ДРЕВНЕХРИСТИАНСКАЯ КНИЖНОСТЬ НА РУСИ 20 страница
Определение Даниила Заточника Щаповым как боярского холопа в момент его обращения к князю представляется нам наиболее вероятным: оно подсказывается самим текстом «Моления». Сказав о преимуществе службы у князя, хотя бы в убогом одеянии, перед службой у бояр в роскошной одежде, Даниил продолжает: «Не лепо у свинии в ноздрех рясы (украшения, серьги) златы, тако на холопе порты дороги. Аще бо были котлу во ушию златы колца, но дну его не избыти мерности и жжения; тако же и холопу; аще бо паче меры горделив был и буяв, но укору ему своего не избыти, холопья имени». Понимать эти слова в иносказательном смысле было бы ничем не оправданной натяжкой. Буквальный же смысл их по связи с ближайшим контекстом совершенно ясен: Даниил жалуется на то, что он был в великой нужде и пострадал под рабским ярмом; он на себе испытал, что это зло. Лучше в доме князя служить в убогом одеянии, чем в боярском дворе в роскошном наряде, ибо, как не пристало золотой серьге быть в ноздре у свиньи, так не пристала дорогая одежда холопу; если и продеть котлу в уши золотые кольца, всё равно дно его останется чёрным и обожжённым. Так и холоп: хотя бы он паче меры надмевался и возносился, ему не избыть своей укоризны — холопьего имени. Лучше ему пить воду в доме князя, нежели мёд в боярском дворе; лучше получить испечённого воробья из рук князя, чем баранье плечо из рук злых господ, ибо часто свой рабий хлеб он ощущает как полынь в устах, и питьё своё он растворяет со слезами. Служа доброму господину, можно надеяться когда-либо получить свободу, злому же господину служа, попадаешь в ещё большее рабство. Смысл всей этой тирады совершенно ясен, недвусмыслен и не иносказателен: Даниил — боярский холоп, горестно переносящий свою холопью службу у какого-то немилостивого боярина. Он просится в холопы к князю в надежде выслужиться у него и со временем стать его свободным дружинником. В подтверждение великодушия князя Даниил говорит: «Вси бо притекают к тебе и обретают от печали избавление: сироты худи, от богатых потопляеми, аки к заступнику теплому». Слово «сирота» в древнерусском языке обозначало не только то, что и теперь оно обозначает, но и раба, слугу, холопа; «худый» значило, между прочим, бедняк, человек незначительный, незаметный. Таким образом, говоря о сиротах и худых, богатыми потопляемых, Даниил мог иметь здесь в виду именно холопов и обездоленных людей, эксплуатируемых богатыми и прибегающих под защиту князя. Это как бы оправдывало и его обращение к княжескому заступничеству. Называя себя рабом князя и сыном его рабыни (этого нет в «первой» редакции), Даниил в этом случае, очевидно, не просто пользуется цитатой из Псалтири, а обозначает своё действительное социальное положение. Выражения вроде: «Или речеши, княже, солгал есмь. То како есть? Аще бы умел украсти, то селико бых тобе не скорбел» и «Или речеши, княже: солгал еси, аки пес. То добра пса князи и бояре любят» — гораздо естественнее в устах холопа, чем свободного человека.
|
|
|
|
|
|
Однако утверждение, что Даниил был холопом, вызывает прежде всего естественное сомнение в том, мог ли холоп, да ещё в XIII в., обладать начитанностью и таким даром литературного изложения, какими обладал Даниил. Но мы знаем, что в старину богатые люди отдавали своих холопов в учение преимущественно для приготовления из них служителей церкви. Сыном холопа (тиуна) был Феодосии Печерский. Возможно, что и Даниил был отдан в науку в расчёте на то, что он посвятит себя церковной деятельности. Недаром одним из возможных выходов из его рабского положения, какой может предложить ему князь, является монашество.
Не нужно думать, что холоп в древней Руси был существом настолько бесправным и обезличенным, что перед ним закрыты были совершенно все возможности на путях его жизненной карьеры. Холоп мог приобретать движимое и недвижимое имущество, передавать его по наследству, он был субъектом публичных прав и публично-правовых действий. Часто холопам поручались в заведование отдельные отрасли хозяйства: это были ключники и тиуны сельские, ратайные, огнищные, конюшие и пр. '. Такие перспективы, открывавшиеся для холопа, и послужили, видимо, Даниилу импульсом для тех притязаний, с которыми он адресуется к Ярославу Всеволодовичу '.
|
|
|
Возможно, что Даниил не был прирождённым холопом и попал в это состояние за долги. На такое предположение как будто наталкивает нас жалоба его на то, что друзья и ближние его дружились с ним, пока он пребывал в благополучии, и отвернулись от него, как только на него свалились напасти. Но нет оснований в то же время считать его в прошлом принадлежавшим к княжеской дружине; в «Молении» никаких указаний на это мы не находим, а такие указания были бы естественны в устах автора, если бы он просил о возвращении его к тому положению, которое он некогда занимал.
Как бы то ни было, для нас самым существенным является то, что Даниил оказался выразителем позиций несвободного, зависимого человека, впервые заявленных в литературе и нашедших себе в «Молении» очень яркое отражение2.
|
|
|
Представляя собой настойчивую и патетическую просьбу к князю об освобождении от рабства и нищеты, «Моление» в то же время является злой сатирой на людей и на порядки, которые отягчают жизнь человека и порождают социальную и моральную неправду. Крайне впечатлительный и очень остро реагирующий на окружающее его зло, автор «Моления» обличает всех тех, кого он считает виновниками общественного зла и социальной несправедливости, будь то бояре, монахи или женщины. Увлечённый пафосом обличительного сарказма и очень склонный к юмору, он не щадит порой и самого себя, уподобляя себя бесплодной смоковнице и блудному сыну, а ум свой — ночному ворону на развалинах и не протестуя даже против того, что князь может сравнить его со лгущим псом. Но и это самоуничижение паче гордости не ослабляет того основного мотива, который проходит через всё «Моление». Мотив этот — страстная и убеждённая защита человеческой личности и человеческого достоинства независимо от социального и имущественного положения и в то же время непоколебимая уверенность в том, что ценность человека и его право на внимание и уважение определяются прежде всего его интеллектуальными качествами. Ни в одном произведении предшествующего периода русской литературы личное начало не заявляется так энергично и настойчиво и так принципиально, как в «Молении». И нигде оно не поддерживается в такой мере апологией ума и культуры в их борьбе с человеческой глупостью и общественной неурядицей, как в том же «Молении». С этой точки зрения Даниила можно рассматривать как своего рода интеллигента XIII в., пытающегося проложить себе дорогу в жизни исключительно при помощи своего книжного таланта и своих умственных дарований.
Очень удачную характеристику его дал Белинский: «Кто бы ни был Даниил Заточник,— писал он,— можно заключать не без основания, что это была одна из тех личностей, которые, на беду себе, слишком умны, слишком даровиты, слишком много знают и, не умея прятать от людей своего превосходства, оскорбляют самолюбивую посредственность; которых сердце болит и снедается ревностию по делам, чуждым им, которые говорят там, где лучше было бы помолчать, и молчат там, где выгодно говорить; словом, одна из тех личностей, которых люди сперва хвалят, потом сживают со свету и, наконец, уморивши, снова начинают хвалить...» '
Ниоткуда из текста «Моления» не видно, чтобы Даниил когда-либо был заточён, и таким образом как будто ничем не оправдывается наименование его «заточником». Поэтому достаточно правдоподобна догадка В. М. Истрина, предполагавшего, что наш Даниил позже был спутан с каким-то другим Даниилом, о котором существует летописное упоминание под 1378 г. как о заточённом на озере Лаче, о чём, как известно, говорится и в «Молении», куда это известие попало, очевидно, не ранее конца XIV в. 2.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 254; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!