Трансформация изображенного места действия
Как вы помните, сюжет этого спектакля состоит в поисках сбежавшего из клетки медведя. Пузан (так зовут медведя) бродит по городу, ища пристанища, а в поисках Пузана ходят по тому же городу разные люди. Двое ребят, милиционер, пожарник, лентяй Федя (тот, что не закрыл клетку). Кроме того, от медведя бегают: старушка, заведующий магазином, мальчик – чистильщик башмаков.
Итак, все ходят или бегают взад-вперед. Значит, нужно, чтобы они бежали откуда-то и куда-то, иначе говоря, все время должно меняться не физическое (оно всегда полукружие), а изображенное место действия. Мы – Борис Владимирович Сахновский и я – были одновременно и постановщиками и художниками спектакля. И вот мы придумали поставить в центре круга на штыре вращающийся город. Но как сделать, чтобы он был не вращающимся домом, поворачивающимся разными сторонами, а действительно городом со многими совершенно разными домами? Как создать разные изображенные места действия: жилые дома, палисадники, аптеку, магазин, почту? Ну, одним словом, разные признаки разных мест действия? Ведь только тогда мы поверим, что потерявшийся медведь действительно бродит по городу и что самостоятельно найти дорогу домой не может.
Чтобы создать трансформирующийся город, мы сделали три одинаковых ящика без дна и крышек, плотно соединили их звездообразно торцами друг к другу (это видно на рисунке) и посадили на вертикальный стержень, укрепленный в середине ширмы. На стенках ящиков мы нарисовали фасады разных домов.
|
|
|
Если вертеть всю эту ящичную конструкцию, то получится шесть разных изображенных мест действия: три заключенных в секторах между ящиками и три, если каждый ящик ставить торцом к зрителю. Ведь торцы эти могут быть разными и по цвету и по форме окон или дверей, изображая склад, или магазин, или парадный подъезд.
Внутри каждого сектора, между каждыми основными домами мы прикрепили перекидывающиеся плоскости, с двух сторон которых нарисовали разные фасады. Если перекидывать такую «страницу» с одного дома на другой, то получится два варианта дома, опять-таки разных и по рисунку и по цвету. В одном из секторов мы сделали складывающийся палисадничек. В одном из ящиков сделали сквозную решетку, и получилась клетка. В ней и находился медведь до того, как его упустил заснувший Федя. В дальнейшем клетка нам была уже не нужна, и мы ее загораживали перекидной плоскостью, превращая в фасад дома.
В один из ящиков мы вставили второй, меньшего размера, в этот второй вставили третий, еще поменьше, а в него церковный купол. Если палочкой снизу выпихнуть второй ящик, получится двухэтажный дом. Если выпихнуть следующий, получится дом в три этажа, а если выпихнуть купол, получится церковь. Таким образом из одного ящика получалось четыре изображенных места действия.
|
|
|
В образовавшееся на стыке ящичных торцов пространство мы тоже поместили выдвигающуюся «архитектуру» – новое изображенное место действия.
Все время меняясь, этот трансформирующийся городок мог вращаться то в одну, то в другую сторону. Медведь оставался на месте, покачиваясь или подпрыгивая, а мимо него город либо проплывал, если медведь «шел» медленно, либо вертелся с предельной скоростью, если медведь от кого-нибудь убегал или кого-нибудь догонял, оставаясь в физическом месте действия на одной точке окружности и «мчась во всю прыть» в изображенном месте действия мимо разных улиц, домов, углов, палисадников вертящегося города.
Начинался спектакль небольшим монологом актера в клоунском костюме, а кончался выходом этого же актера, который говорил детям, что Пузан уже поправился, и спрашивал, не хотят ли они его видеть. Дети, конечно, кричали «Хотим, хотим!», и тогда клоун подымал материю, которой была завешена ширма, и там за решеткой стоял огромный живой медведь – актер в маске и медвежьей шкуре. Это было забавно, хотя, конечно, основной и очень большой находкой был трансформирующийся город, и один он уже оправдал бы постановку этого спектакля.
|
|
|
Была и другая находка. Менее заметная, но не менее принципиальная. Она не имеет отношения к месту действия, и поэтому я расскажу о ней в другой главе.
Примитивная фантазия
В главе «Ошибки, ошибки и ошибки» я говорил об ошибочности постановки пьесы «Братья Монгольфье». Но не только тем, что мы взяли для постановки неточную пьесу, ограничилась наша ошибка. Не меньшую ошибку мы совершили в организации места действия.
Нами владела не фантазия, а фантазерство. Не логика, рожденная сюжетом, а логика некоего символа.
Шар братьев Монгольфье – это огромный бумажный шар, наполненный горячим дымом (впервые он взлетел в июне тысяча семьсот восемьдесят третьего года в Авиньоне).
Ага, решили мы (художник Татьяна Борисовна Александрова и я – режиссер спектакля), раз речь идет об изобретении воздушного шара, значит, наиболее правильно и эффектно будет сделать и занавес и портал тоже в виде большого воздушного шара.
Соорудили большую плоскость портала – небо с облаками, В этой плоскости вырезали дыру по контуру воздушного шара. Сделали несколько металлических дуг, обтянули их материей и поместили все это в дыру портала таким образом, чтобы на фоне изображенного неба получилось выпуклое полушарие. Две средние дуги сходятся, и если их разомкнуть и раздвинуть в стороны, то они раскроют круглую дыру. Нижняя часть дыры, так сказать, «заширмлена». На ее грядке происходило действие. Смыкающиеся стороны полушария стали занавесом. Все с точки зрения «образного решения», казалось бы, правильно. Но именно потому, что родилось оно от довольно-таки примитивной идеи (раз, мол, про воздушный шар, так пусть и занавес и портал будут изображать шар), а не от проверки всего хода развития сюжета, место действия оказалось предельно неудобным. Раздвигающиеся четвертушки полушария неизбежно наслаивали одну складку материи на другую и очень уменьшили обзор зрителям, сидящим сбоку.
|
|
|
Так как грядка шла не по диаметру шара, а по куда более короткой его нижней части, куклам стало невероятно тесно. И если кое-как на этом отрезке размещалась комната братьев Монгольфье, то площадь, на которой был разложен костер и надувался воздушный шар, превращалась во что-то до нелепости маленькое.
Фантазия, начав работать раньше анализа пьесы, неизбежно стала формальной и завела нас в тупик.
Перспективные находки
Только две находки я вспоминаю в «Братьях Монгольфье», и рождены они не хвастливой фантазией (ах, как мы выдумали!), а фантазией, подсказанной сюжетом.
В сюжете есть поездка короля и королевы и торопливая скачка братьев Монгольфье на конях. Причем необходимо было показать не только сам факт движения, но и его длительность. Как же это сделать, коли вся-то грядка всего полтора метра? Ну проскачут лошади из кулисы в кулису. Если быстро (а надо быстро), так две секунды. Разве это образ скачки? Ну проедет карета из кулисы в кулису. Так она сама вместе с лошадью уже метр двадцать. Сколько же ей остается ехать? Чуть появилась морда лошадки из левой кулисы, как через секунду заезжает за правую. Нет, это никуда не годится. И придумался – то ли художником Александровой, то ли замечательным мастером кукол Солнцевым – удивительный образ поездки.
Посередине сцены дерево с большой кроной. Дерево вертится навстречу движению кареты или скачущих лошадей. Скачут всадники во всю прыть галопом, стоя на одном месте, на фоне вертящегося раскидистого дерева. И хоть дерево-то само, по существу, не меняется, ощущение быстроты и образ мчащихся всадников получились абсолютными. Так же как и карета с быстро вращающимися колесами, запряженная смешной лошадью, перебирающей ногами.
Длительность поездки здесь изображалась верстовыми столбами, которые проплывали перед лошадьми или каретой.
Очень я не люблю хвастливую режиссерскую фантазию, цель которой саму себя демонстрировать, и очень люблю органическую фантазию, пусть даже эксцентрическую, пусть неожиданную, но рожденную функцией пьесы, функцией сюжета. Такой фантазией были рождены мейерхольдовские гигантские шаги, на которых взлетали влюбленные Петр и Аксюша в «Лесе» Островского. Такая фантазия создала и великолепные скульптуры качающихся лошадей, на которых скакали бешеные в своем своенравии Петруччо и Катарина в «Укрощении строптивой», поставленном Алексеем Поповым в Театре Советской Армии, и портики спектакля «Лизистрата» на вертящемся кругу в Музыкальной студии МХАТ.
«Братья Монгольфье» были поставлены раньше «Пузана», и мне кажется, что, если бы художник не выдумал вертящееся дерево, не пришло бы нам в голову выдумать вращающийся город, по которому бродил заблудившийся медведь.
Вторая наша находка в спектакле «Братья Монгольфье» – это летящий воздушный шар. Как же ему улететь, если, надувшись от «горячего дыма», он заполонил собой чуть ли не все место действия? Просто поднять на веревочке вверх, чтобы скрылся за верхним обрезом портала? Так разве это полет? И мы направили его наискосок. Он скрылся за левым полукружием портала. Вылетел оттуда вдвое меньшим, залетел за башню, появился из-за нее еще меньшим и, наконец, улетел вверх.
Я с неохотой вспоминаю о спектакле «Братья Монгольфье», но вращающееся дерево и уменьшающийся воздушный шар вспоминаю с благодарностью.
Обе находки очень пригодились нам в других спектаклях. Не будь уменьшающегося воздушного шара, может быть, мы и не придумали бы сделать в «Пузане» маленькую старушку, залезшую на колокольню, – тем самым «доказав» высоту этой колокольни. Не сделали бы уменьшающихся на каждом плане жителей Диканьки, о которых я писал, или малюсенького Аладина на балконе золотого дворца.
Не забыть бы об актере
Но придумывать место действия художникам нашего театра бывает необходимо не только для кукол, но и для актеров, которые находятся в том или ином взаимодействии с этими куклами.
Для того чтобы две куклы разошлись между собой на одном и том же плане или станцевали польку, достаточно расстояния в двадцать – двадцать пять сантиметров. Но под каждой куклой находится как минимум один актер. А бывает и два, и больше. Это зависит от тех движений головы, рук и ног, которые необходимо произвести кукле. Даже если всего по одному актеру, так все равно в двадцати пяти сантиметрах не разойдешься. Нужно по крайней мере пятьдесят-шестьдесят, а то и метр. Об этом художник должен знать и думать. Он обязан представлять себе не только движение кукол в пространстве, но еще и движение того механизма, который создает это движение, управляет им. А таким «механизмом» является актер. И если куклы появились на втором плане, то мало думать только о высоте этого видимого зрителем плана. Необходимо думать еще и о той повышенной площадке, по которой будет двигаться актер. Думать не только о ее высоте, а и о ширине. Ведь на ней тоже могут оказаться не один и не два, а несколько актеров. Ну а если этих планов пять, как в «Ночи перед рождеством» или «Поросенке в ванне»? Тогда возникает целая лесенка площадок, да еще с перилами, чтобы актеры не упали.
Если художник думает только о внешнем образе спектакля и решает его вне конструкции, то быть художником театра кукол он не может. Потому что конструкция не только влияет на художественный образ, но часто и определяет его.
На том же кругу, да разное
И в то же время конструктивное решение места действия, как бы оно ни влияло на место действия изображенное, это только старт, только начало работы художника. Оно как распаханное поле, на котором можно сеять. И вырастет то, что посеешь. Овес так овес, кукуруза так кукуруза. На одном и том же физическом месте действия можно создать абсолютно разные изображенные места действия: и кухню, и лес, и дворец, и школу.
Четыре спектакля в нашем театре играются на круглой ширме. Но это совершенно разные спектакли, и изображенные места действия возникают на одинаковых ширмах абсолютно разные, хотя конструктивное, физическое место действия очень сильно повлияло на художественный образ каждого из них.
О том, как выглядели изображенные места действия «Пузана», вы знаете. Ну а как же выглядели места действия на такой же круглой ширме в спектакле «По щучьему велению»? Совершенно по-другому, потому что «Пузан» – это эксцентрическая бытовая комедия и действие происходит в современном советском городе, а «По щучьему велению» – это старая народная русская сказка, и действие ее происходит на реке у проруби, в зимнем лесу, в деревенской избе, в царском дворце. В «Пузане» можно было в середине круглой ширмы выстроить вращающийся город. А тут-то что выстроишь, коли то речка, то лес, то дворец? Никакого конструктивного «коллажа» не придумаешь.
И мы (мы – это художник Вера Николаевна Терехова и я, который был и сохудожником и постановщиком) выдумали солнце. Поставили это солнце на стержень (такой же центральный стержень, как и в «Пузане»). Руки у солнца сделали раздвижные и дали ему в эти руки кусок материи. Даже не один, а два. С одной стороны синий, с другой – красный. Смотря какой стороной солнце повернешь. Если поднять солнце и полностью раздвинуть руки, то по диаметру круга получится как бы синий задник с улыбающейся золотой рожей в середине. Если руки сложить и опустить солнце, то нет ничего. Пустота. Если снова поднять солнце и повернуть красной материей к зрителю, то получится, будто смеющееся золотое солнце золотыми руками держит поперек всей ширмы красный занавес. Сказка? Сказка. Смешная? Смешная. Совсем не похожа на «Пузана»? Ничем не похожа. Физическое место действия одно и то же, а изображенные – другие. Солнце поворачивается. Но и круг тоже может вертеться. Это уже по конструкции отличается от «Пузана». Если солнце держит свой красный фартук поперек круга, сзади можно в это время ставить красно-золотой (такой же золотой, как солнце) трон и повернуть круг. И трон выедет на зрителя. И снова сзади поставить трон. И второй трон выедет на зрителя. Первый продвинется дальше, и по двум краям красного фартука со смеющимся солнцем посередине будут стоять два трона. Лубок? Лубок. Так ведь и вся сказка лубочная. А чтобы она была по-лубочному яркая, надо фоном для локальных по цвету тронов, костюмов, «фартуков» сделать «ничто», решительно не имеющее никакого цвета.
Вспомните лубочные картинки. На грязно-белой бумаге отпечатана примитивная гравюра. И вот на этом бело-сером пустом листе лежат локальные по цвету краски. Синяя, зеленая, красная, желтая. На небе, на птицах, на рубахах богатырей. Раскрашено кое-как. Наспех. Вовсе не стремясь прорисовать краской юбку или платок. Лишь бы пестро. Пестро – значит, красиво. Хоть и стоит на копейку дороже. И действительно красиво. Есть семь огромных томов народных картинок, собранных Ровинским. Это библиографическая драгоценность.
Мы постарались добиться той же лубочной красоты. Наша ширма сделана из сурового холста, и задник такой же серохолщовый. А куклы и солнце – локально разноцветные. Удивительно яркий получился спектакль. Я пишу о нем в таких восхваляющих его выражениях потому, что действительно очень его люблю. Он действительно наша «Чайка».
Мы играем этот спектакль больше сорока лет. Так сколько же сотен тысяч ребячьих глаз впитало блеск нашего солнца, синеву нашего ситцевого неба, золото наших тронов? Сколько ребячьих сердец забилось от волнения и радости, когда «по щучьему велению» начала плясать царевна Несмеяна, сколько ртов засмеялось, когда по тому же «щучьему велению, моему прошению» сами собой рубились дрова и складывались в Емелины сани. Сколько ребят научились радости, доброте и справедливости?
На такой же цилиндрической ширме, с тем же диаметром вертящегося круга решен художником Борисом Дмитриевичем Тузлуковым спектакль «Кот в сапогах». Место физического действия опять то же самое, а пьесы предельно разные. В одном случае русская народная сказка, в другом – французская литературная. В одном случае балалаечно-гармошечная, в другом – то клавесинно-церемонная, то охотничье-трубная.
В центре ширмы Тузлуков поместил выдвижную конструкцию с раздвигающейся занавеской посередине и двумя створками по бокам. Раскрываясь полностью, эта конструкция перегораживает пространство ширмы по диаметру, а когда центральная занавеска раздвигается, за ней возникают разные места действия. То стена с воротами и мельницей за ними, то дом с двумя дверьми и двумя окошками, из которых высовываются портной и сапожник, то жилище людоеда. Кроме того, вся конструкция может опуститься, и тогда по кругу несутся, трубя в рога, охотники вдогонку за оленями и медведями, а навстречу им мчатся деревья.
В спектакле «Веселые медвежата» как бы объединены оба принципа конструкции – «Пузана» и «По щучьему велению». Первым художником этого спектакля была Вера Николаевна Терехова, а возобновление с новыми декорациями и новыми куклами сделано художницей Мариной Алексеевной Соколовой.
Конструкция осталась та же. В чем же принцип этой конструкции? В том, что элементы декораций, вращающиеся вокруг центрального стержня, конструктивно связаны с внешним кругом. Их вращение объединено. Объединено жестко.
В первом акте в центре стоит рубленая деревенская изба. В избе дверь. Если вся конструкция повернута дверью в сторону зрителя, то видно, как веселые медвежата выходят из двери, как дедушка приносит корыто и наливает в него воду для умывания, как медвежата вместе с дедушкой делают гимнастику, как бабушка раздает им миски с едой и как весело они едят длинные макароны. Но перед тем как разбудить медвежат, дедушка осматривает все свое хозяйство. Обходит избу по кругу. Физически-то он никуда не идет, а только покачивается, а изба поворачивается последовательно всеми своими сторонами. Он проходит мимо ласточкиного гнезда под застрехой, выясняя: «Птички встали?» – и ему веселым писком отвечают птенцы; мимо маленького прудика: «Рыбки встали?» – «Встали»; мимо улья: «Пчелки встали?» – «Встали». В дальнейшем все эти четыре изображенных места действия обыгрываются медвежатами, о чем я уже рассказывал.
Во втором акте все физические места действия остаются те же. Те же четыре дуги круга. Но в антракте изба разбирается и вместо нее укрепляются стены комнат. Возникают те же четыре сектора. В каждой стене – дверь. И при повороте круга куклы могут ходить из комнаты в комнату.
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 217; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!