ДРЕВНЕХРИСТИАНСКАЯ КНИЖНОСТЬ НА РУСИ 3 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 48Следующая ⇒

Большой интерес у нас в старину к житию Алексея объясняется тем, что в нём рассказывается о жизни человека, который своим пренебрежением ко всему тому, чем жила богатая, именитая знать, возбуждал симпатии у тех, кто не принадлежал к верхам общества. Привлекал в этом житии и общий его лирический тон.

На русской почве в древнейшее время известны были и переводные сборники кратких новелл, повествовавших о каком-либо назидательном эпизоде из жизни христианского подвижника. Сборники эти, носившие название «Патериков» или «Отечников», объединяли в себе повести об аскетах и отшельниках, живших в определённой местности или в определённом монастыре, либо о таких событиях и разнообразных жизненных случаях, свидетелями и очевидцами которых были эти отшельники. Элементы занимательности, анекдотизма и наивного суеверия, своеобразно переплетавшиеся здесь с бытовыми эпизодами чисто светского характера, способствовали широкому распространению этих повестушек, вобравших в себя материал, порой восходящий ещё к языческой мифологии. «Пролог» немало вобрал в себя патериковых легенд и этим в значительной степени обусловил свою популярность.

Из «Патериков» особенно популярны были в старину два — «Луг духовный», или «Синайский патерик» Иоанна Мосха (VII в.), излагавший события из жизни сирийских монахов, и «Египетский патерик», носящий обыкновенно заглавие «Сказание о египетских черноризцех» и использовавший в качестве материала главным образом «Лавсаик» епископа Палладия Еленопольского, составленный в 420 г. Оба патерика в XI в. уже известны были на Руси. Несколько позднее, но всё же ещё в эпоху Киевской Руси, у нас известен был «Римский патерик», составленный на Западе '.

Приведём один рассказ — о Марке — из «Египетского патерика».

«Марк этот,— рассказывает Палладий,— ещё в юности знал наизусть писания Ветхого и Нового завета; он был очень кроток и смирен, как едва ли кто другой. Однажды я пошёл к нему и, севши у дверей его келий, стал прислушиваться, что он говорит или что делает. Совершенно один внутри кельи, почти столетний старец, у которого уже и зубов не было,— он всё ещё боролся с самим собой и с дьяволом и говорил: «Чего ещё ты хочешь, старик? И вино ты пил, и масло употреблял,— чего же ещё от меня требуешь? Седой обжора, чревоугодник, ты себя позоришь». Потом, обратившись к дьяволу, говорил: «Отойди же, наконец, от меня, дьявол, ты состарился со мною в нерадении. Под предлогом телесной немощи заставил ты меня потреблять вино и масло и сде« лал меня сластолюбцем. Ужели и теперь ещё что-нибудь я тебе должен? Нечего более тебе у меня взять, отойди же от меня, человеконенавистник». Потом, как бы шутя, говорил самому себе: «Ну же, болтун, седой обжора, жадный старик, долго ли быть мне с тобою?»

В повести «Синайского патерика» о старце Герасиме и льве, в новое время художественно обработанной Лесковым, рассказывается о трогательной привязанности льва к монаху Герасиму, вынувшему из лапы льва занозу, причинявшую ему сильную боль. Лев после этого, прислуживая ему, не расставался с ним, а когда Герасим умер, и сам испустил дух на его могиле, не будучи в состоянии пережить его смерть.

Войдя в «Пролог», патериковые повести нашли себе доступ к самому широкому кругу читателей и оказали влияние на некоторые виды оригинальной книжной литературы и отчасти на устную словесность.

ИСТОРИЧЕСКАЯ, «ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНАЯ» И ПАТРИСТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Переводная церковно-историческая литература, заключавшая в себе немало повествовательного материала, была представлена на Руси в древнейшую пору византийскими хрониками, начинавшими изложение от сотворения мира и трактовавшими всемирную историю, преимущественно еврейскую и византийскую, главным образом с точки зрения церковно-религиозной. Очень показательно, что ни одно светское историческое произведение, каких в Византии обращалось немало, на Руси не было известно. Уже в XI в. у нас существовало в переводах несколько хроник, из которых наиболее значительны Хроники Иоанна Малалы Антиохий-ского (VI в.) и Георгия Амартола (грешника) (IX в.). Первая, состоявшая из восемнадцати книг, переведена была в Болгарии в X в., в пору царя Симеона, но следов её в болгарской литературе не сохранилось. Будучи перенесена на Русь, она и здесь не пользовалась большой известностью, не дошла до нас ни в одном цельном списке и восстанавливается лишь частично на основании позднейших русских компиляций '. Причиной малого распространения на Руси этой Хроники было значительное количество в ней языческого, фантастически-легендарного, светского материала, отразившего античную и восточную мифологию, и сравнительная бедность её сведениями по церковной истории. События, в ней рассказанные, доведены до времени императора Юстиниана, т. е. до середины VI в.

Наибольшей популярностью пользовалась на Руси Хроника Георгия Амартола, доведённая до 864 г. и в следующем веке пополненная материалом Хроники Симеона Логофета, заканчивавшейся 948-м годом — годом смерти византийского императора Романа I. В этом дополненном виде она и появилась у нас в середине XI в., быть может, в русском переводе '. Древнейший русский список её относится к XIII—XIV вв.; позднее она переписывалась ещё несколько раз. Хроника Амартола заключала в себе большое количество фактов, относящихся к византийской церковной жизни и к монастырской истории; она сообщала сведения о еретических движениях, о чудесных «знамениях» и вобрала в себя немало поучительных анекдотических рассказов. На основе преимущественно хроник Малалы и Амартола на Руси возникла в XI—XII вв. первая редакция, а в XIII в. вторая, значительно переработанная и дополненная, так называемого «Еллинского и римского летописца». Позднее, видимо, не ранее XV в., у нас стали известны хроники Иоанна Зонары и Константина Манассии — хронистов XII в.

Все указанные хроники использованы были русской, преимущественно повествовательной, литературой главным образом со стороны их фактических данных.

Немалое историко-литературное значение имели такие средневековые «естественнонаучные» энциклопедии, как «Шестодневы» и «Физиологи».

Следует отметить, что одной из содержательнейших филологических работ, посвященных Хронике Георгия Амартола, было студенческое исследование Н. А. Добролюбова, написанное им по совету его учителя И. И. Срезневского в качестве кандидатского сочинения при окончании Педагогического института. Исследование это, озаглавленное «О древнесла-вянском переводе Хроники Георгия Амартола», было написано в 1857 г., но полностью опубликовано лишь в 1934 г. в т. I Полного собрания сочинений Добролюбова, под ред. П. И. Лебедева-Полянского (стр. 566—591). Частично работа Добролюбова была использована И. И. Срезневским в заметке «Русская редакция Хроники Георгия Амартола» («Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках», IV, СПБ, 1867, стр. 20—26).

«Толковая палея» открывается «Шестодневом», т. е. книгой, излагающей историю шести дней творения на основе тех знаний, какие почерпнуты были средневековьем из греческих и восточных источников. Сложились «Шестодневы» в Византии, и там они сразу же подверглись богословской обработке, выразившейся преимущественно в тех истолкованиях, какими сопровождались даваемые в них сведения. Наиболее популярным в Византии был «Шестоднев» Василия Великого, бывший основным источником уже в древнюю пору известного на Руси «Шестоднева», составленного Иоанном, экзархом болгарским '.

(Легендарная история миротворения, рассказанная в «Шесто-дневе», в большой степени определила собой воззрения старого книжника на природу, особенно на растительный и животный мир, обильно наделяя его элементами поэтической фантастики. В ещё большей мере эта фантастика присутствует в сборнике, известном под именем «Физиолога» ², сообщающего сведения преимущественно о животных, действительных и воображаемых, и об их свойствах, но также и о фантастических камнях и деревьях. Сведения эти сопровождаются символическими толкованиями в духе христианских воззрений. Возникновение «Физиолога» приурочивается к II—III вв. н. э. Родиной его, вероятнее всего, была Александрия, а материал свой он черпал у античных писателей, из памятников египетской и библейской старины и из талмудических легенд. Славянские переводы греческого «Физиолога» известны лишь в русских списках, но, судя по языку древнейшего такого списка (XV в.), они восходят к болгарскому переводу, сделанному во всяком случае ранее XIII в. Есть основание утверждать, что «Физиолог» был известен у нас в древнейшую пору, приблизительно тогда же, когда стал известен и «Шестоднев», вобравший в себя немало материала из «Физиолога» в той своей части, где речь идёт о животном царстве. Приведём два наиболее выразительных рассказа из «Физиолога», с сопровождающими их толкованиями, по списку И. Н. Царского.

Об орле в нём говорится, что орёл живёт сто лет, и отрастает конец клюва его, и слепнут очи его, так что он не видит и не может ловить. Тогда он взлетает на высоту, свергается на камень, и отламывается конец клюва его. Потом он купается в золотом озере, садится прямо против солнца, и, когда согреется, спадает с него чешуя, и он вновь становится птенцом. «Так и ты, человече, когда много согрешишь, взойди на высоту, т. е. проникнись верою, и плачься о произращении греха, и умойся своими слезами, согрейся в церкви и свергни с себя свои грехи».

О фениксе: феникс красивее всех птиц, красивее и павлина; павлин имеет подобие золота и серебра, а феникс — акинфа и драгоценных камней; венец носит на голове и обувь на ногах, как царь; обитает в Индии, близ солнечного града. Лежит он 500 лет на кедрах ливанских без пищи, питается тем же святым духом и 500 лет наполняет крылья свои благоуханием. И звонит в колокол иерей солнечного града, и идёт птица та к иерею, и входит в церковь. Иерей с птицей садится на ступенях алтаря, и птица обращается в пепел. Когда же на утро иерей вновь входит в церковь, он находит там молодого птенца, а через два дня птенец становится «совершенной» птицей, такой же, какой и прежде был. «Как это неразумные иудеи не верили в трёхдневное воскресение господа нашего Иисуса Христа! Если он эту птицу оживляет, то как же он не мог сам себя воскресить? Потому-то пророк Давид говорит: «Праведник, как феникс, процветёт, как кедр ливанский, умножится насаждением в дому господнем».

В таком же роде другие рассказы «Физиолога» общим количеством около пятидесяти. Физиологическая сага особой литературной обработки на Руси не получила. Полных списков «Физиолога» до нас дошло всего три; он не превратился, как это было на Западе, в широко распространённые там «Бестиарии», значительно раздвинувшие рамки «Физиологов» и сильно сократившие его иносказательно-символический элемент. Лишь позднее, в XV — XVII вв., физиологическая сага получает у нас некоторое развитие. Такая судьба «Физиолога» на русской почве объясняется, видимо, тем, что, с одной стороны, материал его в большей своей части был чужд русской природе, с другой же — самая иносказательность сборника оказывалась затруднительной для восприятия рядового читателя. При всём том отдельными своими элементами он отразился прямо или через посредство «Толковой палеи», «Шестодне-ва» и других сборников в некоторых произведениях древнерусской литературы и особенно в иконописном искусстве.

К числу переведённых с греческого памятников, заключавших в себе в изобилии легендарно-апокрифические элементы в объяснениях устройства Вселенной, относится «Христианская топография» Козьмы Индикоплова, дошедшая до нас в списках не ранее XV в., но, судя по языку, представляющая собой древнейший перевод '. Козьма Индикоплов, т. е. плаватель в Индию, живший в VI в. н. э. в Александрии, будучи купцом, совершил несколько путешествий на Восток (но не в Индию, которую он описал с чужих слов), а затем, приняв монашество, решил написать сочинение, в котором с христианской точки зрения опровергал учение Птолемея о шаровидности земли и доказывал необходимость полагаться в вопросе об устройстве мира исключительно на «священное писание». Попутно им сообщались сведения о некоторых животных и растениях Индии и Цейлона. По взгляду Козьмы Индикоплова, земля — не шар, а возвышенная плоскость, продолговатая, четвероугольная, покрытая небесным сводом и похожая формой на Ноев ковчег и скинию Завета. Покоясь на твёрдом основании, земля со всех сторон окружена океаном, по краям которого возвышается стена, четырьмя своими углами прикреплённая к небу. Солнце, луна и звёзды заходят за высокую гору, стоящую на севере. Движениями светил управляют особо приставленные к ним ангелы, которым это дело поручено в четвёртый день творения мира, в то время как созданы были небесные светила, и которые будут исполнять его до скончания мира, когда звёзды спадут с неба и подвигнутся силы небесные. Русские рукописи «Топографии» Козьмы Индикоплова, точно так же как и греческие, снабжены большим количеством иллюстраций.

Широким распространением с самого начала письменности пользовались у нас и сочинения отцов церкви (патристическая литература), преимущественно Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Лествичника, Иоанна Дамаскина, Афанасия Александрийского, Геннадия Константинопольского ^!. Некоторые отцы церкви, как например Ефрем Сирин (автор сборника «Паренесис»), обнаруживают незаурядное поэтическое дарование. Поэзия Ефрема Сирина очень мрачна и насквозь проникнута духом аскетизма. Произведения патристи-ческой литературы находили себе место частично в сборниках, из которых наиболее известны два «Святославовых изборника» — 1073 ² и 1076 гг.³ — и «Златоструй» ⁴, содержащий в себе «слова» Иоанна Златоуста и дошедший до нас в списке XII в. «Изборник» 1073 г. интересен, кроме прочего, заключающейся в нём статьёй Георгия Хиробоска «О образех», трактующей о тропах и фигурах (об аллегории, метафоре, олицетворении и т. д.).

Краткие поучительные изречения, афоризмы, выбранные из «священного писания», патристической литературы и даже античных светских писателей составили особый сборник, так называемую «Пчелу», появившуюся на Руси, видимо, в конце XII в. и представлявшую собой перевод двух сборников — Иоанна Сто-вейского (V в.) и Максима Исповедника (VII в.). объединённых монахом Антонием (XI в.) '. Материал «Пчелы» поделён на слова: «о добродетели и о злобе», «о мудрости», «о чистоте и о целомудрии», «о мужьстве и о крепости» и т. д. Изречения приводятся в порядке их авторитетности — из Евангелия, Апостола, из Библии (Соломон, Сирах и т. д.), из отцов церкви, из произведений античных писателей и философов (Плутарх, Диоген, Сократ, Пифагор, Менандр, Аристоте\ь, Эпикур и др.)- Помещаются в «Пчеле» иногда и моралистические выкладки басенного характера, например: «Волк, видев пастуха, едущи чюжи овци отаи (тайно) в куче (хижине), и рече: о колико бысте голкы (шума) составили, оже бых то я сотворил?»

Древнерусские авторы в своих сочинениях обильно пользовались материалом «Пчелы», приводя афоризмы и изречения, в ней помещённые. В ряде случаев позднее «Пчела» пополнялась изречениями и пословицами, заимствованными из оригинальных произведений древней русской литературы (например, из «Моления Даниила Заточника», см. ниже), а также устными пословицами, а отдельные изречения из неё сами переходили в пословицы. С XIV в. русская «Пчела» становится известной в Сербии.

К византийским оригиналам в конечном счёте восходят и немногие памятники повествовательной переводной литературы Киевской Руси, светские по своему сюжету, но в той или иной мере проникнутые религиозной настроенностью. Однако этого рода литература в процессе своего бытования на Руси в большинстве случаев подверглась таким значительным переработкам на русской почве и настолько отразила индивидуальный почин русских книжников ², что нет оснований рассматривать её в кругу памятников специально переводной литературы, тем более что органического воздействия на развитие русской оригинальной литературы она не оказала и предварительное знакомство с ней не является необходимым для понимания процесса развития древнейшего русского литературного творчества.

Литература Киевской Руси

Литература Киевской Руси на первых же порах своего существования достигла высокой степени развития, что соответствовало высокому уровню общей культуры Киевского государства. Высота его культуры сказалась, помимо народно-поэтического и литературного творчества, и в памятниках церковного зодчества, большей частью сохранившихся до нашего времени (киевская София, София новгородская, Спас черниговский и др.), а также зодчества гражданского (княжий дворец, воздвигнутый в Киеве в X в., киевские Золотые ворота), и живописи (фрески киевской Софии, новгородской церкви Спаса Нередицы), и в музыкальном искусстве, и в блестящих достижениях древнерусского художественною ремесла.

Культурный расцвет Киевской Руси подготовлен был всем предшествовавшим развитием культуры восточных славян, о котором свидетельствуют памятники материальной культуры начиная ещё с VI в., но быстрому росту её содействовало приобщение Руси в конце X в. к христианству, диктовавшееся государственными и общественными потребностями феодализировавшегося государства. Одновременно с принятием христианства на Руси заведено было школьное обучение. Летопись сообщает о том, что Владимир после возвращения из Греции в Киев «нача поимати у нарочитые чади дети и даяти нача на учение книжное». Как правильно указывает Б. Д. Греков, «учение книжное» было не простым обучением элементарной грамотности, а чем-то гораздо более сложным и серьёзным, приближавшимся к системе обучения в греческих школах '. «Учение книжное» получило у нас дальнейшее развитие при Ярославе Мудром, великом книголюбце, организаторе школы в Новгороде для трёхсот детей.

Только допустив, что в Киевской Руси широко было поставлено школьное дело, можно понять, каким образом в очень короткий срок, через несколько десятилетий после принятия христианства, на Руси возникли такие замечательные литературные памятники, как древнейший летописный свод или «Слово о законе и благодати» священника, впоследствии митрополита Илариона, а также такие выдающиеся по языку и по богатству образных средств самостоятельные русские переводы с греческого, как перевод «Иудейской войны» Иосифа Флавия.

ДРЕВНЕЙШЕЕ ЛЕТОПИСАНИЕ

На самой заре нашего письменного творчества у нас возникает летописание, которому суждено было стать в идейно-политическом отношении господствующим и ведущим явлением в русской литературе старого времени. Очень раннее возникновение летописного дела на Руси является лучшим показателем высоты культурного уровня, достигнутого древней Русью спустя небольшой промежуток, протекший со времени, когда русская народно-поэтическая культура стала стремительно обогащаться культурой книжной.

Живой интерес русского человека — ещё в самые отдалённые времена — к своему историческому прошлому очень показателен для характеристики духовного облика образованного русского человека, во все эпохи стремящегося познавать настоящее путём сопоставления его с прошлым. Ни в какой другой литературе летописание не занимало такого большого места и не играло такой большой роли, как в русской. Ни прочие славянские литературы, ни литературы европейского Запада не создали ничего равноценного нашей летописи. Такой видный для своего времени знаток древнерусского летописания, как немецкий учёный Шлецер, которого трудно заподозрить в пристрастии к русской культуре, обозрев древние иностранные летописи, в том числе и немецкие, писал: «Теперь пусть сравнят беспристрастно русское богатство с бедностью всей верхнесеверной истории; Нестерову древность с молодостью скандинавов, прочих славен и венгров; полноту и связь в русской истории с отрывками других; её правдивость и важность с легкомысленными выдумками первых скандинавских, славенских и венгерских временников и всеми их продолжениями до XVI столетия!.. Долгое время Нестор остаётся единственным летописате-лем между своими сотоварищами». И далее: «Нестор, ещё раз повторяю, на всём этом обширном поприще есть один только настоящий, в своём роде полный и справедливый (выключая чудес) летописатель» '.

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 427; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!