PS. Жора – Георгий Александрович Чуич ушел от нас в мае 2013 года. 58 страница
- Чтобы раздолбить твой камень, - говорит Лена, - нужна увесистая кувалда.
- Твоя Тина – не хуже, - говорю я.
- Моя! Как же, как же!.. Ты капаешь ею как искусный инквизитор! Так точно, тонко и исподтишка – залюбуешься! Изысканнейший садизм!..
- Лен, ты меня в чём обвиняешь?
- Да ладно… Живи… Но я бы давно уже выбросила твою книжку.
- Какую книжку?
- Ты же напишешь?!.
- Тебе надо – ты и пиши!
Лена смотрит на меня как на чужого.
- Итак я, - продолжаю я, - чтобы разрядить обстановку…
Мне припомнилось, с какой страстью Жора допытывался у какого-то седобородого священнослужителя с Талмудом в руке, что написано по-древнееврейски на одном из камней под аркой Робинсона. Еврей долго смотрел на Жору, затем что-то произнес на родном языке. Мы ничего с Жорой не поняли: Жора замотал головой и развел руками, мол, мы на вашем языке ни гу-гу. Старик улыбнулся, положил свой Талмуд и взял Библию, и открыл «Книгу пророка Исайи», вот, мол, читай. По-английски. Жора так и прочел: «И увидите это, и возрадуется сердце ваше, и кости ваши расцветут, как молодая зелень». Мы были в восторге от прочитанного. Жора даже полез обниматься со старикашкой.
- Ну, ты догнал его задницу, настиг? – спрашивает Лена.
- Слушай же, слушай…
Глава 18
На широкой каменной лестнице, ведущей на Храмовую гору, продолжаю я, сидят какие-то туристы, видимо, отдыхая. Щурясь и прикрывая глаза от слепящего солнца, всматриваюсь в каждого из них – нет. Среди них нет того, кто мне нужен. А нужен мне Юра! Только Юра – никаких Тин!
|
|
|
- Я буду считать! – говорит Лена.
- Что считать?
- Капли!.. Изверг!..
Она улыбается.
Все еще не давая себе отчета в том, что гоняюсь за призраком, я делаю несколько шагов вдоль Южной стены Храма, но тотчас поворачиваю назад. Если уж искать его, то у Западной Стены. И вот я уже мчусь вниз по лестнице, ведущей к Стене плача. Вот, где я его и настигну! Надеюсь, настигну! Площадь у Стены забита паломниками. В глазах рябит от пестрых одежд. То там, то тут мелькают синие джинсы, мужские и женские, там и сям, множество… Куда теперь бежать, за кем увязаться? Мне приходится смириться с тем, что быть одновременно в разных местах невозможно, и я принимаю решение просто присесть на невысокую каменную кладку рядом с какими-то китайцами или японцами и положиться на случай. Заодно и передохну, думаю я, ноги уже просто гудят. Давно бы так!.. Я прикидываю, сколько примерно человеческих ростов уместилось бы в Стене плача по высоте, если бы кому-то вдруг вздумалось встать друг другу на плечи или на головы (как же они смогли устоять?!) и дотянуться до верхней отметки. Дурацкая мысль, тем не менее, я считаю. Десять слоев кладки из каменных глыб в человеческий рост и еще штук пятнадцать (я, щурясь, считаю) слоев из камней в треть роста, что в итоге дает пятнадцать человек среднего роста… Попробуй взять штурмом такую стену! В те времена! С луком и стрелами, с лестницами и даже с катапультами. Тит взял город осадой. У Флавия описан каждый шаг покорения Иерусалима. Все было так, как и пророчил Иисус. Эти стены слышали столько криков и плача… Видели столько крови и слез… А теперь лишь жужжание кинокамер, фотовспышки… Как, как мог какой-то там Навуходоносор, хоть он и царь Вавилона, разрушить Первый Иерусалимский храм, воздвигнутый еще Соломоном?! У меня это не укладывалось в голове. Правда, Ирод выстроил вскоре. Второй храм, расширил его границы и достойно украсил. У Иосифа Флавия есть блестящее описание этого храма. Помню, что меня поразило у Флавия: огромные, тщательно пригнанные друг к другу гранитные глыбы до двадцати метров длиной. И укладывались эти глыбы на высоту до 150 метров. Кто бы мог это сделать сегодня? Все это мы видели с Жорой в последнее посещение Иерусалима. Макет, конечно же, модель Храма, выполненная в масштабе 1:50. Ее, кстати видно из окон отеля «Холиленд», где мы останавливались.
|
|
|
И вот что еще интересно: и этот Храм был разрушен во время Иудейской войны «девятого аба», день в день разрушения Первого Храма. Более чем полтыщи лет спустя. Сегодня от этого Храма осталась лишь часть западной стены на Храмовой горе.
|
|
|
- Зачем мне эти храмовые подробности? – спрашивает Лена.
- Чтобы ты представила себе…
- Я представила. Я была там на прошлой неделе.
- Почему ты молчишь?
- Сказала…
Но и эта часть, по сути величественная руина, развалина длиной более чем полтораста метров, являющаяся символом Второго Храма и национальной святыней евреев, и эта часть впечатляет и не может не восхищать. И я восхищаюсь. Сижу себе на невысоком простенке, сняв ненавистные туфли и свесив гудящие ноги, и восхищаюсь.
- Ты забыл капнуть капельку, - ёрничет Лена.
- Кап!.. На:
«…в этом городе злых новостей и непуганых псов и маршруток
я живу в промежутке меж стен. Я живу между стен. В промежутке…».
- Камень держится? – спрашивает Лена.
- Долбится, - говорю я. И продолжаю:
- Конечно же, мое внимание поугасло, рассеялось, я вижу теперь не только синие джинсы, но и лица обреченно снующих людей с отрешенными взглядами, точно вдруг почувствовавших свою вину перед этими изо дня в день жарящимися на солнце, тесно упакованными в стену камнями, не имеющими возможности не то что шевельнуться, но даже вдохнуть полной грудью. Вину за случившееся не только тысячи лет тому назад, но и сегодня, вчера. А что, собственно, случилось сегодня, сейчас, вот сейчас в эту минуту. Ничего такого, что могло возмутить эту Стену. Но как же, но как же: до сих пор мы живем в грехе! И пришли ведь сюда только ради того, чтобы выплакать Ей свою душу и поплакаться, так сказать, в жилетку, вымолить для себя прощение… Для себя! Вон как они молятся, заунывно воя и причитая, а как кивают головами, тюкая носами пространство и заунывно, как пчелы, гудя, и пихают, запихивают в расщелины между камнями свои жалкие писульки с просьбами сделать жизнь их поспокойнее, посытней, моля у Стены милостей благоговейных. Здесь всегда народу полно: у Стены нет передышки. Ни на минуту не оставляют ее люди в покое, прося и прося. День, ночь, лето, зима… Плачутся и плачутся… Я ловлю вдруг себя на мысли: вот какой должна быть наша Пирамида! Вот из каких монолитов должны быть выстроены Ее составляющие! Чтобы не на год, не на десять, двадцать или семьдесят лет к ней ломились паломники всего мира – на тысячи лет, навсегда…Чтобы сбылось то пророчество Исайи: «И увидите это, и возрадуется сердце ваше, и кости ваши расцветут, как молодая зелень». Красивее не скажешь! И ломились, чтобы не только евреи или узбеки, турки или туркмены, не только иудеи или мусульмане, почитатели Будды или Христа, не только… Все! Весь, весь род людской… Здесь же - большинство евреи, их ни с кем не перепутаешь. Это их святыня, это их плач. Но и я готов с ними поплакаться, не все у меня в жизни гладко. Ведь и в моих жилах течет кровь Адама, упокоенного на этой земле. Значит, и я имею право прикоснуться к этой Стене и просить у нее прощения. Вот такой минуту-другую была логика моих рассуждений, а затем, помолившись молитвой Иисуса, я заставил себя припомнить, зачем я, собственно, здесь. И снова мой взгляд стал искать синие джинсы. А что толку! Спрыгнув с простенка и отряхнув поочередно ладонью от мелкой крошки носки, я надел ненавистные туфли и тотчас почувствовал себя снова, как в кандалах. Но не бежать же мне по этим древним камням в черных носках с туфлями в руках.
|
|
|
Через полчаса я уже брел сквозь толпу ротозеев на одном из тысячи рынков. Воздух здесь просто пропитан Востоком, в глазах снова рябит от лежащих фруктов и овощей, всяких там сладостей и пряностей, пряностей, пряностей… Вдыхаешь эти запахи всей шириной своей груди и надышаться не можешь. Дух просто захватывает! А теперь магазинчики, ларьки и киоски, боже мой, чего здесь только нет!.. Что-то надо купить Ане в подарок. И Жоре. Жоре - трубку из ливанского кедра покоев Ирода. А Анюте – вон ту сумочку из крокодиловой кожи… Или, может быть, вон те каменные фигурки, из фундамента самой Цитадели. Вот, вот что я ей куплю: белый деревянный крестик на ниточке!
А Юле?
А что можно купить в подарок той, кого в глаза ни разу не видел?
- И что же ты ей купил? – спрашивает Лена.
- Кому, Юле?
- Тине.
До подарков для Тины было ещё далеко.
Глава 19
Вдруг его ягодицы снова попались мне на глаза! Далеко впереди. На одно лишь мгновение. И я тотчас устремился за ними в погоню. Смешно вспомнить, но один только вид синей джинсовой ткани впрыснул в мои жилы порцию нетерпеливой свежей крови. И опять проснулся во мне дикий инстинкт пса, идущего по следу жертвы. Это был прилив новых сил и уверенности в своих действиях. Жаркая волна преследования подхватила меня, и даже мысли не мелькнуло хоть как-то остановить себя. Да нет! Нет!.. Не смотри на меня так! Я – не какой-то там голубой или розовый… Нет! Просто я уже ухватился за эти джинсы, как за соломинку! Я видел ведь не только эти джинсы, эту задницу, мое внимание привлекали в большей степени его белые толстые каучуковые подошвы, стоптанные по бокам! Такой каучук любил только Юрка! И так изнашивать подошву мог только он! Я помнил эту его слабость к каучуковой платформе. И кривизна этих уже до боли родных ног! Это его ноги!
Неужели я ошибаюсь, злился я на себя.
Я настиг его возле очередного обломка какой-то стены…
Все планы мои на сегодняшний вечер были разрушены, все деловые свидания перечеркнуты. Собственно, у меня было запланировано две встречи, на которые теперь мне было просто наплевать. Я позвонил только своим. Мне удалось выяснить, что по предсказанием нашей «Шныры» Юра-таки оказался здесь и живет в какой-то неброской гостинице на окраине города. И еще, что завтра в районе шести он должен совершить то, ради чего сюда, собственно, и приехал: свой очередной акт насилия. Все это должно было произойти в стенах Кнессета, который проходит, как известно, при открытых дверях, то ли у одного из гобеленов Марка Шагала, то ли в буфете или даже на улице у самой Меноры. Где именно должно совершиться это роковое событие мне и нужно было уточнить. Но, как сказано, на выяснение этих подробностей, мне уже было наплевать.
Итак, я настиг его в каком-то незнакомом районе…
Я до сих пор не видел его лица, и вполне могло статься, что зря
пошел на поводу у своей хваленой интуиции. Пока у меня не было никакого плана, как с ним себя вести. Схватить за рукав? Предстать перед ним и сказать: «Привет, это я»? Я шел наудачу, что называется, напролом. Между тем, он снова остановился, словно чуя мое преследование. Стоял, роясь в карманах, словно что-то искал. Я тоже рассматривал кусок какой-то стены, на которую смотрели десятка два глаз туристов. Краем глаза я, конечно, следил за синими джинсами. Вдруг я увидел, как он повернулся и пошел мне навстречу, штанины прошли совсем рядом, я видел белые кроссовки прямо перед собой, поскольку в этот момент завязывал шнурки собственных туфель. Он чуть не ударил меня по башке своим черным размашистым кейсом. Я испугался: что если он почувствовал слежку? Упасть на одно колено и перевязать шнурки – это первое, что пришло в светлую голову Нобелевского лауреата. Все это выглядит невероятным, но даю слово, так все и было. Проходя мимо над самой моей головой, он наверняка просверлил мой затылок холодным взглядом, но ничего подозрительного и уж тем более опасного для себя в моей позе, по всей видимости, не обнаружил, иначе я бы уже лежал ничком с пробитым черепом. Хотя вряд ли он стал бы так рисковать на глазах у множества прохожих. Вот какие страхи сидели в моей голове. Наконец, я поднялся с колена. Не оставалось ничего другого, как, наклонившись, отряхивать штанину и, повернув голову, бросить короткий взгляд в его сторону. Джинсы ушли уже довольно далеко, и теперь мирно шагали в противоположную сторону. Так бесцельно тратить время в наши дни может либо какой-нибудь жулик, либо заблудший турист, решил я, и снова, в который раз бросился его догонять. Теперь он шел быстро, словно опаздывал на свидание, и мне тоже пришлось прибавить шагу. Если он еще раз обернется и заметит меня, подумал я, мне каюк. Я любовался его уверенной походкой, широким шагом, развевающимися полами его кожаной куртки (они словно парусили, явно придавая ходу, как яхте), при этом он загребал руками, как веслами, чтобы уверенней пробиваться против течения толпы ротозеев-туристов, вяло, как бревна в воде, плывущих навстречу. Мы теперь плыли, как две торпеды, устремленные к одной цели. Так продолжалось минут десять-двенадцать. Я никогда так быстро не ходил, поэтому и мне пришлось расстегнуть молнию куртки. Ходьбе мешала и моя кожаная сумка, висевшая на левом плече, которую то и дело приходилось поправлять и придерживать рукой. Я неплохо знаю Иерусалим, но куда мы направлялись сейчас – понятия не имел. Между прочим, своей походкой мой объект Юру никак не напоминал. Юркину я бы сразу узнал. И волосы у него были слегка волнистыми, черные, красивая свежая стрижка. Правда, он был выше моего роста, может, чуточку выше, вероятно, за счет толстой подошвы своих кроссовок. И мы с Юрой, это придавало мне уверенности, были одного роста, и даже иногда путали свои пиджаки. Этот же был широк, довольно широк в плечах, и так крепко держался на ногах, что мне приходилось чуть ли не бежать за ним. Сзади я дал бы ему лет сорок семь, если бы он не был таким прытким. Взглянуть бы ему в глаза хоть разок, хотя б на его отражение в какой-то витрине. Вполне вероятно, что эта гонка с преследованием тот же час прекратилась.
Глава 20
Вдруг, как в плохом детективе, он нырнул в переулок направо, я за ним. Улочка оказалась безлюдной, мелькнула мысль: ничем хорошим это не кончится. Теперь между нами была пустота и каких-нибудь двадцать шагов. И ни души вокруг. Он сбавил скорость, и у меня появилась возможность передохнуть. Что если он почувствовал слежку? И что предпринять, если он остановится и обернется, и дождется, когда я подойду к нему? Бежать?.. Он не остановился, не обернулся, а вдруг исчез в развалинах какой-то древней стены, просто растворился в них, как вода в песке, и я с радостью отметил, что тотчас потерял к нему всякий интерес. В голове радостно мелькнуло: не он! И я стал убеждать себя в этом. Нет, не он! Я стоял у древних развалин все еще глубоко дыша и немо разговаривал сам с собой. У него же кудри на голове! И такая толстая шея. Эти мысли меня радовали: можно прекратить эту дурацкую слежку. Юрка никогда не ходил так стремительно, но всегда вразвалочку, не спеша, вальяжно покачиваясь из стороны в сторону. Этот же прет, как танк. Нет, не он. Я даже осмелился кашлянуть, чтобы придать себе уверенности. А эти руки! Как крылья ветряной мельницы. Юрка, правда, при быстрой ходьбе тоже размахивал руками, но не так рьяно. Чаще же они у него висели как плети, руки скрипача. Я стоял и размышлял, но меня не покидало чувство, что каждый камень этой древнееврейской кладки рассматривает меня своим каменным пытливым взглядом, словно испытывая на прочность: устою ли я под такой каменной тяжестью. Опасаясь, как бы стена не рухнула, я ретировался и вскоре вернулся в город. И на всем протяжении обратного пути кожей спины ощущал этот взгляд. Куда подевался предмет моего любопытства, я понятия не имел. Стало смеркаться, и я с чувством исполненного долга (до сих пор не могу объяснить это состояние) уселся за столик под открытым небом. Принесли еду, и я с львиным аппетитом набросился на горячую дымящуюся мясную пиццу, запивая ее прямо из жестянки холодным колючим шипящим пивом. В ту ночь я ни разу не проснулся. Погоня за привидением, а иначе эту слежку никак не назовешь, хорошенько меня измотала, и в который раз я с удовлетворением отметил, что проснулся только часам к восьми. Во всяком случае, со мной такое редко случалось, я чувствовал себя выспавшимся и хорошо отдохнувшим. Мне было неприятно вспоминать лишь бесславно выброшенный из жизни вчерашний день. (Лучше бы я Тину нашёл!). Но ничего не оставалось как продолжить поиски. Что бы там ни было, что бы не произошло неожиданного и невероятного, план оставался планом, программу следовало выполнять до конца, тем более, что по существу ведь ничего не было потеряно. Все должно было состояться сегодня. Правда, теперь мне нужно было самому принимать решение, где, в каком месте Иерусалима я должен находиться в момент рокового покушения, в буфете парламента, у семисвечного канделябра или еще где-нибудь? В котором часу? Что если эти место и время перенесены в другой район города или в другой город, или вообще на другой материк?
Конечно же, я дал маху! Как самый отъявленный мазохист я истязал себя плетьми самобичевания, плюясь и досадуя на свои мальчишеские поступки. Следить! Надо же! Какой позор, какое, в самом деле, мальчишество!
(Лучше бы увязался за Тиной где-нибудь на Майями или, на худой конец, на Мадагаскаре!).
Но надо быть честным до конца: азарт игрока, вдруг проснувшийся во мне, крепко порадовал меня. У меня, я знаю, заблестели глаза и застучало в висках. Какое это счастье снова чувствовать себя молодым! Итак, значит, план. Я выскочил из гостиницы, на ходу набирая номер телефона своих иерусалимских друзей, и тут же обнаружил еще один досадный промах – вчера я отключил телефон. Теперь я судорожно читал адресуемые мне послания. «Где ты, что случилось?» – примерно так можно было сформулировать все вопросы, которыми был забит мой аппарат. А между ними, как бой часов, повторялась одна и та же фраза: «всеотменяетсявсеотменя…». Все отменяется! Это было прекрасно! Но это был проигрыш, поражение, мое поражение. Весь мой пыл молодецкий тотчас пропал. Мне все-таки удалось дозвониться своим из группы поддержки.
- Да,- сказали мне,- все отменяется, мы ждем новых сведений, и как только что-нибудь прояснится, тут же тебе сообщим. Не отключай телефон!..
- O’key,- сказал я и набрал номер Ани,- привет…
(Почему на Мадагаскаре, а не на Курильских островах? Или Аляске?).
Глава 21
Было ясное синенебое утро, солнце золотило Наскальный Купол мечети Омара и маковки церкви Марии Магдалины. Иерусалим – это город мира, кипарисов и роз. Я стоял и любовался роскошными розами.
- Ань, привет,- повторил я,- прилетай?..
У меня и в мыслях не было предложить ей такое. Это был очередной мой заскок: «Прилетай!».
- Что-то случилось? – спросила Аня.
- Здесь такие розы.
- Я перезвоню,- сказала Аня и трубка запиликала.
Стало ясно, что я некстати вторгся своим звонком в Анин мир. Да и вряд ли бы Аня, появись она здесь сей же час, спасла бы меня от неминуемого провала. Я набрал номер Юли, но тотчас выключил телефон. О том, что это был полный провал, у меня не было никаких сомнений, и как бы я не прятался за всякие там объяснения, оправдания и самобичевания, было ясно как божий день: Юрка опять ускользнул. Я отрешенно бродил по городу, в ожидании каких-то решений – должен же быть хоть какой-нибудь выход! но ни одна здравая мысль не посетила меня, и только один вопрос сверлил мой мозг: ты сдался? (Да, и Тина, и Тина… Кап!.. Чтобы не затупилось сверло! Капп!..). Сказать откровенно, я прислушивался к телефону, надеясь, что кто-нибудь позвонит и хоть что-нибудь прояснит или предложит какой-то выход, но телефон упрямо молчал, а я рассматривал то витрины магазинов, то торговался на рынке, покупая какие-то сувениры, то тупо разглядывал чьи-то улыбающиеся лица, думая о своем. Без всякой надобности и эмоций, уныло и осоловело. Так я брел не зная куда, подгоняемый вялой толпой зевак, кто-то тыкался в спину, кто-то упирался мне в грудь, а однажды меня чуть не сбила машина, когда я поперся на красный. Единственное, что утешало меня в этом бестолковом шатании по городу было любование его древностью.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 181; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!