От моей последней встречи с Ахматовой в Москве и до первой встречи в Комарове 35 страница



Поэтому постановление нарсуда от 13 марта 1964 г. о его выселении из Ленинграда является правильным. Срок выселения определен с учетом данных о личности Бродского, и оснований к опротестованию постановления нарсуда в настоящее время не усматривается.

При этом возвращаю приложенные к жалобе копии писем, письменное изложение дела, запись – на 47 листах.

Начальник Отдела по надзору

за рассмотрением в судах уголовных дел

Советник юстиции Бороданков ».

 

148 Вот и моя «Софья Петровна» не увидит света. – Незадолго до этого разговора я побывала у Валентины Михайловны Карповой (1915 – 2001), главного редактора издательства «Советский писатель» и главной, до той поры, поклонницы моей повести. Мне хотелось разузнать, сколько времени, по ее мнению, продлится запрет. В ответ на мои расспросы Карпова буркнула, не отрываясь от бумаг, во‑первых: «я всегда говорила вам, что повесть ваша идейно порочна» (чего она не говорила никогда) и, во‑вторых, «будьте еще благодарны издательству, что мы не требуем с вас деньги обратно». Последний ответ навел меня на мысль, что имею право требовать с издательства деньги – я, потому что по закону за принятую рукопись издательство, в любых обстоятельствах, обязано выплатить автору весь гонорар полностью (подробнее см.: «Процесс исключения», с. 182, 183).

 

149 Лев Николаевич Гумилев был арестован впервые при случайной «облаве» и пробыл в заключении всего десять дней – в 1933 году; вторично – в конце октября 1935 года (вместе с Н. Н. Пуниным); третий раз – 10 марта 1938‑го и в четвертый – 6 ноября 1949 года. В общей сложности Л. Н. Гумилев пробыл в заключении тринадцать с половиной лет.

 

150 О Елене Сергеевне Булгаковой – см. «Записки», т. 2, «За сценой»: 204. Я познакомилась с нею в Ташкенте: одно время я жила в том же общежитии на улице Жуковского, 54, где и она. Мимо моего окна проходила лестница, которая впоследствии была воспета Ахматовой в стихотворении «Встреча» из цикла «Новоселье» (БВ, Седьмая книга). Когда я, осенью 1942 года, выздоравливала от тифа, Елена Сергеевна читала мне вслух «Мастера и Маргариту». В Москве мы встречались редко.

 

151 Привожу отрывки из записей Р. Орловой, сделанных тогда же:

В. М. ЖИРМУНСКИЙ:

«В конце марта мы отмечали пятидесятилетие “Четок”, книги, установившей славу Ахматовой в русской поэзии… Пятьдесят лет – время немалое, такой промежуток времени отделяет смерть Пушкина от возникновения русского модернизма. Однако, как вы видите и показываете своим присутствием, стихи не устарели. Мы собрались здесь, чтобы слушать стихи большого русского поэта, стихи уже классические, но еще современные, переведенные теперь на все языки мира.

…Ахматова создала много замечательных стихов. Далеко не все появились в печати. Но ответственность не на поэте, а на известных обстоятельствах эпохи культа личности…»

АРСЕНИЙ ТАРКОВСКИЙ:

«Музе Ахматовой свойственен дар гармонии, редкий даже в русской поэзии, в наибольшей степени присущий Боратынскому и Пушкину. Ее стихи завершены, это всегда окончательный вариант. Ее речь не переходит ни в крик, ни в песню, слово живет взаимосвечением целого… Мир Ахматовой учит душевной стойкости, честности мышления, умению сгармонировать себя и мир, учит умению быть тем человеком, которым стремишься стать…

Язык Ахматовой связан с языком русской прозы. Ее произведений не коснулся великий соблазн разрушения формы, то, что характерно для Пикассо, Эйзенштейна, Чаплина».

ЛЕВ ОЗЕРОВ:

«Долго ли еще будет тетрадкой эта всеми ожидаемая книга?»

(«Мы жили в Москве», с. 281 – 283. О выступлении В. М. Жирмунского см. также: Лев Шилов. Анна Ахматова. М.: Знание, 1989, с. 10.)

 

152 В доказательство той мысли, что современники воспринимали Анну Ахматову как наследницу Блока, привожу отрывки из письма к ней Ларисы Рейснер, посланного из Афганистана и помеченного 24 января 1921 года:

«…Газеты, проехав девять тысяч верст, привезли нам известие о смерти Блока. И почему‑то только Вам хочется выразить, как это горько и нелепо. Только Вам – точно рядом с Вами упала колонна, что ли, такая же тонкая, белая и лепная, как Вы. Теперь, когда его уже нет, Вашего равного, единственного духовного брата, – еще виднее, что Вы есть, что Вы дышите, мучаетесь… Ваше искусство – смысл и оправдание всего. Черное становится белым, вода может брызнуть из камня, если жива поэзия. Вы радость, содержание и светлая душа всех, кто жил неправильно, захлебывался грязью, умирал от горя. Только не замолчите – не умирайте заживо» (Лариса Рейснер. Избранное. М., 1965, с. 518).

Ту же мысль, хотя и совсем другим тоном и более лаконически выразил и К. Чуковский. 17 марта 1922 года он записал у себя в Дневнике:

«Если просидеть час в книжном магазине – непременно раза два или три увидишь покупателей, которые приходят и спрашивают:

– Есть Блок?

– Нет.

– И “Двенадцати” нет?

– И “Двенадцати” нет.

Пауза.

– Ну так дайте Анну Ахматову!» (К. Чуковский. Дневник. М.: Сов. писатель, 1991, с. 194).

Примеч. ред. 1996: Сохранились записи Лидии Чуковской для статьи «Ахматова и Блок». Там, в частности, говорится: «Ахматова (а не братья Блока по символизму: Белый, Сологуб), Ахматова виделась и видится как наследница и продолжательница Блока. В наследство от него она получила не только “тревогу” и “уменье писать стихи” (как сама написала однажды на одной из своих ранних книг, ему в дар). Она получила от него в наследство Россию. Когда Россия на минуту очнулась – в 60‑е годы – и взглянула на себя глазами поэта, она поняла: на блоковский престол взошла Ахматова. <…>

Ахматова называла Блока: “человек‑эпоха” и “Как памятник началу века / Там этот человек стоит”.

Сама она – тоже памятник. И – началу века и продолжению века. В “Эпилоге” к “Реквиему” она просит воздвигнуть ей памятник против тюрьмы. А в начале своей жизни, в молодости, она жила теми же приметами эпохи, что и Блок. И тем же предчувствием гибели, что и он. <…>

Все страшные предчувствия Блока сбылись в последующие годы, уже после смерти его; и с блоковским чувством истории, и с герценовской неразделимостью “общего” с “частным” – воплотила в своей поэзии Анна Ахматова. <…>

После смерти Блока на его престол взошла Ахматова – второй после Блока поэт, чьим голосом заговорила Россия. Гражданская лирика Ахматовой неотделима от интимной, личной. Блок чувствовал “насилие полицейского государства”, Ахматова пережила и воплотила эту эпоху – не стихию “12‑ти”, а методичную деятельность ежовской бюрократии» (Архив Е. Ц. Чуковской).

 

153 Речь идет о статье Корнея Чуковского «Читая Ахматову». Об этой статье см. также «Записки», т. 2, с. 538, 544, 561 – 562.

 

154 В конце концов Анна Андреевна добилась договора на совместный с Найманом перевод Леопарди (см.: «Рассказы…», с. 157). О своей болезни и ахматовских письмах к нему в больницу Найман рассказывает там же, на с. 160 – 179.

Книга Леопарди вышла уже после кончины Ахматовой. См.: 49.

 

155 Статья Н. Миронова в «Правде» именовалась «Укреплять законность и правопорядок». Миронов, в частности, сообщал, что «партия навсегда покончила с извращениями периода культа личности, исключив всякую возможность проявления чего‑либо подобного».

Евгений Александрович Гнедин, присутствовавший на суде над Бродским 13 марта 1964 года, составил список беззаконий, допущенных судом, и приложил к своему письму, которое адресовал Миронову. Письмо начиналось так:

«Многоуважаемый Николай Романович!

Обращаюсь к вам с этим письмом, так как считаю своим партийным и гражданским долгом со всей определенностью обратить Ваше внимание на политический вред, принесенный судом над ленинградским поэтом‑переводчиком И. А. Бродским. Естественно, что я пишу об этом именно Вам, тому руководящему деятелю КПСС, который недавно авторитетно сформулировал точку зрения партии на законность и правопорядок и которому, как я предполагаю, подведомственны органы, занимавшиеся делом Бродского».

 

156 Привожу строки Льва Озерова, процитированные А. Урбаном:

«Иноземным ценителям и журналистам важно не то, что Анна Ахматова жива и что наиболее совершенные свои произведения написала поздней, а именно в 30–40–60‑е годы. Им важно доказать, что оставшаяся в России Ахматова замолкла, иссякла, исписалась. Был поэт – нет поэта. Такова <…> уготованная Ахматовой схема. Такую судьбу ей придумали и навязали».

 

157 Приведенные строки – цитата из стихотворения О. Мандельштама «Мастерица виноватых взоров», обращенного к М. Петровых (ББП‑М, с. 173).

 

158 Привожу это стихотворение Марии Петровых целиком (напечатано через много лет, посмертно, в журнале «Знамя», 1989, № 1):

 

Есть очень много страшного на свете,

Хотя бы сумасшедшие дома,

Хотя бы искалеченные дети,

Иль в города забредшая чума,

Иль деревень пустые закрома,

Но ужасы ты затмеваешь эти –

Проклятье родины моей – тюрьма.

 

О, как ее росли и крепли стены –

В саду времен чудовищный побег,

Какие жертвы призраку измены

Ты приносить решался, человек!..

И нет стекла, чтобы разрезать вены,

Ни бритвы, ни надежды на побег,

 

Ни веры – для того, кто верит слепо,

Упорствуя судьбе наперекор,

Кто счастлив тем, что за стенами склепа

Родной степной колышется простор,

Скупой водой, сухою коркой хлеба

Он счастлив – не убийца и не вор,

Он верит ласточкам, перечеркнувшим небо,

Оправдывая ложный приговор.

 

Конечно, страшны вопли дикой боли

Из окон госпиталя – день и ночь.

Конечно, страшны мертвецы на поле,

Их с поля битвы не уносят прочь.

Но ты страшней, безвинная неволя,

Тебя, как смерть, нет силы превозмочь.

А нас еще ведь спросят – как могли вы

Терпеть такое, как молчать могли?

Как смели немоты удел счастливый

Заранее похитить у земли?..

 

И даже в смерти нам откажут дети,

И нам еще придется быть в ответе.

 

1938 – 1942

Остальные стихотворения, отрывочно запомненные мною в тот день, – напечатаны при жизни Марии Сергеевны, в 1966 году, в сборнике «Дальнее дерево» (Ереван: Айастан).

 

159 Моя «встреча с велосипедом» – это происшествие в Переделкине 2 июля, окончившееся для меня трещиной двух ребер и сотрясением мозга. В сумерках я ступила с обочины на проезжую часть дороги, не различив, из‑за своей близорукости, летевшего прямо на меня с горки велосипедиста. После этой «встречи» я пролежала в постели около трех недель.

 

160 Самуил Яковлевич Маршак скончался 4 июля 1964 года в возрасте семидесяти шести лет.

 

161 Впоследствии на мой вопрос о юбилее В. Г. Адмони ответил так:

«Насколько я могу вспомнить, в Ленинграде в июне 1964 года юбилей Анны Андреевны нигде и никак не отмечался. Союз в целом его не отмечал наверняка. Секция переводчиков (единственная, которая тогда могла это сделать, хотя я и не был тогда еще ее председателем) в июне уже не функционировала (все разъехались). Так что единственное, что было (уже в июле) – это посещение А. Прокофьевым и А. Чепуровым Будки с бутылкой шампанского и со всевозможными извинениями. Должен оговориться, что память у меня плохая, но я дополнительно расспросил друзей» (из письма ко мне В. Г. Адмони).

 

162 В конце июня Бродский встречал Анну Андреевну на ленинградском перроне. Точной даты приезда Ахматовой в Ленинград и, стало быть, ее встречи с Бродским мне установить не удалось.

 

163 О количестве откликов на свое выступление Корней Иванович 17 июля 64‑го года писал мне:

«Когда я говорил по радио об Анне Андреевне – я чувствовал, что говорю скандально плохо, и мне было стыдно перед нею. И вдруг получаю целый ворох писем, образчики которых прилагаю».

 

164 ЛюбочкаЛюбовь Давыдовна Большинцова (1908 – 1983). О ней см. «Записки», т. 2, «За сценой»: 49.

Елена Михайловна Тагер – см. там же: 233.

Минна Исаевна Дикман (1919 – 1989) – сотрудница Ленинградского отделения издательства «Советский писатель», официальный издательский редактор «Бега времени».

 

165 Давид Яковлевич Дар (1910 – 1980) – очеркист, эссеист, автор философских трактатов и аллегорических сказок для взрослых. В дни ленинградской блокады вышла в свет его первая повесть – антифашистский памфлет «Господин Гориллиус» (1941). Тяжко раненый на Ленинградском фронте, Д. Я. Дар долго лечился в госпитале и там написал «Рассказы о боевых друзьях» (Пермь, 1944). После войны была опубликована «Повесть о Циолковском» (1948).

А с 1951 года началась литературно‑педагогическая деятельность Дара. «Призвание Дара и роль, которую он тогда играл, были интересны и существенны: он – будоражил, – так вспоминает о значении педагогической работы Д. Я. Дара его младший современник и нередкий собеседник А. Г. Найман. – Он не уставал убеждать и показывать, что искусство – это не комод с признанными и навеки упакованными достижениями, а постоянно творимое новое. Ниспровергал авторитеты, насмешничал, издевался и т. д. Дар был затравкой в кристаллизирующемся растворе сочинительства других; закваской литературного теста; катализатором творческой реакции».

«Давид Яковлевич в 1951 году пришел в Дом культуры трудовых резервов Ленинграда, – сообщает мне в письме его ученик и соавтор А. Ельянов, – руководить кружком молодых поэтов и прозаиков, учащихся ремесленных училищ и рабочих; два раза в неделю он вел занятия, на которых не просто шла речь о литературе и духовной жизни, а всегда происходило высокое таинство – посвящение в интеллигентность. Читались трудные книги, стихи запрещенных поэтов… Его знали и любили, и прислушивались к его мнению многие молодые литераторы тех лет…».

В 1957 году под редакцией Д. Я. Дара в Москве в Трудрезервиздате вышла книжка «Голос юности» – голос молодых участников его ленинградского кружка.

Большое впечатление на друзей Д. Я. Дара произвела его весьма самокритичная «Надгробная речь самому себе», которую он произнес на праздновании своего шестидесятилетия, запретив собравшимся все юбилейные речи.

Как только начались преследования Бродского (который никогда членом никакого объединения не был), Д. Я. Дар, вопреки энергичным протестам жены (он женат был на Вере Пановой), примкнул к защитникам молодого поэта. После тяжкой болезни и смерти Веры Федоровны (1973) Д. Я. Дар вышел из Союза Писателей, мотивируя свой поступок тем, что он – человек аполитичный, а Союз Писателей – политическая организация.

Неудивительно, что Даром заинтересовался КГБ, опасаясь его «вредного влияния» на молодежь, – тем более, что он никогда не скрывал своей любви к Пастернаку, писателю опальному. Когда в 1977 году Давид Яковлевич подал заявление в ОВИР о своем желании уехать в Израиль – разрешение последовало незамедлительно, хотя многие документы были им к тому времени потеряны.

В Иерусалиме, в 1980 году, вышла в свет последняя книга Д. Я. Дара «Исповедь безответственного читателя».

 

166 Сарра Иосифовна Аренс (1900–1982) – невестка первой жены Н. Н. Пунина, Анны Евгеньевны, – жена ботаника Льва Евгеньевича Аренса. Отношение семьи Льва Евгеньевича к Ахматовой всегда, и после ее развода с Пуниным, было и оставалось дружественным. Вот как характеризует Анатолий Найман Сарру Иосифовну:

«Хозяйство в комаровском домике вела Сарра Иосифовна Аренс, почти семидесятилетняя старушка, маленькая, с утра до вечера в переднике, всегда с улыбкой на морщинистом личике с всегда печальными глазами. Тихая, нежная, услужливая, самоотверженная… она боялась Ахматовой, но ничего не могла поделать с неистребимым желанием дать отчет о расходах и находила момент пробормотать что‑то о подорожавшем твороге, на что та немедленно разъярялась: “Сарра! Я вам запретила говорить мне про творог”. Еще больше Ахматовой она боялась – и безгранично любила и почитала – своего мужа, Льва Евгеньевича, брата первой жены Пунина. Он тоже был маленького роста, с выразительным живым лицом чудака, с живыми веселыми глазами и длинной белой бородой, которая развевалась по ветру, когда он ехал на велосипеде, главным образом, купаться на Щучье озеро. Ботаник и, кажется, с ученой степенью, он знал названия и свойства множества растений. Человек был верующий, православный… В свое время был репрессирован и на слова следователя: “Как же вы, просвещенный человек, и в Бога веруете?” – ответил: “Потому и просвещенный, что верую”» («Рассказы…», с. 146 – 147).

 

167 О приезде А. Прокофьева, А. Чепурова и Н. Брауна к Ахматовой с извинениями – см. также: Сильва Гитович. Об Анне Андреевне // «Об А. А.», с. 353.

 

168 О поездке в Выборг подробно см. «Рассказы…», с. 189.

 

169 Наталья Евгеньевна Горбаневская (р. 1936) – поэтесса. Окончив заочное отделение Ленинградского Университета в 1964 году, Горбаневская некоторое время работала как переводчица и библиограф. Ее стихи начали ходить по рукам после того, как в 1961 году появились в самиздатском журнале «Феникс». С Анной Андреевной Наталья Горбаневская познакомилась, по‑видимому, в 1962 году. (К какому именно ее стихотворению относится реплика Ахматовой, – я, к сожалению, не помню.)

Слова Анны Андреевны о боли, которой продиктованы стихи Горбаневской, подтверждены всем жизненным путем молодой поэтессы. Стихи писать Наталья Горбаневская не перестала, но выбранный ею жизненный путь рожден тою же болью. С января 1968 года Горбаневская, вместе с Анатолием Якобсоном и Ларисой Богораз, сделалась основательницей и постоянной сотрудницей «Хроники текущих событий».

«Она, – вспоминал впоследствии А. Якобсон, – сделала 10 номеров и делала их хорошо. Она вообще человек литературный, умеет писать, владеет материалом… Благодаря Горбаневской, создавшей в первых 10‑ти номерах определенную традицию, “Хроника” выходила на хорошем литературном уровне» (см.: Н. и М. Улановские. История одной семьи. М., 1994, с. 408 и 410).

В августе того же 1968 года Горбаневская, среди восьмерых демонстрантов, вышла на Лобное место на Красной площади в знак протеста против вторжения войск Варшавского договора в Чехословакию. Накануне она мастерила флажки и плакаты с надписями по‑русски и по‑чешски: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!» и «За нашу и вашу свободу!». Она вышла на площадь, везя перед собою коляску с младенцем. С нею одновременно: Константин Бабицкий, Павел Литвинов, Лариса Богораз, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Татьяна Баева и Владимир Файнберг. Подробное описание этой демонстрации см. в книге Натальи Горбаневской «Полдень» (Франкфурт‑на‑Майне: Посев, 1970), а также в статье Ильи Мильштейна «Выйти на площадь» (Огонек, 1990, № 1).

Двое из демонстрантов получили тюремные сроки, трое – ссылку; Файнберг был сразу заключен в психиатрическую лечебницу; Баеву друзьям удалось выдать за случайную прохожую, а Наталью Горбаневскую спас на некоторое время младенец: она была оставлена на свободе, «признана невменяемой и отдана… под опеку матери».

Когда младенец подрос, с нею расправились по‑настоящему. Три года – с декабря 69‑го по декабрь 72‑го – она провела в «психиатрической больнице особого типа в Казани». В журнале «Источник» (1993, № 2) среди документов из архива ЦК КПСС опубликована служебная записка КГБ, относящаяся ко времени суда над Горбаневской (1970). В ней сообщается о приговоре; о том, что Горбаневская «являлась активной участницей дерзких антиобщественных акций» и т. п.


Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 170; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!