ПРО ДВУХ ГРОМИЛОВ – БРАТЬЕВ ПРОВА И НИКОЛАЯ
Как в селе Большие Вилы,
Где еще сгорел сарай,
Жили‑были два громилы
Огромадной жуткой силы –
Братья Пров и Николай.
Николай – что понахальней –
По ошибке лес скосил,
Ну а Пров – в опочивальни
Рушил стены – и входил.
Как братья не вяжут лыка,
Пьют отвар из чаги –
Все от мала до велика
Прячутся в овраге.
В общем, лопнуло терпенье, –
Ведь добро – свое, не чье, –
Начинать вооруженье
И идти на усмиренье
Порешило мужичьё.
Николай – что понахальней –
В тот момент быка ломал,
Ну а Пров в какой‑то спальне
С маху стену прошибал.
«Эй, братан, гляди – ватага, –
С кольями, да слышь ли,
Чтой‑то нынче из оврага
Рановато вышли!»
Неудобно сразу драться –
Наш мужик так не привык, –
Стали прежде задираться:
«Для чего, скажите, братцы,
Нужен вам безрогий бык?!»
Николаю это странно:
«Если жалко вам быка –
С удовольствием с братаном
Можем вам намять бока!»
Где‑то в поле замер заяц,
Постоял – и ходу...
Пров ломается, мерзавец,
Сотворивши шкоду.
«Ну‑ка, кто попробуй вылезь –
Вмиг разделаюсь с врагом!»
Мужики перекрестились –
Всей ватагой навалились:
Кто – багром, кто – батогом.
Николай, печась о брате,
Первый натиск отражал,
Ну а Пров укрылся в хате
И оттуда хохотал.
От могучего напора
Развалилась хата, –
Пров оттяпал ползабора
Для спасенья брата.
|
|
|
«Хватит, брат, обороняться –
Пропадать так пропадать!
Коля, нечего стесняться, –
Колья начали ломаться, –
Надо, Коля, нападать!»
По мужьям да по ребятам
Будут бабы слезы лить...
Но решили оба брата
С наступленьем погодить.
«Гляди в оба, братéнь, –
Со спины заходят!»
«Может, оборотень?»
«Не похоже вроде!»
Дело в том, что к нам в селенье
Напросился на ночлег –
И остался до Успенья,
А потом – на поселенье
Никчемушный человек.
И сейчас вот из‑за крика
Ни один не услыхал:
Этот самый горемыка
Чтой‑то братьям приказал.
Кровь уже лилась ручьями, –
Так о чем же речь‑то?
«Бей братьев!» – Но вдруг с братьями
Сотворилось нечто:
Братьев как бы подкосило –
Стали братья отступать –
Будто вмиг лишились силы...
Мужичье их попросило
Больше бед не сотворять.
...Долго думали‑гадали,
Что блаженный им сказал, –
Как затылков ни чесали –
Ни один не угадал.
И решили: он заклятьем
Обладает, видно...
Ну а он сказал лишь: «Братья,
Как же вам не стыдно!»
1970
СТРАННАЯ СКАЗКА
В Тридевятом государстве
(Трижды девять – двадцать семь)
Все держалось на коварстве –
Без проблем и без систем.
|
|
|
Нет того чтобы сам – воевать, –
Стал король втихаря попивать,
Расплевался с королевой,
Дочь оставил старой девой, –
А наследник пошел воровать.
В Тридесятом королевстве
(Трижды десять – тридцать, что ль?)
В добром дружеском соседстве
Жил еще один король.
Тишь да гладь, да спокойствие там, –
Хоть король был отъявленный хам,
Он прогнал министров с кресел,
Оппозицию повесил –
И скучал от тоски по делам.
В Триодиннадцатом царстве
(То бишь – в царстве Тридцать три)
Царь держался на лекарстве:
Воспалились пузыри.
Был он – милитарист и вандал, –
Двух соседей зазря оскорблял –
Слал им каждую субботу
Оскорбительную ноту, –
Шел на международный скандал.
В Тридцать третьем царь сказился:
Не хватает, мол, земли, –
На соседей покусился –
И взбесились короли:
«Обуздать его, смять!» – только глядь –
Нечем в Двадцать седьмом воевать,
А в Тридцатом – полководцы
Все утоплены в колодце
И вассалы восстать норовят...
1970
ПЕСЕНКА КИНОАКТЕРА
Словно в сказке, на экране –
И не нужен чародей –
В новом фильме вдруг крестьяне
Превращаются в князей!
То купец – то неимущий,
То добряк – а то злодей, –
|
|
|
В жизни же – почти непьющий
И отец восьми детей.
Мальчишки, мальчишки бегут по дворам,
Загадочны и голосисты.
Скорее! Спешите! Приехали к вам
Живые киноартисты!
Но для нашего для брата,
Откровенно говоря,
Иногда сыграть солдата
Интересней, чем царя.
В жизни всё без изменений,
А в кино: то бог – то вор, –
Много взлетов и падений
Испытал киноактер.
Мальчишки, мальчишки бегут по дворам,
Загадочны и голосисты.
Скорее! Спешите! Приехали к вам
Живые киноартисты!
Сколько версий, сколько спора
Возникает тут и там!
Знают про киноактера
Даже больше, чем он сам.
И повсюду обсуждают,
И со знаньем говорят –
Сколько в месяц получает
И в который раз женат.
Мальчишки, мальчишки – не нужно реклам –
Загадочны и голосисты.
Спешите! Скорее! Приехали к вам
Живые киноартисты!
Хватит споров и догадок –
Дело поважнее есть.
Тем, кто до сенсаций падок,
Вряд ли интересно здесь.
Знаете, в кино эпоха
Может пролететь за миг.
Люди видят нас, но – плохо
То, что мы не видим их.
Вот мы и спешим к незнакомым друзьям –
И к взрослым и к детям, –
На вас посмотреть, – все, что хочется вам,
Спросите – ответим!
1970
|
|
|
* * *
Комментатор из своей кабины
Кроет нас для красного словца, –
Но недаром клуб «Фиорентины»
Предлагал мильон за Бышовца.
Что ж, Пеле как Пеле,
Объясняю Зине я,
Ест Пеле крем‑брюле,
Вместе с Жаирзинио.
Муром занялась прокуратура, –
Что ему – реклама! – он и рад.
Здесь бы Мур не выбрался из МУРа –
Если б был у нас чемпионат.
Я сижу на нуле, –
Дрянь купил жене – и рад.
А у Пеле – «шевроле»
В Рио‑де‑Жанейро.
Может, не считает и до ста он, –
Но могу сказать без лишних слов:
Был бы глаз второй бы у Тостао –
Он вдвое больше б забивал голов.
Что ж, Пеле как Пеле,
Объясняю Зине я,
Ест Пеле крем‑брюле,
Вместе с Жаирзинио.
Я сижу на нуле, –
Дрянь купил жене – и рад.
А у Пеле – «шевроле»
В Рио‑де‑Жанейро.
1970
ПЕСЕНКА ПРО ПРЫГУНА В ВЫСОТУ
Разбег, толчок... И стыдно подыматься:
Во рту опилки, слезы из‑под век, –
На рубеже проклятом два двенадцать
Мне планка преградила путь наверх.
Я признаюсь вам как на духу:
Такова вся спортивная жизнь, –
Лишь мгновение ты наверху –
И стремительно падаешь вниз.
Но съем плоды запретные с древа я,
И за хвост подергаю славу я.
У кого толчковая – левая,
А у меня толчковая – правая!
Разбег, толчок... Свидетели паденья
Свистят и тянут за ноги ко дну.
Мне тренер мой сказал без сожаленья:
«Да ты же, парень, прыгаешь в длину!»
У тебя – растяженье в паху;
Прыгать с правой – дурацкий каприз, –
Не удержишься ты наверху –
Ты стремительно падаешь вниз».
Но, задыхаясь словно от гнева я,
Объяснил толково я: главное,
Что у них толчковая – левая,
А у меня толчковая – правая!
Разбег, толчок... Мне не догнать канадца –
Он мне в лицо смеется на лету!
Я снова планку сбил на два двенадцать –
И тренер мне сказал напрямоту,
Что – начальство в десятом ряду,
И что мне прополощут мозги,
Если враз, в сей же час не сойду
Я с неправильной правой ноги.
Но лучше выпью зелье с отравою,
Я над собою что‑нибудь сделаю –
Но свою неправую правую
Я не сменю на правую левую!
Трибуны дружно начали смеяться –
Но пыл мой от насмешек не ослаб:
Разбег, толчок, полет... И два двенадцать –
Теперь уже мой пройденный этап!
Пусть болит моя травма в паху,
Пусть допрыгался до хромоты, –
Но я все‑таки был наверху –
И меня не спихнуть с высоты!
Я им всем показал «ху из ху», –
Жаль, жена подложила сюрприз:
Пока я был на самом верху –
Она с кем‑то спустилася вниз...
Но съел плоды запретные с древа я,
И за хвост подергал все же славу я, –
Пусть у них толчковая – левая,
Но моя толчковая – правая!
1970
БЕГ ИНОХОДЦА
Я скачу, но я скачу иначе, –
По камням, по лужам, по росе, –
Бег мой назван иноходью – значит:
По‑другому, то есть – не как все.
Мне набили раны на спине,
Я дрожу боками у воды.
Я согласен бегать в табуне –
Но не под седлом и без узды!
Мне сегодня предстоит бороться, –
Скáчки! – я сегодня фаворит.
Знаю, ставят все на иноходца, –
Но не я – жокей на мне хрипит!
Он вонзает шпоры в ребра мне,
Зубоскалят первые ряды...
Я согласен бегать в табуне –
Но не под седлом и без узды!
Нет, не будут золотыми горы –
Я последним цель пересеку:
Я ему припомню эти шпоры –
Засбою, отстану на скаку!..
Колокол! Жокей мой «на коне» –
Он смеется в предвкушенье мзды.
Ох, как я бы бегал в табуне, –
Но не под седлом и без узды!
Что со мной, что делаю, как смею –
Потакаю своему врагу!
Я собою просто не владею –
Я прийти не первым не могу!
Что же делать? Остается мне –
Вышвырнуть жокея моего
И бежать, как будто в табуне, –
Под седлом, в узде, но – без него!
Я пришел, а он в хвосте плетется –
По камням, по лужам, по росе...
Я впервые не был иноходцем –
Я стремился выиграть, как все!
1970
* * *
Я несла свою Беду
по весеннему по льду, –
Обломился лед – душа оборвалася –
Камнем пóд воду пошла, –
а Беда – хоть тяжела,
А за острые края задержалася.
И Беда с того вот дня
ищет пó свету меня, –
Слухи ходят – вместе с ней – с Кривотолками.
А что я не умерла –
знала голая ветла
И еще – перепела с перепелками.
Кто ж из них сказал ему,
господину моему, –
Только – выдали меня, проболталися, –
И, от страсти сам не свой,
он отправился за мной,
Ну а с ним – Беда с Молвой увязалися.
Он настиг меня, догнал –
обнял, на руки поднял, –
Рядом с ним в седле Беда ухмылялася.
Но остаться он не мог –
был всего один денек, –
А Беда – на вечный срок задержалася...
1970
БАНЬКА ПО‑ЧЕРНОМУ
Копи!
Ладно, мысли свои вздорные
копи!
Топи!
Ладно, баню мне по‑черному
топи!
Вопи!
Все равно меня утопишь,
но – вопи!..
Топи!
Только баню мне как хочешь
натопи.
Ох, сегодня я отмаюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!
Не спи!
Где рубаху мне по пояс
добыла?!
Топи!
Ох, сегодня я отмоюсь
добела!
Кропи!
В бане стены закопченные
кропи!
Топи!
Слышишь, баню мне по‑черному
топи!
Ох, сегодня я отмаюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!
Кричи!
Загнан в угол зельем, словно
гончей – лось.
Молчи!
У меня давно похмелье
кончилось.
Терпи!
Ты ж сама по дури
прóдала меня!
Топи!
Чтоб я чист был, как щенок,
к исходу дня!
Ох, сегодня я отмаюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!
Купи!
Хоть кого‑то из охранников
купи!
Топи!
Слышишь, баню ты мне раненько
топи!
Вопи!
Все равно меня утопишь,
но – вопи!..
Топи!
Эту баню мне как хочешь,
но – топи!
Ох, сегодня я отмаюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!
<1970>
МАРШ ШАХТЕРОВ
Не космос – метры грунта надо мной,
И в шахте не до праздничных процессий, –
Но мы владеем тоже внеземной –
И самою земною из профессий!
Любой из нас – ну чем не чародей?!
Из преисподней наверх уголь мечем.
Мы топливо отнимем у чертей –
Свои котлы топить им будет нечем!
Взорвано, уложено, сколото
Черное надежное золото.
Да, сами мы – как дьяволы – в пыли,
Зато наш поезд не уйдет порожний.
Терзаем чрево матушки‑Земли –
Но на земле теплее и надежней.
Вот вагонетки, душу веселя,
Проносятся как в фильме о погонях, –
И шуточку «Даешь стране угля!»
Мы чувствуем на собственных ладонях.
Взорвано, уложено, сколото
Черное надежное золото.
Ворóнками изрытые поля
Не позабудь – и оглянись во гневе, –
Но нас, благословенная Земля,
Прости за то, что роемся во чреве.
Не бойся заблудиться в темноте
И захлебнуться пылью – не один ты!
Вперед и вниз! Мы будем на щите –
Мы сами рыли эти лабиринты!
Взорвано, уложено, сколото
Черное надежное золото.
Зима 1970/71
* * *
Здесь лапы у елей дрожат на весу,
Здесь птицы щебечут тревожно –
Живешь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно.
Пусть черемухи сохнут бельем на ветру,
Пусть дождем опадают сирени, –
Все равно я отсюда тебя заберу
Во дворец, где играют свирели!
Твой мир колдунами на тысячи лет
Укрыт от меня и от света, –
И думаешь ты, что прекраснее нет,
Чем лес заколдованный этот.
Пусть на листьях не будет росы поутру,
Пусть луна с небом пасмурным в ссоре, –
Все равно я отсюда тебя заберу
В светлый терем с балконом на море!
В какой день недели, в котором часу
Ты выйдешь ко мне осторожно,
Когда я тебя на руках унесу
Туда, где найти невозможно?
Украду, если кража тебе по душе, –
Зря ли я столько сил разбазарил?!
Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
Если терем с дворцом кто‑то занял!
1970
СВОЙ ОСТРОВ
Отплываем в теплый край
навсегда.
Наше плаванье, считай, –
на года.
Ставь фортуны колесо
поперек,
Мы про штормы знаем все
наперед.
Поскорей на мачту лезь, старик! –
Встал вопрос с землей остро, –
Может быть, увидишь материк,
Ну а может быть – остров.
У кого‑нибудь расчет
под рукой,
Этот кто‑нибудь плывет
на покой.
Ну а прочие – в чем мать
родила –
Не на отдых, а опять –
на дела.
Ты судьбу в монахини постриг,
Смейся ей в лицо просто.
У кого – свой личный материк,
Ну а у кого – остров.
Мне накаркали беду
с дамой пик,
Нагадали, что найду
материк, –
Нет, гадалка, ты опять
не права –
Мне понравилось искать
острова.
Вот и берег призрачно возник, –
Не спеши – считай дó ста.
Что это, тот самый материк
Или это мой остров?..
Зима 1970/71
* * *
Я все вопросы освещу сполна –
Дам любопытству удовлетворенье!
Да, у меня француженка жена –
Но русского она происхожденья.
Нет, у меня сейчас любовниц нет.
А будут ли? Пока что не намерен.
Не пью примерно около двух лет.
Запью ли вновь? Не знаю, не уверен.
Да нет, живу не возле «Сокола»...
В Париж пока что не проник.
Да что вы всё вокруг да около –
Да спрашивайте напрямик!
Я все вопросы освещу сполна –
Как на духу попу в исповедальне!
В блокноты ваши капает слюна –
Вопросы будут, видимо, о спальне...
Да, так и есть! Вот густо покраснел
Интервьюер: «Вы изменяли женам?» –
Как будто за портьеру подсмотрел
Иль под кровать залег с магнитофоном.
Да нет, живу не возле «Сокола»...
В Париж пока что не проник.
Да что вы всё вокруг да около –
Да спрашивайте напрямик!
Теперь я к основному перейду.
Один, стоявший скромно в уголочке,
Спросил: «А что имели вы в виду
В такой‑то песне и в такой‑то строчке?»
Ответ: во мне Эзоп не воскресал,
В кармане фиги нет – не суетитесь, –
А что имел в виду – то написал, –
Вот – вывернул карманы – убедитесь!
Да нет, живу не возле «Сокола»...
В Париж пока что не проник.
Да что вы всё вокруг да около –
Да спрашивайте напрямик!
Зима 1970/71
1971 – 1980
* * *
Я теперь в дураках – не уйти мне с земли –
Мне расставила суша капканы:
Не заметивши сходней, на берег сошли –
И навечно – мои капитаны.
И теперь в моих песнях сплошные нули,
В них всё больше прорехи и раны:
Из своих кителей капитанских ушли,
Как из кожи, мои капитаны.
Мне теперь не выйти в море
И не встретить их в порту.
Ах, мой вечный санаторий –
Как оскомина во рту!
Капитаны мне скажут: «Давай не скули!»
Ну а я не скулю – волком вою:
Вы ж не просто с собой мои песни везли –
Вы везли мою душу с собою.
Вас встречали в порту толпы верных друзей,
И я с вами делил ваши лавры, –
Мне казалось, я тоже сходил с кораблей
В эти Токио, Гамбурги, Гавры...
Вам теперь не выйти в море,
Мне не встретить вас в порту.
Ах, мой вечный санаторий –
Как оскомина во рту!
Я надеюсь, что море сильней площадей
И прочнее домов из бетона,
Море лучший колдун, чем земной чародей, –
И я встречу вас из Лиссабона.
Я механиков вижу во сне, шкиперов –
Вижу я, что не бесятся с жира, –
Капитаны по сходням идут с танкеров,
С сухогрузов, да и с «пассажиров»...
Нет, я снова выйду в море
Или встречу их в порту, –
К черту вечный санаторий
И оскомину во рту!
1971
БАЛЛАДА О БРОШЕННОМ КОРАБЛЕ
Капитана в тот день называли на «ты»,
Шкипер с юнгой сравнялись в талантах;
Распрямляя хребты и срывая бинты,
Бесновались матросы на вантах.
Двери наших мозгов
Посрывало с петель
В миражи берегов,
В покрывала земель,
Этих обетованных, желанных –
И колумбовых, и магелланных.
Только мне берегов
Не видать и земель –
С хода в девять узлов
Сел по горло на мель!
А у всех молодцов –
Благородная цель...
И в конце‑то концов –
Я ведь сам сел на мель.
И ушли корабли – мои братья, мой флот, –
Кто чувствительней – брызги сглотнули.
Без меня продолжался великий поход,
На меня ж парусами махнули.
И погоду и случай
Безбожно кляня,
Мои пасынки кучей
Бросали меня.
Вот со шлюпок два залпа – и ладно! –
От Колумба и от Магеллана.
Я пью пену – волна
Не доходит до рта,
И от палуб до дна
Обнажились борта,
А бока мои грязны –
Таи не таи, –
Так любуйтесь на язвы
И раны мои!
Вот дыра у ребра – это след от ядра,
Вот рубцы от тарана, и даже
Видно шрамы от крючьев – какой‑то пират
Мне хребет перебил в абордаже.
Киль – как старый неровный
Гитаровый гриф:
Это брюхо вспорол мне
Коралловый риф.
Задыхаюсь, гнию – так бывает:
И просоленное загнивает.
Ветры кровь мою пьют
И сквозь щели снуют
Прямо с бака на ют, –
Меня ветры добьют:
Я под ними стою
От утра до утра, –
Гвозди в душу мою
Забивают ветра.
И гулякой шальным всё швыряют вверх дном
Эти ветры – незваные гости, –
Захлебнуться бы им в моих трюмах вином
Или – с мели сорвать меня в злости!
Я уверовал в это,
Как загнанный зверь,
Но не злобные ветры
Нужны мне теперь.
Мои мачты – как дряблые руки,
Паруса – словно груди старухи.
Будет чудо восьмое –
И добрый прибой
Мое тело омоет
Живою водой,
Моря Божья роса
С меня снимет табу –
Вздует мне паруса,
Будто жилы на лбу.
Догоню я своих, догоню и прощу
Позабывшую помнить армаду.
И команду свою я обратно пущу:
Я ведь зла не держу на команду.
Только, кажется, нет
Больше места в строю.
Плохо шутишь, корвет,
Потеснись, – раскрою !
Как же так – я ваш брат,
Я ушел от беды...
Полевее, фрегат, –
Всем нам хватит воды!
До чего ж вы дошли:
Значит, что – мне уйти?!
Если был на мели –
Дальше нету пути?!
Разомкните ряды,
Всё же мы – корабли, –
Всем нам хватит воды,
Всем нам хватит земли,
Этой обетованной, желанной –
И колумбовой, и магелланной!
1971
ПЕСЕНКА ПРО ПРЫГУНА В ДЛИНУ
Что случилось, почему кричат?
Почему мой тренер завопил?
Просто – восемь сорок результат, –
Правда, за черту переступил.
Ой, приходится до дна ее испить –
Чашу с ядом вместо кубка я беру, –
Стоит только за черту переступить –
Превращаюсь в человека‑кенгуру.
Что случилось, почему кричат?
Почему соперник завопил?
Просто – ровно восемь шестьдесят, –
Правда, за черту переступил.
Что же делать мне, как быть, кого винить –
Если мне чертá совсем не по нутру?
Видно, негру мне придется уступить
Этот титул человека‑кенгуру.
Что случилось, почему кричат?
Стадион в единстве завопил...
Восемь девяносто, говорят, –
Правда, за черту переступил.
Посоветуйте, вы все, ну как мне быть?
Так и есть, что негр титул мой забрал.
Если б ту черту да к черту отменить –
Я б Америку догнал и перегнал!
Что случилось, почему молчат?
Комментатор даже приуныл.
Восемь пять – который раз подряд, –
Значит – за черту не заступил.
1971
МАРАФОН
Я бегу, топчу, скользя
По гаревой дорожке, –
Мне есть нельзя, мне пить нельзя,
Мне спать нельзя – ни крошки.
А может, я гулять хочу
У Гурьева Тимошки, –
Так нет: бегу, бегу, топчу
По гаревой дорожке.
А гвинеец Сэм Брук
Обошел меня на круг, –
А вчера все вокруг
Говорили: «Сэм – друг!
Сэм – наш гвинейский друг!»
Друг гвинеец так и прет –
Все больше отставанье, –
Ну, я надеюсь, что придет
Второе мне дыханье.
Третее за ним ищу,
Четвертое дыханье, –
Ну, я на пятом сокращу
С гвинейцем расстоянье!
Тоже мне – хорош друг, –
Обошел меня на круг!
А вчера все вокруг
Говорили: «Сэм – друг!
Сэм – наш гвинейский друг!»
Гвоздь программы – марафон,
А градусов – все тридцать, –
Но к жаре привыкший он –
Вот он и мастерится.
Я поглядел бы на него,
Когда бы – минус тридцать!
Ну а теперь – достань его, –
Осталось – материться!
Тоже мне – хорош друг, –
Обошел на третий круг!
Нужен мне такой друг, –
Как его – забыл... Сэм Брук!
Сэм – наш гвинейский Брут!
1971
ВРАТАРЬ
Льву Яшину
Да, сегодня я в ударе, не иначе –
Надрываются в восторге москвичи, –
Я спокойно прерываю передачи
И вытаскиваю мертвые мячи.
Вот судья противнику пенальти назначает –
Репортеры тучею кишат у тех ворот.
Лишь один упрямо за моей спиной скучает –
Он сегодня славно отдохнет!
Извиняюсь,
вот мне бьют головой...
Я касаюсь –
подают угловой.
Бьет десятый – дело в том,
Что своим «сухим листом»
Размочить он может счет нулевой.
Мяч в моих руках – с ума трибуны сходят, –
Хоть десятый его ловко завернул.
У меня давно такие не проходят!..
Только сзади кто‑то тихо вдруг вздохнул.
Обернулся – голос слышу из‑за фотокамер:
«Извини, но ты мне, парень, снимок запорол.
Что тебе – ну лишний раз потрогать мяч руками, –
Ну а я бы снял красивый гол».
Я хотел его послать –
не пришлось:
Еле‑еле мяч достать
удалось.
Но едва успел привстать,
Слышу снова: «Вот опять!
Все б ловить тебе, хватать – нé дал снять!»
«Я, товарищ дорогой, все понимаю,
Но культурно вас прошу: подите прочь!
Да, вам лучше, если хуже я играю,
Но поверьте – я не в силах вам помочь».
Вот летит девятый номер с пушечным ударом –
Репортер бормочет: «Слушай, дай ему забить!
Я бы всю семью твою всю жизнь снимал задаром...» –
Чуть не плачет парень. Как мне быть?!
«Это все‑таки футбол, –
говорю. –
Нож по сердцу – каждый гол
вратарю».
«Да я ж тебе как вратарю
Лучший снимок подарю, –
Пропусти – а я отблагодарю!»
Гнусь как ветка от напора репортера,
Неуверенно иду наперехват...
Попрошу‑ка потихонечку партнеров,
Чтоб они ему разбили аппарат.
Ну а он все ноет: «Это ж, друг, бесчеловечно –
Ты, конечно, можешь взять, но только, извини, –
Это лишь момент, а фотография – навечно.
А ну не шевелись, потяни!»
Пятый номер в двадцать два –
знаменит.
Не бежит он, а едва
семенит.
В правый угол мяч, звеня, –
Значит, в левый от меня, –
Залетает и нахально лежит.
В этом тайме мы играли против ветра,
Так что я не мог поделать ничего...
Снимок дома у меня – два на три метра –
Как свидетельство позора моего.
Проклинаю миг, когда фотографу потрафил,
Ведь теперь я думаю, когда беру мячи:
Сколько ж мной испорчено прекрасных фотографий! –
Стыд меня терзает, хоть кричи.
Искуситель‑змей, палач!
Как мне жить?!
Так и тянет каждый мяч
пропустить.
Я весь матч борюсь с собой –
Видно, жребий мой такой...
Так, спокойно – подают угловой...
1971
* * *
Не покупают никакой еды –
Все экономят вынужденно деньги:
Холера косит стройные ряды, –
Но люди вновь смыкаются в шеренги.
Закрыт Кавказ, горит «Аэрофлот»,
И в Астрахани лихо жгут арбузы, –
Но от станка рабочий не уйдет,
И крепнут все равно здоровья узы.
Убытки терпит целая страна,
Но вера есть, все зиждется на вере, –
Объявлена смертельная война
Одной несчастной, бедненькой холере.
На трудовую вахту встал народ
Для битвы с новоявленною порчей, –
Но пасаран, холера не пройдет,
Холере – нет, и все, и бал окончен!
Я погадал вчера на даму треф,
Назвав ее для юмора холерой, –
И понял я: холера – это блеф,
Она теперь мне кажется химерой.
Во мне теперь прибавилось ума,
Себя я ощущаю Гулливером,
И понял я: холера – не чума, –
У каждого всегда своя холера!
Уверен я: холере скоро тлеть.
А ну‑ка – залп из тысячи орудий!
Вперед!.. Холерой могут заболеть
Холерики – несдержанные люди.
1971
МАСКИ
Смеюсь навзрыд – как у кривых зеркал, –
Меня, должно быть, ловко разыграли:
Крючки носов и до ушей оскал –
Как на венецианском карнавале!
Вокруг меня смыкается кольцо –
Меня хватают, вовлекают в пляску, –
Так‑так, мое нормальное лицо
Все, вероятно, приняли за маску.
Петарды, конфетти... Но всё не так, –
И маски на меня глядят с укором, –
Они кричат, что я опять – не в такт,
Что наступаю на ноги партнерам.
Что делать мне – бежать, да поскорей?
А может, вместе с ними веселиться?..
Надеюсь я – под масками зверей
Бывают человеческие лица.
Все в масках, в париках – все как один, –
Кто – сказочен, а кто – литературен...
Сосед мой слева – грустный арлекин,
Другой – палач, а каждый третий – дурень.
Один себя старался обелить,
Другой – лицо скрывает от огласки,
А кто – уже не в силах отличить
Свое лицо от непременной маски.
Я в хоровод вступаю, хохоча, –
И все‑таки мне неспокойно с ними:
А вдруг кому‑то маска палача
Понравится – и он ее не снимет?
Вдруг арлекин навеки загрустит,
Любуясь сам своим лицом печальным;
Что, если дурень свой дурацкий вид
Так и забудет на лице нормальном?!
Как доброго лица не прозевать,
Как честных отличить наверняка мне? –
Все научились маски надевать,
Чтоб не разбить свое лицо о камни.
Я в тайну масок все‑таки проник, –
Уверен я, что мой анализ точен:
Что маски равнодушья у иных –
Защита от плевков и от пощечин.
1971
ПЕСНЯ ПРО ПЕРВЫЕ РЯДЫ
Была пора – я рвался в первый ряд,
И это все от недопониманья, –
Но с некоторых пор сажусь назад:
Там, впереди, как в спину автомат –
Тяжелый взгляд, недоброе дыханье.
Может, сзади и не так красиво,
Но – намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще – надежность и обзор.
Стволы глазищ – числом до десяти –
Как дула на мишень, но на живую, –
Затылок мой от взглядов не спасти,
И сзади так удобно нанести
Обиду или рану ножевую.
Может, сзади и не так красиво.
Но – намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще – надежность и обзор.
Мне вреден первый ряд, и говорят –
От мыслей этих я в ненастье ною.
Уж лучше – где темней – в последний ряд:
Отсюда больше нет пути назад,
И за спиной стоит стена стеною.
Может, сзади и не так красиво,
Но – намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще – надежность и обзор.
И пусть хоть реки утекут воды,
Пусть будут в пух засалены перины, –
До лысин, до седин, до бороды
Не выходите в первые ряды
И не стремитесь в примы‑балерины.
Может, сзади и не так красиво,
Но – намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще – надежность и обзор.
Надежно сзади, но бывают дни –
Я говорю себе, что выйду червой:
Не стоит вечно пребывать в тени –
С последним рядом долго не тяни,
А постепенно пробирайся в первый.
Может, сзади и не так красиво,
Но – намного шире кругозор,
Больше и разбег, и перспектива,
И еще – надежность и обзор.
1971
I. ПЕВЕЦ У МИКРОФОНА
Я весь в свету, доступен всем глазам, –
Я приступил к привычной процедуре:
Я к микрофону встал как к образам...
Нет‑нет, сегодня точно – к амбразуре.
И микрофону я не по нутру –
Да, голос мой любому опостылит, –
Уверен, если где‑то я совру –
Он ложь мою безжалостно усилит.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепя т с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!..
Сегодня я особенно хриплю,
Но изменить тональность не рискую, –
Ведь если я душою покривлю –
Он ни за что не выпрямит кривую.
Он, бестия, потоньше острия –
Слух безотказен, слышит фальшь до йоты, –
Ему плевать, что не в ударе я, –
Но пусть я верно выпеваю ноты!
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепя т с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!..
На шее гибкой этот микрофон
Своей змеиной головою вертит:
Лишь только замолчу – ужалит он, –
Я должен петь – до одури, до смерти.
Не шевелись, не двигайся, не смей!
Я видел жало – ты змея, я знаю!
И я – как будто заклинатель змей:
Я не пою – я кобру заклинаю!
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепя т с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!.. Жара!..
Прожорлив он, и с жадностью птенца
Он изо рта выхватывает звуки,
Он в лоб мне влепит девять грамм свинца, –
Рук не поднять – гитара вяжет руки!
Опять не будет этому конца!
Что есть мой микрофон – кто мне ответит?
Теперь он – как лампада у лица,
Но я не свят, и микрофон не светит.
Мелодии мои попроще гамм,
Но лишь сбиваюсь с искреннего тона –
Мне сразу больно хлещет по щекам
Недвижимая тень от микрофона.
Бьют лучи от рампы мне под ребра,
Светят фонари в лицо недобро,
И слепя т с боков прожектора,
И – жара!.. Жара!..
II. ПЕСНЯ МИКРОФОНА
Я оглох от ударов ладоней,
Я ослеп от улыбок певиц, –
Сколько лет я страдал от симфоний,
Потакал подражателям птиц!
Сквозь меня многократно просеясь,
Чистый звук в ваши души летел.
Стоп! Вот – тот, на кого я надеюсь,
Для кого я все муки стерпел.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто‑то весело орал про тишину,
На пиле один играл – шею спиливал, –
А я усиливал,
усиливал,
усиливал...
На «низах» его голос утробен,
На «верхах» он подобен ножу, –
Он покажет, на что он способен, –
Но и я кое‑что покажу!
Он поет задыхаясь, с натугой –
Он устал, как солдат на плацу, –
Я тянусь своей шеей упругой
К золотому от пота лицу.
Сколько раз в меня шептали про луну,
Кто‑то весело орал про тишину,
На пиле один играл – шею спиливал, –
А я усиливал,
усиливал,
усиливал...
Только вдруг: «Человече, опомнись, –
Что поешь?! Отдохни – ты устал.
Это – патока, сладкая помесь!
Зал, скажи, чтобы он перестал!..»
Всё напрасно – чудес не бывает, –
Я качаюсь, я еле стою, –
Он бальзамом мне горечь вливает
В микрофонную глотку мою.
Сколько лет в меня шептали про луну,
Кто‑то весело орал про тишину,
На пиле один играл – шею спиливал, –
А я усиливал,
усиливал,
усиливал...
В чем угодно меня обвините –
Только против себя не пойдешь:
По профессии я – усилитель, –
Я страдал – но усиливал ложь.
Застонал я – динамики взвыли, –
Он сдавил мое горло рукой...
Отвернули меня, умертвили –
Заменили меня на другой.
Тот, другой, – он все стерпит и примет, –
Он навинчен на шею мою.
Нас всегда заменяют другими,
Чтобы мы не мешали вранью.
...Мы в чехле очень тесно лежали –
Я, штатив и другой микрофон, –
И они мне, смеясь, рассказали,
Как он рад был, что я заменен.
1971
* * *
Поздно говорить и смешно –
Не хотела, но
Что теперь скрывать – все равно
Дело сделано...
Все надежды вдруг
Выпали из рук,
Как цветы запоздалые,
А свою весну –
Вечную, одну –
Ах, прозевала я.
Весна!.. Не дури –
Ни за что не пей вина на пари,
Никогда не вешай ключ на двери,
Ставни затвори,
Цветы – не бери,
Не бери да и сама не дари,
Если даже без ума – не смотри, –
Затаись, замри!
С огнем не шути –
Подержи мечты о нем взаперти,
По весне стучать в твой дом запрети, –
А зимой – впусти.
Холода всю зиму подряд –
Невозможные, –
Зимняя любовь, говорят,
Понадежнее.
Но надежды вдруг
Выпали из рук,
Как цветы запоздалые,
И свою весну –
Первую, одну –
Знать, прозевала я.
Ах, черт побери,
Если хочешь – пей вино на пари,
Если хочешь – вешай ключ на двери
И в глаза смотри, –
Не то в январи
Подкрадутся вновь сугробы к двери,
Вновь увидишь из окна пустыри, –
Двери отвори!
И пой до зари,
И цветы – когда от сердца – бери,
Если хочешь подарить – подари,
Подожгут – гори!
1971, ред. <1973>
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 261; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!