву, выставка рисун­ков которой, прошедшая после ее смерти, поразила не только широкую публику, но и профессиональных художников. Индиви­дуальное развитие этих своеобразных детей может во многом до­полнить развитие личности у обычных детей, и то и другое необ­ходимо для построения соответствующей теории.

С. 78.

Наше понимание развития личности детей, увязывающее его с развитием воображения, можно подкрепить следующим поло­жением Л.С.Выготского: «Создание творческой личности, уст­ремленной в будущее, подготовляется творческим воображени­ем, воплощающимся в настоящем»^[24].

ВООБРАЖЕНИЕ

Если внимательно, с чувством, с расстановкой прочитаете ге­ниальное пушкинское произведение «Моцарт и Сальери», то вы можете в нескольких абзацах уловить одну идею. Сальери был пре­красным музыкантом. Он был, конечно, незаурядным человеком. По пушкинской версии, естественно. Он завидовал Моцарту в одном качестве. Не в таланте, не в гениальности. Нет. В психичес­ком качестве. В способности фантазировать. Видеть вещи в нео­бычном свете.

И ведь гениальность той пушкинской маленькой трагедии со­стоит не в том, что автор показал единство гения и злодейства, а в том, что он представил Моцарта человеком, стоящим выше обыденности, выше вещей (хотя и живущего в мире вещей). Чело­веком, который смотрит на вещи всегда не так, как на них обыч­но смотрят другие люди.

Это основа вдохновения, это основа гения, и, кстати, это ос­нова той простоты творчества, которую мы так ценим. Что такое творчество? Это умение похожее, известное показать с неожи­данной стороны. Это и есть фантазия.

Почему это качество редко. Я как последовательный педант по­вторяю здесь одно и то же: если воспитывать всей мощью нашего образования классифицирующее эмпирико-рассудочное мышле­ние, то вы всегда будете видеть вещи такими, какими они непо­средственно выглядят. А могут они быть другими? Могут. Если мы это вообразим.

Вещи есть вещи. Факты есть факты. Реальность есть реальность. Против нее, извините за грубоватое слово, не попрешь. Так вот мы и не прем. Мы соглашаемся с положением вещей. Но кое-кто не соглашается. Вот эти «кое-кто» обладают воображением. Они мыслят категориями не только существующего, но и возможно­го, категориями изменений. Они обладают фантазией.

Не как есть, а как может быть. Не как хорошо, а как иначе. Вот это и есть способность фантазировать. Появляется данная способ­ность очень рано'. Наблюдения психологов за детьми показали, что способность фантазировать особенно бурно развивается меж­ду двумя с половиной и тремя с половиной годами.

Кстати, отношение родителей к этому противоречивое. Роди­тели видят, что маленький ребенок говорит о том, что на самом деле отсутствует. Фантазирует, выдумывает. Ну им радостно то, что хотя это выдумывание непродуктивно (дети же бездельники, даже отметок в таком возрасте не требуют), но прелестно. Ребенок иногда такое скажет! Это лелеют. А потом по семейной традиции хранят эти выдумки детей.

Но вместе с тем наша повседневная забота, суета такова, что родители приглушают это выдумывание: что ты выдумываешь?! Вещи-то (в разных словах это выражают)... они же иные.

И поэтому наряду с восхищением этой способностью ребенка к выдумыванию постепенно тыкают его маленьким носиком все- таки в реальность. И уже к пяти годам дети почти ничего не выду­мывают. Они становятся «умными», скучно умными, перестают фантазировать. А ведь это важнейшее качество. Что лежит в основе фантазии?

В первом издании «Детской энциклопедии» есть моя статья «Что такое воображение». Там я высказал идею, которую, к сожале­нию, не смог разработать, ушел в другую область.

С чего начинается фантазирование? Не просто выдумывание (помните, сколько Манилов навыдумывал...). Я приведу пример. Это не доказательство, чистый пример, но я хочу, чтобы вы по­няли, что такое фантазия. Я повторю то, что изложено в этой «Детской энциклопедии» для малышей.

Фантазия начинается с чашки. Когда какие-то люди в древно­сти, первобытные люди, пили воду, чмокая физиономией из лужи после дождя — это их устраивало. Но, изобретя огонь, они стали пить горячую воду. А горячую воду пригоршней не возьмешь и не сохранишь в ней.

И они по образу пригоршни сделали из глины чашку. Это муд­рость и фантазия. Почему? Глина — не чашка, пригоршня — тоже. Пригоршня — это реальная вещь? Реальная. А что здесь нереаль­ного? А глина в природе не имеет формы пригоршни. Человек перенес на глину функцию, ей не свойственную. Фантазия состо­ит в том, что функции одних вещей вы перекладываете на другие вещи.

Что такое лопата? Это рука, копающая землю. Вообще в пер­вых орудиях людей, простых, элементарных, заключена суть фан­тазии, суть творчества — возможность придать вещам свойства и функции, им не свойственные, имеющиеся у других вещей.

Когда мы, оказавшись в лесу в веселой компании, сетуем на то, что нет стола, на котором можно разложить снедь, и кто-то предлагает расположиться вокруг пня — он проявляет фантазию. Почему? Пень же не похож на стол, верно? Но умение в пне увидеть возможность быть столом — это уже фантазия! Элемен­тарная, самая простая.

Суть фантазии — увидеть вещь в иной функции, чем она быва­ет повседневно, в быту. Без фантазии, без представления желае­мого будущего, без мечты изменить эту привычную жизнь очень трудно.

Иногда путают фантазию и творчество.

Творчество — очень сложный акт. Настолько сложный, что в общем-то никто толком не может описать творчество.

Можно услышать: это человек фантазирующий, творческий. Фантазия является лишь необходимым моментом творчества.

Творчество — это целостная жизнедеятельность человека. Твор­чество требует трех качеств, вместе взятых: личности, постигаю­щего мышления и фантазии. Фантазия сама по себе творчества не дает. Фантазия и ум дают блеск, но нужна личность, чтобы чело­век стал творческим. То есть нужно слиться с системой обще­ственных забот, чтобы выразить их через себя.

Поэтому нельзя отождествлять человека творческого и фанта­зирующего, обладающего воображением. Настоящий творческий человек (не только художник) — это личностно-постигающе-фантазирующий человек.

Вот пример творчества, фантазии и личности великого рус­ского ученого-авиатора Жуковского.

Жуковский после разговора с молодым Чаплыгиным шагает из университета домой. Прошел дождь. (В тот период все мысли Жу­ковского были связаны с представлением о том, как возможна подъемная сила крыла, в чем здесь дело.) Впереди показался ма­ленький переулок, по нему течет вода. Жуковский видит: поперек ручья лежит кирпич. И вдруг в сознании Жуковского исчез ручей, исчез кирпич, и вместо ручья — абстрактный поток движущейся жидкости или газа, а вместо кирпича — абстрактный предмет той же формы. И Жуковский увидел, что при обтекании этим пото­ком образуются завихрения. Но это и есть суть подъемной силы. Разность давлений!

В этом эпизоде точно описывается, не объясняется, конечно, процесс фантазирования ученого.

Увидеть в кирпиче абстрактное крыло, а в ручье абстрактную обтекающую среду можно только при помощи фантазии.

А что такое — увидеть в вещи то, чего в ней якобы нет и вместе с тем есть? Приписать функцию крыла кирпичу, а функцию по­тока воздуха — ручью — это и есть фантазия.

Очень крупный российский специалист в области автомати­ческого оружия Токарев, много сделавший в военное время, вспо­минал об этом периоде его жизни.

Когда министерство давало ему новый заказ на новое оружие, он уезжал в деревню с двумя альбомами. Это были альбомы с фабрики швейных машин. Он листал альбомы, показывающие кон­струкции разных швейных машин, и обязательно находил идею, которая ему была нужна. Он понял, что, сколько не выдумывай, ничего нового не выдумаешь. Надо в вещи увидеть другую ее функ­цию. В узлах швейной машины усмотреть принцип работы автома­тического оружия.

Соединение генерала и швейника давало оружейника, которо­му помогли раскованность и умение в вещах видеть принципы для построения других конструкций.

Народные сказки всегда построены на основе фантазии. Что такое ковер-самолет? Это перенесение на ковер свойств птицы. Это фантазия. До поры до времени это было фантазией, а потом родился реальный самолет.

Что такое в сказках у злой женщины зеркало, в котором видны океаны и моря? Это фантазия.

Вообще умные сказки — это всегда перенесение на вещи того, чего они реально не имеют, но возможность реализации того, что существует. Это фантазия.

Жестоко вот что. Мы наблюдаем эти факты, восхищаемся ими, говорим о том, какие прелестные сказки, но (и это упрек нам, специалистам) мы ничего не знаем о том, как воспитать фанта­зию. Мы умеем ее глушить — это мы наработали. Но воспитать фантазию... Об этом мы ничего не знаем.

Это качество столь рано появляется и столь рано глушится, что психологам в экспериментальных условиях проследить его воз­никновение у человека, к сожалению, не удается.

Теперь, надеюсь, вы поймете, что это главная особенность че­ловека. Хвастаться нужно не умом — мы все умны! Гордиться нужно способностью к фантазированию.

Умение в кирпиче увидеть крыло, а в швейной машине — но­вый вид автоматического оружия — для этого нужно иметь разви­тую фантазию.

ЧУВСТВА

В психологии чувства — это синонимы термина «эмоции». В ка­ком-то плане это, возможно, и оправданно, но мне кажется, что это не совсем так.

Чувства — это особая категория познавательных процессов, которые имеют разные градации. Есть очень несхожие между со­бой виды чувств. Я бы выделил такие чувства, как эмоции, на­строения, аффекты, страсти. \ пвг о чувствах одиночества, власти \

Эмоции — это острые переживания невозможности осуществ­ления своих потребностей.

Вы скажете: позвольте, но тогда эмоции должны быть только отрицательными!

Да, первичны чувства неудовлетворения, опасности, разрыва, горя, страдания. То есть все те острые переживания, которые тра­гично свидетельствуют о невозможности осуществления потреб­ностей и желаний.

\ пвг но здесь скуки нет, пассивности нет, одиночества нет, но возможно желание есть, скрытая активность есть к власти. А как пережить власть, господство, подчинение? \

 

Вы скажете: позвольте, а чувство радости?

Положительные чувства — это рефлексия \ пв ОТВЕТ пв\ на отрицательные чувства. Обладание радости не дает. Обладание дает радость как ощущение отсутствия не-радости.

Вот почему человек бывает так несчастлив. Потому что облада­ние вещью, человеком, собой, удовлетворение потребности быс­тро притупляют остроту ощущения этого. Оно сохраняется только тогда, когда это ощущение возможности преодоления недостатка. Когда человек все-таки удовлетворяет потребность, то радость наступает именно потому, что нет неудовлетворения.

Первично ощущение человеком несчастья, неудовлетворения, боли, потому что нет удовлетворения желаний. А так как неудов­летворение первично, то оно и является ведущим. Народная муд­рость выразила это в очень простом афоризме: ценность того, что имеешь, ощущаешь тогда, когда оно ушло.

Это странность нашей психики, но ощущение неудовлетво­ренности, бездны трагизма (и чем развитее потребности, тем ос­трее ощущение этого) — первично. Это острая боль за неосуще­ствимость, за отсутствие возможности удовлетворения. Акт удов­летворения приносит радость, положительные эмоции, но как снятие отрицательности. Это не первично. Поэтому боль мы по­мним, а радости забываем.

Я не напрасно употребил слово «бездна». Когда человек или жи­вотное действует, перед ним открывается поле возможностей. По­мните, я говорил: психика как определение поля возможностей.

Чувства есть такой механизм, который позволяет нам, субъек­там, узнавать, реализуема возможность или нет. Прежде чем дей­ствовать, надо знать, реализуемо ли это. Потом уже рассчитать, как реализовать, это задача мышления. А вот чувство говорит нам, реализуема цель или нет. И потому это бездна. Не все возможности реализуются, поэтому это боль. Чувства всегда говорят о том, что нереализуемо, и ограничивают поле наших желаний, стремлений, потребностей, волений, вожделений.

Чувство всегда есть прекрасный внутренний ориентир на то, что мы можем, а что нет, что достижимо, а что недостижимо. Так как поле возможностей и потребностей шире, чем возможности достижения, то это есть бездна, боль.

Иногда думают, боль — это ощущение, когда вас ударят «по колпаку» чем-то тяжелым. Это всего лишь телесное ощущение. Под­линная боль — это чувство. Чувство ограничения себя при поле возможностей. Это вечное несчастье.

Что значит иметь чувства? Иметь чувства может только чело­век, который имеет и массу возможностей, и массу желаний, и массу интересов (и все время реальными обстоятельствами жизни и нравственности ограничивающий себя). Это чувства.

Остальные виды чувств (это эмоции — это острые пережива­ния отсутствия удовлетворения потребностей) производны: на­строения, аффекты, страсти.

Настроение — это эмоция, но стереотипично житейская в том плане, что человек в жизненных условиях начинает стереотипно переживать возможность или невозможность удовлетворения сво­их потребностей и его эмоция становится застойной.

Если чувства или эмоции говорят, что для человека возможно, а что нет, то эта общая возможность или невозможность по типу удовлетворения потребностей становится постоянной. И острое переживание становится настроением.

Аффект — это острое переживание, это эмоция, но при сры­вающейся возможности удовлетворения потребности.

Эмоция показывает: потребность может быть удовлетворена. Но вдруг возникает неожиданное, непредусмотренное обстоятельство, мешающее удовлетворению. Наступает аффект. Ожидал одно, пред­чувствовал одно... а «телега катится в другую сторону». Аффект!

Иногда говорят, что аффекты не нужны. Заблуждение! Аффек­ты позволяют человеку внешне, доказательно для других показы­вать остроту своих намерений и желаний.

Они могут проявляться по-разному: в истерике, в плаче. Но в аффекте обнаруживается актуальность, пристрастность, необхо­димость вещи человеку. \ пв аффекты – выражение противоречий…далее возможные манипуляции???? пв

Человек без аффектов (или скрывающий аффекты, когда они есть) — это человек с неярко выраженными потребностями. Это человек, для которого может быть так, а может быть этак. Человек с аффектами требует однозначности. И когда этой однозначности нет, он себя в аффекте и обнаруживает.

Иногда говорят, что аффективный человек — это человек с какой-то особой нервной системой и т.д. Ничего подобного! Аф­фект — это игра на публику. \ пв тоже ОТВЕТ пв\ Почему? А потому что, общаясь меж­ду собой, мы показываем, что для нас важно.

Если, к примеру, женщина стоит в очереди за туфлями новой модели, и если туфли перед ее носом кончились, а она спокойно отходит, то можно сказать, что она в них собственно и не нужда­лась.

Но если женщина устроит продавцу или стоящему рядом мужу истерику по этому поводу, то можно сказать, что ее чувство моды было действительно подлинной потребностью.\пв ПРОТИВОРЕЧИЕ??? Пв\

Это игра на публику \ пв МАНИПУЛЯЦИЯ ??? пв \— доказательство своих актуальных по­требностей.

Иногда спрашивают: что такое ревность? Ревность — аффект. Хорошо это или плохо? Конечно, хорошо! Почему? А потому что если вы не устраиваете Содом, когда предмет ваших вожделений оказывается не вашим, значит, вы в нем и не нуждаетесь.

Без аффектов жить нельзя. Нельзя же думать, что все у нас удовлетворяется, все гладко... Ничего подобного: у нас масса ве­щей срывается. И если бы мы друг другу не показывали подлин­ную заинтересованность, как мы ее обнаруживаем в аффекте, то мы бы не знали, как друг с другом себя вести.

У детей часто пытаются глушить аффекты. Не надо! Им надо придавать точную, канонизированную форму. Но аффект должен быть. Человек должен резко, остро, однозначно внешне проявить свое неудовлетворение срывом своих желаний и намерений.

Есть еще один вид чувств — страсть. То, что я говорю — это не определения, это характеристики.

Страсть — это, видимо, не самостоятельное чувство. Это ка- кой-то сплав эмоций, настроения и аффекта. Я бы сказал так: страсть — это есть аффект, ставший настроением. Это вечное ощу­щение неудовлетворенности и срыва, превратившееся в постоян­ное внутреннее ощущение.

Теперь вы понимаете неметафорический смысл названия рома­на С. Моэма «Бремя страстей человеческих». Страсти — это бремя.

Иметь страсти т- это несчастье. Это бремя. И вместе с тем это острота всего! Понятно, почему? Когда вся внутренняя жизнь че­ловека наполнена остротой, ставшей настроением. Это постоян­ное внутреннее беспокойство, пристрастность.

Страстный человек — это человек, остро показывающий свои желания, потребности, вожделения и постоянно ощущающий невозможность их удовлетворения. Ненасытность в удовлетво­рении. \ пв рыцарская любовь – неудовлеворенная страсть. Ее хотят испытать? См. у П. Гуревича пв \

Страсти бывают разные. Есть познавательная страсть. Помни­те Паганеля. Он был из тех ученых-героев детской литературы, которые были страстны к познанию: он постоянно интересовал­ся какими-то мошками и всем остальным. Есть страсти в обыч­ном смысле этого слова: Дон Жуан имел страсти не-познава- тельного толка.

Страсти — вещь опасная, но необходимая. В каком-то смысле можно сказать, что аффекты нужны, но не всегда желательно в воспитательно-житейском плане, чтобы они превращались в стра­сти. А в некоторых случаях, наоборот, хорошо, если аффект пре­вратится в страсть.

Страстность — вообще, редкое качество, потому что оно из- мождает человека. Лучше спокойно жить и спать, чем постоянно носить в себе яркую страстность. Страсть — это характеристика, сугубо индивидуализирующая человека, обнаруживающая его ин­дивидуальность. Страстный человек не на словах, а на деле пока­зывает, чем он отличается от других. В принципе страсти бывают тайными, потому что при нормах социальной жизни и морали устойчивую неудовлетворенность чем-то человек обычно на пуб­лику не выносит. Аффект допускает, а страсть нет.

Ну, мы все люди грешные (когда мы говорим «грешные» — это значит пристрастные). У каждого из нас есть своя индивидуаль­ность, заключающаяся в том, что мы выбираем какой-либо пред­мет или человека, которого постоянно нам не хватает. Это ощу­щение нехватки и есть страсть.

Вот видите, какая печальная штука: и эмоции, и настроения, и аффекты, и страсти — все характеристики человека по страда­нию.

Страдать — быть страстным. Страдать — чувствовать. Страдать — иметь настроения. Страдать — значит быть аффективным.

Поэтому, обобщая, можно сказать, что чувство — это постоян­ное ощущение разрыва с действительностью. Постоянная бездна, потому что чувство говорит всегда о том, что неудовлетворимо.

Может человек жить без чувств? Нет. Если бы он жил без чувств, то терял бы меру возможности и невозможности. Если вы ощуща­ете невозможность — значит, вы знаете и предел возможного.

Иногда говорят: давайте устраним страдания человека и сдела­ем его веселым.

Тогда вы уничтожите личность. Человек без чувств — это меха­низм возможностей и поступков, которые запрограммированы. Тогда он радостен. Почему? А потому что уже определены все его возможности, и он не чувствует бездны невозможного. Это меха­низм. И следовательно, он никогда не переступит эту грань — между возможным и невозможным.

Уничтожив страдания — вы уничтожите бездну. Уничтожив бездну — вы ликвидируете возможности. Следовательно, вы со­здадите субъектов, действующих по воле других.

Самодеятельный субъект всегда сталкивается с действительно­стью в ее бездонных возможностях. И только чувство ему говорит, на что он способен, а на что — нет. Остановись!

Либо не остановись. Рискуй! Без риска человек невозможен. Без риска нет самодеятельности. Чувства являются той сферой, кото­рая толкает человека к риску, к поиску возможностей. Именно из этой рискованности рождается весь богатый мир эмоций, настро­ений, аффектов и страстей.

Иногда спрашивают: а что лучше — мышление или чувство, как поступать? Почувствовать. Чувство всегда точно ориентирует меру возможностей.

А ум? Ум рассчитывает путь к возможности, но не определяет возможность. Когда возможность нащупана, риск есть — тогда ум необходим, чтобы рассчитать средства. Стоит ли игра свеч — это ум. А вот есть ли игра — это чувство.

Поэтому без несчастья нельзя.

Но тогда говорят: позвольте, что, человек должен всю жизнь страдать?! Конечно! Другое дело, что в некоторых социальных об­стоятельствах обкорнание личности идет так, что он ощущает толь­ко невозможность. И тогда он только несчастен.

Только испытывая несчастья, человек по-настоящему живет. Помните у А. С. Пушкина: «Я жить хочу, чтоб мыслить и стра­дать».

Социальное счастье состоит в том, чтобы человек имел воз­можности и ограничивал себя по страданию, а не его ограничи­вали.

Люди должны сами свободно ставить себе цели, сами раскры­вать социальные полигоны целей — и все-таки каждый из нас будет ощущать недостижимость многого или недостаток кого-то.

Благополучное общество — это общество либо запрограмми­рованное, в котором нет страстей, потому что все уже определе­но, либо свободного целеполагания, где человек свободен в вы­боре поля возможностей в силу недостижимости многих целей.

А это не ликующее общество.

Но тогда что такое оптимизм? Вообще, оптимизм — это не личное качество. Оптимизм — это социальное понятие.

Оптимизм — это представление о возможно широком поле со­циального действия, не ограниченного кастово-сословными, груп­повыми положениями. Это широкая социальная дорога действия.

Но чем больше человек имеет дорог, тем больше и чаще он ощущает свою ограниченность.

Поэтому при наличии социального оптимизма он всегда тра­гично несчастен.

Но не в дурном смысле, а от ощущения недостижимости всего.

Чувств у человека много, а культуры чувства часто нет.

Культуру чувств создает искусство. Оно канонизирует страсти, эмоции, настроения, аффекты.

Воспитание искусством есть воспитание чувств — придание эмо­циям, настроениям, особенно страстям такой степени проявле­ния, которая не делает человека неприятным для других.

Искусство позволяет канонизировать наши чувства в эстети­чески приемлемой форме. Страдать надо уметь! Уметь выражать свои чувства, уметь страсти и хранить, и показывать, и канони­зировать.

Вот этого нельзя получить вне искусства. А так как, я еще раз подчеркну, наше время — это век страстей, то чтобы нести их бремя, человека надо с детства эстетически воспитывать.

Эстетическое воспитание состоит не в том, чтобы читать книжки и ахать, а в том, чтобы любую свою страсть нести с достоинством и скрывать свои тайные страсти, впрочем.

Л. Н.Толстой не научит мыслить и чувствовать. Он может эсте­тически воспитать человека... уже эстетически воспитанного. Л.Н.Толстой — не для школьников.

Страшно смешно, когда восьмиклассники рассказывают о Та­тьяне Лариной Пушкина. Образ Татьяны может понять уже подна­торевший в бремени страстей парень. Потому что это уже очень развитая форма искусства. Надо быть очень развитым.

И возникает парадокс: учат на классической литературе — и ничего не получается.

Образцы художественной литературы, образцы живописи, му­зыки — это образцы, рассчитанные на очень развитых людей. Иначе бы они не создавались.

А ведь дети еще не обладают достаточным эстетическим уров­нем. Вот почему образ Татьяны изучают, а потом, выйдя за преде­лы школы, — режут друг друга. Так проявляют свои чувства...

Но что же, не изучать Толстого?! Надо изучать, но при этом иначе построить эстетическое воспитание. К образцам надо под­вести. А подвести — это значит заставить ребенка страдать и уметь общаться в страдании. Воспитывать пристрастность и культуру вы­ражения чувств. Страсти должны разгораться! И правильно выра­жаться.

А как правильно? А кто знает, как правильно? Толстой для себя знал, как правильно. А кто нам скажет, другим людям, как правильно? Нормы искусства определяют, как нужно в данном случае себя проявить. Поэтому функция искусства с этой точки зрения ясна. Искусство позволяет человеку так переносить свое страдание, чтобы быть симпатичным другим, а не отталкивать их. Искусство есть форма культивации чувств для содружества, а не расталкивания людей.

Вы видели итальянский фильм с М.Мастрояни «Развод по- итальянски»? Его возлюбленная все время спрашивала: «Ты меня любишь?..» Я всегда вспоминаю эту сцену, когда женщина в сво­ей наивной простоте, имея страсть, не способна была ее выра­зить. Помните, чем все это кончилось? Он ее убил.

Если так, в лоб, свою любовь показывать и требовать беско­нечного удовлетворения своей аффективности, то человека мож­но до белого каления довести.

Это яркий пример (конечно, гротескно, с юмором показан­ный) некультурного проявления чувств. Это подлинное отсутствие культуры чувств. Страсть есть, но она не выражена так, чтобы соединять людей.

Есть очень печальный социальный опыт, когда молодые де­вушки, от пятнадцати до двадцати лет, травят себя из-за неудач­ной любви. Хорошо, если все благополучно заканчивается. И ког­да с подобным юным созданием приходится иметь дело, то ответ часто слышишь: «Я так его любила!»

Дурочка! Любить надо уметь! Это большое искусство — выра­жать свои чувства. А так как чувства должны сплачивать людей, то их не надо часто показывать, иначе будет развод, но не по-италь­янски.

Вот почему так важно иметь доступ к искусству. Искусство, позволяя наши страсти направлять не просто на окружающих лю­дей, а на наслаждение своими страстями, использует механизм вторичного удовлетворения от страдания.

Страданием можно наслаждаться. Своей обездоленностью (толь­ко не социальной), своей неудовлетворенностью можно наслаж­даться, но в форме искусства, в форме эстетического пережива­ния.

Можно ли без искусства? Можно. Кому? Туземцам, у которых страстей-то нет. Развитый человек, особенно в наше время, дол­жен заниматься искусством. Сам заниматься.

Теперь вы понимаете, что эстетическое воспитание в школе — это не роскошь. Это развитие чувств человека, их культивация, и поэтому за два часа в неделю, отводимые на музыку, пение и прихлопывание, ничего сделать нельзя.

Школа должна вводить человека в искусство столько же време­ни, так же последовательно, как и в математику. И я не знаю, что важнее\

Общество открывает богатое поле возможностей для чувств, но нужны и формы* их воспитания.

Нынешняя система образования этого не дает. Поэтому воз­можности для чувств большие, а способы их проявления часто не соответствуют этим возможностям.

Некоторые «бешеные головы» говорят: в школу нужно ввести энное число чего-то такого. Не «энное число», а занятие искусст­вом должно быть повседневной нормой, как и занятия биологи­ей, языком.

Это не прихоть и не роскошь. Это воспитание тех качеств, бла­годаря которым возможности чувств не таятся, не суживаются, а полностью используются. Возможности для страстей больше. Нужно найти способы их выражения. Это может сделать, конечно, школа. Она этого не делает. Тут причины многие, здесь не злая воля. А почему? А вот почему. Если мы хотим строить образование, то нужно закладывать не только в голову, но и в сердце.

Для этого нужно резко сузить систему интеллектуализирующих дисциплин и вводить маленькое существо в нравственность и в искусство так же последовательно, как и в науку.

Читая о Татьяне Лариной, не научишься проявлять культурно свои чувства. Для этого нужны какие-то другие формы.

На образцах не научишь, и понятно почему. Вы, может быть, даже не понимаете глубины Петрарки и Лермонтова, хотя вы взрос­лые люди. Надо обладать развитием Петрарки и Лермонтова, что­бы ими насладиться.

Как развить, как достигнуть такого уровня? Как ввести ребен­ка в мир искусства? Это проблема.

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие составителя.......................................... 3

Вводная лекция.......................................................... 5

Методы научной психологии................................... 21

Общая структура психики......................................... 37

Сознание и труд......................................................... 62

Сознание и деятельность.......................................... 73

Соотношение биологического и социального в человеке  86

Ощущение и восприятие.......................................... 99

Память..................................................................... 113

Мышление.............................................................. 125

Об «изюминке» мышления................................... 125

Мышление — результат развития промышленности и науки     129

Мыслят ли животные и думают ли машины?...... 133

Как мы решаем задачи.......................................... 136

О речи, которой мы не слышим............................ 140

Мышление, личность, творчество.......................... 141

Личность.................................................................. 143

Происхождение и развитие личности в детском возрасте 150

Воображение.......................................................... 160

Чувства..................................................................... 164

Учебное издание

Давыдов Василий Васильевич Лекции по общей психологии Учебное пособие

Редактор Г. С. Прокопенко Ответственный редактор И. Б. Чистякова Технический редактор О. С. Александрова Компьютерная верстка: Е. Ю. Матвеева Корректоры Е. В. Кудряшова, О.Н.Тетерина

В оформлении обложки использован фрагмент росписи Микеланджело «Сивилла Эритрейская» в Сикстинской капелле

Изд. № 102107176. Подписано в печать 03.09.2007. Формат 60x90/16. Гарнитура «Тайме». Бумага офс. № 1. Печать офсетная. Усл. печ. л. 11,0. Тираж 1 500 экз. Заказ № 19850.

Издательский центр «Академия», www.academia-moscow.ru

Санитарно-эпидемиологическое заключение № 77.99.02.953.Д.004796.07.04 от 20.07.2004. 117342, Москва, ул. Бутлерова, 17-Б, к. 360. Тел./факс: (495)330-1092, 334-8337.

Отпечатано в ОАО «Саратовский полиграфкомбинат». 410004, г. Саратов, ул. Чернышевского, 59. www.sarpk.ru

УВАЖАЕМЫЕ ЧИТАТЕЛИ!

Ч ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ЦЕНТР

АСАВЕМА «АКАДЕМИЯ»

ПРЕДЛАГАЕТ ВАШЕМУ ВНИМАНИЮ СЛЕДУЮЩИЕ КНИГИ:

А. Н.ЛЕОНТЬЕВ

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ. СОЗНАНИЕ. ЛИЧНОСТЬ

Объем 352 с.

Издание посвящено столетнему юбилею выдающегося россий­ского ученого А.Н.Леонтьева (1903—1979). «Деятельность. Со­знание. Личность» — одна из его главных книг, по которой до сих пор в нашей стране учатся студенты-психологи. Книга включает также ряд работ наследия А.Н.Леонтьева, тематически близких к этому изданию.

Для студентов высших учебных заведений.

А. В. ПЕТРОВСКИЙ, М. Г. ЯРОШЕВСКИЙ ПСИХОЛОГИЯ

Объем 512 С.

Учебник является продолжением цикла учебников для вузов, вышедших под редакцией А.В.Петровского, — «Общая психоло­гия» (1970, 1976,1977, 1986) и «Введение в психологию» (1995, 1996, 1997), удостоенных в 1997 г. премии Правительства РФ в области образования. В книге раскрываются предмет, методы, историчес­кий путь развития, а также категории психологии, психические про­цессы и индивидуально-психологические особенности личности.

Для студентов высших педагогических учебных заведений.

О.К.ТИХОМИРОВ ПСИХОЛОГИЯ МЫШЛЕНИЯ

Объем 288 с.

В пособии известного ученого-психолога показывается, как ис­следования мышления обогащают конкретно-научные представ­ления о сущности психического отражения деятельности, общения, самосознания личности, бессознательного. В книге обобщены исследования отечественных психологов, критически осмыслен опыт развития мировой психологической науки, систематизированы соб­ственные исследования автора и его учеников.

Для студентов факультетов психологии высших учебных заве­дений. Может быть полезно также философам, педагогам, физио­логам, лингвистам, экономистам, социологам и психиатрам.

Г. Г. ФИЛИППОВА

ЗООПСИХОЛОГИЯ И СРАВНИТЕЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Объем 544 с.

В учебном пособии излагается история зоопсихологии и срав­нительной психологии, освещаются вопросы происхождения и раз­вития психики в филогенезе, рассматриваются особенности пси­хики высших человекообразных обезьян, возникновение челове­ческого сознания, сравнительное изучение психики человека и животных. Раскрываются возможности использования зоопсихо- логических знаний в хозяйственной и природоохранной деятель­ности человека и в практической психологической работе.

Для студентов высших учебных заведений. Может быть полез­но преподавателям и всем специалистам, интересующимся про­блемами развития психики и происхождения человеческого со­знания.

В. Б.ХОЗИЕВ

ПРАКТИКУМ ПО ОБЩЕЙ ПСИХОЛОГИИ

Объем 272 с.

Практикум предназначен для студентов I —III курсов психо­логических факультетов университетов, осваивающих методы пси­хологического эксперимента. В учебное пособие включены экс­периментальные задания, выполнение которых требует творче­ского осмысления проблемных ситуаций, видоизменения мето­дик, средств представления результатов, процедур обработки данных и т.д. Внелабораторный характер предлагаемых зада­ний, их приближение к актуальным проблемам бытия, культуры, образования должны способствовать по замыслу автора фор­мированию у будущих специалистов зрелой профессиональ­ной позиции.

Для студентов высших учебных заведений.

Издательский центр «Академия»

Учебная литература для профессионального образования

Наши книги можно приобрести (оптом и в розницу)

Москва 129085, Москва, пр-т Мира, д. 101 в, стр. 1 (м Алексеевская)

Тел./факс: (495) 648-0507, 330-1092,334-1563 E-mail: sale@academia-moscow.ru

Филиалы: Северо-Западный

198020, Санкт-Петербург, наб. Обводного канала, д. 211-213, литер «В»

Тел.: (812)251-9253,252-5789,575-3229 Факс: (812)251-9253,252-5789 E-mail: fspbacad@peterstar.ru

Приволжский

603005, Нижний Новгород, ул. Алексеевская, д. 24г и 24д Тел.: (8312) 18-1678 E-mail: pf-academia@bk.ru

Уральский

620144, Екатеринбург, ул. Щорса, д. 92а, корп. 4 Тел.: (343)257-1006 Факс: (343) 257-3473 E-mail: academia-ural@mail.ru

Сибирский

630108, Новосибирск, ул. Станционная, д. 30 Тел./факс: (383) 300-1005 E-mail: academia_sibir@mail.ru Дальневосточный

680014, Хабаровск, Восточное шоссе, д. 2а Тел./факс: (4212) 27-6022, E-mail: filialdv-academia@yandex.ru

Южный

344037, Ростов-на-Дону, ул. 22-я линия, д. 5/7 Тел.: (863)253-8566 Факс: (863) 251-6690 E-mail: academia-rostov@skytc.ru

ACADEM^A

Представительство в Республике Татарстан

420094, Казань, Ново-Савиновский район, ул. Гблубятникова, д. 18 Тел. / факс: (843) 520-7258,556-7258 E-mail: academia_kazan@mail.ru

www. academia-moscow. ru

6 Давыдов

^[1] Подробнее см.: Айзенк Г.Ю. Проверьте свои способности: Пер. с англ. — М., 1992. — Прим. сост.

^[2] Маркс КЭнгельс Ф. Собр. соч. - Т. 46. - Ч. I. - С. 483-484.

¹ Ильенков Э.В. Философия и культура. — М., 1991. — С. 412.

^[4] Там же. — С. 413.

^[5] Там же.

^[6] Маркс КЭнгельс Ф. Собр. соч. — Т. 3. — С. 71.

^[7] Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. — М., 1976. — С. 243 — 245.

^[8] Леонтьев А. Н. Избр. психол. произв. — T. II. — С. 185.

^[9] Там же.-С. 203-204.

^[10]  Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. — С. 241.

^[11] Маркс КЭнгельс Ф. Собр. соч. - Т. 3. — С. 516.

^[12] Петровский A.B. Вопросы истории и теории психологии. — М., 1984. — С. 234-235.

^[13] Обуховский К. Психологическая теория строения и развития личности // Психология формирования и развития личности. — М., 1981. — С. 51.

^[14]  Анцыферова Л. И. К психологии личности как развивающейся системы // Психология формирования и развития личности. — М., 1981. — С. 11.

^[15]  Асмолов А. Г. Личность как предмет психологического исследования. — М., 1984. - С. 79.

^[16]  Асмолов А. Г. Психология личности. — М., 1990. — С. 309.

^[17]  Леонтьев А. Н. Избр. психол. произв. — Т. II. — С. 226.

^[18]  Гегель Г. В. Ф. Соч. - М.; Л., 1938. - Т. XII. - С. 245.

^[19] См.: Божович Л. И. Этапы формирования личности в онтогенезе // Вопросы психологии. - 1978. - N° 4. - С. 30, 32, 34.

^[20]  См.: Леонтьев А.Н. Психическое развитие ребенка в дошкольном возрасте // Психическое развитие ребенка дошкольного возраста. — М., 1948. — С. 4— 15.

^[21]  Выготский Л. С. Воображение и творчество в детском возрасте. — М., 1991. — С. 5, 7.

^[22] Выготский Л. С. Воображение и творчество в детском возрасте. — С. 7.

^[23] См.: Кравцова Е.Е. Психологические проблемы готовности детей к обуче­нию в школе. — М., 1991. — С. 119—141.

^[24] Выготский Л. С. Воображение и творчество в детском возрасте. —

---

Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 180; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!