ПЕСНЯ ПРО ДЖЕЙМСА БОНДА, АГЕНТА 007
Себя от надоевшей славы спрятав,
В одном из их Соединенных Штатов,
В глуши и в дебрях чуждых нам систем
Жил‑был известный больше, чем Иуда,
Живое порожденье Голливуда –
Артист, Джеймс Бонд, шпион, агент 07.
Был этот самый парень –
Звезда, ни дать ни взять, –
Настолько популярен,
Что страшно рассказать.
Да шуточное ль дело –
Почти что полубог!
Известный всем Марчелло
В сравненье с им – щенок.
Он на своей на загородной вилле
Скрывался, чтоб его не подловили,
И умирал от скуки и тоски.
А то, бывало, встретят у квартиры –
Набросятся и рвут на сувениры
Последние штаны и пинджаки.
Вот так и жил как в клетке,
Ну а в кино – потел:
Различные разведки
Дурачил как хотел.
То ходит в чьей‑то шкуре,
То в пепельнице спит,
А то на абажуре
Ково‑нибудь соблазнит.
И вот артиста этого – Джеймс Бонда –
Товарищи из Госафильмофонда
В совместную картину к нам зовут, –
Чтоб граждане его не узнавали,
Он к нам решил приехать в одеяле:
Мол, все равно на клочья разорвут.
Ну посудите сами:
На прóводах в ЮСА
Все хиппи с волосами
Побрили волоса;
С его сорвали свитер,
Отгрызли вмиг часы
И растащили плиты
Со взлетной полосы.
И вот в Москве нисходит он по трапу,
Дает доллáр носильщику на лапу
И прикрывает личность на ходу, –
Вдруг ктой‑то шасть на «газике» к агенту
И – киноленту вместо документу:
|
|
|
Что, мол, свои, мол, хау ду ю ду!
Огромная колонна
Стоит сама в себе, –
Но встречает чемпиона
По стендовой стрельбе.
Попал во все, что было,
Тот выстрелом с руки, –
Ну все с ума сходило,
И даже мужики.
Довольный, что его не узнавали,
Он одеяло снял в «Национале», –
Но, несмотря на личность и акцент,
Его там обозвали оборванцем,
Который притворялся иностранцем
И заявлял, что, дескать, он – агент.
Швейцар его – за ворот, –
Решил открыться он:
«07 я!» – «Вам межгород –
Так надо взять талон!»
Во рту скопилась пена
И горькая слюна, –
И в позе супермена
Он уселся у окна.
Но вот киношестерки прибежали
И недоразумение замяли,
И разменяли фунты на рубли.
...Уборщица ворчала: «Вот же пройда!
Подумаешь – агентишка какой‑то!
У нас в девятом – прынц из Сомали!»
1974
* * *
Жили‑были нá море –
Это значит плавали,
Курс держали правильный, слушались руля,
Заходили в гавани –
Слева ли, справа ли –
Два красивых лайнера, судна, корабля:
Белоснежнотелая,
Словно лебедь белая,
В сказочно‑классическом плане, –
И другой – он в тропики
Плавал в черном смокинге –
Лорд – трансатлантический лайнер.
|
|
|
Ах, если б ему в голову пришло,
Что в каждый порт уже давно
влюбленно
Спешит к нему под черное крыло
Стремительная белая мадонна!
Слезы льет горючие
В ценное горючее
И всегда надеется втайне,
Что, быть может, в Африку
Не уйдет по графику
Этот недогадливый лайнер.
Ах, если б ему в голову взбрело,
Что в каждый порт уже давно
влюбленно
Прийти к нему под черное крыло
Опаздывает белая мадонна!
Кораблям и поздняя
Не к лицу коррозия,
Не к лицу морщины вдоль белоснежных крыл,
И подтеки синие
Возле ватерлинии,
И когда на смокинге левый борт подгнил.
Горевал без памяти
В доке, в тихой заводи,
Зол и раздосадован крайне,
Ржавый и взъерошенный,
И командой брошенный,
В гордом одиночестве лайнер.
А ей невероятно повезло:
Под танго музыкального салона
Пришла к нему под черное крыло –
И встала рядом белая мадонна!
1974
* * *
Сначала было Слово печали и тоски,
Рождалась в муках творчества планета, –
Рвались от суши в никуда огромные куски
И островами становились где‑то.
И, странствуя по свету без фрахта и без флага
Сквозь миллионолетья, эпохи и века,
Менял свой облик остров, отшельник и бродяга,
|
|
|
Но сохранял природу и дух материка.
Сначала было Слово, но кончились слова,
Уже матросы Землю населяли, –
И ринулись они по сходням вверх на острова,
Для красоты назвав их кораблями.
Но цепко держит берег – надежней мертвой хватки, –
И острова вернутся назад наверняка.
На них царят морские – особые порядки,
На них хранят законы и честь материка.
Простит ли нас наука за эту параллель,
За вольность в толковании теорий, –
Но если уж сначала было слово на Земле,
То это, безусловно, – слово «море»!
1974
ОЧИ ЧЕРНЫЕ
I. Погоня
Во хмелю слегка
Лесом правил я.
Не устал пока, –
Пел за здравие.
А умел я петь
Песни вздорные:
«Как любил я вас,
Очи черные...»
То плелись, то неслись, то трусили рысцой.
И болотную слизь конь швырял мне в лицо.
Только я проглочу вместе с грязью слюну,
Штофу горло скручу – и опять затяну:
«Очи черные!
Как любил я вас...»
Но – прикончил я
То, что впрок припас.
Головой тряхнул,
Чтоб слетела блажь,
И вокруг взглянул –
И присвистнул аж:
Лес стеной впереди – не пускает стена, –
Кони прядут ушами, назад подают.
Где просвет, где прогал – не видать ни рожна!
Колют иглы меня, до костей достают.
|
|
|
Коренной ты мой.
Выручай же, брат!
Ты куда, родной, –
Почему назад?!
Дождь – как яд с ветвей –
Недобром пропах.
Пристяжной моей
Волк нырнул под пах.
Вот же пьяный дурак, вот же нáлил глаза!
Ведь погибель пришла, а бежать – не суметь, –
Из колоды моей утащили туза,
Да такого туза, без которого – смерть!
Я ору волкам:
«Побери вас прах!..» –
А коней пока
Подгоняет страх.
Шевелю кнутом –
Бью крученые
И ору притом:
«Очи черные!..»
Храп, да топот, да лязг, да лихой перепляс –
Бубенцы плясовую играют с дуги.
Ах вы кони мои, погублю же я вас, –
Выносите, друзья, выносите, враги!
...От погони той
Даже хмель иссяк.
Мы на кряж крутой –
На одних осях,
В хлопьях пены мы –
Струи в кряж лились, –
Отдышались, отхрипели
Да откашлялись.
Я лошадкам забитым, что не подвели,
Поклонился в копыта, до самой земли,
Сбросил с воза манатки, повел в поводу...
Спаси Бог вас, лошадки, что целым иду!
II. Старый дом
Что за дом притих,
Погружен во мрак,
На семи лихих
Продувных ветрах,
Всеми окнами
Обратясь в овраг,
А воротами –
На проезжий тракт?
Ох, устал я, устал, – а лошадок распряг.
Эй, живой кто‑нибудь, выходи, помоги!
Никого, – только тень промелькнула в сенях
Да стервятник спустился и сузил круги.
В дом заходишь, как
Все равно в кабак,
А народишко –
Каждый третий – враг.
Своротят скулу,
Гость непрошеный!
Образа в углу –
И те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто‑то песню стонал и гитару терзал,
И припадочный малый – придурок и вор –
Мне тайком из‑под скатерти нож показал.
«Кто ответит мне –
Что за дом такой,
Почему – во тьме,
Как барак чумной?
Свет лампад погас,
Воздух вылился...
Али жить у вас
Разучилися?
Двери настежь у вас, а душа взаперти.
Кто хозяином здесь? – напоил бы вином».
А в ответ мне: «Видать, был ты долго в пути –
И людей позабыл, – мы всегда так живем!
Трáву кушаем,
Век – на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились, –
Разоряли дом,
Дрáлись, вешались».
«Я коней заморил, – от волков ускакал.
Укажите мне край, где светло от лампад,
Укажите мне место, какое искал, –
Где поют, а не стонут, где пол не покат».
«О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы –
В зле да шепоте,
Под иконами
В черной копоти».
И из смрада, где косо висят образа,
Я башку очертя гнал, забросивши кнут,
Куда кони несли да глядели глаза,
И где люди живут, и – как люди живут.
...Сколько кануло, сколько схлынуло!
Жизнь кидала меня – не докинула.
Может, спел про вас неумело я,
Очи черные, скатерть белая?!
1974
ПАМЯТИ ВАСИЛИЯ ШУКШИНА
Еще – ни холодов, ни льдин,
Земля тепла, красна калина, –
А в землю лег еще один
На Новодевичьем мужчина.
Должно быть, он примет не знал, –
Народец праздный суесловит, –
Смерть тех из нас всех прежде ловит,
Кто понарошку умирал.
Коль так, Макарыч, – не спеши,
Спусти колки, ослабь зажимы,
Пересними, перепиши,
Переиграй, – останься жи вым!
Но, в слезы мужиков вгоняя,
Он пулю в животе понес,
Припал к земле, как верный пес...
А рядом куст калины рос –
Калина красная такая.
Смерть самых лучших намечает –
И дергает по одному.
Такой наш брат ушел во тьму! –
Не поздоровилось ему, –
Не буйствует и не скучает.
А был бы «Разин» в этот год...
Натура где? Онега? Нарочь?
Всё – печки‑лавочки, Макарыч, –
Такой твой парень не живет!
Вот после врéменной заминки
Рок процедил через губу:
«Снять со скуластого табу –
За то, что он видал в гробу
Все панихиды и поминки.
Того, с большой душою в теле
И с тяжким грузом на гробу, –
Чтоб не испытывал судьбу, –
Взять утром тепленьким с постели!»
И после непременной бани,
Чист перед Богом и тверез,
Вдруг взял да умер он всерьез –
Решительней, чем на экране.
1974
О ЗНАКАХ ЗОДИАКА
Неправда, над нами не бездна, не мрак –
Каталог наград и возмездий:
Любуемся мы на ночной зодиак,
На вечное танго созвездий.
Глядим, запрокинули головы вверх,
В безмолвие, в тайну и вечность:
Там трассы судéб и мгновенный наш век –
Отмечены в виде невидимых вех,
Что могут хранить и беречь нас.
Горячий нектар в холода февралей –
Как сладкий елей вместо грога, –
Льет звездную воду чудак Водолей
В бездонную пасть Козерога.
Вселенский поток и извилист и крут,
Окрашен то ртутью, то кровью, –
Но, вырвавшись мартовской мглою из пут,
Могучие Рыбы на нерест плывут
По Млечным протокам – к верховью.
Декабрьский Стрелец отстрелялся вконец,
Он мается, копья ломая, –
И может без страха резвиться Телец
На светлых урочищах мая.
Из августа изголодавшийся Лев
Глядит на Овена в апреле.
В июнь – к Близнецам свои руки воздев,
Нежнейшие девы созвездия Дев
Весы превратили в качели.
Лучи световые пробились сквозь мрак,
Как нить Ариадны конкретны, –
Но и Скорпион, и таинственный Рак –
От нас далеки и безвредны.
На свой зодиак человек не роптал –
Да звездам страшна ли опала! –
Он эти созвездия с неба достал,
Оправил он их в драгоценный металл –
И тайна доступною стала.
<1974 или 1975>
* * *
Я еще не в угаре,
не втиснулся в роль.
Как узнаешь в ангаре,
кто – раб, кто – король,
Кто сильней, кто слабей, кто плохой, кто хороший,
Кто кого допечет,
допытает, дожмет:
Летуна самолет
или наоборот? –
На земле притворилась машина – святошей.
Завтра я испытаю
судьбу, а пока –
Я машине ласкаю
крутые бока.
На земле мы равны, но равны ли в полете?
Под рукою, не скрою,
ко мне холодок, –
Я иллюзий не строю –
я старый ездок:
Самолет – необъезженный дьявол во плóти.
Знаю, силы мне утро утроит,
Ну а конь мой – хорош и сейчас, –
Вот решает он: стоит – не стоит
Из‑под палки работать на нас.
Ты же мне с чертежей,
как с пеленок, знаком,
Ты не знал виражей –
шел и шел прямиком,
Плыл под грифом «Секретно» по волнам науки.
Генеральный конструктор
тебе потакал –
И отбился от рук ты
в КБ, в ОТК, –
Но сегодня попал к испытателю в руки!
Здесь возьмутся покруче, –
придется теперь
Расплатиться, и лучше –
без лишних потерь:
В нашем деле потери не очень приятны.
Ты свое отгулял
до последней черты,
Но и я попетлял
на таких вот, как ты, –
Так что грех нам обоим идти на попятный.
Иногда недоверие точит:
Вдруг не все мне машина отдаст,
Вдруг она засбоит, не захочет
Из‑под палки работать на нас!
...Мы взлетали как утки
с раскисших полей:
Двадцать вылетов в сутки –
куда веселей!
Мы смеялись, с парилкой туман перепутав.
И в простор набивались
мы до тесноты, –
Облака надрывались,
рвали сь в лоскуты,
Пули шили из них купола парашютов.
Возвращались тайком –
без приборов, впотьмах,
И с радистом‑стрелком,
что повис на ремнях.
В фюзеляже пробоины, в плоскости – дырки.
И по коже – озноб,
и заклинен штурвал, –
И дрожал он, и дробь
по рукам отбивал –
Как во время опасного номера в цирке.
До сих пор это нервы щекочет, –
Но садились мы, набок кренясь.
Нам казалось – машина не хочет
И не может работать на нас.
Завтра мне и машине
в одну дуть дуду
В аварийном режиме
у всех на виду, –
Ты мне нож напоследок не всаживай в шею!
Будет взлет – будет пища:
придется вдвоем
Нам садиться, дружище,
на аэродром –
Потому что я бросить тебя не посмею.
Правда, шит я не лыком
и чую чутьем
В однокрылом двуликом
партнере моем
Игрока, что пока все намеренья прячет.
Но плевать я хотел
на обузу примет:
У него есть предел –
у меня его нет, –
Поглядим, кто из нас запоет – кто заплачет!
Если будет полет этот прожит –
Нас обоих не спишут в запас.
Кто сказал, что машина не может
И не хочет работать на нас?!
1975
ПЕСНЯ О ПОГИБШЕМ ЛЕТЧИКЕ
Дважды Герою Советского Союза Николаю Скоморохову и его погибшему другу
Всю войну под завязку
я все к дому тянулся,
И хотя горячился –
воевал делово, –
Ну а он торопился,
как‑то раз не пригнулся –
И в войне взад‑вперед обернулся
за два года – всего ничего.
Не слыхать его пульса
С сорок третьей весны, –
Ну а я окунулся
В довоенные сны.
И гляжу я, дурея,
И дышу тяжело:
Он был лучше, добрее,
Добрее, добрее, –
Ну а мне – повезло.
Я за пазухой нé жил,
нé пил с Господом чая,
Я ни в тыл не просился,
ни судьбе под подол, –
Но мне женщины молча
намекали, встречая:
Если б ты там навеки остался –
может, мой бы обратно пришел?!
Для меня – не загадка
Их печальный вопрос, –
Мне ведь тоже несладко,
Что у них не сбылось.
Мне ответ подвернулся:
«Извините, что цел!
Я случайно вернулся,
Вернулся, вернулся, –
Ну а ваш – не сумел».
Он кричал напоследок,
в самолете сгорая:
«Ты живи! Ты дотянешь!» –
доносилось сквозь гул.
Мы летали под Богом
возле самого рая, –
Он поднялся чуть выше и сел там,
ну а я – до земли дотянул.
Встретил летчика сухо
Райский аэродром.
Он садился на брюхо,
Но не ползал на нем.
Он уснул – не проснулся,
Он запел – не допел.
Так что я вот вернулся,
Глядите – вернулся, –
Ну а он – не успел.
Я кругом и навечно
виноват перед теми,
С кем сегодня встречаться
я почел бы за честь, –
Но хотя мы живыми
до конца долетели –
Жжет нас память и мучает совесть,
у кого, у кого она есть.
Кто‑то скупо и четко
Отсчитал нам часы
Нашей жизни короткой,
Как бетон полосы, –
И на ней – кто разбился,
Кто взлетел навсегда...
Ну а я приземлился,
А я приземлился, –
Вот какая беда...
1975
БАЛЛАДА О ДЕТСТВЕ
Час зачатья я помню неточно, –
Значит, память моя – однобока, –
Но зачат я был ночью, порочно
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе, –
Девять месяцев – это не лет!
Первый срок отбывал я в утробе, –
Ничего там хорошего нет.
Спасибо вам, святители,
Что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители
Зачать меня задумали –
В те времена укромные,
Теперь – почти былинные,
Когда срока огромные
Брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия,
А многих – даже ранее, –
А вот живет же братия –
Моя честна компания!
Ходу, думушки резвые, ходу!
Слóва, строченьки милые, слóва!..
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил, –
Отыгрался бы на подлеце!
Но родился и жил я, и выжил, –
Дом на Первой Мещанской – в конце.
Там за стеной, за стеночкою,
За перегородочкой
Соседушка с соседочкою
Баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так, –
Система коридорная,
На тридцать восемь комнаток –
Всего одна уборная.
Здесь нá зуб зуб не попадал,
Не грела телогреечка,
Здесь я доподлинно узнал,
Почем она – копеечка.
...Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу,
И плевал я – здоровый трехлетка –
На воздушную эту тревогу!
Да не все то, что сверху, – от Бога, –
И народ «зажигалки» тушил;
И как малая фронту подмога –
Мой песок и дырявый кувшин.
И било солнце в три луча,
Сквозь дыры крыш просеяно,
На Евдоким Кирилыча
И Гисю Моисеевну.
Она ему: «Как сыновья?»
«Да без вести пропавшие!
Эх, Гиська, мы одна семья –
Вы тоже пострадавшие!
Вы тоже – пострадавшие,
А значит – обрусевшие:
Мои – без вéсти павшие,
Твои – безвинно севшие».
...Я ушел от пеленок и сосок,
Поживал – не забыт, не заброшен,
И дразнили меня: «Недоносок», –
Хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я:
Пленных гонят – чего ж мы дрожим?!
Возвращались отцы наши, братья
По домам – по своим да чужим...
У тети Зины кофточка
С драконами да змеями, –
То у Попова Вовчика
Отец пришел с трофеями.
Трофейная Япония,
Трофейная Германия...
Пришла страна Лимония,
Сплошная Чемодания!
Взял у отца на станции
Погоны, словно цацки, я, –
А из эвакуации
Толпой валили штатские.
Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились – потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся – отревели.
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой, –
Мы спросили – зачем? – он в ответ:
«Коридоры кончаются стенкой,
А тоннели – выводят на свет!»
Пророчество папашино
Не слушал Витька с корешем –
Из коридора нашего
В тюремный коридор ушел.
Да он всегда был спорщиком,
Припрут к стене – откажется...
Прошел он коридорчиком –
И кончил «стенкой», кажется.
Но у отцов – свои умы,
А что до нас касательно –
На жизнь засматривались мы
Уже самостоятельно.
Все – от нас до почти годовалых –
«Толковищу» вели до кровянки, –
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле, –
В «ремеслухе» – живи да тужи:
Ни дерзнуть, ни рискнуть, – но рискнули
Из напильников делать ножи.
Они воткнутся в легкие,
От никотина черные,
По рукоятки легкие
Трехцветные наборные...
Вели дела обменные
Сопливые острожники –
На стройке немцы пленные
На хлеб меняли ножики.
Сперва играли в «фантики»,
В «пристенок» с крохоборами, –
И вот ушли романтики
Из подворотен ворами.
...Спекулянтка была номер перший –
Ни соседей, ни Бога не труся,
Жизнь закончила миллионершей –
Пересветова тетя Маруся.
У Маруси за стенкой говели, –
И она там втихую пила...
А упала она – возле двери, –
Некрасиво так, зло умерла.
Нажива – как наркотика, –
Не выдержала этого
Богатенькая тетенька
Маруся Пересветова.
Но было все обыденно:
Заглянет кто – расстроится.
Особенно обидело
Богатство – метростроевца.
Он дом сломал, а нам сказал:
«У вас носы не вытерты,
А я, за что я воевал?!» –
И разные эпитеты.
...Было время – и были подвалы,
Было дело – и цены снижали,
И текли куда надо каналы,
И в конце куда надо впадали.
Дети бывших старшин да майоров
До ледовых широт подняли сь,
Потому что из тех коридоров,
Им казалось, сподручнее – вниз.
1975
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 243; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!