В которой рассказывается о том, как два сердца нарушили покой неба и земли, и о том, как трудно одному совершенствоваться и достичь подлинного покоя 17 страница
Пусть омывает хладный дождь огонь моих ланит –
Не угасает робко он, но пуще лишь горит!
Подумайте только!
Пусть омывает хладный дождь огонь моих ланит –
Не угасает робко он, но пуще лишь горит!
Ведь это просто замечательно!
Красавица улыбнулась и тихо ответила:
– Мне стыдно! Очень стыдно! Разве можно сравнивать мои стихи со стихами мудрого монаха, которые я только что слышала! Они поистине великолепны! О, если бы наш дорогой гость не поскупился еще на одно стихотворение, оно было бы для меня драгоценнее жемчуга и яшмы!
Но Танский монах не посмел ответить. Волшебная фея, желая понравиться, начала кокетничать с ним. Она придвигалась к нему все ближе и, наконец, прижавшись, прошептала:
– Дорогой гость мой, молчальник! Что, если мы с тобой позабавимся в эту чудную ночь? Ведь человеческая жизнь так коротка! Сколько времени тебе еще суждено прожить?!
Гун восемнадцатый поспешно произнес:
– Смею уверить тебя, мудрый монах, что наша чудная фея Абрикосов питает к тебе самые возвышенные чувства. Неужели ты откажешь ей? Если ты поступишь подобным образом, значит, ничего не смыслишь в прелестях жизни!
Но тут вступился Гун Чжи‑гун:
– Не забывай, – сказал он, – что наш гость в монашеском звании! Благочестие и доброе имя не позволяют ему поступать легкомысленно. Если мы будем уговаривать его, то тем самым примем на себя великий грех. Осквернить доброе имя, лишить благочестия – все это недостойно нас. Если же у чудной феи Абрикосов действительно есть такое желание, то пусть Фу Юнь‑соу и гун восемнадцатый выступят сватами, а я и Лин Кун‑цзы – поручителями. Сыграем свадьбу! Ведь это будет великолепно!
|
|
|
Лицо у Танского монаха при этих словах мгновенно изменилось. Он подскочил на месте и закричал:
– Вы все, оказывается, заодно, мерзкие оборотни! Задумали обольстить меня! Еще недавно вы вели со мною достойные речи, и я был рад говорить с вами о сокровенных тайнах и о пути к совершенству. Как же вы посмели посягнуть на мой монашеский сан, задумав погубить меня женскими соблазнами?! Кто дал вам право поступать подобным образом?
Старцы, видя, что Танский монах не на шутку разгневался, стали в смущении кусать себе пальцы, не зная, как оправдаться. Вдруг стоявший в стороне бес‑слуга вспылил и заорал громовым голосом:
– Ишь ты какой! Не понимаешь, что тебе оказывают честь? Чем плоха наша барышня? Она талантлива, изящна, красива и так грациозна! А какая дельная! Стоит ли говорить, до чего она искусна в рукоделии, да и в сложении стихов великая мастерица. Куда искуснее тебя! Как же ты смеешь отказываться от такой высокой чести? Смотри, поплатишься за свою гордость! Гун Чжи‑гун прав. Если не хочешь так, давай сыграем свадьбу. Все хлопоты беру на себя!
|
|
|
Танский монах от страха даже побледнел, но твердо решил не поддаваться ни на какие уговоры. Тогда бес‑слуга снова стал кричать:
– Ах ты, гнусный монах! Мы тебя по‑хорошему уговариваем, а ты и слушать не желаешь! Если будешь вести себя подобным образом, мы поступим с тобой по‑мужицки, затащим тебя в такое место, что тебе и монахом не быть и жениться нельзя будет! Пожалеешь тогда, что на свет божий родился. Ну, что ты теперь скажешь?
Но Танский монах был тверд, как алмаз, и продолжал стоять на своем. «Где‑то теперь мои ученики разыскивают меня?…» – думал он. Вдруг Сюань‑цзан громко вскрикнул и слезы неудержимым потоком хлынули из его глаз. Волшебница рассмеялась и, подойдя поближе к нему, достала из своего широкого рукава изумрудного цвета носовой платочек из нежной тонкой ткани. Вытирая ему слезы, она говорила:
– Дорогой гость! Не огорчайся и не сердись. Давай хоть немножко поласкаемся и понежимся – вот и все. Позабавимся и разойдемся!
Танский монах с омерзением плюнул и с громкими воплями пустился было бежать, но его схватили, и началась перебранка, которая продолжалась до самого рассвета.
|
|
|
Вдруг откуда‑то послышались возгласы: «Эй, учитель!», «Наставник!», «Где ты?», «С кем ссоришься?».
Оказывается, Великий Мудрец Сунь У‑кун вместе с Чжу Ба‑цзе и Ша‑сэном всю ночь искали своего наставника. Они исходили колючие кустарники вдоль и поперек, и все тщетно. За ночь они прошли на облаках и туманах все восемьсот ли Терновой горы и спустились у ее западных отрогов. Там они и услышали громкие вопли своего учителя и стали звать его. Танский монах, уверенный в том, что спасение близко, крикнул:
– Сунь У‑кун! Я здесь. Спеши скорей ко мне на помощь!
Четверо старцев с голым бесом‑слугой, а также волшебная фея со своими служанками еще некоторое время в замешательстве цеплялись за Танского монаха, а затем вдруг куда‑то исчезли. Вскоре к тому месту, где находился. Танский монах, подошли Чжу Ба‑цзе и Ша‑сэн.
– Как ты попал сюда, наставник? – спросили они с изумлением.
Но Танский монах, не отвечая, кинулся к Сунь У‑куну и стал причитать:
– О братцы мои! До чего же я замучил вас, обременив заботой о себе. И во всем виноват только я. Ведь этот старец, который вчера вечером явился к нам под видом духа земли и предложил подкрепиться, а ты обругал его и хотел прибить, в самом деле оказался оборотнем. Он умчал меня сюда. Здесь взял за руки и ввел в помещение, куда пришли еще три старца. Все они были очень вежливы со мною и величали меня «мудрым монахом». Каждый из них говорил изысканным языком, причем все они оказались замечательными стихотворцами. Незаметно пролетело время и наступила глубокая ночь. Но тут появилась прелестная дева с цветными фонарями. Она сказала, что пришла повидаться со мною и тоже прочла очень хорошее стихотворение. Она величала меня «дорогим гостем», и, видимо, я ей настолько понравился, что она стала добиваться слияния со мною. Тут я понял, в чем дело, и стал всячески отказываться. Остальные же стали заступаться за нее и сватать ее мне, кто в качестве свата, кто в качестве посаженого отца, а кто и в качестве устроителя свадьбы. Я поклялся сам себе ни за что не соглашаться. Хотел бежать, но они задержали меня, и началась ссора. Совершенно неожиданно вы подоспели ко мне на выручку. То ли потому, что уже совсем рассвело, или просто они испугались вас, но вдруг все они куда‑то сразу исчезли, хотя только что еще цеплялись за меня.
|
|
|
– А вы, наставник, так долго с ними беседовали, стихи слагали и даже не поинтересовались, как их зовут? – удивился Сунь У‑кун.
– Я спросил у них, как их величают по прозвищам, и они мне сказали. Самого старшего зовут гун восемнадцатый, его прозвище: Крепкий, как сучок. Второго зовут Гун Чжи‑гун, третьего – Лин Кун‑цзы, а четвертого – Фу Юнь‑соу; деву они величали феей Абрикосов…
– Где они живут и куда могли исчезнуть? – спросил Чжу Ба‑цзе.
– Я не знаю, куда они могли исчезнуть, – ответил Танский монах. – Но то место, где мы слагали стихи, совсем недалеко отсюда!
Все трое учеников последовали за своим наставником к тому месту, где помещалось каменное строение. Они увидели скалу, на которой было высечено три иероглифа: «Скит лесных праведников».
– Вот здесь! – сказал Танский монах.
Сунь У‑кун внимательно стал оглядывать все это место и вдруг заметил четыре больших дерева: одно из них было огромное можжевеловое дерево, другое – старый кипарис, третье – сосна почтенного возраста и четвертое – старый бамбук. За бамбуком он увидел клен. Продолжая всматриваться, он заметил с другой стороны скалы старое абрикосовое дерево, рядом с которым росли два деревца восковой сливы и два коричных деревца.
– Ты не видишь, где находятся оборотни? – спросил он.
– Не вижу, – отвечал тот.
– Какой же ты недогадливый! Все эти деревья, которые ты видишь поблизости, как раз и есть оборотни.
– Как же ты узнал, братец, что оборотни оказались деревьями? – заинтересовался Чжу Ба‑цзе.
– Очень просто, – отвечал Великий Мудрец Сунь У‑кун. – Гун восемнадцатый как раз и есть иносказательное название элементов, из которых составляется иероглиф, имеющий значение «сосна». Гу Чжи‑гун – это кипарис; Лин Кун‑цзы – можжевеловое дерево, а Фу Юнь‑соу – бамбук; бес‑слуга – это клен, фея Абрикосов – абрикосовое дерево, а ее прислужницы – две восковые сливы и два коричных деревца.
Услышав эти слова, Чжу Ба‑цзе стал бить по деревьям граблями и подрывать их корни своим рылом. Он сразу же выворотил оба деревца восковой сливы и оба коричных деревца, абрикосовое дерево и клен. Когда он повалил их на землю, то на корнях в самом деле проступили капли крови.
Танский монах подошел к Чжу Ба‑цзе и стал его удерживать:
– Чжу У‑нэн! Не губи ты их! Они хоть и оборотни, но не нанесли мне никакого вреда. Давайте лучше выйдем на дорогу и отправимся дальше!
– Наставник! – сказал Сунь У‑кун. – Не жалей этих оборотней. Неизвестно еще, какие превращения они примут в будущем и сколько бед причинят людям!
Эти слова придали еще больше решимости Чжу Ба‑цзе. Одним ударом своих грабель он повалил сосну, а затем и остальные три дерева. После этого он предложил наставнику сесть на коня. Они выбрались на большую дорогу и продолжали путь на Запад.
О том же, как совершалось их дальнейшее путешествие, вы узнаете из следующих глав.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ,
повествующая о том, как дьявол‑оборотень воздвигнул ложный храм, назвав его малый храм Раскатов грома, и как четверо путников попали в большую беду
Причины и следствия бед, о которых мы здесь говорим,
Вещают о том, сколь мы в жизни бываем неправы,
Когда по неведенью зло вместо блага творим,
Когда вместо пищи духовной вкушаем отраву!
Все помыслы наши мирские, все тайное с миром родство
Известны всевышнему, но не меняет теченья
Намерений наших греховных само божество,
Желая, чтоб жили мы по своему разуменью.
Нельзя научиться безумью, нельзя научиться уму –
Мы качествам собственным следуем с самого детства…
Быть умным иль глупым? О, кто нас обучит тому,
Коль в мире еще не открыто подобное средство?
Пусть каждый, при жизни стремясь к совершенству прийти,
Как кормчий рулем, неуклонно владеет собою,
Иначе собьется невольно с прямого пути
И будет метаться без цели по воле прибоя.
Познавший истоки свои и всего, что живет,
Себя сохранит от опасностей перерождений;
Покорный учению Будды – себя соблюдет
От власти греховной и от слепоты наваждений.
Отверзший соблазнам и очи, и слух, и уста
Навеки себя погружает в пучину печали.
Лишь тот, кто добра преисполнен, чья совесть чиста,
На птице Луань вознесется в пресветлые дали.
За благо содеянное воздадут в небесах,
По действиям прошлым достойный получит награду,
Как равный войдет он в обитель безмерной отрады –
У входа ее добродетель стоит на часах!
Танский монах, только и помышлявший о том, чтобы быть почтительным и искренним, пользовался покровительством всех небесных духов, даже духи трав и деревьев прониклись к нему уважением; они провели его к себе и всю ночь с ним вместе развлекались стихами.
Наши путники, выбравшись из терновников, которые кололись больнее иголок, больше уже не встречали на пути своем цепких лоз и лиан. Они продолжали идти на Запад и шли уже довольно много времени. Снова кончилась зима и наступили весенние дни.
Пора любви в природе наступила,
По вешнему переместились звезды,
Все травы на земле зазеленели,
Побеги набрались чудесной силы,
Щебечут птицы, вьют и лепят гнезда –
Весна проснулась в новой колыбели!
Зима прошла, ее как не бывало!
Листвой лепечущей оделись ивы,
С вершины горной, нежно пламенея
Заря спускается потоком алым –
То зацветают персики и сливы.
Глядишь вокруг – и красками Ван Вэя
Все взоры привлекает и чарует.
Как музыка прелестных слов Су Циня
Доносятся певцов крылатых трели,
С цветка к цветку перелетают пчелы,
Природа обновленная ликует
Под солнцем золотым, под небом синим!
Ручьи, как колокольца, зазвенели,
И сердце переполнилось весельем,
Чудесным чувством нежности и счастья;
Его лучи весенние согрели
И не страшат весенние ненастья!
Ученики Танского монаха, любуясь красотами природы, следовали за конем своего наставника, который замедлил ход. Путники все шли и шли, и неожиданно перед ними выросла высокая гора, которая, казалось, соединялась с небом. Указывая плетью на гору, Танский монах обратился к своему старшему ученику:
– Гляди‑ка, Сунь У‑кун! Эта гора настолько высока, что кажется, будто она соединяется с небом и даже достигает Млечного Пути.
– Разве вы забыли древние стихи:
Мой друг, на свете нет горы такой,
Что с небом бы сравнялась высотой!
– ответил Сунь У‑кун. – Как бы высока ни была гора, она никогда не достигнет неба. Разве может земная гора соприкасаться с небесной лазурью?
– Если, по‑твоему, гора не может соприкасаться с небом, – вмешался Чжу Ба‑цзе, – то почему же горы Куэньлунь называют опорой неба?
– Ты, видно, не знаешь, что исстари в северо‑западной части неба был пролом, – насмешливо ответил Сунь У‑кун. – Горы Куэньлунь как раз находятся под северо‑западной частью небосклона. Поэтому про них говорят, что они подпирают небо и заслоняют брешь.
Ша‑сэн стал смеяться:
– Брат, ты ему не рассказывай таких замечательных вещей, а то он наслушается и опять натворит что‑нибудь. Давайте лучше прибавим шаг, взберемся на гору и узнаем, насколько она высока.
Дурень Чжу Ба‑цзе пустился наперегонки с Ша‑сэном, то забавляясь, то ссорясь с ним. Конь у наставника полетел словно на крыльях, и вскоре путники очутились у подножья горы. Они начали подниматься вверх, ступая шаг за шагом, и вскоре глазам их представилась картина необычайной красоты.
Вот послушайте:
Бывает же такая красота,
Которой невозможно не плениться!
Бывает же такая высота,
Которой не достигнет даже птица!
Бывает же такая крутизна,
Что даже дух ее не одолеет,
И облаков такая белизна,
Что иней перед нею потемнеет!
Воистину, чудесная гора
Пред путниками нашими предстала!
Ее, как одеянье, облегала
Шершавая гранитная кора,
Ущельями покрытая, местами
Грозящая зубцами темных скал,
Таящая губительный обвал
Иль скрытая зелеными лесами.
Вершина, подпирая свод небесный,
Своим подножьем уходила в бездну.
А сколько в тех лесах гнездилось птиц,
А сколько серн там было и оленей,
Седых енотов, огненных лисиц,
И обезьян различных поколений!
Но можно было слышать там порой
И тигра кровожадного рычанье,
И волка душу леденящий вой,
Пугающие робкие созданья.
Увидеть можно было там не раз
Как, выйдя из засады, барс пятнистый,
С безвинной жертвы не спуская глаз,
Крадется тихо по тропе тенистой.
У Танского монаха при виде хищных зверей сердце сжалось от страха.
Но вы посмотрели бы, читатель, как Сунь У‑кун, обладавший огромной волшебной силой, взмахнул своим посохом с золотыми обручами и рявкнул… Все звери с перепугу расступились, а он проложил дорогу и провел своего наставника прямо к вершине горы. Они благополучно перевалили через нее и спустились по западному склону на ровное плато. Тут они вдруг заметили чудесное сияние и клубы разноцветных воспарений, исходивших от дворцовых построек с высокими стенами и башнями. До их слуха донеслись мелодичные звуки колокола и била.
– Братья! – воскликнул Танский монах. – Посмотрите, что это за обитель?
Сунь У‑кун поднял голову, приложил руку к глазам и стал всматриваться. До чего же красивое место он увидел! Вот уж поистине:
Обитель та чудесный вид являла:
Она невольно взоры привлекала
И благолепием и роскошью своей.
Святыни древние она напоминала,
И все ж немногие из них, пожалуй,
Своей красой могли б сравниться с ней.
Сквозь переплеты сучьев и ветвей,
Усыпанных прозрачною росою,
Блистающие сотнями огней
Виднелись малахитовые стены
С воротами из яшмы драгоценной,
И лестницы из розовых камней,
Пурпурные крученые перила,
Лазурные узорные стропила,
Тяжелые заслоны у дверей.
Вдали, подобный сну, подобный чуду,
Ввысь устремляется храм благого Будды
В неясном свете утренних лучей.
Так, разодрав завесу из туманов,
Предстал священный монастырь шраманов
Пред взглядом очарованных очей.
Все здесь великой прелестью пленяло,
Все расцветало, все благоухало,
Пел песню нежную свою ручей,
И вторил песне той в садах тенистых
Хор птичий, неумолчный, серебристый,
И светлым днем и в сумраке ночей.
Садам обители Циао лишь подобен,
И с ними он один соперничать способен.
Да, видно, был тот зодчий чародей,
Что в небо вывел башни из порфира:
Взглянув оттуда, ты узришь полмира,
Пространства снежные и синеву морей.
В покоях, где читаются деянья,
Луна в окно струит свое сиянье,
И тысячи лампад оно светлей;
Все стены отливают перламутром
В покое дивном, где внимает сутрам,
Вдыхая фимиам, толпа людей.
Откроешь ты трехстворчатые двери,
И, выглянув, своим глазам не веря,
Подумаешь, что вдруг попал в Шэвэй.
Под небом звон струится колокольный,
Неся далеко над землей привольной
Искусство монастырских звонарей.
Свет солнечный здесь кажется отрадней,
А горный воздух чище и прохладней,
И ветерок приятней и свежей.
Здесь мир и добродетель, торжествуя,
Не допускают суету мирскую
С ее потоком гибельных страстей,
Здесь места нет соблазнам и обманам,
Желаньям плоти и иным дурманам,
Здесь не расставить злу своих сетей.
Здесь праведник, отринув с миром битвы,
Предастся в тишине спасительной молитве.
Осмотрев все, что охватывал взор, Сунь У‑кун ответил своему наставнику:
– Учитель! Это в самом деле монастырь, но почему‑то сквозь божественное сияние проступают струйки зловещего духа. С виду монастырь этот очень походит на храм Раскатов грома, но нам ни в коем случае не следует входить туда по своей воле, чтобы не попасть в лапы злодеям.
– Если ты говоришь, что монастырь похож на храм Раскатов грома, не значит ли это, что перед нами священная гора Линшань? Перестань дурачиться и не томи меня.
– Нет, нет! – отвечал Сунь У‑кун. – Я ведь несколько раз бывал на священной горе Линшань и хорошо знаю дорогу.
– Ну, пусть даже так, – вмешался Чжу Ба‑цзе, – все равно здесь наверняка живут добрые люди.
– Что думать да гадать! – сказал тут Ша‑сэн. – Наша дорога пролегает мимо ворот монастыря. Вот мы и посмотрим, что это за монастырь.
– Совершенно верно, – сказал Сунь У‑кун. – Ша У‑цзин прав.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 135; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!